Milk&Blood

В один из дней Бэкхёну поступило предложение краткосрочного сотрудничества с именитым брендом одежды, поэтому водитель повёз его в главный офис семьи Пак для обсуждения с представителем плана и деталей рекламной кампании в главном офисе семьи Пак, а Чанёль, в свою очередь, отправился к себе в офис, чтоб разобраться с накопившимися делами. В городе, между тем, стоит пасмурная и очень зябкая погода. — Господин Бэкхён. — Девушка-координатор на первом этаже офиса, завидев певца, привстаёт с места и низко кланяется. — Вас уже ждут. Идёмте. — Она поспешно выходит из-за рецепции и становится по левую сторону от юноши. — Я провожу Вас. Они поднимаются на лифте на третий этаж и девушка указывает направо, где и находится стеклянная матовая дверь, ведущая в одну из переговорных комнат. Бэк сдержанно кивает и заходит. Там его уже ждёт обходительный и красивый юноша (конечно, ведь у модных брендов просто не должно быть иных представителей). Он также привстаёт с места, низко кланяется и лучезарно улыбается (конечно, ведь нельзя иначе, когда видишь самого Бён Бэкхёна). — Здравствуйте, господин Бэкхён! Очень рад Вас видеть! — Добрый день. — Бён сдержанно кивает и садится за большой стеклянный стол напротив юноши. — Перейдём к делу? — Да, да, конечно… — Тот словно бы одумывается и, отводя, нет, с трудом отрывая взгляд от сияющего Бёна, потупляет его в бумаги. — Вот, Burberry предлагает сотрудничество на таких условиях… Чанёля в офисе, оказывается, ждала менее приятная обстановка. В приёмной в очереди к нему сидят двое человек: мужчина первый и юноша второй. Мужчина лет тридцати пяти, невооружённым глазом видно, что смешанных кровей: азиатской и европейской. Внешность не особо располагающая: черные, как смоль, глаза длинный нос с горбиной, узкие губы и острые скулы. Тёмно-русые волосы аккуратно подстрижены и уложены с пробором на манер причесок нацистских офицеров из фильмов о войне, да и одет он как-то так же: длинный бежевый плащ, а под ним черные брюки и рубашка. На одном из пальцев грубоватой руки, сплошь покрытой выступающими синеватыми венами, серебряная печатка. Взгляд у него суровый, заметно, что он — видавший виды, бывалый бандит. Только в этой стране Чанёль такого бандита не припоминает… А вот юноша… тот выглядит очень неоднозначно. Он слишком худой, низкого роста и одет как-то странно — на улице так холодно, а он в одной лишь толстовке и тонких брючках. Правда, шея обмотана шарфом в чёрно-зелёную клетку. Кисти рук у него почему-то с синюшным оттенком, губы такие же. Можно подумать, что он просто замёрз, так вроде бы даже не ёжится. Когда Чанёль вошел в приёмную, он поднял на него свои большие глаза и жутковато усмехнулся уголком своих пухлых губ. Ассистент с секретарём в такой интересной обстановке пребывали в, так бы молвить, небольшом напряжении, так что появлению директора очень обрадовались. — Господин Пак, — оба одновременно ринулись к вошедшему. — Господин Пак, — начинает бубнить О Сехун на ухо. — Рекомендую принять мальца первым — сами же видите… — он боязливо покосился в сторону диванов, на которых располагались люди. — Я пришёл первым, — грубо вмешивается мужчина. — И меня примут первым. — Он встаёт с дивана и бесцеремонно следует в кабинет директора. Чанёль удивлённо вскидывает брови и решает не медлить. — Итак, я Вас слушаю. — Пак проходит и садится за свой стол, напротив которого в кресле уже находится пришелец. — Это я тебя слушаю, — выплёвывает тот. — Что? — Ёль недоумённо склоняет набок голову и смотрит прямо в глаза незнакомца. Что-то он в них узнаёт. И это лицо… Ему настойчиво кажется, что он уже видел ранее такое лицо — пусть и не всё, а похожими частями, но видел… В голове ненавязчиво вырисовывается одна теория… — Пак Чанёль… — хрипло тянет мужчина, горько усмехаясь, хмыкая и ведя головой. — Не думал, что мне доведётся тебя увидеть. И уж тем более, преодолеть ради этого огромные расстояния. — Зачем ты приехал? — Чан решает, что на брудершафт пить нет смысла. — Чтоб рассказать тебе историю. Хочешь услышать? Чанёль закуривает. Он очень редко курит у себя в кабинете, только в самых напряжённых ситуациях. — Хочешь услышать? — настойчиво переспрашивает гость. — Твоё пребывание здесь разве не говорит о том, что я готов тебя выслушать? — На паркинге стоит Ягуар, на нём еще немецкие номера. Видел, да? — Нет, — холодно отвечает