Млечный путь

—

Не боишься, что рано или поздно об этом узнают? Юнги, Намджун и Чимин снова сидят вместе в гостиной RM. Они часто собираются почему-то именно втроём, несколько раз Юнги всерьёз задумывался над тем, почему именно в таком составе, и всякий раз приходил к одному и тому же. — Только если ты скажешь, — бросает он. Намджун вежливо приподнимает брови. — С чего бы мне это делать? — Никто не скажет, — произносит Чимин. — Ты ведь и сам прекрасно знаешь, — он смотрит на Юнги. — А иначе бы не стал знакомить ее со всеми. — Я не планировал. Спонтанна получилось. Юнги замолкает. Он смотрит на RM, этого уверенного, казалось бы, убийственно спокойного парня, у которого нервы не то чтобы стальные, их словно бы нет в принципе. Но он отлично знает, какое это все напускное. Именно Намджун в полной мере испытал на себе значение слова «депрессия». Шоу-бизнес почти никого не оставляет невредимым, но из их группы именно ему и Намджуну досталось сильнее всех. Юнги невольно трогает пальцы левой руки — не так давно к нему вернулась практически позабытая привычка грызть ногти. Он переводит взгляд на Чимина. Чимин, он же Мотя, он же Sexy Мотя, он же Dooly. Юнги считает его действительно филигранным исполнителем, но что-то происходит в последнее время и с ним. Юнги старается не вмешиваться в чужие дела, но факты — вещь упрямая. — Если о ваших отношениях пронюхают СМИ… я даже не хочу думать о том, что будет, — спокойно говорит Намджун. — Иногда мне кажется, что уже плевать, — бесцветным голосом произносит он. — Столько лет музыке. Столько сил, времени. Стать кумирами для такого количества людей. Почему мы не заслуживаем обычных человеческих взаимоотношений? У меня такое чувство, что я похоронил себя заживо. Замуровал в душный мешок без окон и без дверей, без возможности когда-нибудь из него выйти, без права на обжалование собственного приговора. Медленная смерть в каменном склепе с позолоченными стенами, роскошью, лживым миром внутри и снаружи. Мишура. Какая же все это мишура. Я раньше и не понимал, насколько все бессмысленно. Эта жизнь, мои стремления, детские мечты, какие-то цели, миллионы поклонников, слава. Всего лишь год назад я был совсем другим человеком, а сейчас мне кажется, что я и не я больше, а тоже мишура. Новогодняя, блестящая хлопушка. Хлоп-хлоп-хлоп. На потеху семье, толпе, фанатам… выстреливаю разноцветными фантиками, радую народ, а внутри пусто… так пусто. Клоун в колпаке и с тонной грима на лице. Всегда с одним и тем же выражением идиотского лицемерного счастья. Они аплодируют, что-то кричат, я смеюсь, улыбаюсь, а мне рыдать хочется и послать их к чертям. — Я часто об этом думал, — говорит Намджун. — Раньше. Людям кажется, что мы на вершине Олимпа. По сути, в чем-то они правы: у нас есть деньги, признание, влияние. Но, как бы смешно и абсурдно не звучало, им дано гораздо больше. — Деньги-деньги-деньги, — задумчиво произносит Юнги фразу из одного их трека с Чимином. — Думаете, если я сделаю официальное заявление о том, что состою в отношениях, на моей карьере поставят крест? Парни тактично молчат. Юнги продолжает рассуждать, Намджун обращает внимание на то, как у Юнги непроизвольно дёргается левая бровь. — Но это в Корее. Я могу уехать. Например, в Америку или в Японию. — Угу. Станешь мэром Токио и будешь раз в месяц приглашать отца своей жены на совещание, — фыркает Чимин. Юнги закатывает глаза. — Ты считаешь, в США отбоя нет от хороших продюсеров? Я могу продюсировать, я ведь изначально должен был быть продюсером, а не участником группы. — При чем здесь это? Ты что, всерьёз хочешь бросить группу? Бросить нас? — Чимин глядит на него жалостливыми глазами. — Перестань, — устала говорит Намджун. — Никуда он не уедет. У него контракт с Big Hit. — Контракт можно расторгнуть, — замечает Юнги. Намджун морщится, словно его вынуждают слушать совершеннейшую чепуху. — Можно. В теории. В агентстве, знаешь ли, тоже не совсем идиоты сидят. Чтобы каждый влюбившийся артист мог просто взять и