Milk&Blood

Flashback: Накануне ставшего последним дня периода раздора Бён Бэкхён воплотил план, который вынашивал, обдумывал и моделировал после первой же ночи от того самого момента, когда между ними с Чанёлем вспыхнула ссора. План коварен и сложен, и на первых порах голова Бёна буквально кипела от премудрости ходов и завихрённости тонкостей, но всё же… всё же он удался. Утром того самого дня, что уже вечером ознаменовался для юноши двумя масштабными событиями — первым сексом с любимым и успешным выполнением вкрай коварного дела, он проснулся и уже твёрдо знал, что это случится. По крайней мере, второе. Ведь сегодня день Х. Позавчера он совершил обход, благодаря которому обнаружил следы будущей добычи, вчера подготовил место для загона зверя, приманку и настроил оружие, а сегодня будет стрелять по зверю. «Первый этап: оклад или обход, цель которого — обнаружить следы животных» Бён Бэкхён ещё более досконально изучил досье на Хан Мирэ, а позже, связавшись с Чхве Сынхёном, узнал в какой тюрьме сидит Бернхард Гиммлер. Сынхён поделился с ним, поведал, что тот сидит в государственной тюрьме, и статью для суда ему подготовили за нападение и попытку изнасилования (его, Бэкхёна). Бэк уже знал, что суда не состоится по его собственной милости и, откровенно говоря, радовался этому, ведь совсем не хотелось быть засвеченным в подобном инциденте. После же юноша связался с О Сехуном и попросил выделить ему ассистента — самого смышленого и верного товарища, который только у них имеется. «У нас все такие, господин Бэкхён!» — радостно сообщил ему Сехун, а уже через час у него дома был Ли Соджун — заместитель начальника охраны в фирме Пак Чанёля. Пообщавшись с парнем, Бэк понял, что он очень толковый. В тюрьму Бернхарду Хён отправил письмо следующего содержания: «Здравствуйте, Бернхард! Это я, Бён Бэкхён. Буду краток, так как Вы не в том положении, чтоб вычитывать целые свитки. То, что Вас упекли за решётку, стало для меня большим ударом, а разлука с Вами повлияла на мой разум. Я всё обдумал. Я хочу быть с Вами. Не на редких встречах, а постоянно. Я могу Вас высвободить из тюрьмы, и обязательно это сделаю. Только на нашем с Вами пути стоит серьёзное препятствие: меня решили женить на наследнице богатой корпорации. Всё это происходило без неё и без меня, всё решали наши родители. Бернхард, я так не хочу этой свадьбы, мне интересен и дорог лишь Вы! Я бы хотел что-то сделать, но не могу — слишком напуган, потерян и беспомощен. Бернхард, если Вы хотите со мной быть и сможете помочь предотвратить эту свадьбу, то дайте знать, пожалуйста! Мы с Вами, наконец, сбежим и забудем это время, как страшный сон. Мы сбежим, Бернхард, куда только позовет Ваша душа. Пожалуйста, дайте мне знать… Во что бы то ни стало, уничтожьте это письмо, как только прочтёте. Ещё не Ваш Б.» «И никогда Вашим не будет», — ворчал Бэк, запечатывая конверт. Да, подло. Да, гадко писать такие слова чужому мужчине за спиной Чанёля. Да, у Бэкхёна горько во рту и ледяная глыба на сердце. Да, он отправляет это письмо. Связаться с Хан Мирэ также не составило труда — в досье был указан даже её телефонный номер, на который сразу же после отправки письма уже звонил Ли Соджун. Ответа долго не следовало. После третьей попытки трубку взяли. Послышался женский голос — тонкий, хриплый, подавленный. — Алло, — ещё и злобный. — Хан Мирэ? — Она. — Здравствуйте. Вас беспокоят по делу насчёт Ваших родителей. — И что же вы хотите знать? — Я хочу, чтоб знали Вы, Мирэ. Ваших родителей убил вовсе не Пак Чанёль. Я знаю, кто это сотворил на самом деле, и могу помочь Вам выйти на него. Вас это интересует? — Конечно интересует. — Хан заметно оживилась, но горечи в её голосе не убавилось. — Истинная ситуация обстоит так: притон взорвал немецкий мафиози Бернхард Гиммлер. Слышали о таком? — нужно было проверить, удастся ли надуть Хан Мирэ, или она знает Гиммлера лично. — Нет, не слышала, — задумчиво изрекла девушка, шмыгая носом. Даже голос выдаёт наличие в её крови немалой дозы сильнодействующих транквилизаторов. А то и чего потяжелее. — У Гиммлера была цель — полностью перестроить бизнес в индустрии секс-услуг в Сеуле, и Rose Wine была единственной организацией, не желавшей покоряться. Он сперва приходил к Вашим родителям со своими головорезами и пытался, так сказать, отжать их бизнес и оставить их ни с чем. Приходил пару раз. Но супруги Хан оставались непреклонны, ведь никто не захочет отдавать своё дело проходимцу, правда же? — Правда. — Так вот… В конце концов Гиммлер сделал то, что сделал. Он сказал так: «Если сорняк не срезается, его нужно выкорчевать». Ли настроил свой