Млечный путь

— Иди к черту, Мизуки, — беззлобно говорит Эри, постукивая пальцами по столу. Лицо Мизуки на экране ноутбука делается недовольным. — Почему? — Потому, — передразнивает Эри. — Тебя не смущает тот факт, что ты всегда звонишь мне по одному и тому же вопросу? Я не приеду. Сколько раз я должна повторить это, чтобы звонки прекратились? — В конце концов, — Мизуки вздыхает, помолчав. — Это не вежливо. Эри насмешливо изгибает бровь. — А выгонять меня из дома было вежливо? — Тебя никто не выгонял. Ты сама приняла решение сперва поехать на стажировку, а потом и остаться работать в Корее. Отец купил тебе квартиру и с пониманием отнёсся к… — О да, — Эри морщится. — Понимание просто зашкаливает. Особенно если учесть, что стажировку эту мне обеспечил он сам. — Послушай, — Мизуки начинает злиться. — Это ваши семейные вопросы, которые вам лучше решать наедине. Просто я вижу, что он скучает по тебе… Она замолкает. Дверь за спиной Мизуки распахивается и Эри видит отца. Ее рука рефлекторно дёргается к ноутбуку, чтобы отключить звонок, прежде чем отец обратит внимание на экран. Но она не успевает. — Эри? — он делает шаг и останавливается, глядя прямо на неё. Эри пытается натянуто улыбнуться, но выходит жалко и даже жутко. — Привет, — выдавливает она. — Мы тут… решили созвониться с Мизуки. — Пытаюсь уговорить Эри приехать хотя бы на недельку домой, — замечает Мизуки. В ее глазах грусть. «Интересно, она все еще его любит»? — отстранённо думает Эри. Ей слишком тяжело смотреть на отца, поэтому она смотрит в стол. — И как успехи? — отец оборачивается к своей помощнице. Та сокрушенно качает головой. — Вы же знаете, какая она упрямая. — Знаю, — он кивает. — Эри, я… Он смотрит на неё и щурится, словно ему больно. Им обоим больно видеть друг друга, это как пристально глядеть на солнце: больно и прекрасно одновременно. — У меня много работы, — говорит она, продолжая прожигать взглядом столешницу. — Совсем ничего не успеваю. — Это не проблема, — говорит отец. — Я поговорю с У-Чжин Чоу. Тебе давно пора отдохнуть. — Не стоит, — поспешно говорит Эри. — Я предпочитаю решать свои проблемы самостоятельно Получается слишком грубо. Лицо Ичиро Асаи искажается, словно Эри ударила его. Заметив это, девушка добавляет: — К тому же у меня есть молодой человек, папа. И у нас много планов на это лето. Эри бьет наверняка. Мужчина понимает намёк, он резким движением дёргает ворот рубашки, словно ему вдруг становится очень душно. Мизуки кладёт руку ему на плечо, она выглядит обеспокоено. — Асаи-сан… — Не надо, Мизуки, — он отталкивает ее руку. — Открой окно, пожалуйста. Эри, могу я узнать, о каком молодом человеке идёт речь? Ему быстро удаётся взять себя в руки. Эри прикусывает губу. — Не думаю, что есть смысл говорить об этом. По крайней мере, сейчас. — Почему? — А разве в нашей семье принято считаться с мнением друг друга в таких вопросах? Слово «семья» она нарочно выделяет интонацией. Пальцы мэра Хиросимы с силой сжимаются в кулак, на бледное лицо Мизуки даже смотреть жалко. Но Эри и не смотрит. Протянув руку, она обрывает связь, бросив на прощание: — До свидания, папа. Ми, Бога ради, прости нас за это. Она поднимается и идёт в другую комнату за телефоном. Отыскивает нужный контакт и прижимает трубку к уху, слушая гудки. — Алло? — Привет. Можно, я приеду? *** Апартаменты Юнги расположены на верхнем этаже одного из небоскрёбов, с выходом на крышу и интерьером, которому, пожалуй, позавидовал бы Лувр. Впрочем, это далеко не единственное его жильё — только за