***
Накануне отъезда состоялся разговор Хана и его младшего сына Шахина. Газы ни от кого не скрывал, что питает по отношению к отпрыску самые большие надежды. И вовсе не потому, что двое других были всего лишь племянниками, а вследствие характеров Девлета и Мустафы. Первый был слишком мягок и нерешителен, второй — задумчив и скрытен. К тому же, действия Кеманкеша было невозможно ни просчитать, ни предугадать. Иногда он мог быть жёстким и даже грубым, но чаще всего был погружён в свой внутренний мир, никому неведомый. Газы знал, что племянник в любой момент может поступить так, как сам считает нужным, не обращая внимания на уговоры и убеждения, выгоду для династии Гиреев, он никому не повиновался и не прислушивался. Единственная, кто мог повлиять на Мустафу — мать, и то далеко не всегда. — Вы хотите что-то сказать мне, отец? — Я пытался помочь. Султан Ахмед должен был умереть неделю назад и мой Шахин стал бы главным из наследников. Но не получилось. Судьба бережёт этого негодяя. — Отец, он же наш родственник! — Это не мешало ему лишить меня однажды крымского престола. Я знаю, что он задумал, но не выйдет. Ты сделаешь всё возможное и невозможное, чтобы приблизиться к османскому трону. Все средства хороши. Только не будь безрассуден, положить голову на плаху всегда успеешь. — Не сомневайтесь во мне, я сделаю всё как нужно, — уверил родителя, за что получил одобрение. Отец и сын не знали, что их разговор был услышан ещё одним человеком, имевшим свойство всегда появляться там, где не ждали.***
Две недели спустя. Валиде Султан было чуть за сорок. Много лет назад она осталась вдовой Падишаха и о вдовстве своём ни капли не жалела. Когда-то Султан Мехмед III дал Крымскому Хану невиданное обещание жениться на его единственной дочери в обмен на верность и абсолютное подчинение. Со времён Айше Хафсы Султан, матери Сулеймана Великолепного, никогда Повелитель из Османской династии не брал в жёны девушку из Гиреев. Для обеих сторон это означало многое. Хандан входила во дворец не просто женой, но и почитаемой госпожой из знатного рода, берущего начало от самого Чингисхана. Теперь её супруг мог позвать к себе наложницу только с её согласия и одобрения. К удивлению, такая ситуация возникала не часто, и причина стала очень быстро ясна. Молодой Султан страдал мужским недугом и стыдился своей слабости перед многочисленными хатун из гарема, потому и решил вступить в брак с той, появление которой объяснит его нежелание проводить время в окружении наложниц. Вскоре он приказал сослать в Старый дворец почти всех, кроме тех, что имели детей, а новых девушек не принимал, только если в качестве дара от Правителей дружественных государств и вассальных земель. Против своей воли на долгие годы Хандан стала заложницей своего мужа, испытывавшего приступы ярости от своей неполноценности, отрицая её и желая скрыть, возложив ответственность на женские плечи. Кроме того, Мехмед был очень подозрителен и боязлив. При восшествии на престол приказал казнить девятнадцать родных братьев, как того требовал закон Фатиха, не пожалев даже младенцев. Спустя годы по обвинению в измене лишил жизни и старших сыновей. К его скоропостижной смерти в живых оставался лишь один наследник мужского пола — Ахмед, и тот малолетний. Казалось бы, Хандан могла вдохнуть полной грудью, но не тут-то было. Регентство над внуком взяла Сафие Султан, надолго отдалившая невестку от сына. Соперничество между двумя женщинами началось с первого же дня. Хандан, считавшая себя выше по происхождению, не желала подчиняться властному характеру свекрови, но и та не уступала. Оставшись один на один, они