голос на такую жалостливую, сочувствующую ноту, что Бэкхён, слушая, и сам было ему на секунду поверил. Поверил в выдуманную самим же собой историю. — Как я могу его найти? — Я могу устроить вам встречу. Хотите? — Если только у меня будет возможность его грохнуть. — Будет, Мирэ. Будет. — Тогда устройте. Я заплачу. Сколько Вы хотите? В этот момент Соджун взглянул на Бэкхёна. Тот резко замотал головой: «Не нужны нам эти грязные деньги». Ассистент всё сразу же понял. — Не нужно денег, это благое дело. Тогда я пришлю Вам на почту место, время встречи, и уточнение кое-каких деталей. Хорошо? — Хорошо. А кто вы такой? — Я внебрачный сын Вашего отца, госпожа Мирэ. Я работаю в спецслужбе, и у меня есть возможность скрыть смерть Бернхарда. До скорой связи, сестра. Ли положил трубку. Даже Бэкхён оказался повергнутым в шок от такого крутого поворота в конце беседы с девушкой. Ведь он не придумал ничего лучше, как представление Ли «простым доброжелателем, желающим отмщения за смерть невинных», но тот быстро сообразил, в каком ключе нужно выстраивать концепцию. — Это повергло её в шок. И сильнее втёрло нас в её доверие, господин Бэкхён, — задорно отвечал паренёк, видя напротив себя округлившиеся в восхищении небольшие глаза. Да, слишком коварно. Да, очень большой обман. Да, мастерская игра на чужих нервах, как на том самом пианино, но что поделать? Ради Пак Чанёля Бэкхён стал полон решимости идти на всё, что будет необходимо. Ради их спокойствия, ради того, чтоб хоть немного разгрузить его бедные плечи, на которых от всех этих тягот уже виднеются натёртости и гематомы. Ты еще даже не представляешь, Бэкхён, насколько облегчишь ему жизнь. Или всё дело в том, что как раз-таки прекрасно представляешь? Уже вечером того же дня Бэкхён получил ответное письмо от Бернхарда Гиммлера. Оно было краткое, очень краткое. «Я принимаю Ваше предложение, Бэкхён. Письмо уничтожено.», — говорилось в нём. «Видимо, ему там совсем плохо, если не расписывает, как я прекрасен и как хорошо он может сделать», — думает Бэкхён и, щёлкая зажигалкой, подносит её к листку бумаги. «Второй этап: организация места для загона зверя; настройка ружей, подготовка приманки» Для исполнения миссии Бэкхён с ассистентом арендуют целый этаж в малопопулярном отеле на самой окраине города. Хозяин места, пожилой мужчина, успевший уже зачахнуть в своём неприбыльном бизнесе, оказывается настолько рад такому огромному для него приплыву денежных средств, что ему становится однозначно всё равно, что именно будет твориться на том самом заветном последнем (пятом) этаже его гостинички. Номер, предназначенный для встречи двоих людей, совершенно не имеющих друг к другу никакого отношения, за исключением единственного: оба являлись врагами Пак Чанёлю, выбрали находящийся посередине этажа — 503. Бэкхён поручил ассистенту достать крепкого яду. К счастью, у Чанёля в фирме имеется всё. «Ваша смерть будет ощущаться очень дорого», — бормотал он, собственноручно высыпая двадцать грамм порошковой отравы в бутылку Шато Круа де Лабри 2010 года*. Для справки, пяти грамм этого порошка хватало, чтоб убить человека за десять минут. Но это ведь Бён Бэкхён — он любит всего, да побольше, а особенно когда речь идёт о таком важном деле! — Ну что, Соджун-а, здорово потрудились! — подмечает Бэк, находясь в приподнятом настроении и закрывая номер на ключ до завтра, предварительно проверив все необходимые этапы подготовки, куда входила и установка камер видеонаблюдения. В этот же день Ли похлопотал над тем, чтоб Гиммлера завтра утром выпустили из тюрьмы, доставили на полицейской машине под стражей (для пущей уверенности, что не сбежит) и довели ровно до двери нужного номера. Да, Бён Бэкхён все важные и тяжелые дела любит делать по утрам — тогда в запасе остаётся добрая половина дня, и можно заняться чем угодно. «Третий этап: стрельба по зверю» В «День Х» в номере накрыли довольно неплохой стол. А ещё произошли три встречи. Две из них одновременно: у Ли Соджуна с явившейся на видавшем виды спорткаре Хан Мирэ в пятьсот первом номере, а у Бён Бэкхёна с доставленным из тюрьмы Бернхардом Гиммлером в пятьсот пятом. То сеть, по разные стороны этажа гостиницы. — Доброе утро, — Мирэ насуплена и недовольна, потому что желает как можно скорее увидеть убийцу родителей. — Доброе утро, сестра, — задумчиво вздыхает «брат» и смотрит в окно, за которым во всю плещется яркое утреннее весеннее солнце. — Перейдём сразу к делу. Твоя жертва — Бернхард Гиммлер. Он будет ждать в пятьсот третьем номере. Он осведомлён так: ты — потенциальный бизнес-партнёр, желающий объединиться с ним и предоставить с пару дюжин