Не все птицы певчие🕊

Мустафа был одним из тех людей, в которых жила совесть. Нет, не просто жила — мучительно пульсировала, билась о потоки разума, не давая спокойно дышать, думать, спать. Лёжа на подушке, он слышал, как умиротворённо и беззаботно спят на соседних кроватях его братья, ему же было не до сна. Кеманкеш давно понял, что сила, которой обладали Гиреи, была направлена не только на созидание, но и на разрушение. Их борьба за свободу крымской земли, за власть на ней же, порой священная, порой бессмысленная и жестокая, уносила тысячи людских жизней, ломала множество судеб. Все они были жертвами, о которых не принято горевать. Также как и эта маленькая отчаянная девушка, пострадавшая за своего Повелителя. Махпейкер. Луноликая. Что ею двигало в тот момент, когда она закрыла собой Султана Ахмеда? Восхищение? Уважение? Или, может быть, любовь? «Если такое сильное чувство существует, я бы хотел, чтобы меня также сильно кто-то полюбил. Безрассудно, беззаветно, в омут с головой. Ох, Кеманкеш, ты ли это? Слышали б сейчас твои мысли братья! Шахин бы точно назвал тебя глупым мечтателем. Мы не для этого пришли в мир, для другого». Наутро просыпалось тяжело. С трудом дождался окончания занятий, душою находясь где-то очень далеко от огромной карты Империи, разложенной перед тремя парами глаз крымских ханзаде. После обеда один из обслуги принёс по просьбе Мустафы одежду простолюдина. Кафтан попроще и пообтрёпанней, серую от времени и частых стирок рубаху, сапоги со сбитыми носами и поморщенным голенищем. Облачившись, почувствовал себя на удивление комфортно и уверенно, будто бы богатое одеяние давило на него, лишая свободы, и вот оковы пали. — Аллах! Куда это ты так вырядился? — попался под насмешливый взгляд Шахина. — В город, прогуляться. Не хочу выделяться из народа, — нехотя ответил и отвёл взгляд. Это был обычный приём Кеманкеша, чтобы отвязаться от назойливости двоюродного брата, уйти от его вопросов. — Я с тобой! — засобирался Девлет. — Не в этот раз. Пойду один, — остановил юношу и тот после одной фразы понял, что настаивать не стоит. Кеманкеш, накинув на плечи плащ, двинулся в сторону главных ворот, но в последнюю минуту свернул резко вправо и зашагал по направлению к птичнику. Булут ага в это время чистил клетки двух головастых сов. — А, снова вы? Проходите! — бросил своё занятие, тщательно омыл руки и с любопытством уставился на чернобрового ханзаде. — Ну и вид у вас сегодня, господин! — сорвалось с губ, но вовремя опомнился. — Простите, я не хотел… — Эта девушка, Махпейкер, пусть не знает, кто я. Зови меня на «ты». — Ну как же так? Не положено! Не хорошо же… — заволновался, но спорить не стал, поймав на себе неодобрительный взгляд. — Ладно! Только расскажите все детали этого обмана, чтобы я мог врать красиво и правдиво. Булуту очень нравился Кеманкеш, несмотря на все свои странности, он не был похож ни на кого другого из господ, когда-либо приближавшихся к птичнику. У него редким образом сочетались благородство происхождения и простота, немногословность и многозначительность каждой произнесённой фразы. Казалось, любое слово, срывавшееся с его уст, имело особое значение, особый вес. Мустафа говорил лишь тогда, когда не говорить не мог, во всех остальных случаях его можно было понять по выражению лица, мимике, жестам, даже по тому, как он вдыхал и выдыхал воздух. Евнуха немного смущали намерения молодого человека по отношению к султанской наложнице, но ничего плохого он в них пока не видел. Кроме того, было понятно, что в ближайшее