Пак. — Так вот, это мой автомобиль. Я взял его сюда с собой, чтоб не таскаться на такси или еще как-нибудь, как мне не подобает. Хорошая машина, претензий нет. А до него у меня был Мустанг. Мы прекрасно ладили, я находил его безупречным и не собирался с ним расставаться. Но однажды, лет пять назад, на дороге в него влетел какой-то ублюдок, который не справился с управлением на своём ржавом ведре. Он умер на месте, а я тогда ехал со своим братом. Нас отбросило в кювет, машина бы перевернулась крышей книзу, если бы там не было дерева. Мой брат пострадал больше, чем я — у него было сломано четыре ребра и рука, он получил сотрясение мозга и несколько внутренних кровотечений. Из реанимации его перевели в одну со мной палату — я настоял. Так как моё состояние, даже несмотря на ЧМТ*, было легче, я оклемался быстрее, но меня всё равно еще не выписывали — до окончательного выздоровления было далековато. Всё то время я корил себя за произошедшее, в котором винил себя одного, ведь утром того злополучного дня мы должны были отправляться вообще другой дорогой, если бы брат не захотел по пути заехать к торговцу и купить себе немного кокаина. Я ведь должен был его отговорить! Ночами я плакал в подушку, как больная проститутка, потому что ближе брата у меня не было никого, я молился, чтоб он только выздоровел. Никто не знал, как я страдал, никто. Кроме брата. Всё то время, пока он находился в коме, он меня слышал, и когда очнулся, то знал обо всём, что происходило со мной в эти несколько недель. Он выздоровел и окреп. Я тогда уже точно знал, что буду защищать его до последнего вздоха. Но… — мужчина сглатывает и сжимает руку в кулак. — Он влюбился и улетел за этой любовью в Сеул. Исключительно благородные намерения, правда? — Гость смотрит Чанёлю в глаза, насквозь пронизанный одной только терпкой горечью. — А тут оказывается, что на пути встаёт давний знакомый, который не умеет уступать. Мой брат просто хотел любить, но кое-кого не устроило такое его решение. Я поклялся себе его защищать, но в конце концов не уберёг, ведь даже не мог подумать, что здесь его ожидает такая подлость. — Твой брат не хотел любить. — Чанёль плавно мотает головой, уставившись куда-то в край своего стола. — Твой брат хотел убивать. — Нет, он хотел любить! — гость рычит и ударяет кулаком по директорскому столу, глотая горькие слёзы. — И почти сразу перестал выходить на связь, когда добрался сюда. А спустя время одна из его шавок прислала мне вот это сообщение от него. Гость достаёт телефон и спустя пару движений по экрану находит нужное сообщение, которое он, судя по всему, хранит, и которое гласит: «Тэиль, я вырвался из паковского бункера. Не могу дозвониться до Бернхарда и знаю, что подмоги у нас больше никакой, так что сделаю всё, чтоб он меня отпустил. Если не выйду на связь, передай это Бернхарду. Эрн.» — Я Бернхард Гиммлер. Я знаю, что того, кого хотел любить он, любишь ты. И я сделаю всё для того, чтоб ты испытал те же чувства, какие испытал я. Гость встаёт и уходит из кабинета Пак Чанёля. Тот в данный момент оказывается неспособным предпринять какую-либо попытку его остановить. Он только с отвратительной тяжестью в груди находит в телефонной книге номер телохранителя из главного офиса, а дозвонившись, приказывает сопровождать Бэкхёна куда бы он ни пошел. По переговорному устройству отрешённо справляется у секретаря, есть ли там кто-нибудь еще, словно это не он совсем недавно видел в приёмной двух человек, а не одного. «Я буду готов принять того человека как минимум через час», — оповещает секретаря. — Господин Пак говорит… — начинает передавать ожидающему секретарь. — Я слышал, — перебивает его тот. — Я подожду. — Он усаживается поудобнее и начинает мять в пальцах концы шарфа. «Чёрт возьми, что за день…» — шипит Пак, трёт виски, достаёт из верхнего ящика стола портсигар и выходит на балкон, а выкурив там наспех сигарету, покидает место и направляется в главный офис. — Я не понимаю, для чего Вы меня сопровождаете? — обращается Бэкхён к находящимся по обе стороны от него крепким телохранителям, когда они уже выходят из офиса. — Распоряжение младшего господина, — пожимают плечами те. — Снова какая-то опасность? — Юноша легонько вздыхает и невесело поджимает губы. — Бён Бэкхён? — из-за угла к троице выходит мужчина в бежевом плаще и пристально смотрит на юношу. Телохранители хватаются за