***
В покоях дворца в Гезлеве допоздна горели свечи. Дильруба пребывала в бешенстве. Хотя сама она по матери, Хандан Султан, имела непосредственное отношение к династии Гиреев, чувствовала себя среди крымских степей полуострова ужасно. После пышной жизни в Стамбуле — столице мусульманского мира, провинции, управляемые её мужем, казались дырой, захолустьем, забытым самим Всевышним. Она чувствовала, что достойна намного большего, ханского дворца в Бахчисарае, как минимум. Чтобы достичь поставленной цели, Султанша прилагала немыслимые усилия. Старый Хан Газы сильно болел, и с приближением его кончины близилась и смена власти. В результате долгой переписки с матерью, Дильруба получила заверения в том, что брат Ахмед полностью поддерживает её мужа Шахина как будущего крымского Хана, была спокойна и уверена за судьбу своего супруга. Уже нередко представляла себя в роскошных интерьерах дворца, а иногда гуляющей среди удивительных висящих садов главной резиденции Гиреев. Всего один указ разрушил все надежды на славное будущее не только Шахина, но и усложнил путь к престолу для их двоих сыновей — Орхана и Айдера. — Не надо было произносить в мечети эти постыдные проклятия, кому бы они ни были предназначены, — корил жену Шахин. — Не бойся, не твоему брату — моему. — Это ещё хуже. Упаси Аллах, дойдёт до слуха Повелителя. — Я тоже дочь Султана, хоть и родилась женщиной, но моя кровь ничем не отличается от крови, что течёт в жилах Ахмеда. Он не справедлив в своём решении, поддался на подвиги Кеманкеша, застлавшие ему глаза. Как новый Хан будет общаться с беями, с кадиями, с членами Совета Дивана? Он и двух предложений связать не может. Всё, на что пригоден — стрелять из лука точно в цель и рубить головы врагов. Он всего лишь воин, не правитель. В отличие от тебя. — Мне тоже досадно, но делать нечего. Вернёмся в свой дворец. Жизнь непредсказуема, возможно, когда-нибудь судьба мне ещё улыбнётся. Султан Ахмед быстро поймёт свою ошибку, а я в любую минуту буду готов принять власть из рук Мустафы. — Чего ждать? Сколько ждать? Пока состаришься? Ну уж нет! — глаза Султанши сверкали от гнева. Шахин был честолюбив и очень амбициозен, но при этом не готов идти по головам близких, а уж тем более, никогда бы не решился на убийство брата, с которым вырос. Однако присутствие рядом Дильрубы давало ему уверенность в том, что любые хитроумные комбинации и изощрённые интриги приведут к должному результату и останутся безнаказанными. Впрочем, после избрания Мустафы Ханом, его вера в супругу сильно пошатнулась. — Я зол, раздавлен, оскорблён. Но от моей руки никогда не прольётся кровь другого Гирея! — заявил без возможности для Дильрубы хоть как-то возразить. — Кто сказал, что умереть должен Мустафа? Мы пойдём другим путём. Долгим, тернистым, опасным. В финале получим всё, о чём ты даже боялся мечтать. Наши сыновья, потомки Гиреев и Османов, станут правителями мира. Или я не Дильруба Султан.***
Через два дня новый Хан занял ханский дворец в Бахчисарае. Всё здесь было родным и знакомым с детства: богато украшенные покои в османском стиле, летняя терраса, над ней Золотой кабинет, библиотека, конюшни, огромный прямоугольный двор, Большая мечеть, гробницы, великолепные террасные сады и уютный Персидский садик с фонтанами и цветниками, главные ворота, выходящие на набережную мелководной речки Чурук-Су. Поприветствовав своих подданных и охрану, Кеманкеш в сопровождении матери отправился на ханское кладбище, к могилам отца и дяди Газы. Он тихо склонился к массивным надгробьям и обещал быть достойным своего рода и своих предков. Диляра-ханым положила руку на плечо сыну в знак поддержки. — Ана-бейм, получится ли у меня быть справедливым правителем для своего народа? — У тебя — как ни у кого другого. Мои сыновья лучшие из Гиреев, потому что у них доброе сердце и чистая душа. Я говорю это не только как мать, но и как подлинная крымчанка