элитных проституток. Это понятно? — Ли старается сделать максимально доверительный взгляд и глубокий тон голоса. — Вот чёрт, мне что, на смерти родителей легенду строить? — Милая, здесь выбирать не приходится… — Ты пойдешь со мной? — Он меня видел, когда его в тюрьму принимали. Ведь именно я и вывел на него полицейских. Узнает, зараза, все планы нам собьет. Я сделал всё, что мог. Справишься одна? — Что мне нужно ему говорить? И в какой момент я смогу его грохнуть? — Смотри, он думает, что у вас бизнес-встреча по поводу организации совместного дела с эскортом, — Ли, не уверенный, что Мирэ запомнит все с первого раза, решает все же ретранслировать идею. — Так что веди себя соответствующе, договорились? Еще: в номере накрыт стол. Будет стоять два бокала с уже разлитым по ним вином. Бокал с красной окантовкой по краю — твой, а с синей — Гиммлера. В нём отрава. Лучше не затягивать и сразу осушить с ним бокалы до дна. Доза там лошадиная, так что через пару минут яд начнёт действовать, он ослабнет, упадёт. Тогда и сможешь на нём отыграться. — Но я сама хотела его завалить. — Милая, тебе незачем марать свои прекрасные тонкие ручки. Пожалуйста, сделай всё, как я прошу, и уже через полчаса мы отпразднуем победу качественнейшим героином. Хочешь, кстати, принять сейчас? Соджун достаёт из кармана пиджака небольшой свёрточек и протягивает девушке. Глаза у той загораются мгновенно. — А ты? Не будешь? — Я недавно принял, — врёт ассистент. — Теперь после дела. Давай, сестрёнка, отведай. Я привёз его с Ямайки. — Чёрт, — Мирэ с упоением ведёт головой и присаживается на диван рядом с кофейным столиком, чтоб занюхать перед делом. Утерев остатки порошка с краёв носа, Мирэ подошла к «брату» и посмотрела ему в глаза. — Ты похож на отца, — прошептала она и положила руки ему на щёки. — Может быть, станем жить вместе, братик? — прислонилась головой к его груди. — Мне так не хватает мужчины рядом. Со мной жил один, но он умер в психбольнице… Братик, переезжай ко мне, ладно? — Хан подняла взгляд, снова в глаза Ли. — Обязательно, — прошептал в ответ Соджун. — Успеха, сестрёнка. Я в тебя верю. Возвращайся скорее. В это же время в номере пятьсот пять Бён Бэкхён вёл беседу с выглядящим откровенно неважно Гиммлером. Тот, было, сразу бросился обнимать певца, но Бэк держался молодцом: мягко оттолкнул мужчину и поставил условие: объятия и всё из них вытекающее — сразу после дела. — Легенда у нас такая: ты с ней встречаешься по вопросу о создании совместного бизнеса. В номере пятьсот три. Там стоят два бокала с вином, с синей и красной окантовкой по краю. Тот, что с синей — твой, а в том, что с красной — отрава. Лошадиная доза, Бернхард. Так что лучше вам с девкой сразу выпить всё до дна. Она ослабнет, и ты её пристрелишь, хорошо? — Бэк смотрит в глаза Гиммлера с надеждой, такой превратной, фальшивой, что с трудом подавляет приступ тошноты. — Ты пойдёшь со мной? — только и может произнести в ответ мужчина. Бён отрицательно мотает головой: — Пожалуйста, сделай это для меня. Я уже взял два билета на самолет в Берлин, вылет через два часа. Так что возвращайся скорее, я буду ждать тебя здесь. — Позволь мне поцеловать тебя перед этим. — Возвращайся с её кровью на руках, и я подарю тебе все поцелуи, Бернхард. Обе смерти произошли быстро и тихо, на третьей встрече. Мирэ и Бернхард даже не говорили толком. Ослеплённые внушённой им идеей и не знавшие ничего кроме того, в чём их убедили люди, в которых они видели свет, оба упали замертво практически одновременно. Бернхард продержался чуть дольше в силу физиологии организма. Мужчины иногда бывают покрепче женщин. Когда Мирэ падала, держась рукой где-то в области сердца, Бернхард думал, что так и надо, и уже было потянулся за револьвером. Но выстрел так и не раздался — он упал следом. Упал и захрипел. Бэкхён и Соджун наблюдали за происходящим из пятьсот второго номера через монитор компьютера, подключенного к камере видеонаблюдения. В пятьсот четвёртом уже ждала бригада, во дворе гостиницы — минивэн. Соджун подал сигнал, и четверо крепких ребят вошли в нужный номер вместе с затейниками. Когда достоверные признаки смерти были тщательно проверены, парень из бригады всё-таки спросил певца: — Может, их пристрелить? Чтоб наверняка. Бэк отрицательно промычал. Он сейчас не особо разговорчив — утомился уже, да и кофе хочется. — М-м. Давайте без крови. Роговица ведь уже помутнела? — Да, и прохладные они уж. — Тогда грузите. Ах, да, снимешь камеры, Соджун-а? Хочу их забрать. — Будет сделано. Бэкхён вручил Ли Соджуну толстую пачку налички в белоснежном конверте, ведь дело не из лёгких — притворяться ранее