рукоятки пистолетов за поясами. — Да. — Бэк открыто смотрит в глаза появившемуся, отчего тот, мягко говоря, слегка теряется. — Вы хотите автограф? — Он совсем не строит недоброго и надменного, как всегда с незнакомцами, сейчас не время — интуиция подбрасывает размытые версии возможной принадлежности этого человека. — Я? Нет. Нет. Я хотел… — незнакомец наконец-то приходит в себя и достает из кармана револьвер. Телохранители синхронно направляют на него свое оружие и заступают Бэка спереди. «Боже мой, да как меня это достало, — думает Бэкхён. — Неужели нельзя всё разрешить по-человечески? Не безмозглые же роботы, честное слово!» Руководствуясь этими помыслами, Бэкхён заталкивает подальше страх и даже не пятится. Ему правда надоели угрозы, он верит, что кое-какие ситуации (например, эту) можно разрешить и иначе. — Подождите. — Он легко касается двумя руками спин охранников. — И Вы опустите оружие, пожалуйста. — Бён говорит мягким, но так явственно не терпящим возражений даже со стороны бандита тоном. Незнакомец синхронно с охраной опускает револьвер. — Вы хотите о чем-то поговорить со мной? — Он выходит из-за спин мужчин и снова оказывается лицом к лицу с Бернхардом. — Да… — тот, не привыкший к таким поворотам событий, окончательно теряется. Ведь в Германии его обычно все боятся. — Тогда отдайте оружие этим ребятам, — Бён указывает на стражей. — Я ведь безоружен перед Вами, верно? — Верно… — вполголоса произносит Гиммлер и протягивает одному из мужчин револьвер. — Присядем? — Бэк указывает на стоящую неподалёку лавочку и ведёт собеседника туда. Охрана не отстаёт ни на шаг. — Постойте в паре метров от нас, хорошо? — вежливо просит их юноша. Те кивают и отходят ровно настолько, насколько велено Бэкхёном. — Что привело Вас сюда? — Хён внимательно смотрит на мужчину, склонив набок голову и составив домиком брови — так он изображает искреннюю заинтересованность. Только изображает — не ощущает. — Смерть моего брата, — честно отвечает собеседник. — Я очень сочувствую Вашей утрате. Терять близких никогда не бывало легко. Это поистине самое тяжёлое испытание. — Да, я просто… — мужчина, осунувшись, мимолётно потирает один глаз. — Хотел отомстить за его смерть. — Отомстить кому? Мне? — Бён, бесстыдно симулируя наивность, распахивает глаза, почти как ребёнок. — Нет, нет, что Вы! — Бандит спешит оправдаться, чтоб ненароком не запугать это ангельское создание. Действительно, какие ещё могут быть запугивания? — Я хотел отомстить Пак Чанёлю. Вы знаете его, да? — Знаю, — кивает Бэк. — Я думал, что, убив Вас, убью и его, пусть и морально, ведь уверен, что он в Вас души не чает. Но теперь я сомневаюсь, что это стоящая затея. — Он, совершенно растерявшийся, мотает головой из стороны в сторону и опускает взгляд. Бэкхён берет мужчину за руку и всё равно старается заглянуть в его чёрные, как смоль, глаза. — Вы напуганы. Вы не знаете, как теперь жить, ведь очень ценили брата, верно? Гиммлер содрогается от прикосновения, сглатывает горькую слюну и, удивленный тем, насколько быстро его прочитали, утвердительно кивает. Глупый, даже не знает, насколько он предсказуем, и насколько шаблонна его ситуация. — Но что Вам может дать моя смерть? — Бён крепко сжимает чужую кисть в своих двух и душит в себе бушующую антипатию. — Я хотел, чтобы Пак чувствовал то же самое, что и я. — Разве стоят чувства какого-то незнакомца Ваших последующих мучений? Бэкхён спрашивает глубоко и вдумчиво, отчётливо транслируя смысл каждого слова, отчего сознание Бернхарда отрезвляется и перестраивает фон с негативного на нейтральный. Он поднимает голову и смотрит на юношу. Тот ослабляет хватку на кистях, но руки не убирает, ведь понимает, что если так сделать, то готовность Гиммлера внимать его словам может рассеяться. А так Бён держит его в подсознательных наручниках. Он не разрывает зрительного контакта. — Вам будет очень плохо в тюрьме. Пак Чанёль ведь не сможет позаботиться об обеспечении Вашей невиновности. И откупиться у Вас точно не получится. Моего убийства никак не скрыть, Бернхард. — Откуда Вы знаете моё имя? — Я многое знаю, Бернхард. — Бён воссоздаёт в памяти разговор Пак Чанёля и О Сехуна, при котором он присутствовал, и упоминание об отправленном некоему Тэилю сообщении, найденном на телефоне Эрнеста после его смерти, и продолжает свою проповедь. — Я верю, что Вы хороший человек, несмотря на