уйти. Не ты первый, не ты последний. К тому же подумай об Эри, сколько на неё свалится хейта, если о ваших отношениях станет известно публике. Вспомни Чена из EXO. Какое-то время они молчат. Тик у Шуги не прекращается, к подергивающейся брови присоединяется дрожание рук. — У тебя снова тики, — вдруг говорит Чимин. Юнги рассеяно кивает. — Знаю. Снова… — он морщится. — У меня в последнее время состояние как несколько лет назад. Пояснения излишни — им прекрасно известно, что значит это «несколько лет назад». Депрессия в совокупности с обсессивно-компульсивным расстройством тогда накрыла его, когда они были в турне, одном из самых масштабных и ответственных, впрочем, как и все их туры в принципе. Это было сложно. Для всех, потому что выступать без Юнги группа не могла, и им приходилось едва ли не силой вытаскивать его на сцену, особенно сложно было сделать это в периоды навязчивых мыслей, когда ему начинало казаться, что он видит, как по его коже ползают тысячи микробов, или, если он не перепроверит, закрыли ли на ночь входную дверь, его ограбят и убьют в собственном номере. Вечное ощущение, что он грязный и испачканный заставляло его буквально терять рассудок и запираться в душе едва ли не часами. В тот период он тратил на моющие средства по триста долларов в неделю — Джин однажды специально подсчитал. — Это из-за неё? — с сочувствием спрашивает Чимин. Юнги неопределенно пожимает плечами. — Не знаю… нет. В любом случае, я не говорил ей об этом. — Ее это может испугать, — замечает Чимин. Юнги усмехается. — Эри? Мое ОКР? Брось. В чем я действительно уверен, так это в том, что у неё и мускул на лице не дрогнет, если она узнает. У неё самой в анамнезе столько всего, что… Он замолкает, осекшись. Чимин внимательно смотрит на него, Намджун же отстранённо барабанит по столу пальцами. — Ты заметил? — вдруг спрашивает он у Юнги. — Хотя, конечно должен был, ты ведь видел ее без одежды. — И? Юнги явно не нравится выбранная Намджуном тема. Тот проводит рукой по лицу, напряжённо думая о чем-то. — У нее запястья все в шрамах, — наконец говорит он. — Тонких таких, почти незаметных, я бы сказал. Она явно пыталась от них избавиться, но это невозможно, потому что рубцы очень глубокие. — Виден человек с большим опытом, — зло бросает Юнги. Пальцы Намджуна замирают в сантиметре от стола, так и не коснувшись его. — Как ты смог их рассмотреть? — У тебя в студии. Она слишком высоко закатала рукав, когда садилась играть за клавиши. — Она пыталась покончить с собой? — зачем-то спрашивает Чимин, хотя и так уже всем все ясно. Юнги молчит. Потом вдруг откидывается на спинку кресла и произносит: — Если бы твоя мать вместе с младшей сестрой сбросилась с крыши небоскрёба, пока ты с отцом был в другом городе, ты бы не пытался? *** Намджун и Эри встречаются в одном из ресторанчиков уровня чуть выше среднего, но все равно достаточно скромном. Эри, только что закончившая с работой, одета довольно небрежно: блейзер, платье миди и слиперы на ногах. Завидев Намджуна, она, махнув ему рукой, подходит к уже занятому им столику и устало опускается напротив, ставя рядом сумку. — Привет, — она вымучено улыбается. — Если честно, то я мало что поняла из твоего звонка. Что-то с Юнги? Из-за меня у него проблемы? — Привет, — говорит он. — Нет, дело не в этом. Меня беспокоит его психическое состояние в последнее время. Не уверен, что поступаю правильно, сидя с тобой здесь без его ведома и обсуждая его дела, но… если у него снова начнётся обострение депрессии и ОКР, туго придётся всем. И я не уверен, что в этот раз мы сможем вытащить его без вмешательства врачей, а это чревато. Она кивает. Подходит официант, и Эри заказывает себе зелёный чай. Намджун берет кофе и девушка вдруг замечает: — А он пьёт кофе без кофеина. — Знаю. И без сахара, — говорит Намджун. — Suga не ест sugar. Любимая шутка нашего Чимина. Эри улыбается, но как-то потеряно. Внутренности парня сдавливает словно бы стальная рука. Сидящая напротив Эри словно пропиталась Юнги