неизвестным братом падшей наркозависимой женщины. Он безмерно благодарен за помощь Ли, а еще О Сехуну, за то, что направил к нему прямо «то, что доктор прописал», — именно такая правая рука в этом деле ему была необходима. Поэтому он послал на счет О такую же сумму. Еще сохранил видеозапись на своём личном ноутбуке и самостоятельно удалил её с видеокамер. А на компьютере видео оставит. Кто знает, может быть, покажет Чанёлю кино (покажет, конечно же). По приказу Бёна тела увезли в морг при крематории Пак Чанёля. Почему не приказал кремировать сразу? Бэкхён хочет, чтоб главарь самолично увидел трупы своих врагов. «Всё-таки когда-то Он был прав, — думает Бён, слегка усмехаясь, — кого угодно можно просто убрать». Чанёлю доложат об этом только завтра утром. Доложат, потому что иначе не имеют права. Да и затейник дела не возражает. Глава узнает об этом только после того, как проснётся в мягких объятиях любимого, после тягучих, самых сладких утренних поцелуев; аж после завтрака. Совместного завтрака с его обожаемым ангелом. Тогда они, может быть, и поговорят об этом. Тогда, может быть, и обсудят этот интересный случай. Утро следующего дня снова выдалось солнечное и, стоит справедливо отметить, тёплое. Зима уже совершенно точно отчалила в девятимесячное странствие по другим местам. Бэкхён просыпается первым: потягивается в постели и поворачивается лицом к еще спящему своему ценному encourager**. Он позволяет себе обласкать взглядом его нежное лицо, такое безмятежное во сне, его сильные плечи, статный торс, неприкрытый одеялом. Бэкхён проснулся вдохновлённым, с удивительной воодушевлённостью в сердце. Пусть он и пребывает в смятении, которое не может игнорировать, — это не является серьёзной преградой на пути к тому, чтоб чувствовать себя хорошо. Смятение отступит только тогда, когда он узнает реакцию Чанёля на его безумный поступок, его первую самостоятельно продуманную столь серьёзную авантюру. Тогда оно сменится либо безграничной радостью, либо беспросветным отчаянием. Всё зависит от ответа того, кто сейчас мирно спит рядом, того, с кем вчера они совершили первый акт совокупления, окончательно отдавшись друг другу во власть. Захочет ли Пак Чанёль разорвать эту зарождающуюся связь после того, что узнает? Бэкхён надел большую футболку Ёля (ту самую, в которой тот явился с балкона вчера вечером) и ушёл на кухню. Он хочет приготовить завтрак для них двоих. Поэтому строгает салат на скорую руку, готовит вкуснейший омлет и поджаривает тосты. К тому времени, как последние выпрыгивают из тостера, на кухне успевает появиться старший. Он сонный, взлохмаченный и одет в бэкхёнов халат и собственные домашние штаны. — Доброе утро, — хрипло басит Ёль. По утрам его голос грубее, чем обычно, от чего Бэка порой то пробирает до мурашек, то кидает на мягкое облако сахарной нежности к старшему. — Доброе, — младший оборачивается и, склонив набок голову, осматривает своего гостя. — Где ты его откопал? — тут же заливается звонким смехом, указывая на халат. Да, маловаты Паку бёновы вещи, что уж тут скажешь. — Висел на спинке кресла в спальне, — Чан неловко улыбается и мнётся с ноги на ногу. — Не только же тебе мои халаты таскать. — Ты прав. — Бэк подбегает к нему и, крепко обвивая его шею руками, глубоко целует. Да, вот так сходу, с языком и всем остальным. Он слишком соскучился по Чанёлю за ночь, чтобы медлить с ласками. — А я вот опять стащил у тебя кое-что, — наконец отрываясь от уже набухших губ старшего, Бэк опускает взгляд вниз, на футболку, и снова смеётся. Так легко, почти по-детски и очень заразительно. Чан подхватывает. Они смотрят друг на друга, пока весенний ветер легонько треплет изысканные прозрачные занавески длиной до пола на приоткрытых панорамных окнах бёновской кухни. Смотрят и смеются, как заведённые, пока остывает их завтрак. Чанёль чувствует себя по-особенному счастливым этим утром, лицезрея освещаемые тёплыми лучами солнца каштановые волосы младшего и обнимая его за тонкую, как для мужчины, талию. Сейчас ему все невзгоды совершенно нипочём. Интересно, что ты скажешь, Пак Чанёль, когда узнаешь, что твой грациозный, мелодичный, изнеженный давно уже больше чем просто подопечный взял и разрешил твои эти невзгоды? Ведь для Бэкхёна они не только твои, но и его тоже. Потому что он тебя любит. Потому что весь ты — его. Мягко скинув халат на спинку стула, Ёль бережно берёт младшего под бёдра и поднимает на руки. Подносит к столу и сажает на поверхность. — Холодно, — шепчет младший тому в губы. Чан ведёт под футболкой ладонями по бёдрам и до поясницы — действительно, Бэкхён без белья. — Чёрт. Прости, — незамедлительно