время Махпейкер потеряет свой статус фаворитки и никому не будет до неё особого дела. Она пришла в сопровождении Лалезар хатун, ведь накануне Ахмед, узнавший о её отлучке из гарема в одиночку, был крайне недоволен, просил соблюдать строгие правила, одинаковые для всех. — Лалезар, а не погулять бы тебе? Возвращайся через час, я присмотрю, — Булут ага хитрил, зная, что за гость скрывается в глубине соловьиного павильона. Не сразу, но поддалась на уговоры. Оставлять девушку с чёрным евнухом было безопасно. Убедившись, что сопровождающая ушла, буркнул что-то себе под нос и пошёл вглубь птичьих клеток, как бы по срочным делам. Ничего не оставалось, как войти внутрь небольшого павильона, уставленного клетками канареек. Махпейкер хорошо ориентировалась на территории птичника и сама знала, куда и как идти. — Караэль, я пришла, — тонкие пальцы забегали по металлическим прутьям, привлекая внимание любимца. Он радостно перепрыгнул на другую жердь, поближе. Узнал. — Друг мой, не представляешь, как мне сейчас тяжело, как одиноко. А вскоре нам придётся покинуть этот дворец навсегда. Пойдёшь со мной? У меня ведь больше никого нет в целом мире кроме тебя. Правда, и дома у меня тоже пока нет. Но мы обязательно что-нибудь придумаем, — за спиной послышались шаги и девушка решила, что это Булут, больше некому. — Я найду вам двоим дом, — раздался грубоватый, но тихий голос, заставивший вздрогнуть всем телом от неожиданности. — Опять ты? Преследуешь меня? — сегодня эмоций было гораздо меньше, чем в первую встречу, но новый знакомый всё так же раздражал её. — Зачем подслушивал и почему решил, что мне нужна твоя помощь? — А разве это не так? — Кеманкеш чувствовал, что должен что-то сделать для этой бедной девушки, пострадавшей по вине их, Гиреев. И раз уж ей предстояло оставить Топкапы, он готов был оказать ей поддержку деньгами, участием, защитой, чем угодно. — Обойдусь! — нахмурилась. Только сейчас она разглядела его пристальней. Почему-то вчера показалось, что кафтан и сапоги этого молодого человека смотрелись куда добротнее и богаче, а сам он был похож на благородного господина. Сегодня же ничем не отличался от бедняка. — Кто ты такой? — Мустафа — слуга ханзаде Гиреев. Прими мою помощь, она бескорыстна. — Ясно. Пожалел, — поджала губы. — Жалеют слабых, а ты сильная. Только пока не ведаешь об этом. После этого оба замолчали. Кеманкеш и так сказал слишком много для себя, Махпейкер не знала, что ещё добавить. На самом деле, она была благодарна, что он спас её от отчаянного необдуманного поступка. Позже немного поразмыслив, поняла свою ошибку и решила жить дальше, в одиночестве, с разбитым сердцем, но жить. Кеманкеш достал мешок с просом, и не говоря ни слова, они стали рассыпать его по птичьим кормушкам, изредка поглядывая друг на друга с интересом, но и с подозрением. Тогда он впервые заметил, как необыкновенно красивы её глаза — зелёные, но при определённом преломлении света глубокие серые и даже, кажется, голубые у дальнего края от зрачка. Махпейкер же про себя отметила, что он совсем некрасив, но при этом силён и мужественен, несмотря на то, что в таком возрасте другие юноши чаще угловаты и нескладны. Потом он нечаянно коснулся её пальцев, но тут же резко одёрнул руку, словно обжёгся кипятком. Она решила, что причина кроется в страхе, ведь дотрагиваться до наложницы Султана равносильно смертному приговору. На самом же деле причина крылась в другом. Мустафа пока и сам не понимал, в чём. Но рядом с этой девушкой его сердце впервые так сильно и часто билось.