последние несколько лет он обзавёлся недвижимостью как в Корее, так и за ее приделами. Будь Эри обычным банковским юристом, она бы вряд ли так спокойно отнеслась к внезапно свалившейся ей на голову роскоши, когда из дома тебя забирает спорткар, приблизительная стоимость которого больше, чем вся твоя заработная плата за десять лет неусыпного труда, а потом он привозит тебя же в район Апкучжон, где даже воздух, кажется, пропитан запахом денег и красивой жизни. Впрочем, для Эри это не играет большого значения. Как не крути, но когда твой отец — Ичиро Асаи, удивляться роскоши получается плохо. — Знаешь, — вдруг говорит она, глядя на то, как Юнги, стоя в нескольких шагах от неё, делает себе кофе. — Иногда я думаю, что если бы не все это дерьмо… — она морщится. — Я имею в виду должность моего отца, случившееся с матерью… мы бы никогда не пересеклись. А даже если бы пересеклись, то это были бы уже не мы. — Хочешь сказать, ты бы тогда не решилась подержать мою маску, пока я блевал? — Скорее, меня бы просто не оказалось в ту ночь у клуба, — отвечает она. Юнги оборачивается. — Ах да, все время забываю спросить. А как ты там вообще оказалась? Местность, прямо скажем, не для дочерей высокопоставленных чиновников, — поддразнивает он ее. — И не для южнокорейских продюсеров из списка Forbes, — в тон ему отвечает Эри. — А при чем здесь Forbes? И вообще, по-твоему выходит, что будь я не южнокорейским продюсером, а, скажем, южноамериканским, вопросов бы к моему прибыванию там у тебя не возникло? — О да, — Эри не удаётся сдержать смешок. — Ты просто вылитый преемник Пабло Эскобара. Можно, я буду твоей Вирджинией Вальехо, сеньор? — Будь Эри Асаи, — просто говорит он. — Это лучшее из того, что ты можешь для меня сделать. Какое-то время они молчат. А затем Юнги вновь возвращается к прерванной теме. — А что насчёт клуба? — Тебе действительно это интересно? — Эри морщится. Рассказывать Юнги про Гван Сона ей не хочется. — Я бы не спрашивал, если бы это было не так. Или ты не хочешь об этом говорить? — Да нет, — она рассеяно касается своих волос. — У меня должно было быть свидание в тот день. В общем-то, оно состоялось, но… под конец у меня хватило ума все испортить. Он вздрагивает. Этого Эри и боялась. Юнги слишком болезненно реагирует на любые упоминания молодых людей из ее окружения, и хотя он не разу не высказал ей ни одной претензии по этому поводу, но после таких разговоров он всегда подолгу молчит. — Почему испортила? — спрашивает он, все также стоя к ней спиной. Эри хмурится. — Ты был когда-нибудь в La Yeon? — Это тот, который на крыше Shilla Seoul? Да, я знаю это место. — Ну вот, — Эри вздыхает. — Этот парень - мой коллега по работе. Сперва все было нормально, по крайней мере, мне так казалось. Всему виной эта чертова крыша, — она закрывает глаза. — Меня накрыло уже в лифте. И я просто ушла. Или сбежала, это как посмотреть. Мне было так плохо, сама не помню, как оказалась в этом районе, возле клуба. Хотела вызывать такси, а тут мне помощница отца позвонила. Я искала более менее тихое место, чтобы поговорить без посторонних ушей, зашла за угол, а там ты. — Не Знал, что ты боишься высоты, — замечает он. — Но, кажется, я впервые этому рад. — Ха-ха, — мрачно говорит она. — Я не боюсь высоты. Я боюсь крыш. И открытых окон. Раньше боялась верхних этажей, но с этим мне удалось справиться, пусть и не сразу. — Я много раз видел, как ты сидишь на подоконнике. Напомни, на каком этаже находится твоя квартира? — Не сравнивай открытое настежь окно с тем, которое