из рода Ширинов, которая гордится тобой. Кеманкеш хотел поделиться кое-чем ещё, очень важным, что засело в нём глубоко, как заноза, как гнойный нарыв, но сдержался, не желая причинить боль матери, недавно вновь овдовевшей. Не сейчас. — Теперь ты должен жениться, сынок. У твоего брата Шахина растут наследники, а у Девлета недавно на свет появилась чудесная дочка. Твоя очередь обзаводиться семьёй. Жена и дети — тыл любого сильного Правителя. Отцы всех знатных родов Крыма — Ширины, Барыны, Яшлавы, Мансуры — все мечтают выдать своих дочерей за тебя. Выбирай любую и засылай сватов. — Ана-бейм, мы говорили об этом много раз и теперь ничего не изменилось. Мой выбор — одиночество. Пусть братья и племянники мне наследуют. — Это против законов ислама. Беи тебя осудят. Женись. Непорядок, что в гареме Бахчисарая твоя матушка будет скучать в одиночестве, — Диляра ласково прикоснулась к щетине молодого Хана, по-матерински желая ему самого лучшего. — Я был влюблён и на меньшее не согласен. — Возьми в жёны девушку из моего рода, из Ширинов, кроткую, покорную. Если однажды тебя снова посетит это прекрасное чувство, мне будет легче договориться о второй жене, это не возбраняется, если все стороны согласны. Мать была права. Гиреи в отличие от Османов редко брали наложниц, предпочитая жениться на дочерях из знатных семей. Недостатка в наследниках в династии не было и, чаще всего, Хан ограничивался одной-двумя жёнами, хотя ислам позволял жениться четырежды. Проблема была в другом. Сердце Кеманкеша всё ещё болело по той единственной, оставшейся в далёком Топкапы. По Махпейкер. Отправив Диляру-ханым в её покои, Хан уединился в небольшой деревянной башне, где держались ловчие птицы — соколы, орлы и ястребы. Именно с них в раннем детстве к Мустафе пришла любовь к пернатым. Одев грубую перчатку, он протянул руку и хищные соколиные когти впились в жёсткую толстую баранью кожу. Изогнутый клюв, чёрные сверкающие глаза — этот хищник был так похож на Кеманкеша в профиль, не то что мелкий краснобрюхий кенор Караэль. Он перенёсся мыслями в прошлое, уже далёкое, но всё ещё мучительное. — Где Махпейкер? — спросил у Булута юноша, насквозь промокший под проливным дождём. Несколько часов он караулил у главных ворот, но так и не дождался девушки. Перед тем, как покинуть дворец, она должна была забрать клетку с любимой канарейкой, потому чтобы что-то выяснить, разумнее было начать с птичника. — Не приходила, ханзаде. Наверное, что-то случилось. У нас ведь беда, не знаю, как сказать, — мялся Булут. — Говори же! Не серди! Евнух снял кусок материи, покрывавшей клетку, на дне которой лежало безжизненное краснопёрое тельце. Караэль. — Он умер сегодня ночью. Уж и не представляю от чего. И знаете, сквозь сон я слышал, как он запел. Единственный и последний раз на моей памяти. Бедный. — Ты что-то путаешь. С чего ему петь перед смертью? — Мустафа протянул руку в клетку и пальцами провёл по мягкому оперенью упокоившегося кенора. — Караэль звал её. Свою любимую. А может, чувствовал скорую встречу, — прослезился сентиментальный Булут. — Махпейкер расстроится, когда узнает. — Выясни, что с ней. Ты знаешь, где меня найти, — с этими словами Кеманкеш завернул холодное птичье тельце в белый платок и ушёл прочь. Весть о том, что Султан Ахмед женился на своей наложнице — гречанке Махпейкер, разлетелась по дворцу довольно быстро, и к тому времени, когда Булут прибежал в павильон, где жили братья-Гиреи, Кеманкеш уже всё знал. Осведомлённый Шахин в красках рассказывал о чудачестве Повелителя, которое привело в неистовство его сестру Дильрубу и Валиде Хандан Султан. В первый раз в жизни было так нестерпимо больно от чувств к девушке. В фантазиях Мустафы Махпейкер была уже его женой, возлюбленной, верной подругой на всю оставшуюся жизнь. И что же теперь? Что с этим всем делать? Как избавиться от разочарования, от горечи рухнувших надежд? Он сидел на корточках перед крохотным холмиком у края большого цветника и горевал о своей несбывшейся любви. Вместе с Караэлем сегодня он похоронил и свою первую любовь. — Ханзаде, мне очень жаль, — Булут ага только сейчас догадался, что на самом деле значила Махпейкер для Кеманкеша. — Кто тебе больше всего был дорог в этой жизни? — прозвучал неожиданный вопрос. — Покойная мать, — тем не менее, не задумываясь, ответил чернокожий евнух. — Поклянись её памятью, что никогда не расскажешь Махпейкер правду обо мне. Мустафа, слуга Гиреев, исчезнет также внезапно, как и появился.***