***

Они снова встретились наедине, хотя всегда избегали этого. Дервиш вошёл в комнату для приёмов Валиде Султан и плотно закрыл двери, однако не запер на ключ, чтобы не вызывать подозрений. — Хандан… Хандан Султан. Вы хотели видеть меня? — Да. Скажи, довольны ли в Духовном Совете приезду Гиреев? — на самом деле её волновало другое, но нужно было с чего-то начать этот разговор. — Безусловно. Напряжение сразу спало. Нужно принять меры, чтобы в ближайшее время появились ещё наследники, ваши внуки, тогда мы сможем отослать ханзаде обратно в Крым, пока же это невозможно. — Ты видел их? Что скажешь? — Старший дерзок и похож на отца. Его нужно остерегаться, потому за Шахином приставлен круглосуточный присмотр, особенно во время отлучек из Топкапы. Двое младших с виду безобидны, хотя… - растягивал слова, думая, говорить или нет. — Что? — напряглась и насторожилась. — Такие, как Кеманкеш Мустафа несут в себе особую угрозу. Они с виду абсолютно безобидны, внутри же может жить буря, которая грозит стать ураганом и снести всё напрочь, — осторожно изложил свои мысли Великий Визирь. — Судишь по себе? — Хандан усмехнулась, а потом встала и подошла ближе. Обычно она этого не позволяла себе, всегда держала дистанцию, физическую и положенную по статусу. — В том числе. Хочу, чтобы и за ним следили… — Оставь эту затею! — резко и категорично прервала Султанша. — Кеманкеш никогда не будет угрозой для моего Ахмеда, не сможет ею быть. — Вы что-то недоговариваете. Каждый раз меняетесь в лице, когда звучит его имя. Есть какая-то тайна, касающаяся этого Гирея? Я смогу её сохранить, вы знаете. — Никаких тайн, просто не трогай Кеманкеша и всё. Не подходи к нему. Да и к Девлету тоже. Дервиш посмотрел в голубые глаза Султанши, которую так давно и безнадёжно любил. С самого начала эти чувства были обречены, не имели будущего, но он всё ещё надеялся, что однажды случится чудо. Только вот для этого османский султанат должен был рухнуть, не оставив прямых потомков мужского пола. Такого горя она бы никогда не вынесла. Хандан давно всё знала, он открылся ей после смерти мужа, Султана Мехмеда. Открылся и предложил помощь в борьбе за власть с Сафие Султан. Она приняла её. Только вот когда прежний регент был повержен, а главные покои заняла молодая Валиде, Дервиш получил строгий приказ забыть свои грешные чувства и никогда даже наедине не упоминать о них. Возможно, эта любовь никогда не была взаимной. А может, Хандан убила её ещё в зародыше от страха потерять расположение сына, своё влияние и авторитет во дворце. Она была сделана из другого теста, сызмальства готовилась к браку по расчету во имя интересов своего рода и ставила долг дочери, жены, а потом и матери превыше любых проявлений любви и привязанности по отношению к любому постороннему мужчине. Вот только её взор, печальный, часто кричащий об одиночестве, был более красноречив, чем разум и уста. Валиде часто прятала свои глаза от своего верного раба Дервиша, вот только он всегда умел подловить в них неподдельную тоску и смущение. Как сейчас. — Султанша… - рука невольно потянулась к её плечу. Она сделала несколько шагов назад, к стене, как бы в очередной раз безмолвно напоминая: ничего между ними уже не будет. — Держи своё слово, Мехмед Паша. Когда-то давно мы обо всём договорились. Единственное, что мы можем разделить в этой жизни — власть. Я Валиде, ты Великий Визирь и никогда это не изменится. Я не буду рисковать ни своим положением, ни твоей жизнью, это того не стоит. Его жизнь… Что она значила без неё? Дервиш с радостью обменял бы остаток отпущенного ему времени всего на один день долгожданного счастья в её объятьях. Но видимо, даже этой цены было недостаточно, слишком мало. Были времена, когда Хандан пыталась его женить, даже кандидатуры в невесты подбирала, но он отчаянно сопротивлялся и по своему горячему желанию так и остался одиноким, без семьи и детей. Зато верным и преданным одной единственной, навечно запретной. — Только ли Гиреи вас интересовали, Валиде Султан? — Они. Держи меня в курсе. Развернувшись, Хандан величественно прошла мимо, задев сапоги своего раба тканью пышного терракотового подола, струящегося от талии до самого пола. Её тонкий, хорошо знакомый аромат, вновь долетел до его обоняния, опьянил, но она даже не повернулась напоследок, не глянула, пряча одинокий взор.