прошлое и настоящее. И я очень хочу, чтоб Вы обеспечили себе достойное будущее. Будущее, в котором Вы будете уважаемым и любимым мужчиной, а не увядающим в тюрьме убийцей. Ведь жизнь проходит здесь и сейчас, Ваша жизнь продолжается. У нас на сердцах есть много глубоких шрамов и мелких порезов, но не наша ли участь предпринимать всё для их заживления? Кто, как не мы сами, излечит наши раны и поспособствует выздоровлению? Облегчить боль мы можем только добром, а не злом. Подарите маме цветы, а с папой сыграйте в шахматы. Или в гольф. Что ему больше нравится? — Гольф, — тепло улыбается мужчина, вспоминая о родителях. — А какие цветы любит мама? — Гортензии. — Прекрасные цветы, — кивает Бэк. Подарите ей такой огромный букет, какой она только в состоянии будет удержать в руках. — Он больше не ощущает такой едкой неприязни и одаривает мужчину ответной успокаивающей улыбкой. — А к гортензиям попросите флориста добавить роз или пионов. Не глупите, Бернхард. — Бёну видятся слёзы на чужих глазах. — Вы так молод, а убийство, будь то моё или Пак Чанёля, не утешит Вашу душу, оно только очернит её и сломает всю последующую жизнь. А сердце у Вас доброе, лечите его. Лечите эти шрамы, и рано или поздно они перестанут кровоточить. Хорошо? Хён поглаживает чужую руку и снова улыбается: тепло, примирительно, так, будто знает этого человека давно, а не несколько десятков минут. Нагнать такую эмоцию ему удалось с большим трудом. — Хорошо… Хорошо. — Бернхард улыбается сквозь слёзы и аккуратно берёт хрупкие руки Бэкхёна в свои. — Спасибо Вам, Бэкхён, Вы спасли мою душу. Спасибо… — Он часто моргает и не спешит уходить. — Могу я вот так посидеть еще немного рядом с Вами? — Конечно. Разумеется, что можете… — Бён вздыхает и понимает, что он сейчас совершенно опустошён, но, кажется, всё же спокоен. На одном из парковочных мест у офиса появляется большой чёрный внедорожник, в котором находится младший господин. Из окна он видит, как бывший у него час тому назад мужик сидит и держит за руки его Бён Бэкхёна. Как такое возможно? У Чанёля в голове полнейший кавардак, ведь он не знает, что думать: решил увести? Втирается в доверие, чтоб потом достать нож, и… Нет-нет-нет, дальше думать Пак не хочет! Он выскакивает из автомобиля, доставая из-за пояса пистолет, и наконец направляет его на Бернхарда Гиммлера. Бэкхён, приоткрыв удивлённо губы, встаёт с места и вскрикивает: — Чанёль, подожди! Возможно, именно этот возглас и спасает ситуацию, потому что Пак не может не послушать младшего. Гиммлер медленно поднимается с лавки и качает головой, горько ухмыляясь. Он поднимает кверху руки, показывая, что ничего делать не собирается. Пак неуверенно опускает оружие. — Тебе повезло, Пак. Тебе очень повезло. Я ухожу, и никогда больше к тебе не явлюсь. Теперь Гиммлер поворачивается к Бэкхёну и, слегка наклонившись прямо к его лицу (ведь он намного выше), тихо произносит: — Если что-то понадобится, то вот, — он достаёт из кармана маленькую карточку со своим номером телефона и вкладывает в холодные руки, — в любое время. Я больше не позволю себе пропустить ни единого звонка ни от кого на свете, а тем более от Вас. Может быть, Бэк своими благими усилиями и отцепил пиявку Бернхарда от Чанёля, но, сдаётся, что теперь он сам оказался на этом месте. Чанёль подходит к ним ближе, чтоб расслышать, «о чём этот идиот там воркует», но Гиммлер просит у охранника обратно свой револьвер и уходит. Когда все вчетвером провожают взглядом Ягуар, находившийся на той же самой парковке, Пак совершенно потерянно таращится на Бёна, взглядом сообщая, что ему бы не помешало объясниться. — Я замёрз, — вполголоса уведомляет Хён и направляется к автомобилю директора, гордо держа спину. — Можете быть свободны, — отдаёт приказ охранникам тот и спешит за младшим. — Что это было, Бэкхён? Они сидят в авто. Голос Пака подавлен. Он одновременно и не хочет ничего, и жаждет узнать все подробности произошедшего. — Что это было, Чанёль? — в ответ переспрашивает Бён. Ведь он имеет такое же полное право задать этот вопрос. — Я не обжимался с другим мужчиной. Зачем ты это делал? — Во-первых, я с ним не обжимался, а во-вторых, я защищал свою жизнь, Чанёль! — Хён, наконец не выдерживая, вспыхивает негодованием. — Он подошёл ко мне и достал пистолет. — Но с тобой ведь были охранники. Обязательно было с ним полюбовно беседовать? — А ты бы