Пустой взор, оцепеневшие конечности, подтормаживающее от потрясений мышление и… сумасшедшее сердцебиение — единственное, что работает усиленно. Возможно, сперва будет казаться, что в этом никакого смысла при мгновенном отсутствии возможности изменить положение к лучшему — но разве это едва ли не единственное, что поможет хотя бы не сойти с ума? Думать на словах и прорываться делами… очень сложно представить, сколь эти вещи разные и чем могут отличаться помимо того, что возможно разглядеть издалека при помощи очевидности. Точнее, без испытывания на своей шкуре это бывает вовсе невозможно. Будет ли жаль самого себя после произошедшего от воспоминаний о мысли, что лучше бы того, о чём имелась смелость думать спустя рукава, никогда в жизни не произошло?
«Я должна быть счастлива… должна быть благодарна, что предки смогли совершить давно задуманное через меня. Я обязана быть такой после всего, что… ради неё ли? Обязана ли быть довольной… да, будет заметно легче, если продолжу думать, что останусь довольной содеянным ради Фосфофиллит».
Представление, что на самом деле может означать последняя надежда на выживание вида, или народа, в ком-то, а не в чём-либо… сложно вообразить, как бы ни была развита фантазия, довольствуясь чем-то отдалённым. Через понятную призму реальности воспринять такую жертву — самый выгодный и действенный способ приблизиться к этой пугающей, но с чего-то заманчивой сути великих отрешений. Жаль лишь для обрывков выдуманного, и полная картина невозможна, даже если кажется собранной. Пусть и позже приходит осознание, что она выглядит карикатурно и смазано. А значит, чтобы её доработать, следует с этим столкнуться лично, как бы не хотелось... Становится ясно и горько от шока, что редко в жертвах ради новых поколений есть что-то хорошее. Если не ничего, кроме продолжения жизни выживших или образовавшихся.
«Она бы это одобрила, пусть я её и умертвила… за своё будущее? А её что же…».
Одни умирают ради того, чтобы жили другие — эта ли мысль всё никак не постареет ввиду своей уже изначальной чёрствости? Если бы было известно всем на медленно, но верно зарождающейся планете не только то, что существа под названием «люди» жили так всегда ради королей, пока они расходовали бы челядей… Но откуда можно знать их природу, если неизвестно, кто они сами? Предания и легенды из уст в уста способны разъяснить суть картин и смысл каждой из них — но понимание останется мозаикой, если не столкнуться вплотную, ведь так и останется расплывчатость от представлений.
— Скажи-ка, мамочка, отчего внутри воды, где мы живём, днём случается темнота и после одной минуты — ослепительный свет?
Жертва определённо хотела бы этого, если знала, на что шла, ничего бы не остановило её. Но попавшая под удар самоцвет не подозревала… будучи любопытной и в то же время трусихой, ей бы хватило сил выметаться из воды. Стоит даже узнать о значении сделки, за которым могло следовать полно других немаловажных. А прознав об обеих жертвах - ради возвращения в мир одного и спасения от забвения всех под водой - поняла и простила бы, стоит ей воскреснуть? Смирилась бы, что ей воспользовались, обрекши на беду, чтобы заставить исчезнуть свою? Приняла ли без скрепления сердца, обращаясь к логике, узнав правду о ней самой со стороны, как попавшейся на пути зачинщице доверчивой дурочке... и о том, как это спасло чей-то мир, но не её саму?
— Родная… эх, самой бы хотелось это знать. Ты хочешь сказать, это происходит каждый день?
Её дочь — одна из нескольких детей, кто выделялся среди толпы всего выводка, который их мать не собиралась принижать друг перед другом — любила знать о прошлом и будущем немного больше остальных, будто видя в этом пользу своему поведению. Из неё может получиться знатный на внимание к деталям сущего и небылиц автобиографический писатель. Да, среди народа камней мать этой дочери — королевская прозрачная медуза — имела честь случайно и закономерно знать авторов текстов в их рядах, соглашаясь и про себя с тем, что подумала о внутренней пользе для своей дочери.
— А ты уверена, моя радость? Не выдумываешь, не обманываешь, не принимаешь за чистую ракушку своё воображение? Я ничуть не обижусь, сама любила когда-то шутить так над своим дедушкой.