***

Потянулись долгие дни, превращаясь в недели. Время шло и Махпейкер поправилась окончательно. Наступило время исполнить обещание, данное Валиде. Каждый день они встречались с Мустафой в саду птиц и подолгу молча любовались на павлинов и фазанов, слушали пение канареек, соловьёв и зимородков, кормили зелёных попугайчиков и пёстрых цесарок. «Навязался же на мою голову! Строит из себя молчаливого тихоню, напыщенного и строгого, а в душе ведь добрый. Птицы его любят, узнают, еду из рук не боятся брать, это что-то, да значит», — думала Махпейкер о своём новом друге. Каждый раз, когда отворачивалась, чувствовала, как долгий терпеливый взгляд Мустафы изучал её, двигаясь от лица и шеи ниже, к талии. Но в тот момент, когда она уже была готова заподозрить его в мужском интересе, он переключал своё внимание и с таким же любопытством начинал разглядывать хохлатых белоснежных голубок. Булут ага по-прежнему скрывал их от любопытных глаз, отправляя нежданных гостей и хатун, сопровождавших Махпейкер, восвояси. Кеманкеш объяснил, что хочет помочь девушке в новой жизни за пределами дворца, чем очень его растрогал. Неугомонный евнух каждый день мелькал перед их лицами и без умолку трындел то о том, то о другом, но более всего — о пернатых. — Знаете ли вы, почему поют птицы? Конечно, знаете. Так самцы привлекают внимание самок своей породы. Тот, чьё пение покажется даме самым красивым, обретёт свое личное счастье с ней. Но бывает, что самцы молчат. Значит ли это, что они не желают любви? Вовсе нет. Вероятно, они просто в ней разочаровались, — громко рассмеялся своей же шутке. — А бывает, что птицы не певчие от природы. И как они тогда друг друга находят, как думаете? Махпейкер и Мустафа молча переглянулись, пожав плечами. До знаний Булута в этой области им было очень далеко. — Не знаете? А я расскажу. Мы не слышим, но они всё равно издают звуки. Еле уловимые, хриплые, протяжные, даже уродливые. Но та, которой они предназначены, различит из тысячи и выберет возлюбленного не по красоте голоса, а по одному-единственному зову. Они чувствуют друг друга сердцем. Как лебеди, например. В детстве в Эфиопии у нас на озере была пара. Всегда-всегда вдвоём. Ещё мой прадед их помнил. Сплетутся шеями и плавают туда-сюда, туда-сюда, — живописно руками сымитировал передвижение птиц, резво перепрыгивая справа влево и обратно. — Однажды она запуталась в рыболовных снастях, и он прибежал в деревню, чтобы позвать на помощь, кричал, тыкался клювом людям в ноги, пока его любимую не спасли. Лебедь выбирает свою лебёдушку один раз и на всю жизнь, хранит ей верность даже после смерти, как и она ему. Людям бы у них поучиться! А вы знаете легенду про зимородков? — тут же переключился совсем на другое и начал рассказ древнегреческой легенды об Алкионе. Никто уже не слушал, только делали вид, чтобы не обидеть Булута, старавшегося изо всех сил, чтобы удивить своими ошеломляющими познаниями. Махпейкер размышляла о разговоре с Ахмедом, который должен был состояться этим вечером, об их прощании. Кеманкеш — о Махпейкер. Эта девушка неведомым образом тронула его душу своей искренностью, силой, с которой преодолевала свалившееся на неё горе и, конечно же, красотой. «Если она перестанет принадлежать гарему Повелителя, могу ли я рассчитывать, что посмотрит на меня? А если однажды узнает, что я Гирей, тот, чей род лишил её навсегда радости материнства? Согласится ли поехать со мной на крымские земли?» — рой мыслей кружил в голове, пугая своей неведанной дерзостью. Если бы ещё месяц назад кто-то сказал ему о том, что его жизнь вскоре так изменится, никогда бы не поверил.