Юные девушки, привезённые с земель иноверцев, выстроились перед Кёсем Султан в длинную шеренгу. Уже несколько лет как супруга Повелителя лично отбирала наложниц для гарема. Забрав это почётное право у Валиде, она сильно её огорчила, но Ахмед ни в чём не мог отказать своей любимой жене. Султанша молча указала на одну из девиц, и та вышла вперёд. Критерии Кёсем сильно отличались от критериев Хандан, оно и понятно. Молодая госпожа смотрела не столько на красоту, сколько на физические данные, в дальнейшем позволявшие девушке выносить и родить здоровых крепких наследников. Также Кёсем интересовал характер будущей матери шехзаде. Задиристые, дерзкие, хитрые одобрения не получали, лишь кроткие, послушные. Уж в чём, а в нравах она разбиралась. — Как твоё имя? — Анна. — Забудь его. Отныне ты Гюверчин — наложница гарема Султана Ахмеда Хана. Булут ага за спиной забавно цокнул языком. С некоторых пор чернокожий евнух перешёл в личное распоряжение молодой Султанши и, как и соперничали между собой Хандан и Кёсем, так всё время выясняли кто важнее Хаджи и Булут. Между этими двумя разыгрывались целые драматические состязания, в результате которых все обитатели гарема в шутку и всерьёз поделились на два лагеря — «белых» и «чёрных». — Вы назвали ей «голубкой», моя Султанша! — весело подпрыгивая и шагая за своей госпожой, неутомимо трындел Булут. — А в прошлый раз девушка получила имя Марты — «чайка». Это так красиво! Я чувствую себя словно в райском саду птиц! Если бы вы и раньше стали давать им птичьи имена, то мать шехзаде Баязида следовало бы назвать «кукушкой», ей бы очень подошло! — не унимался до тех пор, пока Кёсем не бросила на него умоляющий и немного грозный взгляд. Всё понял и тут же замолчал. Путь лежал в детскую шехзаде, где жили три младших отпрыска Султана. Сыновья были особой болью Ахмеда. Рождение и раннее детство старших наследников выпало на годы страшных эпидемий чумы и оспы, бушевавших в Стамбуле. В итоге он потерял почти всех, кроме одного — Мехмеда, болезненного и хилого мальчика, жизнь которого с самого начала вызывала у всех сомнения, из-за чего в столицу и были приглашены юные Гиреи. Сейчас же радость и детский смех снова вернулись во дворец. Мурад, Баязид и Касым — погодки от четырёх до шести лет весело возились на ковре с деревянными игрушками. Старшему их брату — Осману — уже исполнилось девять, и теперь он по традиции жил на мужской половине дворца. Именно весть о рождении Османа стала спасительной, потому он и получил имя основателя династии. Слабый здоровьем Мехмед несколько лет назад всё же скончался от последствий обычной простуды, но к тому моменту уже родились его младшие братья. На текущий момент наследников было всего четверо, что вселяло уверенность в завтрашнем дне. У каждого из четырёх шехзаде была своя мать, и ни к одной из них Султан Ахмед не был по-настоящему привязан. В гареме существовало негласное правило, введённое Кёсем Султан: у любой наложницы может быть лишь один ребёнок, мальчик или девочка, не важно, но после известия о беременности, девушка больше никогда не переступала порог султанских покоев, чтобы провести там ночь. Не всем это нравилось, случались истерики и попытки изменить положение вещей через шантаж, но наложницы-бунтарки сразу же отправлялись в Старый дворец. Вот почему у Османа и Баязида