помогает Хёну слезть. За утренним чаем Чанёля настиг телефонный звонок. Бэкхён знает содержание этого звонка. Знает и не подаёт виду, размеренно попивая из чашки. Чанёль извиняется перед юношей и не спеша направляется туда, откуда сигнализирует телефон, — в гостиную. Ему редко звонят по работе просто так. А не по работе и вовсе не звонят. — Алло? — отвечает младший господин. Звонок совершает, конечно же, неизменно, его ассистент. — Доброе утро, господин Пак. У Вас есть минутка? — Только одна. Что там? — Произошли кое-какие изменения. Бернхарда Гиммлера и Хан Мирэ не стало. — Так, — Чан задумывается. — Их убили? — Да, господин Пак. — Кто же? — Чанёль совершает пару плавных шагов из гостиной в сторону кухни, которую отделяет одна только арка. — Один господин… — О немного волнуется, посему мнётся. — Его имя известно? Я его знаю? — Чанёль спокоен. Ему не стало ни лучше, ни хуже от этой новости. Теперь он лишь располагает небольшим интересом к информации о том, кто же всё-таки здесь чинит такие же резкие деяния, как и он сам, если обоих Гиммлеров уже нет в живых. В голове мелькнуло, как вспышка, лишь одно предположение на этот счёт, но пока что он его не допускает. Теперь он вошел на кухню и поглядывал на залитый солнечным светом город за панорамным окном. — Данный господин… Доброжелатель. — Чанёль не видит, как ассистент на том конце провода потирает ладонью слегка нагревшийся от тревоги лоб. — Он пожелал остаться инкогнито. «Инкогнито, значит…» — думает себе Чанёль, переводя в это время взгляд на сидящего напротив него и, как ни в чём не бывало, пьющего свой любимый молочный улун того самого инкогнито, о котором и возникло то первое и единственное неоднозначное предположение. У инкогнито театрально, многозначительно приподняты брови, а взгляд сулит директору весьма интересное откровение. — Ну хорошо, — наконец отвечает Пак. Сехун, право, ожидал, что директор обязует его раскрыть личность доброжелателя. Но О не был бы правой рукой Чанёля, если бы тут же не сообразил, что Паку не нужно обязывать. Его драгоценный руководитель и сам обо всём догадался. — Спасибо, что позвонил, Сехун-а. Ты за старшего. Работайте в обычном режиме. — Вас понял, господин Пак. До связи. Чанёль откладывает телефон и, не садясь, опирается локтями на спинку своего стула. — Ну? — мягко обращается он к Бэку, как обычно снисходительно обращаются к детям, состроившим невинную шалость. — Господин доброжелатель, что же вы молчите? — А что мне вам сказать? — Бэк смотрит на старшего, будучи вынужденным слегка приподнимать взгляд, и мягко облизывает губы. Точно как совсем малость нашкодивший и прекрасно это осознающий ребёнок. Чанёль пожимает плечами. Ведь правда, он и сам не знает, чего именно хочет услышать от Бэкхёна сейчас по этому поводу. Того, что Бён может больше, чем «милое личико и хорошо заученный текст», как поначалу считал Пак. Хотя, он уже давно перестал так считать. Бён медленно поднимается и, ласково посверкивая глазками, ведет кончиками пальцев по отполированной до блеска столешнице. Ласковый свет из глаз постепенно почему-то превращается в острые искры, когда Бэкхён, ведя головой слева направо, медленно, слишком медленно, откровенно дразня и зазывая, направляется в ванную комнату. Искуситель. Пак, выждав что-то там чисто символически, следует за ним. В ванной Чанёль находит Бэкхёна, удивительно, еще пока одетым. Тот уже открыл кран и теперь насыпает в стремительно пребывающую воду морскую соль. Переводит взгляд на вошедшего старшего. Как ни странно, заговаривает: — Давай примем ванну, — и кивает, словно бы подтверждая свои слова, показывая, что они неоспоримы. Садится на бортик огромного белоснежного элемента сантехники и стягивает с туловища футболку. Отбрасывает вещь куда-то в сторону унитаза и, плавно поворачиваясь, опускает ноги в воду. Легонько болтая ими, снова смотрит на старшего и почти иронично задаёт вопрос: — Так и будешь там стоять? Ёль, ей-богу, словно загипнотизированный, раздевается и уверенно залезает в ванну. А Бэкхён продолжает сидеть на бортике. Ёль усаживается лицом к нему и обнимает его коленки. — Что ты натворил? — словно бы опомнившись, шепчет Пак и поднимает на младшего взгляд. Тот нежно касается рукой его щеки и шепчет в ответ: — Ничего ужасного. Тебе ведь не были нужны эти люди? Пак мотает головой в знак отрицания. — Я всего лишь на всего тоже попробовал решить проблемы, или, если угодно, убрать препятствия. — Младший сдержанно улыбается, пожимает одним плечиком и кладёт руку на паковскую ладонь. — Это же не твои проблемы, Бэкхён. — Ты мой, а значит и проблемы я хочу делить с