совсем немного приоткрыли для проветривания. Они молчат. Юнги, наконец, заканчивает с кофе и разворачивается к ней лицом. Под его глазами залегли тени, да и выглядит он весьма и весьма болезненно. Эри смотрит на него и вспоминает слова Намджуна, сказанные им в их последнюю встречу. — Это из-за них? — вдруг спрашивает он. — Из-за того, как… — Оказываясь на крыше, — медленно говорит она. — Я неизменно думаю о том, как они погибли. Что мама говорила Аими перед тем, как… — она замолкает. Ее лицо в этот момент не выражает абсолютно ничего, словно превратившись в маску. Юнги протягивает руку и, желая развеять иллюзию, касается ее щеки пальцами. Кожа горячая и живая, Эри поспешно пытается изобразить на лице улыбку. — Ты веришь в реинкарнацию? — спрашивает он, все также поглаживая пальцами ее по щеке. Эри чуть прикусывает нижнюю губу, задумавшись. Юнги смотрит на ее губы, и внутри что-то до боли сжимается, сбивая и без того неровное дыхание. Он не знает, почему рядом с ней у него всякий раз возникает щемящее чувство невозвратной потери, словно она уже не рядом, а это – всего лишь призрак. Все это время, долгие годы он жил, сам того не осознавая, с ощущением бесконечного отчаяния. С отчаянием тоже можно жить, когда ты один. Когда нет надежды. Но надежда появилась, и весь этот груз свалился на него в одночасье, выливаясь в виде бесконечных тиков, ночных кошмаров и мыслей. Страшных мыслей. — Мне хочется думать, — тихо говорит Эри. — Что после смерти есть что-то, кроме пустоты. Что мы бесконечно проходим через круг перерождений, этим можно объяснить мою бесконечную усталость от жизни, — она вымучено улыбается. — Правда, я понимаю тех, кто стремится достичь нирваны. Но… после смерти ничего нет. Это конец. Прыжок в пустоту. Человек - карандашный набросок, а смерть стирает его. Как ластик. Иногда мне кажется, что это выход. — Нет. Это «нет» вырывается как-то само собой, прежде, чем он успевает подумать. Эри удивлённо глядит на него, щурясь. Она часто так делает, когда не может до конца понять что-то или кого-то. — Жизнь – тяжёлая штука, — говорит он. — И не всегда все получается хорошо. Но мы должны быть смелыми и продолжать жить, понимаешь? — Вы нашли бы общий язык с Акеми, — хмыкает она. — Это ее любимое занятие – рассказывать мне о том, как прекрасна жизнь. Особенно, когда отец рядом. Вот уж кому, а ей и впрямь жаловаться не на что. Он молчит. Эри рассеяно скользит взглядом по сверкающей кухне. — Я не делаю это из желания выглядеть хорошим и правильным, — наконец бросает он. — Я знаю, что… что это такое, когда каждое утро ты просыпаешься с единственным желанием: умереть, и как можно скорее. Когда собственная психика становится твоим злейшим врагом. Но это не конец. Из всего существует выход. Это моя единственная жизнь, так что, как бы то ни было, я должен попытаться стать номер один именно в этот раз. Эри задумчиво смотрит на него. Кажется, его слова что-то всколыхнули в ней, но Юнги не даёт ей времени на очередную попытку опровергнуть сказанное им и, крепко взяв за запястье, произносит: — А теперь идём. — Куда? — она словно просыпается. Он таинственно пожимает плечами. — Учиться жить. С чего-то же надо начать. *** Цель их пути остаётся загадкой для Эри ровно до тех пор, пока они не оказываются у входа на крышу. — Нет, — она резко замирает, и не успевший вовремя остановиться Юнги больно тянет ее за запястье. — Я дальше не смогу. — Сможешь. — Нет. Она пытается высвободить руку, но парень держит крепко. Тогда она просто продолжает стоять