матерей рядом не было. Эти двое оказались недальновидны в своих расчетах, пойдя против единственной, кого по-настоящему любил Султан, против Кёсем. Прежде чем Махпейкер стала той, кем являлась, она многое вынесла, особенно в первые годы брака. Главное, с чем пришлось столкнуться — недовольство Хандан Султан, осудившей сына за поспешный брак. И даже теперь, спустя десять лет, отношения двух главных женщин гарема были натянутыми, несмотря на то, что все обязанности давно разделены, а сферы влияния чётко разграничены. Тем не менее, невестку и свекровь невозможно было увидеть вместе за дружеской беседой или чашкой кофе, если они и объединяли свои усилия, то лишь по необходимости, когда их цели совпадали. Чаще всего же во дворце царило сдержанное уважение и здоровое соперничество, не переходившее разумные пределы. И Хандан, и Кёсем понимали, что каждая из них значит для Ахмеда, расстраивать его своими распрями не хотели, тем более, не желали навлечь гнев Падишаха на свою голову. Обе были умны, и добивалась необходимого своими методами, не переступая границу территории друг друга. — Мои храбрые львы! — Кёсем протянула руки к трём мальчикам, и они тут же бросились в её объятия. Ещё один закон гарема гласил: «Все дети мужа принадлежат его жене». Как бы они не любили своих матерей, с ранних лет должны были уважать супругу отца. На деле это не являлось такой уж тяжкой обязанностью, Кёсем не боялись, к ней были привязаны. Она прилагала для этого много усилий, не оставляя без внимания ни одно важное событие из жизни шехзаде и юных султанш. Часто они собирались все вместе в покоях Ахмеда и ужинали под восторженные крики и детский смех. В такие моменты Кёсем чувствовала себя счастливой, живущей в большой дружной семье. Однако боль Султанши от невозможности иметь собственных детей с каждым годом становилась лишь сильнее. В ранней молодости она думала о них лишь как о желанных наследниках своего любимого, с возрастом же появилась собственная непреодолимая потребность прижать к груди родное дитя, выношенное под сердцем, похожее на тебя. Она искренне, по-хорошему завидовала всем тем женщинам гарема, для которых счастье материнства было таким доступным, таким естественным. Сама она отдала бы всё на свете, чтобы к ней прикоснулись крохотные ручки ЕЁ ребенка, такого долгожданного, такого выстраданного. Сколько слёз было пролито, сколько молитв прочитано бессонными ночами, но за все эти десять лет беременность так и не наступила ни разу. Это была плата за жизнь Ахмеда — только это и утешало. Кёсем никогда не плакала на людях, даже при муже делала счастливый вид, но любой, кто был внимателен, мог увидеть потаённую тоску в её больших зелёных глазах.***
В главных покоях Ана-бейм — главной женщины гарема, матери Хана, топился камин, облицованный плиткой. В январе приходилось кутаться в тёплые одежды и постоянно держать очаг зажженным. Суровые степные ветра Крыма были так не похожи на мягкий бриз с Босфора, не приносивший сильного холода даже в зимнее время. Сразу же после первого замужества за отцом своих сыновей, ей посчастливилось побывать в Стамбуле в сопровождении супруга. Это были самые яркие, незабываемые воспоминания юности. Диляра очень хорошо понимала недовольство Дильрубы по поводу жизни в Крыму, казавшейся скучной и однообразной. — Госпожа, вам письмо от Валиде Султан, — помощница принесла свиток и положила его рядом, на изящный перламутровый столик, инкрустированный натуральным жемчугом. — Оставь меня, — Диляра перевела взгляд на восковую печать с замысловатой тугрой — своего рода «подписью» Хандан Султан. Сколько она получила таких свитков за двадцать восемь лет? Не счесть. Каждый раз спешно взламывала печать и бегала глазами по строчкам, смысл которых был известен лишь ей одной. Прочитав, сразу же бросала плотный листок в горящий камин или же поджигала его от пламени свечи, спалив улику дотла. Потом думала