Неужели стоило воспринимать энергичное согласие уверенным мотанием головой вверх-вниз как то, что она недоговаривает… Или здорово увлеклась выдуманными идеями, что упускает из виду реальность?
— Ну ма-ам, ну чего ты так сразу! Это ведь подозрительнее некуда… если вспоминать предания, что раньше пятиминутное солнечное затмение являло себя миру раз в тысячу лет!
— Да, моя кровь… моя плоть… мои кости. Хм-м, знаешь, наверное, я буду удивлена, если твои братья и сёстры умудрялись такого не замечать. Но как же так просчиталась… сегодня отыграюсь у тебя!
Гордость за себя боролась с благодарностью, что самый близкий сердцу, и старший по годам с опытом принял свою неправоту — чтобы стать единым целым для довольного ощущения и новых свершений за уже произошедшими. В итоге мама с дочкой становятся счастливы одним лишь тем, что понимают друг друга. Вторая готова посвящать первую о всех своих наблюдениях, способных создавать метафорический ключ к полной свободе их народа от захватчиков… у которых получилось осуществить геноцид, но пока жив хоть один из него, этот жёсткой план может обратиться в пыль. Видя свою удовлетворённую дочь, плавно покачивающуюся из стороны в сторону в знак принятия её наблюдений, «жертва» была готова обнять её… как бы это не переросло в догонялки!
— Прости за то, что я, твоя мать, посчитала тебя выдумщицей сказок. Нет мне прощения хотя бы за то, что я посмела такое сказать тебе, хотя предания нашего народа медуз тоже могут кем-то считаться пропитанными слащавой фальшью баснями. Чтобы мы хоть во что-то верили… даже абсурдное и не приносящее пользу жизни.
Держаться сплетёнными пальчиками на руках не менее приятно, чем обниматься. Таким образом может быть передана не только любовь в любом случае, но и доверие, особенно через горящие глаза мелкой. Жаждущей новых явлений, и желающей отыскать попытки для сложения их воедино в случае достаточного количества.
— Ничего, мам… но мне удивительно, что одноклассники даже среди хулиганов не терзают меня за мои наблюдения. Неужели им самим интересно, что я выясняю, наблюдая за небом, просто они не желают выглядеть какими-то там заучками или боящимися всего на свете?
Параноиками, разве не так... конечно, не хватало, чтоб некоторые её своенравные братья по крови, которые будут вольны стать смелыми защитниками, обижали её за любую надуманную причину. Их родители… родители всего народа, обретшего новый шанс на жизнь… не дадут таким спуску, пусть те даже вырастут и станут такими же взрослыми. Если способны справиться со случившейся миссией каждый сам с собой, и им не нужны будут откровения из преданий народа медуз с "устаревшими" видениями их предков-основателей. А значит, они будут способны повести за собой новое поколение без душевных костылей для самих себя.
— Чудесно слышать это, и будет легче считать, что тебе повезло с окружением. Я и подумать не могла, что может произойти такая удача. Но самое главное, Фадехильетас, не слишком увлекайся, пожалуйста, выныриванием на сушу, чтобы лучше разглядеть интересующее тебя в ней.
Это чистая правда… девочка-медуза полностью сиреневого цвета, в менее пышном слегка облегающем низ платье в отличие от нежно-розовой матери в воздушном наряде с облеганием уже верха до пояса… она даже на случайном почти одинаковом подводном фоне с плавающим вокруг остальным потомством кажется отличающейся. Выгодно отличающейся тем, что ничем у неё не отымешь! Удивительно осознание того, что личные качества со способностями так просто могут передаваться другим, правда через зачатие и только зачатым в утробе детям. Как бы ни хотелось очень жутко королеве народа адмирабиллис Вентрикосус видеть себя в дочери, где по ней видно, что она ждёт не дождётся продолжить погружаться в исследования, она возжелала порадоваться за её трезвую целеустремленность в столь малом возрасте.
— Замётано, мам, с этим я не облажаюсь… знаю, что папа однозначно бы не одобрил мои действия. Но также знаю, что он добрее всех, кого я могла знать.