на месте, ощущая, как тело покрывается предательским потом. Юнги делает шаг к ней и, обхватив ее за плечи, с лёгкостью притягивает к себе. Для человека такой аскетичной комплекции он парадоксально силён. На лице Эри ужас, она упирается одной рукой ему в грудь, другой судорожно пытаясь расцепить его пальцы. — Нет… господи… нет… Сознание стремительно уплывает в небытие. Она вдруг резко обмякает в его руках, Юнги успевает придержать ее за талию. — Эри? Она в сознании. Девушка опускается на пол, стискивая руками виски. Юнги садится рядом, он ощущает беспомощность. — Я не могу, — шепотом говорит она. — Это слишком… слишком для меня. — Тише, — он обнимает ее. — С первого раза я и не рассчитывал на победу. Мы попробуем постепенно. Он помогает ей подняться. Эри дрожит, то и дело оглядываясь. — Я мог бы взять тебя на руки и просто отнести, но ты должна сама это сделать, понимаешь? Сама пройти эти несколько десятков шагов. Давай попробуем ещё раз. Медленно, но им все же удаётся выйти на крышу. Эри не смотрит по сторонам, уткнувшись лицом в плечо Юнги. Оказавшись в стеклянном павильоне, он усаживает ее в одно из кресел. — Можешь открывать глаза, не бойся. Посмотреть есть на что. На крыше расположилась застекленная зона отдыха с монолитной барной стойкой и камином из литого бетона. — Ого, — хрипло говорит она. — Неплохо же ты устроился, Мин Юнги, южнокорейский продюсер. А где бассейн? — Какой? — спрашивает он удивлённо. Эри пожимает плечами. — Я думала, что у каждого уважающего себя миллиардера есть пентхаус с бассейном на крыше. — Есть, — говорит он. — Но это больше по части Чимина. Как-нибудь напрошусь к нему в гости и покажу тебе. У Намджуна, например, на крыше целый тренажёрный зал оборудован. Я тоже думаю кое-что здесь поменять, но не сейчас. — Впечатляет, — кивает Эри. Юнги усмехается. — Вот видишь. Все не так страшно. Будем здесь, только нужно принести кофе, я его там оставил. Подождёшь, я быстро. Он делает шаг в сторону, но Эри успевает схватить его за руку. Юнги останавливается. — Нет… не оставляй меня здесь… — С тобой ничего не может случиться, — терпеливо, как ребёнку, говорит он ей. — Смотри, — он обводит жестом стеклянные стены. — Ты в безопасности. Эри не отвечает. Как зачарованная, она смотрит вниз, на кажущиеся игрушечными машины. Высота завораживает. Эри встаёт и, словно зомби, делает шаг к стеклянной стенке, за которой начинается обрыв. Юнги хватает ее за плечи и резко разворачивает к себе. Эри ошеломлённо моргает, вцепившись в его предплечье. — Лучше тебя и впрямь здесь не оставлять, — бросает он. Они спускаются в квартиру, и там Эри удаётся немного расслабиться. Юнги относит наверх свой кофе и приготовленный зелёный чай для Эри, после чего они вновь поднимаются на крышу. На сей раз обходится без панических атак, но, когда они вновь оказываются в застеклённой зоне, Эри чувствует ужасную слабость в ногах и во всем теле. — Ну вот, — Юнги склоняется над сидящей в кресле Эри. — Мы это сделали. Первый шаг на пути в тысячу ли, — он улыбается. Эри кивает. Он садится напротив, какое-то время они молча сидят и пьют каждый своё. Начинается дождь, несильный, но стук его капель по стеклянной крыше все равно разрывает относительную тишину. Она вдруг спрашивает: — Ты знаешь, какой сегодня день? — Кажется, вторник. А что такое? — откликается он. Эри качает головой. — Я не об этом. Сегодня чильсок. — А, — тянет он. — Ну да. — Неужели ты никогда не слышал историю происхождения этого праздника? — не верит она. — Мне мама однажды рассказала