тобой. Понимаешь? — Ещё не до конца, — честно отвечает Пак. Он и вправду пребывает в растерянности. Чувствует, как не заметил, упустил из внимания кое-что важное: то, как Бэкхён из по-детски импульсивного, неоднозначно ко всему относившегося, почти ветренного юноши превратился в статного, серьёзного, ответственного и невероятно, как оказалось, расчётливого мужчину. Возможно, расчётливости в нём оказалось гораздо больше, чем у самого Чанёля, которому её частенько недоставало, и который практически всех своих свершений достигал посредством применения грубой силы и не терпящей возражений напористости. Только дело ещё вот в чём: Бэкхён никогда не был ветренным, и на все сто умел использовать в чистом виде то, что заложено в слове «имидж». — Я хочу уйти с эстрады, — тихо, но уверенно заявляет Хён. — Не хочу больше давать концертов, фальшиво улыбаться, отвечать на вопросы о дальнейших творческих планах и сверкать на рекламных билбордах. Старший склоняет голову набок и заглядывает прямо в глубину бёновых глаз цвета молочного шоколада. Его отбрасывает еще дальше от того самого «конца», до которого он все еще не понимает. Но он очень хочет постараться понять. Поэтому решает не молчать, ведь ему кажется, что чем дольше он будет молчать, тем больше Бэкхён будет в нём разочаровываться. Это не так, Чанёль. Он поймёт тебя в любом случае, сколько бы ты ни молчал. — Надоело? — басит Пак. — Да, — кивает младший. — И это не то «надоело», которое требует простой перезагрузки. Понимаешь? Бэкхён намерен задавать этот вопрос ещё не раз, ведь очень хочет, чтоб его мужчина его понял, и совсем не собирается в нём разочаровываться. — Понимаю, — наконец честно отвечает старший. Стоило бы спросить, чем Бэкхён хочет заниматься в таком случае, хоть Чанёль соображает, что, в принципе, у младшего есть право ничем не заниматься и уделить этому столько времени, сколько потребности в этом он будет ощущать; но Пак настолько хорошо чувствует Бёна, что в голове неумолимо стремительно прорастает шальная догадка о том, чем же на самом деле ему захочется заниматься. Бэкхён плавно сползает в воду, обвивает Ёля ногами за поясницу и прижимается. Прижимается не так, как делают, когда ищут защиты и поддержки. Он сам сейчас готов дать этого столько, сколько потребуется старшему, ведь ощущает в себе невероятной силы поток энергии, который открылся совсем недавно. Все мы догадываемся, что открылся он именно в тот момент, когда ему удалось успешно спланировать и осуществить чрезвычайно коварное двойное убийство. Чанёль глубоко вдыхает горячий пар и крепко-крепко обвивает младшего своими сильными, влиятельными руками. Тот жмётся к груди, давая понять, что Чанёль все еще главный. И будет им всегда. Слушает размеренное сердцебиение и так сильно желает, чтоб Чанёль догадался, что Бэкхён готов быть с ним в одной лодке. Он хочет быть с ним при любых обстоятельствах. И Чанёль готов догадываться, чего именно желает его подопечный. Продолжает спрашивать то, ответ на что уже готов услышать: — И чем хочешь заняться, м? — Хочу быть с тобой за одно. — Бэкхён наконец поднимает на него не отошедшие ещё от вчерашнего, всё так же подёрнутые авантюрной дымкой глаза. «У тебя найдётся для меня место? Не хочу, чтоб ты тащил всю тягость мафии на своих плечах. Позволь разделить с тобой…» — думает в этот момент Бён, но не озвучивает — лишь усиленно транслирует мысль через взгляд и надеется на её силу. Чанёль только лишь глубоко вздыхает, и Бэк расценивает это как в неполном объёме пойманную посланную мысль, а посему произносит всё обдуманное вслух. Лишь тогда Пак, что удивительно, почти не медля, заговаривает: — Как ты себе это представляешь? Он не сильно надеется на вразумительный ответ, ведь и сам не может утверждать однозначно, как именно это возможно представить. — Очень просто, — с задором начинает младший. — Ну, или почти просто… — он на мгновение отводит взгляд в сторону, сводит брови, подкусывает нижнюю губу и продолжает, снова оживляясь, — в любом случае, не слишком сложно. Твой ассистент и зам.