день-два и садилась за ответ, который тут же, без свидетелей, плотно сворачивался и запечатывался. Впрочем, даже если бы эти письма однажды попали в чужие руки, их содержание для непосвященных показалось бы сумбурным и мало значащим. Османская Валиде и крымская Ана-бейм владели языком, доступным лишь им двоим. За их немногословной перепиской несколько раз в год крылась великая тайна, которая должна была умереть вместе с этими двумя женщинами. «…я сделала все, что должна была, всё, что могла» — гласили последние слова письма, незамедлительно сожженного в камине. Спокойная, мудрая, рассудительная Диляра тяжело вздохнула. Теперь она понимала, почему именно её Мустафа стал Ханом, а не Шахин. После обеда пришёл её дальний родственник, Ислям, из рода Ширинов и привёл своих трёх дочерей. Ана-бейм более двух часов следила за каждой из девушек, за их поведением, словами, манерами. К ужину Диляра-ханым уже определилась с выбором жены для любимого сына. Самая скромная, молчаливая и добрая из племянниц, носящая родовое имя Ширин-Бек, вскоре должна была войти невесткой в ханский гарем.***
В тишине сада Летнего дворца, смотрящего прямо на Босфор, он увидел её хрупкую нежную фигуру, укутанную в тёплую меховую накидку. Годы шли, но она оставалась всё той же девушкой, какой он её увидел в далёкой молодости. Девушкой с печальными голубыми глазами и тёмно-русыми волосами, собранными в аккуратный пучок на затылке. Султан Мехмед тогда только-только умер, оставив свою жену вдовой с двумя детьми. Весь мир упал на плечи Хандан, но она отчего-то была спокойна и невозмутима, словно наоборот, избавилась от самого тяжёлого бремени в своей жизни. — Султанша… - как всегда мягко и тихо скажет Дервиш, желая улыбнуться, но вместо этого виновато опустит взор в землю. — Спасибо, что выполнил мою просьбу. Ты всегда меня во всём поддерживал, с самого начала, — одарила необычайно ласковым взглядом, будто бы наконец её сердце растаяло. — Это так. Даже когда я не совсем понимаю ваши доводы, причины каких-либо решений, я всегда на вашей стороне. Султан Ахмед спросил моего совета в отношении ханзаде Шахина, я его не рекомендовал и назвал имя другого Гирея, того, кого вы бы хотели видеть новым Ханом. Хотя я не согласен. — Твоё главное положительное качество — способность перешагнуть через себя ради меня. При этом не задавать лишних вопросов. — И всё-таки… Ваше странное отношение к Мустафе Гирею не даёт мне покоя все эти десять лет. Могу я удостоиться великой чести и узнать причину такого пристального внимания к нему? Хандан и не думала говорить всю правду, твёрдо решив, что унесёт её с собой в могилу. Однако, нужно было как-то объяснить, унять подозрительность Великого Визиря. — Кеманкеш очень похож на своего отца. Я была влюблена в него… в моего двоюродного брата с самого детства, но замуж вышла за другого. Такова воля моего отца, такова моя участь, — печально произнесла, надеясь, что этот ответ удовлетворит и успокоит Дервиша. На самом же деле он испытал болезненный укол ревности в самое сердце. «Значит, она всё-таки любила? Всю свою жизнь безнадёжно любила человека, с которым судьба развела её… И по нему она страдала все эти годы. И меня отвергла из-за него. Я глупец!». Но вслух сказал другое: — Почему раньше никогда не говорили об этом? Было время, когда мы были откровенны друг с другом, но подобных признаний так и не прозвучало. Я думал… — Ты заблуждался, — прервала на полуслове, понимая, какая фраза последует дальше. — Я ничего не обещала тебе, не давала надежд. Моя жизнь — Ахмед и этот дворец, я не буду ничего менять. — Неужели, никогда не хотели? Даже в мечтах не представляли, что однажды избавитесь от этих золотых оков? — Никогда, Мехмед, — Дервиш любил, когда Хандан называла его по имени, это напоминало те времена, когда он верил в их совместное будущее, пусть и скрытое от всего остального мира. Но ей это имя было в тягость. Слишком много людей в её судьбе звались Мехмедами, начиная от постылого мужа-султана. — Скоро ли поход на Австро-Венгрию? — резко сменила тему, пытаясь уйти от болезненных для обоих воспоминаний. — Через месяц, Султанша. — Береги моего сына. Весь мой мир в твоих руках. Хандан всегда уходила не простившись, но для Дервиша это было скорее хорошим знаком. День, когда она скажет ему «прощай», станет самым печальным в его жизни. А до этого всегда существует надежда на новую встречу.***