Вовсе не заметив, как та уплыла «по делам», за которыми могут стоять великие открытия, что их можно было бы ставить в один ряд с преданиями древних, мама-медуза слишком явно и упорно переключила мысль на папу-медузу. Беспокойства о нём и его восприятии мира с новыми негаданными правилами имели место быть в её и без того трепетной психике. Которая в необходимые моменты всегда становилась упорной и способной проложить путь к победе. Не было нужды ворошить одно и то же... что изменило личный мир этих двух единственных взрослых адмирабиллис в обличье двуногих навсегда. Особенно та, которую Вентрикосус ни за что не посмеет забыть, пусть она продолжит мешать уравновешенно смотреть на новый мир и своё наследие в нём. Что она с чёрно-белым братом по крови Акулеатусом останется близка навсегда в любовно-родственных отношениях… как же буквально, вплоть до брачного союза, это произошло наяву даже без церемонии, но с внутренним ощущением их освящения!
«Ох, великие предки, чтоб тебя… Я даже не выяснила толком, что она могла увидеть или подумать, почему затмения происходят каждый день. Луны совсем сбрендили... так шалят, чтобы отвлекать внимание и высасывать соки планеты без отвлечений?»
Даже если и могли быть описывающие ненависть к уничтожителям слова, королева медуз не стала бы их произносить даже в мыслях. В то же время соглашалась больше скорее для своего успокоения, что таких слов ещё не придумали и оттого их попросту нет. А значит, нет необходимости забивать голову оскорблениями, если это ничего не изменит… Когда дела говорят громче слов, тогда как они лишь подогревают изощрённость мести, которая ещё может исполниться, пока что не добравшись до точки кипения. Правильно, лучше совсем чуточку отвлечься на то, с каким вниманием Вентрикосус будет смотреть на самое любознательное её дитя из всех, когда она обретёт очень заметные женские очертания. И представляет, правильно ли та поймёт, что мама будет горда внешним наследием дочурки в виде миловидного лица и желанных грудей с задницей, которой никакое количество слоёв платья по законам их народа не помеха. Ну уж нет, пусть дочь окажется счастлива своей привлекательностью сама. А если же нет… то далеко не в этом воля второго дыхания для медуз, пока есть ум, и им получается пользоваться с лихвой.
«Предположение может быть верно, но суть находится под другим углом — лунерианцы своими действиями на Луне вызывают раздражение у могущественного жаркого Солнца. Так может наступить вечная тьма и… аж страшно подумать, как такое исправить!»
Последние эмоции на последних изложенных в королевской голове словах не были приступом паники. Или занёсшей не в ту сторону вспышкой неопределенности в том, что предстоит делать дальше с теми, кто обрёк народ кристальных медуз на ад одиночества. Но чем оказались точно, не могла ожидать ни она — мать нового поколения, ни её сохранившееся подсознание, всё ещё не покинувшее несчастную с тех пор, как она родилась, прожив до переломного момента. С которого и взвалила на свои плечи полное возрождение своего рода адмирабиллис.
Красавица первых морских кровей слегка помотала головой и открыла глаза, как только ей показалось в подсознании, что она пришла в себя после видимого помутнения рассудка. Ей не был удивителен тот факт, что она лежала на дорогом братце-муже почти раздетая, но при декольте и смятой большой юбке - если продолжать принимать во внимание, что то, что подразумевается под одеждой, является наполовину съёмной частью тела этих подводных медуз с обычными ногами и руками. Её не смущал его вытащенный из постоянных на нём воинско-имперских штанов член, тогда как всё остальное, кроме чёрного, будто сажа, мундира, было на нём надето по той же причине. И особенно скорее заставляло растекаться в благоговении, что он касался правой ладонью её груди за одежду, а она легонько сжимала хитрыми пальчиками оба его полностью прикрытых напряжённых соска за выполненной из кварца рубашкой. Все мысли, вызывавшие искреннее напряжение внутри, проецировал в видимость слишком реальный «сон». Следует рассмотреть альтернативные зоны реальности с будущим для осознания, стоит ли возвращаться в момент, где ещё ничего не произошло и вряд ли произойдет.