начальника охраны уже знают, что я «делец», а остальным какое дело? Я — твой человек, и в твоей компании все будут меня уважать и слушаться почти так же, как и тебя. — Хорошо ты придумал, Бэкхён, — хмыкает Ёль слегка иронично. Бэкхён действительно выдвинул полноценную, толковую, вполне осуществимую идею. Вот только… — Но кем мне тебя назначить? — Ну не знаю… Каким-нибудь директором по изощрённым убийствам. — Бэкхён смеётся. И Чанёль понимает, что теперь, когда Он смеётся при беседе на эту тему, а не читает проповеди об излечении добром, работать в одиночку у него самого точно не получится. Ведь ещё недавно Бэк пытался отвадить его от такого образа жизни. — Я подумаю над должностью, Бэкхён, — наконец решается Пак на серьёзный ответ. — Просто дай мне немного времени, ладно? — Хорошо. — Лицо младшего вдруг снова сделалось спокойным и наивным, немного детским и очень доверительным. Он кивнул, смотря старшему в глаза. — Боже… — видя это, Чан вздыхает, ведёт головой и снова крепко обнимает младшего. Он отчётливо осознаёт, насколько сильно его любит. Бён подаётся вверх и призывно мажет своими губами по паковским. Тот приоткрывает, а затем жадно хватает своими чужие. — Ты такой… — Бэк шумно дышит и шепчет, пока беспорядочно елозит по чужому лицу губами. — Такой… Такой чудесный, Чанёль. Я так в тебя влюблён. Чанёля, несмотря на нахождение в горячей воде, пробирает мурашками. Кажется, Бэк ненадолго помешался, вошел в транс. В этот момент они так близки физически, и с каждым мгновением становятся всё ближе и ближе духовно, что на младшего это оказало действие одурманивающее. Бэк опускается ниже и, высовывая язык, оставляет мокрые дорожки от угла нижней челюсти до области ключицы. В данный момент он позволяет себе беззастенчивую вольность обожать старшего в самой открытой форме. Он никогда не касался его так близко, так сокровенно, а посему теперь источает сладкое удовлетворение, которое Чанёль, к слову, с наслаждением принимается подхватывать и умножать. Его возбуждает такое поведение ранее совсем неизведанного им физически человека. Бэкхён распускает руки, в прямом смысле распускает: он принимается ласкать тело старшего, водит ладонями по его рёбрам, следом поднимаясь до лопаток и, в конце концов, спускаясь на живот, где совершает поглаживание с особым усердием, немного даже надавливая. Он слегка приподнимается, пытаясь дотянуться носом до волос Пака, и у него получается; вдыхает полной грудью запах полюбившийся, но почти еще неисследованный по причине до сего момента лишь отдалённого присутствия. Когда там они в последний раз чувствовали друг друга по-настоящему близко? Разве что тогда, на яхте… А вчера, например, такие тонкие подробности, как запах волос, запомнились слабо — вчера Бэкхён, как, собственно, и Чанёль, был поглощен страстью и горячим желанием. Старший, постепенно раскрываясь, начинает отвечать на ласки. Для него такое внимание и такая отдача совсем непривычны, ведь несмотря на внушительное положение в обществе, эротическими изысками он себя не баловал, и вряд ли сможет похвастаться томительными сексуальными похождениями. Во время близости он всегда был довольно скуп и традиционен. Единственное, чем иногда мог промышлять — впустить в постель тень грубости по отношению к партнеру, к которому он, в подавляющем большинстве случаев, чувств никаких не испытывал. Такое поведение — доминирование и нечуткость, позволяло ему выпускать пар, копившийся от трудной работы и порой одиночества. Он не знал любви. Любви, которая смягчает и даёт возможность сублимировать усталость и негативные эмоции иначе, чем в грубой форме. На мгновение старший уделяет время настойчивой мысли о том, что словно бы и не этого человека он встретил тогда, много времени тому назад, в этом самом доме, на первом его этаже, в большом лифте с зеркалами на стенах. То был заносчивый юноша, для которого, казалось, не существовало никаких чувств (как будто для тебя, Чанёль, они в то время существовали?), а теперь перед ним роскошный мужчина, который знает, что он делает, умеет дарить кому-то (как посчастливилось, что именно ему, Паку) своё время, свою заботу, свою любовь, в конце концов. Чанёль теперь осознаёт: на протяжении всего того времени, что они с Бэкхёном знакомы, младший меняется. И сам Пак, как ни странно, тоже. В себе-то изменения он заметил уже давно, примерно с того момента, когда ему захотелось вставать по утрам и в конце каждого дня перестали опускаться руки, но вот как менялся Бэкхён, старший приметил не сразу. Бён издает глухой полустон в надключичную ямку Пака, и того отбрасывает от реальных событий еще дальше. Куда уже дальше? А есть куда. Это «дальше» наступает, когда Бэк касается тонкими горячими пальцами напряженной плоти директора. Чанёля коробит, а потом волосы на теле дыбом встают. Он несдержанно рычит. Бэк усмехается и сжимает пальцами чужой член. Прямо так и сжимает — не слишком скромно, властно и по-собственнически показывая, что хочет обладать. Хочешь — давай, сам напросился: Пак опрокидывает младшего на спину так, что он чудом не бьётся головой о бортик ванны (на самом деле не чудом, а предусмотрительно подставленной под затылок рукой старшего). Они расплёскивают на пол