хотел, чтоб они его подстрелили рядом с офисом твоего отца?! — Бэкхён не сбавляет громкости голоса, ведь он напряжен. — А лучше было бы, чтоб он тебя… — последнее слово Чанёль выговорить не может — запинается и тяжело выдыхает. — Ты думаешь, что он просто так взял и прикончил бы меня там? Пойми, что нельзя так запросто стреляться на глазах у кучи людей! Это не боевик, Чанёль, это жизнь! — Он ведь был с пистолетом. — Но это не значит, что он собирался вышибать кому-то мозги у главного входа в офис крупнейшей корпорации. — Ты его защищаешь? — Ёль нервничает до той степени, в которой дрожат руки. Он с силой бьёт ладонями по рулю, цепляясь за него, пялится вперёд себя и неравномерно дышит. — Нет, Чанёль, я пытался защитить себя, а тебя избавить от лишних проблем! Тебя, глупый, потому что если человека не наставить на верный путь, то он способен на любое зло, которому только есть место в этом мире. Думаю, ты, как никто другой, знаешь это. — Его ведь можно было просто убрать… — глухо и отчасти непонимающе отзывается старший. — Нельзя было, Чанёль. Вот видишь, единственный выход для тебя — убрать. Иногда нужно решать проблемы и другими путями. — Какими путями? Целоваться с незнакомцами? — Ты в своём уме?! — рявкнул Бён и хлопнул ладонью по собственному бедру. — Господин Пак, — он отвернулся, горделиво поднял голову и, шмыгнув носом, холодно отрезал, — кажется, Вы забываетесь. — Мне еще нужно в офис. Ты поедешь со мной или домой с водителем? — Чанёль смотрит на Бэкхёна и заводит двигатель. — Первый вариант. — Тот упрямо не отводит взгляда от окна, наблюдая за стремительно надвигающимся на город заходом солнца. В офисе обстановка всё та же: О Сехун и секретарь Ли пребывают в беспокойстве из-за присутствия в приёмной странного гостя, а тот, в свою очередь, не может найти себе места, подёргиваясь и кусая губы. Чанёль входит в приёмную, а Бэкхён за ним. Ассистент и секретарь учтиво кланяются. — Проходите, — бросает Пак ожидающему. Тот подхватывается и семенит за директором. Бэкхён просит секретаря сделать два чёрных чая, а пока тот занимается, решает немного поговорить с Сехуном. — Как дела, Сехун-и? — Всё отлично, господин Бэкхён, благодарю! — Ассистент держится бодро, ведь кого из высокопоставленных на самом деле заботит, как дела у сотрудников? — А Ваши как? — Сносно, — непривычно мягко и тихо отговаривается юноша. — Добрый день, господин Пак! — парнишка входит, поспешно закрывает за собой дверь и низко кланяется. — Вы по какому вопросу? — Пак напряжён. — По личному. — Гость осторожно садится в кресло и с надеждой буравит директора взглядом. Он выглядит помешанным. — Что вы хотите? — Вам ведь нравятся представители мужского пола? Так вот, я хочу, чтобы Вы захотели меня, — кивает парень. — Вы думаете, что говорите? — Директор, наконец, кажется, приходит в себя и с недоумением взглядывает на гостя. — Поймите, что мне очень нужны деньги. — Глаза того бегают, он весь дёрганный. — А заработать их я могу только с Вашей милостью. — Гость, видимо решая не затягивать с болтовнёй, подхватывается с места и начинает расстёгивать ширинку на брюках. — Что вы делаете? Перестаньте! — Чанёль вскакивает со стула, но предпринять ничего не может — чтоб вытолкать парня, до него нужно дотронуться, а он брезгует. — Я могу ублажать Вас столько, сколько потребуется! — парнишка, в пару шагов преодолевая расстояние между ним и Паком, становится на колени, и цепляется неприятными костлявыми руками за его бёдра. Бэкхён благодарит секретаря, берёт два блюдца с чашками и входит в кабинет директора, вакханалию в котором творящуюся и застаёт в самом разгаре. — Оденьтесь и убирайтесь отсюда! — басом рычит Пак, коленом отталкивая пришельца. — Я не уйду! — тот, кажется, завёлся, ведь к дёрганности, как у наркомана с ломкой, прибавилось еще и предвкушение секса, за который ему заплатят деньги. Только вот откуда такие предположения? — Твою мать! — вопит Бэкхён и швыряет чайную посуду в сторону Чанёля и, как подумалось ему самому, «кого-то непонятного», заливая сладким напитком (они оба пьют с сахаром) дорогой ламинат и что-то ещё, чему посчастливилось оказаться под небольшим самодельным дождём. Посуда с тонким звоном разлетается на осколки. Гость переводит на певца испуганный взгляд. — Господин Бэкхён! — улыбается он, смотря вверх на вошедшего и проходясь ладонью по покрытому испариной лбу. — А я