«Наше с ним будущее… допустит ли, чтобы мы однажды вышли бы из-под контроля? Детей ещё нет, а он так старается изображать… нет, быть способным удовлетворить женщину мужем. Кому же тяжелее из нас вживаться в эту роль так, чтобы она впиталась внутрь и осталась нашей жизнью навсегда?»
Рыдать бесполезно, причитать в конце концов утомительно, а уж выдумывать ради краткого успокоения своего сердца — и вовсе пустое занятие. Разочарование останется, как и способы покончить с ним путём знаменательных решений и событий. Иначе никак… но неужели в конце концов жить без мести совсем нельзя? Даже со здравым чувством, что подвергать опасности новое потомство... её с братом, мужем и королём в одном лице любимое потомство опасности… не получается найти компромиссное решение без новых жертв, чтоб провалилась вся эта роковая ответственность за других! Довольно наивности, и как бы ни было прискорбно, ей, или им вдвоём стоит продолжать быть готовым ко всему, чтобы дети остались на своих местах.
И ладно, если бы эти возвышенные, справедливые думы совмещались вместе единым гениальным соображением для сохранности права существовать, обретая связь подобно дружеской, когда «матери всех» было что терять… В итоге реальность с настоящим положением дел утягивает за собой обратно в пустошь вместо полного икринок оазиса для молодых влюблённых. А слова о причинах постоянного затмения в одно и то же время умудрились помочь невидимому и болезненному порталу сознания задействовать силу перемещения из вымысла в сущее. Настоящее, знакомое, очень тяжёлое начало её пути как защитника того, что ей вверено, но скорее именно своего наследия, ни чьего-либо ещё, в том числе предков.
«Эх, за что дорогой брат всё не может изменить себя хотя бы с одним… Он продолжает спать со своим мечом в ножнах, хотя у него есть я… и со мной мы бы делали вместе всё в соитии, что захотели бы. Акулеатус, мой муж, когда-нибудь ты скажешь всё то, что желал по своим причинам утаивать от меня все эти годы… очень жажду твоего понимания».
Было бы обидной несправедливостью, если во время и затем не было хоть чего-либо приятного и возвышающего. Да почему же обольстительная полу-прозрачная медуза должна постоянно испытывать боль и сталкиваться с ней, будто проверка на выдержку и силу духа обязана быть жёсткой и вызывающей потоки слёз? Особенно для женщины... почему должна грубо отнимать всё связывающее её с её родом, пока она желала делать всё для его сохранности сама от своего сердца?
«Ф-ф-фх, однажды мне всё же придётся взять в руки… свой меч, который поможет сделать мне брат… и лично снести виновным лунам их головы».
***
Безыдейное пробуждение навстречу новому дню — прочитав такое словами, а не представив, когда и представлять такое нет смысла из-за каждодневного испытывания этого чувства утром… оно сразу обретает окрас некой высокой степени важности. С какой радости это словосочетание должно значить что-то больше типичного просыпания под лучами солнца сквозь море? С какой радости считать отсутствие идей с момента пробуждения от сна заслуживающим внимания, когда если и стоит беспокоится в этом плане — то скорее от бессонницы или кошмаров?
Мысли могут отвлекать, завлекать, утоплять в своём потоке множества версий пути к одному и тому же… часто запутывать ещё сильнее, и за редким исключением подводить к сути. Пробуждение без понятия, что последует за ним дальше, с чего-то стало вызывать беспокойство в такой степени, будто умер кто-то из близких... хватит смертей. И сколько бы ни было прямых заключений, что каждое утро, вообще-то, именно такое и есть… С того дня, как эти два слова вместе сами собой обретали спонтанный сакральный смысл, начало казаться, что иного, обыденного отношения к утру без сиюминутных исполнений планов уже больше не станется. Если б она могла знать, что так думает и он, пока боялась спросить напрямую из-за кажущейся глупости того, как вообще это звучит! И если бы могла понять то, почему важность утра, без которой, наверное, обходятся все в этих полчищах миров, так въелась в голову… да так, что не отстанет, не заставив найти причину.