воду, серебрящуюся от солнечного света, что льётся широким потоком из панорамного окна, установленного и здесь тоже. Ёль, нависая сверху, поддается хитроумным манипуляциям искусителя, своего искусителя, своего личного — такого хорошего и плохого одновременно, такого непростого, неизведанного, каждый раз разного и однозначно желанного. Голодно, резко он совершает возвратно-поступательные движения тазом, заводясь все больше, утопая за Бэкхёном в этой непроглядной пучине темных вод вожделения, но физически все еще находясь в залитой светом, словно ангельской, ванной комнате. Чанёль без раздумий уже бы ворвался в Бэкхёна — сейчас же, без промедлений и забот о чем-то кроме ощущения собственной плотью горячего и манящего нутра любимого мужчины, если бы не предупредительный жест самого младшего — надрывный вздох и упёршаяся в сильную грудь тонкая кисть руки. «Что такое?» — немой вопрос, с легкостью читающийся в черноте паковских глаз. — Мне будет больно сейчас, — летающий, словно мягко хлопающая крыльями бабочка, шёпот окутывает разум старшего и тот с трудом осознаёт, что Бэкхёну может быть нелегко после случившегося впервые за долгое время полового акта. — Чёрт… Я еще не привык, прости. — Пак словно бы опоминается, выныривающий из той самой пучины, куда его затянул сам же певец. — Обещаю исправиться. — Ничего страшного, — Бён смеется, глухо и так же надрывно, ведь самому возбуждение не дает вести себя сдержанно. Он подается бедрами кверху и встречается собственной плотью с паковской, тем самым снова утягивая его за собой на дно. Трахать друг друга сквозь толщу воды оказалось не менее сладостно, и им хватило немногих толчков, хоть и довольно сильных, чтоб вода в ванной помутнела, а сами они, обмякая, слились чувственном поцелуе. — Так что… мы будем делать? — После водных процедур Бэкхён сидит на своей кухне, по старой привычке свесив голые ноги с барного стула. На нем снова красуется ёлева футболка. Он совсем не переживает — жуёт бутерброд и покачивает ножкой. — Ну, как тебе сказать… Ёль ставит перед ним стакан ароматного латте, только что приготовленный в любимой кофемашине хозяина дома. Он тоже не особо обеспокоен происходящим. Быть может, смятение скрыто где-то глубоко, и директор просто не даёт тому воли разбушеваться и снести к чертям его самообладание и рассудок, ведь их (прости, Господи, теперь, когда Чанёль думает о криминале, он упоминает в мыслях «их», их с Бэкхёном, а не себя одного) ждут серьезные последствия. Только вот младший об этом пока не догадывается. — Учитывая все обстоятельства, я пока еще не имею четкого плана действий. — А какие у нас обстоятельства? — Бэк склоняет голову набок и пытливо смотрит. Может быть, именно поэтому Пак думает теперь во множественном числе? Как же он смотрит. От этого взгляда Чанёль готов разбиться вдребезги, только бы иметь возможность всю оставшуюся жизнь преклоняться перед ним, перед этими маленькими выдающимися глазами, таящими в себе целые миры, состоящие из безумства и покорности, остроты и нежности, перины и лезвия. — Тебе рассказать? Пак покрыт мурашками и горький эспрессо застревает в горле мелким приедчивым камнем. — Расскажи. Бён, стервец, вытягивает ногу и пальцами по чужому бедру проводит. «Что же ты делаешь?» — старший подкатывает глаза, прикрывая их на миг. Он тяжело сглатывает и благодарит Вселенную за то, что с ним происходит сейчас. Потому что всё то, что он преодолел и что еще предстоит преодолеть ради множества предыдущих, данного и бесконечности будущих моментов, безоговорочно того стоит. — Так просто я не могу. Старший сбивчиво шепчет и резко опускается на пол перед Бэкхёном. Обнимает его за колени и целует те по очереди. Бэк начинает смеяться от лёгкой неловкости и запускает пальцы Ёлю в волосы. Слегка сжимает на макушке, ведь становится щекотно, когда он дышит между бёдер. — Что ты творишь… — Бэк смеётся как обычно — бархатно, ласково, и наклоняется слегка вперед, поглаживая чужую кожу головы. — Расскажу тебе чуть позже, хорошо? Ёль ведет губами по нежной, все еще разгоряченной после ванной коже и поднимает глаза на младшего. Тот млеет, ведь и без того большие, сейчас они выглядят просто невероятно — как будто вместо радужки один большой зрачок, и россыпью звёзд сияет благоговение. Оно пляшет бесноватым танцем, пусть и слегка встревоженное, но отчетливо храброе. Бён все больше убеждается в том, что Чанёль его не погонит. В том, что он согласен взять его в пару и постепенно свыкнется с мыслью о вклинивании его, Бэка, в преступный мир. А поэтому лишь кивает в ответ на вопрос старшего и тёплым молоком изливает на него мягкую улыбку.