Кёсем, приглашённая в покои своего мужа, непонимающе уставилась на молодого рослого мужчину, стоявшего между ней и Ахмедом. Она видела его раньше, в янычарском корпусе, но имени не знала. Силахтар ага. Теперь этому человеку предстояло стать её личным кетхюдой. Возражать не стала, но как только дверь за янычаром захлопнулась и супруги остались наедине, Султанша потребовала объяснений. — Меня не будет в Стамбуле долгое время. Ты часто покидаешь Топкапы по делам вакфа и другим заботам. Я обязан обеспечить твою безопасность. Силахтар один из немногих, кому я могу доверить самое дорогое, что у меня есть, — Ахмед бережно приобнял Кёсем за талию, пытаясь избавить себя от её искреннего возмущения. Он ревновал свою любимую каждый раз, когда она уезжала из дворца, представляя, как сотни мужских взглядов пожирают его красавицу-жену, но сдерживал себя. Она ведь тоже ревновала, но истерик себе никогда не позволяла. Во время похода Султан хотел быть уверен, что с Кёсем всё в порядке, что рядом не появится какой-нибудь прохвост с грязными мыслями, уберегать её от этого он попросил Силахтара лично. — Хорошо, если так тебе будет спокойно. Но учти, я госпожа, супруга Повелителя и никому не позволю следить за мной, как за преступницей. — Ну вот и славно, — сделал вид, что не расслышал конец предложения. Что слышно о моей Гевхерхан? Как она чувствует себя после замужества? — Как может чувствовать себя девушка в браке с мужчиной втрое старше её? Я была против, ты знаешь, — примерно полгода Кёсем и Ахмед часто ссорились из-за его старшей дочери, не желавшей выходить замуж за возрастного Пашу по политическим интересам отца. В итоге Султанше пришлось уступить. Как не крути, Гевхерхан не была ей дочерью, потому её слово в этом вопросе не имело существенного веса. И всё же, она сопереживала старшей падчерице, с которой была дружна много лет. — Не сей раздор, ты всё знаешь. Я вернусь и подумаю о замужестве Атике. Ей шестнадцать, самое время. Опыт показывает, что чем старше дочка, тем сложнее с ней совладать. И не вздумай оспаривать и это решение, — сказал серьёзно, но любя, погрозив указательным пальцем. Последние три года Ахмед нашёл в своей супруге чуткую собеседницу и делился с ней всеми своими планами и возникающими государственными проблемами. Кёсем умела поддерживать, успокаивать и подсказывать верный выход, ненавязчиво, не настаивая, как бы просто, между делом, размышляя вслух. Позже Ахмед часто пользовался её советами, искренне считая, что решение впервые возникло именно в его голове. Она не возражала. По сути, они давно стали единым целым и мысли каждого в отдельности рассматривались как общие. Главное, чтобы об этом не догадались посторонние, не обвинили Султана в зависимости от женского мнения. Но по данному поводу можно было не беспокоиться. Умная не по годам супруга Повелителя всегда старалась быть незаметной, напрямую вмешиваясь лишь в те дела, которыми и должна заниматься главная госпожа. Ахмед был бесконечно благодарен за это Кёсем, ведь во многом из-за благотворительной деятельности жены, народ начал доверять и ему, и династии в целом. — Мы остановимся в Крыму. Я хочу заручиться поддержкой нового Хана лично и понять, на какое по численности войско с полуострова могу рассчитывать в случае, если начнётся кровопролитная война. — Почему я никогда не видела Мустафу? Помню Шахина и Девлета, но не его. Гиреи ведь почти год прожили