сцепились в яростной схватке, продлившейся несколько лет. Именно тогда на помощь Хандан пришёл Дервиш Мехмед Паша. Будучи советником при Сафие Султан, он проникся симпатией к молодой Султанше и стал шпионить в её пользу. В результате регент имела большие проблемы в государственных делах, а спустя продолжительное время и вовсе скончалась от оспы. Во дворце ходили слухи, что Дервиш имел непосредственное отношение к её кончине. Так или иначе, но к тому моменту, когда Хандан стала полноправной Валиде при тринадцатилетнем Ахмеде, её верный помощник возвысился до должности Великого Визиря и с тех пор верой и правдой служил своему Повелителю. — Султанша! Ваши племянники прибыли в Стамбул и были размещены в гостевом доме на территории Топкапы. Султан Ахмед уже принимал их у себя сегодня утром, — радостно сообщил Хаджи — верный юркий ага. — Что? Уже? Да… — Вы неважно выглядите, Султанша. Что-то случилось? — Нет, всё хорошо. Пусть придут в парадные покои, хочу их поприветствовать. Зачем откладывать? — будто бы убеждала себя. — Уверены? Может, лучше лекаря позвать? — встревожился Хаджи. — Я сказала! Исполняй приказ и не задавай лишних вопросов! Хандан присела на диван. Вместе с племянниками в её жизнь вновь ворвалось прошлое. Зная, как гремуча кипящая кровь её кузенов, она не сомневалась, что и их отпрыски ничего хорошего в Топкапы не принесут. Каждый из троих претендовал на престол и звание наследника, следовательно, угрожал власти Ахмеда. Но если бы только это! Собравшись с мыслями, спустилась вниз и увидела три мужских фигуры. На миг остановилась, унимая тревогу, но всё же улыбнулась и подошла к братьям, к каждому по очереди. — Султанша! Ханзаде Шахин Гирей, — поцеловал руку взъерошенный молодой человек, по всему уродившийся в брата Газы. При этом глаза Хандан уже изучали следующего, миловидного юношу, понравившегося ей с первой секунды. — Валиде, Девлет Гирей, — представился. — Ах, Девлет… Анабейм Диляра писала мне о тебе… о вас, — подняла любопытный взгляд на последнего брата. — А ты, должно быть, Мустафа по прозвищу Кеманкеш? — не ответил, лишь согласно кивнул и припал к руке, едва коснувшись губами холодной кожи. «Совсем не похож на братьев. Не наша порода, не Гиреев. Но это даже к лучшему», — задержалась рядом с Кеманкешем чуть дольше, чем у остальных. Позже, оставшись в одиночестве, Хандан подумала о том, как хорошо научилась скрывать от других не только свои мысли, но и чувства. Да чего уж там, от себя самой.***
Слёзы закончились уже через несколько дней после того, как Махпейкер узнала правду. Её волновал лишь один вопрос: почему она не умерла там, на площади? Судьба наложницы, которая не сможет родить Султану наследника, была предрешена. Это сейчас Ахмед клянётся в любви и обещает навсегда оставить при себе, но что будет через месяц, год, пять лет? Мечты о будущем растаяли как сон. Никогда ей не быть Султаншей. Никогда не держать на руках своё родное дитя. Всё в одночасье потеряло смысл, даже сама жизнь. — Благодари Аллаха, что дышишь, дочка. Я уже сомневалась, что что-то сможет спасти тебя. Несколько сантиметров в сторону и нож угодил бы в кишечник. Вот тогда бы точно всё, конец. А так… Могла и кровью истечь. Найдут и тебе применение в гареме. А может быть, Повелитель сжалится и выдаст тебя замуж за вдовца с детьми, заменишь им мать. — Что вы такое говорите? Как можно? — уткнулась лицом в подушку, но уже через несколько секунд опять схватила повитуху за руку. — Скажите, но ведь может же случиться чудо спустя время? — Аллах всемогущ, но есть вещи, которые даже ему не всегда подвластны. Остриё ножа оставило глубокую рваную рану