Вас знаю! — А я тебя не знаю, ублюдок! — Бэкхён кричит, он разгневан. Его сердце пылает, словно облитое спиртом и подожжённое спичкой. Страшненькой такой, несуразной спичкой. — Бэкхён, это не то, что ты подумал… — Чан наконец отходит от помешанного и нажимает кнопку вызова охраны на внутренней стороне крышки своего стола. — Действительно. Решил, что будешь мне мстить? Обломись, Чанёль! — Я не собирался тебе мстить, Бэкхён! — эмоционально выкрикивает старший. Бён хватает обеими руками стоящую на полу большую, наверняка безумно дорогую вазу и кидает её наземь. Когда та слишком громко разлетается на крупные осколки, он подходит к стеклянному кофейному столу и пинает его ногой. — Помешал вам, да?! Бён берёт со столика изысканную подставку для салфеток в форме куба (ничего удивительного, тоже стеклянную), снова собираясь куда-нибудь запустить, сей же час врывается охрана, оставляя дверь распахнутой, так, что у О и Ли появляется возможность заглянуть в кабинет. Они пораскрывали рты и хлопают глазами, округлившимися до неестественных размеров. — Вы где лазите так долго? — шипит на двух больших охранников Чан. — Уведите его, — и кивает в сторону оборванца, уже поднявшегося к этому времени с колен и продвигавшегося в сторону двери. Стражники подхватывают мальца под белы рученьки и немедленно выводят, а Бэк, ощущая, как на глаза нещадно наворачиваются слёзы, с силой швыряет предмет на пол, тем самым снова наполняя кабинет звоном бьющегося стекла, и выходит прочь. Юноша успевает появиться на улице спустя буквально минуту после того, как незнакомца выгнала охрана. Он стоит и поправляет свой шарф тощими руками, дрожь в которых только усилилась. — Эй! — окликает его Бён. Тот оборачивается. — Что ты хотел от господина Пака? Чанёль пулей вылетает из офиса в надежде, что еще успеет где-то перехватить подопечного и объясниться. Но останавливается столбом, когда видит его, подходящего к оборванцу. Затаивается за углом и наблюдает. Бэкхён вытирает фронтальной стороной ладони мокрые от слёз глаза и, щурясь (ветер холодный), пристально смотрит на лицо низенького паренька. — Я хотел… — принимается мямлить тот. — Чтоб господин Пак дал мне денег. Я слышал, что он очень богат. А у меня болезнь, и от неё нужно лекарство. Но я решил просто так не просить, а что-нибудь продать, — мнётся, неловко взглядывая на статную фигуру певца. — А из всего у меня есть только я сам. Вот и решил продать себя. — С чего ты взял, что господин Пак мог бы купить тебя? — «Прости, Господи», — Бэк морщится. — Все знают, что у него нет жены, семьи. Он свободен, и ходили слухи, что не равнодушен к мужчинам. Вот я и подумал… — Ты понимаешь, что господин Пак — не социальная служба, и приходить к нему на приём без дела нельзя? — Так у меня было дело! — вскрикивает парень. — Я болен… — Не смей орать на меня, огрызок, — шипит Бён. — Чем ты болен? — «Разве что только наркоманией», — думает и испытывает отвращение. — Мне нужны наркотики… Я наркозависимый человек, господин Бэкхён! — парень содрогается и громко бормочет, словно в бреду. Видно, что он постепенно начинает терять рассудок. — Если я не получу новую дозу, мне будет становиться всё хуже… — Тихо, тихо. — Бэку уже осточертело находиться в таком обществе, он общается с незнакомцем из последних сил. — Я помогу тебе. Хочешь? — Хочу! — тот кивает, с надеждой смотря в его глаза. — Очень хочу! Мне нужен амфетамин, а еще… — Тише. Сейчас я позвоню человеку, он привезёт тебе всё, что нужно. Хорошо? — Хорошо, я буду ждать здесь! Бэкхён отходит подальше, попутно набирая номер скорой помощи, а дождавшись ответа, прикрывает рукой микрофон и вызывает бригаду по нужному адресу, коротко описывая ситуацию и отмечая, что приезд медиков необходим как можно быстрее. — Вот и всё. — Бён возвращается к парню и выдавливает из себя улыбку. — Скоро всё привезут. — Как тебя зовут? — Он берёт незнакомца под локоть, отводит к лавке, усаживает и сам устраивается на краешке. Он видит стоящего за углом с понурым видом Чанёля, но решительно отворачивается. — Меня зовут Ким Чанбин… — Он дрожит, но Бэкхёну плевать — лишь плотнее кутается в дорогое пальто и выпрямляет спину. — Где твоя семья, Ким Чанбин? Парень думает что-то ответить, но запинается и опускает взгляд, а через пару секунд тихо выдаёт: — Я… я не знаю. Я живу один. Точнее, со своей подругой. — Вдруг он вскакивает и падает