на территории Топкапы, — задумалась Кёсем. — Мустафа Кеманкеш очень необычный человек. Сильный, смелый, благородный, но замкнутый и скрытный. Он всегда избегал появления во дворце, а если и приходил на праздники по моему приглашению, но тут же и исчезал бесследно. Вам просто негде было пересечься, ведь в первый год после свадьбы ты вела закрытый образ жизни, не предполагающий общения с посторонними мужчинами. — И всё же странно… Кёсем посмотрела на птицу, севшую на балконное ограждение, и вспомнила о другом Мустафе — слуге Гиреев, бесследно исчезнувшем в день её свадьбы. Булут по её просьбе искал его, чтобы отблагодарить за всё добро, но тщетно. И в тот же день погиб Караэль. Две потери среди друзей омрачили самый счастливый день в жизни новоявленной Султанши. — О чём ты думаешь? — Ахмед прижал к себе любимую жену. — Да так… Я буду очень скучать по тебе, дорогой. Возвращайся! — обняла за шею. — Я доверяю тебе детей. Мои шехзаде — твои шехзаде. Оберегай их, защищай, пока меня нет рядом. — Даже не сомневайся, я буду им как мать и как отец в одном лице. Люблю тебя и жду, смысл всей моей жизни.***
Спустя месяц османские корабли вошли в изогнутую тихую бухту вблизи крепости Балык-юв, название которой переводится как «рыбье место». Южный берег Крыма был завоёван много лет назад и входил в состав Османской Империи, но он был ограждён от степей высокими горами, преодолеть их можно было лишь по крутым и опасным перевалам, потому чтобы попасть на земли крымского ханства, лучше было заплывать с запада и двигаться по суше вглубь. Однако Ахмед не планировал задерживаться так надолго. Он предупредил Хана Мустафу и тот вместе с Калгой и Нуреддином встретили его на пристани. Шахин был всё ещё обижен, но виду не подал. — Чудесное место для стоянки кораблей, лучше не придумать! — охватил холмистую местность взглядом Ахмед, сошедший на берег вместе с Великим Визирем. — Да, Повелитель! Это просто находка! С моря кораблей не видно, а в бухте они в полной безопасности. Мне такого ещё не приходилось видеть! — восхитился Дервиш. Гиреи приветствовали дорогих гостей по всем обычаям, выражая своё глубокое уважение. Переговоры шли в натянутом на берегу шатре до самого позднего вечера, после чего Хан Мустафа предложил Султану и Великому Визирю отужинать с ним и его братьями. Тот с радостью согласился, даже не проверив пищу на яды, тем самым выказывая своё искреннее доверие. Позже, когда Ахмед и Кеманкеш остались наедине, Падишах сердечно поблагодарил Хана за помощь. — Вижу, что не ошибся в тебе. Вместе мы выиграем любую войну, победим любого врага. — С именем Аллаха на устах, Повелитель. Он не оставит нас. Примите в дар от меня эту фляжку. Пусть глоток воды, выпитый из неё в трудную минуту, придаст вам силы, — Кеманкеш протянул выдолбленный из дерева небольшой сосуд, обёрнутый в коричневую овечью кожу. Султан заткнул её за пояс, на том и расстались.***
Три недели спустя. Где-то в Австро-Венгрии. Лагерь Османов. — Пропустите! — скомандовал Дервиш Мехмед Паша, отодвигая охрану от шатра своего Султана. — Повелитель отдыхает после обеда, не велено, Визирь. — Но ведь и два часа назад он тоже отдыхал. Странно очень. Впусти! Я должен удостовериться, что всё в порядке. Дервиш, не слушая протесты, вошёл внутрь и увидел Ахмеда, лежащего на походной кровати, представлявшей собой топчан, обтянутый дорогой тканью и расположенный по центру временного жилища. Он был в одежде, в сапогах, с ножом за поясом. Казалось, Султан спал, но что-то насторожило Визиря. Не было реакции на шум! А ведь Падишах всегда спал очень чутко. — Повелитель, проснитесь! — потеребил за рукав, но ответа не последовало. — С вами всё в порядке? Повелитель! — коснулся рукою холодной кожи бледно-синеватого оттенка. Внутри похолодело. Дервиш вдруг всё понял и испугался своих собственных мыслей. Однако, ему хватило сил, чтобы хриплым голосом приказать привести лекаря.