поперёк всей матки. Я прижгла её, стянула шёлковой нитью. Как там всё срастётся, никому неизвестно. За долгие годы через мои руки столько девушек прошло, я многое повидала, и даже те, у кого повреждения были намного меньше твоих, матерями уже не становились. Это невозможно, смирись, — похлопала по плечу и оставила в одиночестве. Пока юная хатун переживала своё горе, не заметила, как дверь покоев приоткрылась, и внутрь проскользнули две маленькие Султанши — старшие дочери Ахмеда. Одна из них, темноволосая, положила свою ручку на голову девушки и с сочувствием произнесла: — Не плачь. Мы будем о тебе заботиться. Ты ведь нас не бросила, когда тяжело болели, и мы тебя не оставим. — Гевхерхан! Атике! Какое счастье видеть вас! А Валиде знает, что вы здесь? Рассердится ведь. — Не рассердится, она нас любит, — уверенно заявила младшая из двух сестёр, волнистые светлые волосы которой рассыпались по хрупким детским плечам. Обе девочки были дочерями первой наложницы Султана Вильдан, покончившей с собой после того, как не уберегла младшего сына, придавив во сне. И Ахмед, и Хандан были тогда вне себя от горя и злости. Не зря строгие гаремные правила категорически запрещали матерям спать с младенцами, но Вильдан ослушалась. От отчаяния и чувства вины девушка выбросилась с балкона и от полученных травм мгновенно скончалась. С тех пор Гевхерхан и Атике воспитывались всеми понемногу, но ни учителя, ни няньки не смогли заменить им родной матери и чем старше они становились, тем сильнее нуждались в ласке и совете той единственной, которая любила бы их бескорыстно, от всего сердца. Может потому так быстро и крепко прикипели к молодой гречанке Анастасии, проявившей заботу, терпение и искреннее участие в их судьбе с первых же месяцев во дворце. — Все шепчутся, что наш отец-Повелитель теперь сошлёт тебя в Старый дворец, но мы этого не допустим! — заявила младшая, шестилетняя Атике. — Правда ведь, сестра? — Гевхерхан одобрительно кивнула головой в знак согласия в то время, как продолжала поглаживать волосы больной. Конечно же, дети не могли знать о жестокой правде жизни, о её суровых законах, но переживание маленьких Султанш не могло не тронуть Махпейкер. В этом дворце обитало два крохотных сердечка, беззаветно любивших её. — Ах, вот вы где! — немного успокоилась Валиде, которой уже доложили, что девочки самовольно покинули свои покои и пошли навестить больную наложницу отца. — Идите к себе, оставьте нас, — отправила Атике и Гевхерхан с хатун и закрыла за ними двери. — Валиде… Я… - попыталась приподняться. — Лежи, не вставай. Поговорим. Как ты сама понимаешь, разговор назрел. Я очень высоко ценю твой поступок, как и мой сын. Сейчас он действует на эмоциях, но пройдёт совсем немного времени и всё изменится, встанет на свои места. Эпидемии уносят жизни наследников, одну за одной. Империи нужны шехзаде, много шехзаде, причём, в самое ближайшее время. Ахмед это понимает, но не может справиться со своими чувствами. Каждый день я посылаю в его покои наложниц, а он отправляет их обратно нетронутыми. Так не может долго продолжаться. Попроси, чтобы в награду он отослал тебя из дворца. — Я не могу… А как же наши чувства? Как же любовь? — В Топкапы нет места для любви, — Хандан погрустнела, вспомнив о своей судьбе. — Мы все здесь заложники обычаев и долга. Я щедро вознагражу тебя за покорность и кротость, оплачу золотом из личных сбережений все твои страдания, только уезжай. Не сейчас, как окончательно поправишься, главное, чтобы Ахмед знал, что это твоё личное желание, твоё решение. Тяжело было согласиться. Махпейкер была влюблена в Повелителя, да и куда податься