на колени перед Бэкхёном. — Всё пошло не по плану, так что, умоляю, если со мной что-нибудь случится, то знайте, что это она виновата. Её имя — Хан Мирэ. — Хан Мирэ? — Бён явно повергнут в шок. — Что с тобой может случиться? — Я не должен Вам рассказывать… — Глаза Чанбина начинают слезиться, он дрожит. Подъезжает карета скорой помощи. Чанбин, услышав это, оборачивается, моментально подхватывается и собирается бежать, но Бэк крепко хватает его холодными пальцами за хлипкое запястье, а в следующий миг из авто выпрыгивают два мощных санитара и берут Чанбина под руки. Прямо как охранники. Вот малец — дважды за вечер быть пойманным и уведённым — это уметь нужно! Бэкхён встаёт, благодарит медиков за оперативность и намеревается уходить, как вдруг слышит от Кима, уже почти помещённого в карету, слова «Мирэ меня заставила, будьте осторожны!». «Чертовщина», — бранится Бэк, идя к офису. Как и ожидает, сразу же слышит в свой адрес приглушённый зов по имени. Останавливается и поворачивается в сторону того самого угла, от стены которого и не отлипал Пак последние пятнадцать минут. — Что? — холодно отвечает младший. — Ты же сам убедился, что я не причастен к этому. — Ёль подавлен. Он опускает плечи и подходит к Бэку, намереваясь вернуться с ним в офис. — А Ваша Хан Мирэ, господин Пак, судя по всему, причастна. — Бён задирает нос и ускоряет шаг. — Я не знаю никакой Хан Мирэ, Бэкхён! — Чанёль вприпрыжку следует за ним. В кабинете директора уже успели убраться, только теперь недостаёт красивой чёрно-золотой вазы и утончённой салфетницы, но это уже дело третье. Бэкхён вернулся сюда только для того, чтоб забрать сумку с документами на заключённый сегодня контракт с брендом. Чанёль тоже забирает кое-какие документы и, попрощавшись с ассистентом, заговаривает с Хёном: — Мы же поедем домой вместе? — Конечно же Вы отвезёте меня домой, господин Пак, — отрезает тот. Ли с О мысленно крестятся. — Включите пожалуйста обогрев, — безэмоционально обращается к старшему Бэк, когда они уже сидят в автомобиле и собираются выезжать. — Да, конечно… — Ёль выполняет просьбу и решает обязательно продолжить диалог, только в более укромном, спокойном месте — дома. Он искренне надеется на то, что Бэкхён согласится остаться у него. Домой ехали в абсолютном молчании, под разряжающий обстановку приятный гам радио. А когда поднялись в лифте на двадцать девятый этаж, Бэкхён упрямо и даже как-то слишком резко свернул к своей двери и не спеша стал набирать код на замке. Он напряжённо сопел и совсем-совсем не косился в сторону Пак Чанёля, ведь ни капельки не хотел что-нибудь узнать и обсудить всё произошедшее. И дальше не хотел бы, если бы старший не обратился к нему: — Бэкхён-и, может останешься у меня? — Хорошо. — Бэк, будто ожидавший (что, несомненно, так и было) этого предложения, стремительно разворачивается на пятках и подходит к соседской двери, даже не взглядывая на её хозяина. — Хорошо, — повторяясь, он кивает и ожидает, пока тот откроет. Ужинали, конечно же, тоже на молчанку, под болтовню из телевизора: Чан ожидал более удобного момента, чтобы заговорить на такую многозначительную тему, а Бэк сам её не поднимал, ведь тоже считал момент за едой не самым уместным. После ужина напряжение, конечно же, немного отступило. Несмотря на то, что Бэкхён приготовил обоим какао, он всё равно был до жути холоден на протяжении всего данного периода, настолько, что Чанёлю хотелось вернуться во времени и предотвратить все те события, что произошли: сразу арестовать Гиммлера, выгнать из приёмной Кима, но есть только нынешний момент. И отсюда, с этой временной точки, они оба могут сделать всё для понимания и поддержки. Решив посидеть часок в гостиной за просмотром фильма, оба понимают, что фильму из этого отрезка времени уделится максимум десять минут. — Бэкхён, — тихо зовёт Ёль. — Да? — младший переводит на него спокойный, но не слишком добрый взгляд. — Ты ведь прекрасно осознаёшь, что я ничего не собирался делать. Завтра же я наведу справки о том, о ком он говорил и разберусь во всём. Мне и так нелегко, а ты отдаляешься от меня. Что я такого сделал, что тебя так разозлило? — Чанёль в ожидании высматривает на лице Хёна хотя бы какую-нибудь эмоцию. — Я думал, что ты мне так мстишь за то, что случилось до этого, — тихо отвечает Бэк, глаза которого снова начинают слезиться. — Я очень ревнивый, Чанёль, я не