***

Почти два месяца фаворитка не ходила по Золотому пути к покоям Султана, и вот он снова позвал её по совету своей Валиде. Хандан ждала от Махпейкер решительных действий. «Пора», — сказала она девушке накануне, измучившись от того, что сын отказывался принимать других наложниц. Мокрые от слёз глаза, бессонная ночь накануне, беспокойные мысли в голове. Она должна была отказаться от своей любви, от счастья, от будущего во имя династии, во имя самого Ахмеда. В султанских покоях был накрыт ужин с изысканными яствами. Возвращение Махпейкер к обычной жизни стало самым большим праздником для Падишаха. Он встретил её у дверей и, взяв за руки, проводил к столу, на котором чего только не было. — Моя Махпейкер, присаживайся, угощайся. Всё это только ради тебя! — сел рядом. Комок застрял где-то в горле, не хотелось ни есть, ни пить. Видя это, Ахмед стал кормить её из своих рук, нежно кладя в рот спелые ягоды винограда и кусочки сладкой, пропитанной сиропом пахлавы, удаляя крошки с губ мягкими кончиками пальцев. От этого внимания и заботы становилось ещё больнее. Возможно, сейчас они в последний раз проводят время вместе. Завтра уже ничего не будет. Ни его улыбки, ни его пылких взглядов, ни страстных поцелуев. — Я так рад твоему возвращению. За время, когда ты болела, ни одна другая женщина не была в моих объятиях, я потерял к ним интерес. Всё меркнет в сравнении с моей Махпейкер, — глаза Ахмеда блестели от любви и нежности. — Ахмед… Это неправильно. У тебя должно родиться много наследников, сыновей и дочерей, достойных своего отца и династии. За моей спиной шепчутся… - робко начала разговор. — Кто и о чём? Назови имена и завтра же их духу не будет в этом дворце! — вспылил от негодования. — Не важно. Я пустая. Моё тело как выжженная земля, как иссушенная пустыня, оно никогда не даст плодов, как бы мы не молились об этом. — Пусть. Я всё равно буду любить тебя. Ты принесла себя в жертву ради меня, моя благодарность не имеет границ, — поцеловал её руку и прижал к своей груди в области сердца. — Мне тяжело здесь. Отныне я всегда буду хатун низшего сорта. Когда другие прижмут к груди своих младенцев, я буду плакать в одиночестве где-то в гареме. Такой как я никогда не будет полагаться ни уважения, ни почестей, даже личной маленькой комнаты я не получу по своему статусу. А потом ты меня забудешь. — Этого никогда не случится! — Не лги себе. Спустя годы в этих покоях будут совсем другие девушки: молодые, весёлые, пылкие. Сегодняшние фаворитки станут бывшими и найдут своё утешение в детях, у меня же даже ребёнка твоего не останется. Если любишь, если благодарен, отпусти меня, избавь от страданий. — Это невозможно! — подскочил на ноги и нервно зашагал по покоям. — Скажи, это моя Валиде тебя об этом попросила? Я поговорю с ней. — Нет, это моё решение. Её благосклонность ко мне ничего не изменит. Подари мне свободу в награду за то хорошее, что у нас было, прошу, — опустила голову, еле сдерживая слёзы, готовые градом политься из глаз. Ахмед успокоился и снова присел рядом. — Ты действительно хочешь именно этого? — спросил, пристально глядя в глаза, и увидел там боль от приближающейся разлуки. — Да, — ответила коротко, не имея больше сил на долгие уговоры и объяснения. И это возымело своё действие. — Хорошо, — голос дрогнул. — Через два дня получишь жалованье золотом в годовом размере и придёшь ко мне на последний хальвет. Утром после этого я прикажу распахнуть перед тобой главные ворота Топкапы. А сейчас иди, я должен побыть один, пережить твоё решение. Как только Махпейкер вышла за пределы покоев, слёзы хлынули рекой. Она смогла. Ей хватило сил и на то, чтобы покинуть того, кого она так любила.