«Вентри», как любил звать её «Аки» в детстве и все остальные молодые годы до его насильного исчезновения — такого, чтобы это видели все адмирабиллис, хотя захватчики-лунерианцы по-другому и не могут даже при желании операций без «возни» — только и оставалось дальше гулять внутри бескрайней воды плавной танцующей походкой. В этот раз хотя бы не блуждать потерянной... быть такой ещё больше от того, что брат снова с ней! Чем до того, как она скорбела по нему при своём невозмутимом лице, без слёз и с "пропавшим" зрением, будто лунным похитителям было дело до подпитывания чужими эмоциями с лица и внутри. Сейчас-то, если речь о родственных чувствах, то Вентрикосус, всегда относившаяся с любовью к младшему брату Акулеатусу, что ни разу не обманывалась в его взаимности таких очень близких отношений, должна была ликовать каждый день. Или всё же не должна ничего больше, кроме основного долга, так легко сменившегося своим понятием в миссию, которая куда важнее уплаты должного. Она не просила, она не надеялась, она не мечтала об этом не от чувства несбыточности. Просто не представляла себя в своей нынешней роли, связанной с ней век её жизни длиною в весь остаток её дней.
А что же могло допустить такой оборот, что лучше бы она и дальше не видела его рядом, раз обязана быть привязана к нему так же изначально и как сестра? Так ли много вариантов её необъяснимой потерянности куда сильнее той, что была раньше без него? И так ли однозначны те из них, которые можно считать теми самыми, из определяющих индивидуальные ситуации без единой сторонней подсказки? Похоже, так и останется причиной постоянных замешательств в мыслях то, что брат стал её мужем… просто на словах, но под влиянием одобрения отголосков древних, кто поручил им миссию возрождения.
Было ли видно за неделю бытия с ним в достаточно хорошо собранной из подводных цветов при плотности воды одной постели для двоих уже не маленькими детками при их родителях, что он стал более требователен? Ещё крайне задумчив и сосредоточен, а таким сестрице-жене было больно его видеть… без обращения внимания на то, что в этом нет ничего плохого. Наоборот, нечто подобное характеризовало бы его как заботливого отца и смелого защитника своей семьи. Так почему его нередко печальное лицо в том числе во время секса заставляло запредельно закипать холодную кровь в её сердце… или ответ в очевидном, и не нужны никакие его поиски? За всю эту неделю самопровозглашённого замужества, не без ментального шептания затухающих молений предков и их плачевное упрашивание о новом поколении — натерпелась ли высшая адмирабиллис всей этой своей доли быть прародительницей?
Но чем больше королева медуз Вентрикосус думала так — тем сильнее сжималось всё внутри неё с того, что брат, муж и король умрёт на её глазах по-настоящему. Что напрасна была сделка по его возвращению, если похитители столь бессовестно непостоянны, раз это было совершено когда-то… А сейчас, или в сутки, когда может произойти новое запланированное покушение на убийство, будет считаться другим днём с другими правилами взаимодействия этих лунных захватчиков с мирами развивающейся планеты камней, растений и плотских существ. Не смела забывать, что в таком случае и принесённая в жертву за выкуп милая, наивная, привлекательно пустоголовая самоцвет Фосфофиллит не упокоилась бы с миром, отдав себя ради новой жизни медуз в их новую эпоху, чтобы они совсем не исчезли со свету.
Да за какие грехи всё было столь несправедливо, что вынужденность в подношении ничего не подозревавшего живого существа прямо касалась существенного размаха события вроде возвращения к жизни едва не стёртого в небытие рода "человечьих" медуз? И может, мужского семени из мужского полового органа и было достаточно, без единых жертв чужими жизнями и мечтами… да только как он будет работать отдельно от носителя! Тем более оставалась острая необходимость в половом партнёре только такого же вида, чтобы сам род точно не исчез, и не подвергся ложному перерождению через помесь с другим видом. Тогда как красотке-медузе сейчас уже не льстило то, что её возжелали бы на своих членах все мужчины, стоит им увидеть её истинную форму внутри воды — ей этот вполне вероятный забавный и кружащий голову факт перестал быть интересен.
Нет, думать об этом на эмоциях — смиряться, склоняя голову, что это точно произойдёт! И как раз в такие моменты розовая адмирабиллис в огромном пышном платье не щадила себя разочарованностью от себя самой. С того, что могла только заговаривать зубы, рожать детей, как будущих граждан моря, готовить еду и ублажать своего мужчину, с которым делит одно ложе. Но и не могла вообразить в голове, что и физиология может быть жестока. В случае её как возрождающей народ заново, семя из члена не может быть без оргазма партнёра, ведь отдельно находящийся от него половой орган — лишь кусок мяса, не более. Посему, оставшись одна… умирала бы в одиночестве.