выношу, когда кто-то даже пальцем дотрагивается до человека, который… — Который что? — глаза Пака бегают, он готов слушать Бёна и понимать всё, что он скажет. — Который… — Бэк шмыгает носом и утирает его ладонью. — Который мне нравится, — ворчит он, отводя взгляд, и кусает губу, глотая слёзы. — Тише, тише… — Пак тянется к нему и прижимает наконец к себе. Большими ладонями гладит по спине и голове, волосы на которой так приятно распушились от влажного уличного воздуха. Он целует младшего в макушку. — Я растерялся, Бэкхён, прости, ведь ко мне в кабинет еще никогда не врывались такие сумасшедшие. — Зачем ты вообще впускаешь кого попало? — глухо бормочет Хён старшему в плечо. — У тебя должна быть хорошая охрана и определённый дресс-код, раз уж ты такая мишень для многих. — Я завтра же всё там начну менять. Спасибо тебе. — Чанёль снова целует младшего в голову, затем, разгребая носом пряди волос, мягко — в край ушной раковины. — Раз уж сам не додумался, то хоть мои идеи возьми в оборот. Хён говорит в нос, так как от плача за вечер отекли все расположенные в пределах лица слизистые. Он отстраняется и смотрит на старшего. Тот предельно нежно проводит пальцами по холёному личику и утирает слёзы. Подаваясь вперёд, он по очереди целует горячие щёчки, а губы — не решается, ведь не знает, до какой степени Бён еще в обиде. Но узнаёт быстро — в тот момент, когда младший сам тянется к его губам своими, припухшими. Ёль отвечает, но отстраняется почти сразу, ведь вспоминает и о собственной цели узнать кое-что важное. — Бэкхён, я ведь тоже ревнивый. И ты не представляешь, что я испытал, когда увидел тебя с тем мужчиной. — Он смотрит младшему в глаза и ощущает, что говорить становится сложнее — всё выше из грудины подкрадывается убийственное чувство, которое непременно сдавит глотку. — О чём вы беседовали? Что он тебе дал? Бэк лезет в карман, достаёт маленькую карточку, сложенную им вдвое — ту самую визитку, которую получил от Бернхарда, и протягивает её старшему. — Вот. У меня от тебя секретов нет. Я попытался его успокоить и убедить в том, что моё или твоё убийство — это не выход, и лучше ему не станет. — Но как у тебя получилось? — Чан просматривает карточку и, откладывая на журнальный стол, восстанавливает зрительный контакт. — Я сказал ему, что больную душу он может вылечить только добром. Посоветовал уделять больше внимания родителям и себе, а не ставить целью совершение преступлений. — Если ты так думаешь и дал этот совет даже незнакомому человеку, то какого же ты тогда мнения обо мне?.. — Пак ужасается от понимания и предположения. Только сейчас до него доходит, как Бён, возможно, относится к его образу жизни; он хочет поскорее всё разъяснить. — А какого мнения я должен быть? — тихо отвечает Бён, интонацией чётко указывая на риторику вопроса. — Я ведь совершаю преступления… — шёпотом говорит старший, с ужасом вглядываясь в глаза младшего. — А тебе это так не по нраву. — Если совершаешь, значит есть на то причины, Чанёль, — шепчет Бён в ответ, кладя руку на чужую щёку. — Я уважаю твой выбор и не пойду тебе наперекор. — Бэкхён очень любит ходить наперекор, но с Чанёлем эту функцию он отключает. По крайней мере, в некоторых настолько важных вопросах. По крайней мере, пока что. — И я чувствую, что тебе снова многое предстоит разрешить. Это наверняка очень сложно, не каждый бы смог так твёрдо стоять на этом посту. Ты очень сильный, Чанёль. — Есть такие периоды, — начал Пак осипшим голосом, — в которые я до неприличия слаб. В такие меня обычно никто не видит, но ты… — он отводит взгляд и мимолётно облизывает нижнюю губу, собирая мысли вместе. — Ты иногда застаёшь меня таким. Ты — единственный человек, перед которым я не боюсь быть таким. И я бы очень хотел, чтоб ты им и оставался. Всегда. — Пак смотрит глубоко в любимые глаза цвета молочного шоколада, склоняя голову набок и волнуясь. — Ты тоже мне нравишься, Бэкхён, очень. Бэкхён подался навстречу старшему и крепко его обнял. Он так хочет, чтоб Чанёлю в жизни стало легче. Только пока что не знает, как можно смягчить его рабочую рутину, бытность и обстоятельства. Но чувствует, что обязательно это узнает, даже, возможно, очень и очень скоро. Он собственноручно обязательно с этим разберётся, обязательно! Даже если придётся пойти наперекор. Ну, совсем немножечко… — Я куплю тебе такую же вазу, — мягко пробубнил младший.