***

Два последующих дня Ахмед был мрачен и неразговорчив. Слова любимой засели у него в голове. Как бы там ни было, она была права. Уважение и статус женщинам в гареме давали лишь дети, и как бы он не старался изменить мнение других о Махпейкер, без наследников её никто не будет воспринимать всерьёз, особенно по прошествии лет, когда молодость и красота начнут увядать. Он запрёт её в золотой клетке себе на утеху, чтобы каждый раз видеть страдания в глазах. — Нет! Не будет этого! — сказал громко, упершись руками о перила балкона своих покоев. Вдалеке, в саду, его троюродные братья Гиреи сражались на мечах. Их крохотные, еле различимые фигуры, перемещались по зелёной траве туда-сюда. Захотелось выпустить пар, избавиться от чувства безвыходности и Султан решительным шагом пошёл к выходу. Девлет и Кеманкеш решили размяться, помериться силой, а довольный Шахин наблюдал за ними со стороны. Сегодня утром он назначил свидание сестре Повелителя Дильрубе и она охотно приняла предложение. По глазам было видно — влюбилась. Уже завтра они встретятся на дворцовой конюшне и тогда, без сомнения, дело будет сделано. Из двух братьев Кеманкеш был значительно сильнее, но Девлета он любил и ценил, потому делал вид, что силы равны, постоянно поддаваясь. Со стороны это было более чем заметно, не укрылось и от зоркого и наблюдательного взгляда Ахмеда. — Повелитель! — вскочил Шахин и преклонил голову. Вслед за ним подошли и другие Гиреи, прервав свой поединок. — Дайте мне меч и пусть Мустафа сразится со мной! Думаю, я многому смогу его научить, — скомандовал Султан и тут же получил лучшее кованное оружие. Два меча взмыли в небо, рассекая воздух, зазвенела тяжёлая сталь. Вертясь, перемещаясь в пространстве, они скрещивали свои острые клинки, отчаянно пытаясь показать, кто сильнее. Отчего-то Кеманкеш не хотел намеренно уступать, как делал это ещё недавно в сражении с Девлетом. Он желал победить, продемонстрировать, на что способен Гирей, выращенный в крымских степях, не мальчиком, оберегаемым от опасности, а настоящим воином. Сцепив зубы, он яростно отражал атаки своего великого родственника, тут же нападая сам. В какой-то момент Ахмед поскользнулся и полетел на мокрую траву. Где-то вдалеке невольно вскрикнула его Валиде и этим привлекла внимание Кеманкеша. Он воткнул меч в землю и подал руку брату-Повелителю. Тот, однако, встал сам, без помощи. — Молодец, Гирей! Я уже было засомневался в тебе, но оказывается, ты обманчиво поддаёшься лишь тем, кто слабее, предпочитая выигрывать у сильных. Это отличное качество. Возможно, когда-нибудь в будущем я вспомню об этом. Учись, взрослей и однажды сможешь занять ханский трон, — похлопал по плечу и, поравнявшись, сказал тихо, почти на ухо, чтобы другие братья не слышали.