за то непродолжительное время, что они знакомы. Есть несколько легенд, которые почему-то очень глубоко запали ему в душу. Легенда об Андрогине одна из них. Эта очень красивая легенда — прекрасный миф о единственной половинке, который был описан у Платона в «Пире», когда несколько человек говорят о любви, и один из собеседников рассказывает: когда-то люди были состоящими из двух начал — мужского и женского, а потом Бог их рассек, и теперь эти «половинки» ищут друг друга. Если это правда, то Юнги, похоже, отыскал свою. Только почему ему так больно, когда он об этом думает? Зачем он позвал ее сюда? О чем он собрался с ней говорить? О Юнги? Но все это можно было сделать и по телефону. — Он ведь рассказал тебе, — спокойно говорит она. Намджун вздрагивает. — О чем? — Обо мне. Раньше ты не смотрел на меня так. Словно я умирающая собака, которую ты нечаянно сбил. — Да. Мне жаль. Она рассеянно кивает. Приносят чай, Эри обхватывает чашку пальцами, грея о неё руки. — Не вини его, — говорит Намджун. — Он бы не стал, я сам. — Сам? — она отрывает взгляд от чашки. Он кивает. — Да. Увидел шрамы у тебя тут, — он указывает зачем-то на ее руки. Эри морщится. — Ах да. Я раньше повязки носила, такие, знаешь, с названием университета. Но по факту это только больше привлекало внимание к моим рукам. Вообрази, находились даже сочувствующие, которые на полном серьезе спрашивали, действительно ли я так люблю альма-матер или просто сильно потею. Пришлось снять. — Шлифовка? — Пробовала. Сказали, что такие шрамы полностью убрать невозможно. Он кивает. Примерно так он и предполагал. Какое-то время они молча пьют каждый своё, потом Намджун рассказывает ей про творившееся с Юнги несколько лет назад и тики, которые в последнее время снова участились. Эри слушает внимательно, не говоря ни слова. — Плохо, — тихо говорит она, когда Намджун замолкает. — Я, конечно, не психолог, — при этих словах она чуть заметно морщится. — Но, скорее всего, у него это из-за стресса. Сильное нервное напряжение послужило причиной повторного проявления симптомов. А причиной того самого нервного напряжения послужило знакомство со мной. — Почему? — Потому что, — отвечает она, погружённая в какие-то свои мысли. — Помнишь Наоко – героиню книги «Норвежский лес»? Что она сделала, когда начала осознавать, что уже не может справиться с собой без помощи? — Уехала, — отвечает он. — В закрытую клинику Амирё. Изолировалась от внешнего мира. Но проблема в том, что у Шуги нет такой возможности. Да он бы и не согласился. Мы возобновляем концертную деятельность, он должен быть в форме. — И ты считаешь, я смогу привести его в форму? В глазах Намджуна она видит тоску и беспомощность. — Он привязался к тебе, Эри. С ним это редко… я вообще не помню, когда в последний раз он так прикипал к кому-то… — Я тоже. — Что тоже? — он удивлённо поднимает на неё глаза. — Не помню, когда прикипала так к кому-то. Юнги уникален. До знакомства с ним мне казалось, что гении закончились ещё на Моцарте. А оказывается, что нет, — она теребит пальцами салфетку. Намджун вдруг протягивает руку и накрывает ее ладонь, сжав пальцы девушки. Эри удивлённо глядит на него, но руку не убирает. — Такое чувство, что после того, как встретил тебя, он смог хотя бы немного полюбить этот мир. — Думаешь? — Да. Я знаю его слишком давно, чтобы не обращать внимание на такие вещи. Остаток вечера они говорят о Юнги. RM — благодарный собеседник и слушатель, несколько раз Эри ловит себя на том, что невольно заслушивается его низким бархатным тембром, когда он говорит, глядя на неё с какой-то затаённой болью. Когда они оказываются на парковке, на город уже успевают опуститься сумерки. Намджун предлагает подвезти ее и Эри соглашается — она слишком вымотана прошедшим рабочим днём и их совсем непростым разговором. — Послушай, — говорит она, когда его Bugatti Chiron останавливается возле ее дома. — У меня есть книга Мураками, та самая, «Норвежский лес», подписанная самим автором. Из первого ещё тиража, самого