об этом, когда я была ещё ребёнком. У нас, в Японии, этот праздник зовётся праздником Танабаты, Небесной Ткачихи,. Мама называла его одним из самых романтичных древних праздников Японии. Он бывает в седьмой день седьмой луны, и, по обычаю, раньше свежесрезанный бамбук либо клали на крыши домов, либо ставили на землю как можно ближе к крыше. К этим бамбуковым палкам привязывали цветные полоски бумаги, и на каждой полоске был стих в честь Танабаты и ее мужа. Он несколько отличается от варианта, принятого в Корее, но суть здесь одна. Неужели не слышал? — Нет, — Юнги усмехается, но усмешка получается грустной. — Моей матери было не до того. Наша семья едва сводила концы с концами, они с отцом работали с утра до позднего вечера, а иногда даже ночью. Я редко видел их. Спустя много лет я задумался над тем, что в этом, возможно, и скрыта суть моего извечного одиночества. Когда… если у меня будет ребёнок, я сделаю все, чтобы он никогда не ощущал того, что чувствовал в детстве я. Бесконечную нищету. Бесконечное одиночество. Эри протягивает руку и накрывает его ладонь своей. Юнги сжимает ее пальцы, они у Эри холодные, почти ледяные, хотя вокруг тепло. Солнце уже готовится зайти за горизонт, но ночи здесь, в Сеуле, редко бывают тёмные. Слишком много фонарей и неоновых вывесок, только и ждущих ночи, чтобы зажечься. — Они гордятся тобой, — говорит она утвердительно, оглядывая роскошно обставленную зону отдыха, вспоминая огромную квартиру, похожую на дворец и сверкающий автомобиль на подземной парковке. Юнги кивает. — Да. Хотя они долгое время не принимали мой выбор. Они говорили, что им кажется жалким иметь такую же мечту, как у всех. Считали, что все будет хорошо только в том случае, если я поступлю в университет и буду делать все так, как скажут они. А я сделал по-другому. Я всегда мечтал о большем. Я всегда мечтал о том, что, казалось бы, было за пределом моих способностей и всегда достигал этого. Именно поэтому каждый момент жизни памятен для меня. Они вновь молчат. Молчать с Юнги привычно и легко, порой Эри кажется, что они могли бы, даже полностью лишившись голоса, все равно понимать друг друга. Без слов. Просто на уровне ощущений. — Ты удивительный, — тихо говорит она. — Я никогда не встречала людей, похожих на тебя хотя бы в чем-то. Так, наверное, и выглядит гениальность во всем ее проявлении. — Когда на свет появляется истинный гений, то узнать его можно хотя бы потому, что все тупоголовые объединяются в борьбе против него, — Юнги смеётся. — А если серьезно, то рождаемся гениями, умираем бездарностями. Все это крайне условно. Снова молчание. Эри какое-то время зачарованно глядит через стекло на город, раскинувшийся внизу. Падать с такой высоты, наверное, долго. Интересно, о чем думают самоубийцы, когда делают последний шаг? — Хочешь, расскажу историю возникновения чильсока? Стыдно жить в Корее, хотеть назвать сына в честь одного из императоров и не знать этого. Юнги кивает. Эри устраивается поудобнее и, продолжая сжимать руку Юнги, начинает рассказ. — Давным-давно в Небесном царстве у короля была единственная дочь, и любил он её больше всего на свете. Она очень хорошо умела прясть пряжу, поэтому её назвали Чиннё Она была умна, красива и прекрасна душой. У Чиннё был возлюбленный – молодой человек по имени Кёну. Чиннё и Кёну очень любили друг друга и не хотели расставаться даже на мгновение. Поэтому они, оставив все дела и обязанности, всё своё свободное время проводили вместе. — Какая знакомая ситуация, — перебивает Юнги, усмехаясь. Эри