А что до абсолютно такого же здравого желания защиты своей семьи силой — Акулеатус не то чтобы однажды настрого запрещал ей учиться воевать и фехтовать двумя мечами ради её же безопасности, но не позволил бы. Прикрыв её собой, с чего оказался бы проткнут, сколь манёвренным бы ни был. Поступив, как настоящий мужчина, которого она ни в жизнь никогда больше не найдет, пусть они и на данный момент успели наплодить достаточно деток. Да и вообще он объяснил бы свою позицию насчёт реального образа воинственной молодой королевы кратко и ёмко — не идёт её идеальному изящному телу и чистой душе быть запятнанной в крови, совсем нисколько. И это не намёк на её слабости, но предостережение, что он бы отдал всё, чтобы остаться с ней навечно… Вовсе не с чувства обязанности, что она первая сделала это, слишком давно переполненная скукой по нему, когда девичьи слёзы дочери со смерти её родителей от стрел лун очень давно были выплаканы, растворяя в воде свою соль.
***
— Наконец нам не пришлось заниматься оплодотворением с утра, как по расписанию, моя любовь. Э-э-э, она не то чтобы порядком меня измотала… ты могла представлять тот день, что тебе пришлось бы быть готовой заниматься любовью со мной ради нашего рода целые сутки напролёт? Это же просто ужас, каким бы приятным ни был!
Вероятно, всё стало налаживаться к успеху само собой, и это не могло не радовать женское сердце, народившее столько детей за столь короткий срок! Вентрикосус, как наследница престола, не могла не знать о детали, о коей в своё время известно всем женщинам-медузам, из высших и до низших слоёв иерархии. И как могло такое вылететь из головы, не без того, что она долгое время была потеряна до встречи с на тотм момент переваренной в ней Фосфофиллит? Точно, теперь, кормя лежащего на её коленях братца с ложки густыми кубиками прессованного внутри одного цветка голубого нектара, она знала, с чем покончит под своим началом. Вопреки шептаниям старцев-медуз, которым пора бы отстать от её зрелой супружеской жизни — с разными положениями в обществе среди моря.
— Возьми, испей отсюда, черныш… Ох, и не говори, пожалуйста, с набитым ртом такие провокационно… миленькие вещи, тут я не стану врать. Никогда не захочу врать перед тобой, дорогой брат.
Любил же король, младше королевы пока ещё никого вокруг, зардеваться от любых её похвал несмотря на то, что имел власть над ней как правительницей и женой. Понимал ли до конца, кто он сейчас есть, или не желал так просто расставаться с собой прежним, что лунам не удалось из него стереть… высшее благо, что он помнит всё, ничего не забыв! Как и то, что пил с груди матери его детей, давно выйдя из младенческого возраста, где это было можно и нужно. Вязкий молочный сок своей сестры… Акулеатус в жизни не пробовал напитка вкуснее этого, и жаль, что его было невозможно пить нескончаемым потоком. А Вентрикосус нашла бы этому решение, да только заставить свою родимую как-то изгаляться и исхитряться ради своего самодовольства?
— О-о-о, это я с удовольствием оттуда утолю жажду среди морской воды!
Королева медуз была согласна с тем, что сейчас, да и со вчерашнего дня еды, разговоров и секса при постоянной слежке за икринками, должна чувствовать себя спокойнее. Наконец-то брат начал становиться более весёлым и не заботящимся о том, чтобы проблемы положения дел заставляли чувствовать высшую степень обречённости и тупика в душе. Не от отцовства и обязанности оставаться верным жене до конца своих или её дней — а с того, что всё же они довольно молоды, чтоб на них свалилось такое поручение! Не спонтанное, даже вполне ожидаемое… но такое многозначительное, будто они обязаны быть героями, когда не желали такой славы... Не желали друг друга разгорячёнными в постели, но в милом общении, каждые из мгновений хотелось бы безбожно растягивать!