одной, что теперь делать? С другой стороны, тягаться с Валиде она не могла. Если Хандан Султан что-то задумала, обязательно исполнит. — Пусть мне позволят покидать гарем раз в день, чтобы побыть одной в саду птиц. Только там я могу обрести покой. Обещаю, что вскоре выполню вашу просьбу. — Ну, вот и славно. Я распоряжусь, чтобы тебя выпускали, — в голосе Хандан звучала та же ненавистная жалость, как и у всех остальных. Кому теперь она нужна такая, чтобы держать взаперти, чтобы бояться, что кто-то посторонний может положить глаз? Теперь она неполноценна, можно сказать, что и женщина всего лишь наполовину.***
Ноги не слушались, утопая в серой мраморной крошке, которой были щедро отсыпаны все дорожки дворца. Некогда цветущая Махпейкер, самая красивая наложница Султана, потеряла свою прежнюю беззаботную радость, свежесть лица, лёгкость походки. В одночасье она перестала быть фавориткой, превратившись в обузу, от которой следовало немедленно избавиться. — Булут ага, скажи, где можно присесть, — схватившись за поясницу, глазами искала лавку в огромном птичнике, построенном много лет назад по распоряжению Хандан Султан, с детства любившей птиц. — Махпейкер! Наконец-то! Проходи! Какие только слухи не ходили. Я справлялся о твоём здоровье, — чёрный евнух, по какой-то причине получивший имя Булут — «облако», уже почти десять лет занимался разведением птиц для дворца и ценил всех, кто питал к его делу неподдельный интерес. — Смотри, какого золотого фазана привёз посол из Китая! Перед ними прошла птица небывалого окраса: яркий оранжевый воротник с чёрной каймой, золотистые спина и густой хохолок на голове, тёмно-синие перья на плечах, ярко-красное пузо. В отличие от привычных глазу элегантных павлинов, этот поражал своей неестественной яркостью, будто бы его выкрасили в акварели. — Красивый… Как всегда, самец? — Да, у птиц так часто заведено, ты знаешь. Девушки серые и безликие, вся красота достаётся мужскому полу. У людей же всё наоборот. Не переживай, поправишься. — Легко сказать. Да ладно. Как Караэль? Не запел? — Нет, молчит. Превозмогая слабость и тянущую боль, она дошла до огромной золочёной клетки, дно которой украшал символ османов — тюльпан, где в одиночестве сидела канарейка редкого красно-чёрного окраса — подарок Ахмеда. Махпейкер открыла клетку и через небольшое окошко протянула к птице руку, полную хлебных крошек. Несмотря на долгое отсутствие он её узнал, стал клевать и радостно подпрыгивать на месте. — Булут ага, ты уверен, что это самец? — Конечно. По внешнему виду, длине хвоста, поведению. Никаких сомнений. — Почему тогда не поёт? — Не все птицы певчие, Махпейкер. Даже среди тех, кому положено петь, есть молчуны. — Неужели он не хочет найти себе пару? Неужели в одиночестве ему лучше? — У птиц тоже есть душа. Возможно, у него уже была подруга и теперь он не хочет петь ни для какой другой. Верный, как лебеди, я тебе рассказывал. Высыпала из руки остатки крошек и закрыла глаза. Для наложницы большого султанского гарема тема верности была слишком больной. Особенно теперь. — Тебе что, плохо? — засуетился чернокожий. — Нет, я пойду, устала, — тихо заперла за собой дверь и обречённо пошла по направлению к гарему. Захотелось плакать. Сейчас, пока никто не видит, чтобы не жалели, не смотрели с сочувствием, не предлагали свои варианты устройства её дальнейшей судьбы, не напоминали, что Султану нужны наследники, а она теперь пустая, от неё никакой пользы. Укрылась за высоким розовым кустом, вытирая платком слёзы, льющиеся из глаз. Взгляд упал на инвентарь, оставленный садовником, среди которого были большие острые ножницы. Она