раннего, когда книга только прогремела. Если хочешь, то я… Она замолкает, оборвав себя на полуслове. Намджун видит, как она, явно не отдавая себе отчета в том, что делает, нервно заламывает пальцы. — Ты предлагаешь взять ее у тебя? — на всякий случвй уточняет он. Эри кивает, все также не глядя на него. Похоже, что она уже успела пожалеть о своём порыве. — Да… если ты хочешь, конечно. — Да, было бы очень мило с твоей стороны. Они поднимаются к ней в квартиру, Эри долго возится с магнитным ключом-картой. Намджун смотрит на неё и думает о том, сколько раз таким же маршрутом она приходила сюда с Юнги и почему-то от этих мыслей его внутренности сжимаются в тугой пульсирующий узел. Наконец она распахивает дверь и впускает его внутрь. Он не идёт дальше прихожей, стоит и ждёт, пока она ищет книгу, передвигая с места на место какие-то коробки и мебель. «Странно», — думает он. — Обычно люди хранят книги на полках или в шкафах. А она как будто прячет их от кого-то. Причём прячет так, чтобы и самой не суметь найти». Наконец Эри появляется в прихожей, в ее руках книга в твёрдой обложке. Она протягивает книгу ему. — Она на японском, это ничего? — Ничего. Так даже лучше. — Да? — поднимает брови она. — Книги всегда лучше читать на языке оригинала. Так удаётся глубже проникнуть в суть. Кстати, а откуда подпись автора? — А, — она машет рукой. — Мой отец как-то встретил Мураками в одном из джазовых баров Токио. Есть такой бар, называется Jazz Spot Intro, это в Синдзюку. — Твой отец любит Мураками? — Нет. Мама. Любила, — тихо заканчивает она. Намджун видит, что эти последние два слова окончательно переломили в ней тот стержень, который ещё хоть как-то позволял ей себя контролировать. Эри поднимает руку и каким-то ломаным движением вытирает со щеки влажную дорожку, ее словно несказанно удивляет сам факт того, что она там вообще появилась. — Прости, — произносит Намджун, он слышит, как дрожит его собственный голос. Эри кивает молча, и от этого молчания ему становится ещё тяжелее. — Эри, я… Она обхватывает себя руками. Он ловит себя на мысли, что больше всего она сейчас похожа на маленького ребёнка, забытого родителями в Тёмной комнате. Хочется обнять ее, чтобы успокоить, но внутренний барьер не даёт ему сделать этого, ведь, будь здесь Юнги, он бы этого ему не простил. Впрочем, он бы и не допустил, чтобы до такого в принципе дошло. Поэтому он просто делает шаг вперёд и кладёт ей на плечо руку, сохраняя между ними дистанцию. Эри к этому моменту уже удаётся кое-как совладать с чувствами и она произносит, кривясь: — Сюда бы Юнги сейчас. — И что бы он сделал? — Разбил телефон, — странно отвечает она. — Чей? — зачем-то спрашивает он. Эри отвечает, но как будто автоматически, мыслями находясь где-то явно не здесь. — Мой. Она аккуратно убирает его руку и, вложив в неё книгу, рассеянно гладит обложку двумя пальцами. — Береги ее, — говорит она. — Это память. А память, как известно, согревает человека изнутри. И, чуть помолчав, добавляет: — И одновременно рвёт его на части. Уже у себя в квартире Намджун, пролистывая книгу, обнаруживает множество пометок, сделанных владелицей. Многие фразы подчеркнуты или выделены маркером, такие как <«Видимо, сердце прячется в твёрдой скорлупе, и расколоть ее дано немногим. Может, поэтому у меня толком не получается любить» или «Я впервые испытал на себе такую тяжкую и грустную весну. Чем так, уж лучше бы февраль повторился три раза». Текст на странице, где идёт речь о суициде одного из персонажей, полностью выделен маркером: жирная черта тянется с самого верха страницы до самого ее низа. Делавший это с такой силой надавливал на маркер, что в нескольких местах бумага сильно размокла и, как следствие, прорвалась. Долистав до конца, он намеревается уже закрыть книгу, как вдруг взгляд его цепляется за выведенное бисерным почерком на самой последней странице, внизу. Это хайку. «Майский дождь, роса или слёзы? И то и другое не вернётся обратно, Пока имя мое не вознесется выше облаков».