— Да что ж ты, братец, так расшалился-то? И так оттуда легко пьёшь, что как бы мне не пришлось учиться держать в себе больше нектара только для тебя!
— Ну что поделаешь тут, сестричка моя ненаглядная! Я могу не только пить через твои соски, но и трогать, целуя их, когда захочу. Может, повезло тебе с избранником, раз я не посмею сделать нечто безумное без твоего согласия.
Она всё ещё понятия не имела, как реагировать на полный её прозрачным леденящим молочком рот братца, столько раз видев такое зрелище за это время… а как же они оба легко на это согласились! Ради того, чтобы греть друг друга не только своей родственной любовью, но и супружеской страстью. Вот и со временем не стало удивительным то, что соски розовой медузы были путеводной звездой и ещё одной причиной жить для осторожно высвобождающего мужские причуды похоти её брата в чёрно-белом одеянии. Как он заботливо мял округлости сестрицы-жены, чтобы испить и насытиться глотками хотя бы ещё после нескольких капелек… как он гладил свободной рукой её всё больше розовевшую щёчку с такого аккуратного исполнения ласк и поддержки духа. Не потому ли… по своей любви будет жить для неё, и умирать за неё?
— Фе-х... ну что, поел, дорогой? А теперь мы… ох, не знаю, провалимся в сон в обнимку? Или, может, разгуляемся где-нибудь, снова вспоминая то, как мы, необременённые обязанностями, проводили время вместе? Удивительно, что мне это всё ещё не надоедает, Аки… ведь я словно стала одержима от одного только общения с тобой неважно на какие темы. Что ж с нами через год-то будет, о жестокие предки…
Тут же Акулеатус изменился в выражении, и его королева, огромное широкое платьице которой нисколько не сковывало её движения, вновь нашла причину порадоваться за свою противоречивую судьбу, что только её брат мог так резко меняться в выражении своего лица и испытываемых эмоциях. Когда надо, он или весел, превращаясь в душу компании, или же сосредоточен, оттого на его стратегические способности могли без сомнения полагаться ветераны древних войн адмирабиллис со всеми нашествиями до лунерианцев. Отодвинув тарелку из водного стекла, в которой были смешения хлопьев съедобных цветений из подводных пещер, её самый любимый воин обтёр губы от её молока средним с указательным пальцами. Пока его трепетная, но убеждённая в своих действиях сестричка-правитель надеялась, что её королю не придётся сражаться ещё очень многие годы. Вот бы дожить до момента, когда их будут защищать их подросшие крепко слаженные дети!
— Соглашусь, н-наверное, хоть и не совсем во всём, но… так долго это продолжаться не может, сестра. Да, мы только сейчас с тобой начали последовательно соображать, как прежде до этого… Тогда как все прочие дни, на следующие сутки после нашей с тобой долгожданной встречей, которой скорее вообще не суждено было сбыться, мы чувствовали себя только безжизненными, действующими на автомате трахающимися живыми куклами. С меня хватит такого смрада, от которого давно уже тошно… давай вернём наши утерянные личности, ты согласна, любовь моя?
Итак, влюблённые супруги-кровные родственники, сохранившие статус своей влюблённости на уровне полностью осознанного и заставляющего сердца петь дифирамбы друг другу, опять перестали принимать во внимание, кто первым из них начал очередной… такой сладкий, глубокий, нежный, каждый раз долгожданный поцелуй первым! Она наклонилась ниже, а он приподнялся выше — для того, чтобы она дотянулась к нему своими розовыми губами, а он сумел подвести ладонь за её плечи, чтобы плавнее прижимать к себе. Чтобы губы не размыкались, делая поцелуи глубже… продолжая убеждать разомлевшую парочку, которая будет в таком состоянии сегодня ещё не один раз, будто они могут целоваться вечно без перерывов. В итоге превратившись в затвердевшую от течения времени и изменения свойств моря статую, где так и останутся не разжатыми в поцелуях и объятиях за шею и талию при обхвате груди и положения ладони на живот. И, определённо, всю эту прелесть в простейших, но обворожительных мелочах медузы-монархи тоже заранее сочтут за счастье.
Возьми мою руку.
Позволь мне понять.
Где обещанная земля.
Где мы можем стоять.
Я тот, кто я есть.