взяла их и поднесла к груди, пытаясь точно рассчитать, где находится то место, которое так сейчас ноет от тоски и безысходности. Одно движение и всё закончится навсегда. Не нужно будет лгать Ахмеду, заставлять его чувствовать себя должным перед ней. Остриё прорезало тонкую шёлковую ткань, потом хлопок нижнего платья, колко коснулось нежной кожи. Удивительно, жизнь человека разделяет от смерти всего мгновение, всего одно уверенное движение руки. Сделаешь его и нет тебя, будто и не бывало никогда. Десятки других будут ходить по этой тропинке, носить твои платья и украшения, делить ложе с Повелителем, а про тебя никто не вспомнит. Ну, только если совсем редко, со словами «жила тут одна бедняжка». Больно. От ножниц ли? А может от ощущения ненужности, бесполезности, осознания мимолётности жизни? Кисть неуверенно дрожала, все мускулы на лице напряглись, разум пытался дать силу для последнего движения. Набрала воздух в лёгкие в последний раз, сжала зубы. Ну вот и всё, Анастасия, вот и всё, Махпейкер. В этот момент мужские руки схватили её за локоть, пытаясь вырвать орудие смерти. Она сопротивлялась так, будто у неё отбирали последний шанс на свободу. Это был незнакомый молодой человек, облачённый в богатый кафтан, высокий, черноволосый, с горбинкой на носу. — Отдай! Мне нужно это сделать сейчас! Отдай же! — закричала. На удивление, он ничего не ответил, лишь зажал ножницы в своей ладони и с осуждением посмотрел, окинув взглядом с головы до пят. Единственное, что выдавил из себя, уходя, будто бы нехотя: — Красивая, но глупая. — Подожди! Что ты сказал? Как посмел? Кто ты вообще такой? Откуда взялся на мою голову? — начала догонять своего нежданного спасителя, попутно осыпая его кучей вопросов. Догнав, стукнула кулаками в спину, чтобы остановился. Угрюмый незнакомец развернулся и пристально посмотрел на девушку. — Что, благородного из себя строишь? Тоже меня пожалел, да? Пожалей же по-настоящему, помоги умереть! — не просила, а уже требовала. — Найди себе другого сообщника. И другое орудие убийства. Это теперь моё, — ещё сильнее сжал ножницы. Если бы Махпейкер знала, что разговорила самого молчаливого человека на свете, гордилась бы собой. Сейчас же этот горделивый немногословный истукан стал причиной её раздражения и возмущения. Её не останавливало даже понимание, что перед ней стоит вовсе не простой человек. Так или иначе, но желание сводить счёты с жизнью полностью покинуло. Когда он ушёл, она так и осталась стоять со сжатыми кулаками. «Глупая? Я тебе покажу глупую, кто бы ты не был! Только попадись мне ещё раз!»***
Братья Гиреи жили все вместе в одних просторных покоях отдельно стоящего здания. По приказу Султана каждый день к ним приходил старый отставной глава янычар — преподавать военное дело и попутно внушать гордость за то, что они имеют честь служить интересам османской Империи. Никому из крымских наследников такой подтекст занятий не нравился, особенно Шахину, но он стойко терпел и слушал, как и его братья. В свободное время старший Гирей ходил в город, в то время как Девлет погружался в чтение книг из османской дворцовой библиотеки. Где носило Мустафу, никто из них не знал. — Послал же Аллах братьев! Не братья, а горе нашему роду! Одна надежда на меня! — делая показное лицо, Шахин вздымал руки к небу. — Не знаешь, долго мы будем жить во дворце? — спокойно спросил Девлет, привыкший к темпераменту старшего кузена. — А тебе что, плохо здесь? По-моему, ты со своими книгами даже не заметил, как переместился из Бахчисарая в Стамбул! Что такого там написано, что тебя больше ничего не интересует в целом мире? — Знания — это свет, брат. Он