жестом просит его сохранять тишину. — Когда пришло время выдавать Чиннё замуж, король решил найти для дочери достойного жениха. И тогда Чиннё рассказала отцу про Кёну. Но Кёну был пастухом, он пас коров, поэтому такой расклад дел королю не понравился, и он, рассердившись, решил разлучить их и отправил Кёну на восточный край небес, а Чиннё — на западный. Поскольку король безумно любил свою дочь, он разрешил Кёну и Чиннё встречаться один раз в год ночью 7 июля по Лунному календарю на берегу Млечного Пути. С огромным нетерпением и трепетом влюблённые ждали этот день. И вот настал день встречи. Пара смогла прийти к Млечному Пути. Но он, к их великому сожалению, оказался очень широким. У пары не было ни моста, ни лодки, чтобы перейти Млечный Путь. Они горько заплакали от бессилия и разочарования. Ведь они так и остались каждый на своём берегу. Слёзы Чиннё и Кёну превратились в большие капли и сильным дождём упали на землю. После этого каждый год 7 июля выпадал сильный дождь, вызывая наводнение, от которого страдали животные и люди. Так не могло больше продолжаться, поэтому вороны и сороки, посоветовавшись, взлетели над Млечным Путём, выстроив своими телами мост. Кёну и Чинё смогли вступить на мост и пойти навстречу друг другу. С тех пор вороны и сороки каждый год в этот день под названием Чильсок взлетали над Млечным Путём, создавая мост Очаккё для долгожданной встречи влюблённой пары. Говорят, что после чильсока вороны и сороки становятся лысыми. И всё это из-за того, что когда влюблённые шли по мосту, им приходилось наступать на головы птиц. После романтической встречи влюблённых Чиннё и Кёну, обильных дождей больше не было. Но каждый год в Чильсок непременно идёт небольшой дождик, — она бросила взгляд на стеклянную крышу, по которой барабанили капли. — Правда, теперь его называют слезами радости — слезами радости и счастья влюблённых, которые, несмотря ни на что, встретились, и любовь восторжествовала. — Красивая история, — замечает Юнги. — Но я бы не рискнул рассказывать ее своему ребёнку, — он смеётся. — А я бы наоборот, — говорит она. Эри долго смотрит в лицо Юнги, на его чуть взъерошенные тёмные волосы, в последнее время как-то особенно ярко обозначившийся скулы, чуть насмешливые и одновременно полные необъяснимой грусти глаза. Она тянется рукой к его лицу, но расстояние между ними слишком большое. Тогда, поднявшись с кресла, она медленно подходит и все же касается его волос пальцами. Юнги поднимается ей навстречу. Голова предательски кружится, но теперь Эри уже не может с точностью сказать, от чего именно — от обрыва в нескольких метрах или от его близости. Она закрывает глаза, когда их губы встречаются. В поцелуях Юнги всегда есть что-то фатальное, что-то, от чего ей становится нестерпимо Горько. Ее никто и никогда не целовал так. И, в глубине души она прекрасно это осознаёт, уже никто и никогда не будет. — У меня кружится голова, — шепчет она. Он рывком поднимает ее на руки и усаживает на стол. Эри закрывает глаза, обхватив его за плечи дрожащими руками. Тело словно охвачено огнём. Только рядом с Юнги она чувствует себя настолько живой. Даже когда совсем рядом обрыв, ухмыляющийся ей своей бесповоротной высотой. — Не смей, — он вдруг отрывается от ее губ и, пальцем придерживая за подбородок, смотрит прямо в глаза. — Не смей даже думать о смерти. — Почему? — совсем тихо спрашивает Эри, глубоко вдыхая насыщенный озоном воздух. — Потому что, если ты сделаешь с собой что-то, ты убьёшь не только себя. Ты убьёшь нас обоих.