***

— Говорят, что когда видишь падающую звезду, нужно загадать желание. Я сегодня загадала, —  произнесла Махпейкер, глядя на Мустафу. Он утвердительно покачал головой. — Не спросишь, какое? — Нет. Расскажешь, когда сбудется. — А ты уверен, что оно сбудется? — Обещаю, — это звучало так странно и трогательно из уст обычного человека, слуги, будто бы он был всемогущ и мог повелевать небом и землёй. Это вызвало её улыбку. Его сердце в очередной раз с силой дёрнулось в груди, неровно, не в такт. — Я снял тебе комнату у хороших хозяев, оплатил за полгода вперёд. — Не надо было, у меня есть свои деньги. Да и откуда они у тебя? Надеюсь, ты не воруешь у господ? Кеманкеш счёл этот вопрос обидным и ничего не ответил. В его мыслях Махпейкер уже была его женой, вопреки всему, даже воле дяди и матери. Вот только пусть она покинет Топкапы, он во всём признается, окружит её вниманием и заботой. — Завтра утром я заберу Караэля и покину дворец. Ты будешь ждать меня у ворот, как обещал? — Буду. — Повезло тому, у кого есть такой друг как ты, Мустафа. Я в числе счастливчиков. Всевышний возблагодарит тебя за доброту, — коснулась пальцами его руки и неожиданно поцеловала в щёку, уже ничего не боясь. Кеманкеш побагровел от волнения и накативших эмоций. В ранней юности у него была связь с женщиной старше себя, как и у всех ханзаде, познававших так мир взрослых соблазнов, но то, что он чувствовал к Махпейкер, было совершенно другим, неописуемым.

***

«Зачем только нужен этот хальвет, эта прощальная встреча? От него будет только больнее потом», — думала девушка, неуверенно идя вперёд по коридору. Уже перед султанскими покоями её остановили и попросили пройти в другое помещение. Она смутилась, но сделала, как велели. Там, за деревянной решёткой, были какие-то люди, мужчины, их голоса были почти не слышны. Здесь же, по эту сторону от преграды, её ждал Повелитель. — Что происходит, Ахмед? — спросила испуганно. — Я решил сделать то, что до меня не делал ни один из Султанов. — И что же? — Жениться по любви. Отныне ни одна хатун не сможет унизить тебя, не скажет грубого слова вслед. Теперь ты выше их всех вместе взятых. С этого дня ты Кёсем — самая любимая жена Султана Ахмеда. Кёсем Султан.

***

Спустя десять лет. Ханская мечеть Джума-Джами. Гезлев. Крым. Приближенный к Султану Ахмеду придворный внёс подарки от Падишаха будущему Хану — почётную шубу, саблю и украшенную драгоценными камнями соболью шапку. Шахин довольно улыбнулся — его мечта сбылась. Где-то наверху, на балконе, за металлической решёткой сидела его жена Дильруба Султан, ставшая причиной того, что из многочисленных наследников Гиреев разного возраста выбор Повелителя пал именно на него. По правую руку от наследника сидел Девлет, которому прочили должность калги-султана, по левую Мустафа — будущий нуреддин-султан. Османский придворный вынес хаттишериф — собственноручно подписанный Падишахом приказ о назначении нового крымского Хана, который должен был быть оглашён немедленно в присутствии старейшин всех знатных родов, богословов и членов Совета Дивана. Мужчина прокашлялся и зычным голосом зачитал: — Моим решением и с благословения Аллаха, милостивого и милосердного, назначаю Великим Ханом Великой Орды, Престола Крыма и Степей Кыпчака Мустафу Гирея, сына Хана Мехмеда Гирея и Диляры Ханым. Да будет его правление долгим и справедливым. Султан Великой Османской Империи Ахмед Хан. Все обратили свой взор к тому, кто никогда не должен был занять ханский престол. Он был удивлён, растерян, обескуражен. Взглянул в лицо брата Шахина и увидел в нём неприкрытые злобу и разочарование. Где-то наверху раздался женский вскрик. — Будь же ты проклят! — никто не знал, кому он был адресован, новому Хану или же самому Султану.