открывает все двери. — Перед нами и так многое открыто, очнись. Сейчас самое время, чтобы действовать. Когда у Повелителя появится десяток шехзаде, нам с тобой точно будет светить лишь крымский трон. А мы достойны лучшего. Я достоин. Ну и вас не обидел бы в случае чего. — Шахин! Ты с ума сошёл? Нас казнят, если услышат! — Девлет испугано соскочил и стал выглядывать в окна, пытаясь выяснить, нет ли кого в округе. — Знаешь, чем я занимался, пока вы с Кеманкешем непонятно что делаете? Я нанёс визит тётушке Хандан и познакомился с нашей родственницей Дильрубой. Представляешь, ей уже двадцать, она всё ещё не замужем! Вот где удача! Кажется, я ей понравился! — Ты что серьёзно, решил влюбить её в себя? — Почему нет? Если я стану мужем родной сестры Султана Ахмеда, мои шансы сразу возрастут. И ваши тоже, горе-братья! Через неё можно будет влиять на Повелителя в дальнейшем. Как знать, может мне вообще великий шанс выпадет? Если что не так, я и мои отпрыски станут первыми наследниками. Как тебе план? — Шахин был воодушевлён до предела. — Сначала добейся. Такого жениха, как ты, попрут со двора. Достаточно вспомнить всех тех девиц, что всегда крутятся в твоём окружении. Я уже не пытаюсь запомнить ни их имён, ни лиц. Султанше из Османов нужно быть верным, преданным, а ты не по этой части, — усомнился Девлет. — Вот увидишь, она будет от меня без ума! Я вскружу ей голову! — Шахина уже мало что могло остановить в его фантазиях, как все Гиреи, он был безумно упрям.***
Кеманкеша чуть не сбила с ног толпа взъерошенных цесарок, гонящая куда-то единственного испуганного петуха с ободранными перьями. Он улыбнулся, что позволял себе нечасто. «И у этих всё как в жизни!». Ему хватило и одной такой. Знала бы та девушка, что он сравнил её с цесаркой! Наверное, избила бы! — Ханзаде Мустафа! — вышел навстречу Булут ага. — Вы стали приходить каждый день. Я удивлён, — ответа чернокожий евнух не ждал, уже привык. Вместо этого открыл ёмкости с семенами и хлебными крошками. Кеманкеш мог часами возиться у клеток, когда не был занят учёбой. Булуту, болтливому от природы, нелегко было в присутствии молчуна, но его всё же подкупали неподдельные интерес и забота о птицах, несвойственные плохим людям. — Караэля не кормите! К нему только что хозяйка приходила! Он сыт, — Кеманкеш замер у клетки, разглядывая краснопёрого кенора с чёрными лапками, клювом и хвостом. — Знаю, что вы спросите. Я выпускал его к другим много раз. Он прячется от всех. И всё равно не поёт. Эта птица занимала Мустафу больше других. Он видел в ней себя, понимал её. Только в одиночестве был счастлив, в тишине. Презирал тех, кто хотел в нём видеть общительного, нахального, дерзкого Гирея. Однажды в детстве отец сильно отругал его и тогда он совсем замкнулся, обещая самому себе, что всю жизнь будет делать так, как считает нужным, не желая оправдывать ничьих надежд, ничьих иллюзий. Вот и от Караэля все чего-то ждали, того, чего он явно не желал. — Если хотите познакомиться с Махпейкер, приходите завтра чуть раньше, после обеда, вы совсем немного разминулись. Она хоть и наложница, но ей теперь разрешено покидать гарем в пределах дворца. Бедняжка, чуть не умерла. Представляете, на Султана Ахмеда было совершено покушение, и она закрыла его собой, своим телом! Только вот хворая она теперь Повелителю не нужна. Говорят, родить уже не сможет никогда, — продолжал тараторить евнух, страдавший недостатком общения с людьми. Кеманкеш задумался о словах Булута, сопоставил всё, что знал, и понял, что эта «глупая цесарка», что пыталась свести счёты с жизнью, и есть та, что пострадала от злого умысла его дяди.