***
Нарядная карета остановилась у главного входа в гарем. Помощники отворили чёрные с золотыми вензелями дверцы и оттуда показались сначала две пары мальчишеских ног, а затем длинный тяжёлый подол тёмно-коричневого бархатного платья. Дорогих гостей встречала Валиде Султан с шестнадцатилетней внучкой Атике. Её юное задорное лицо было сплошь покрыто веснушками, проявлявшимися с первым весенним солнцем и так сильно досаждавшими девушке. Она хотела стать неотразимой, такой же, как её любимая мачеха — Кёсем Султан, но на деле же постоянно находила в себе изъяны и очень переживала, хотя, по мнению окружающих, была легка, очаровательна и непосредственна в своём столь нежном возрасте, когда даже недостатки выглядят как преимущество. — Валиде! — Дильруба сдержанно обняла и расцеловала мать в обе щёки в то время, пока два её султанзаде, мини-копии своего отца, с такими же непослушными взъерошенными волосами, изучали родственниц, которых никогда раньше не видели. Султанша в возрасте показалась им строгой, но и доброй одновременно. Об этом говорили её глаза и уголки губ, невольно поднявшиеся кверху при виде мальчиков. Молодая же госпожа и вовсе сразу располагала к себе: подошла, улыбнулась, обняла, пощекотав детские щеки своими светлыми локонами. — Мои внуки, — Хандан приблизилась, чтобы разглядеть Орхана и Айдера. Она положила свою миниатюрную руку в кружевной перчатке сначала на щёку одного, потом другого и удовлетворённо подметила, что сыновья Дильрубы пошли в породу Гиреев. Для неё, никогда не ладившей с дочерью, это было важно. Хандан в отличие от множества других женщин гарема никогда не теряла детей, Аллах миловал. Оба её отпрыска выжили и благополучно вошли во взрослую жизнь. Однако с Дильрубой судьба их разделила ещё в детстве. Когда её отец, Султан Мехмед скончался, девочке исполнился лишь год от роду, в то время как Ахмеду было уже восемь. Сафие, получив регентство над внуком, сразу же нашла повод, чтобы отправить непокорную невестку подальше, во дворец Айя-Флорья, находящийся на берегу Мраморного моря на запад от Стамбула, тем самым разлучив её с родными детьми на долгие два года. И лишь когда Ахмед серьёзно заболел, регент позволила умоляющему внуку воссоединиться с матерью. Дильруба за время разлуки подросла, но Хандан не узнала, что понятно. Девочка была слишком привязана к Сафие Султан и признавала только её, всячески подражая величественным повадкам своей бабушки чуть ли не с пелёнок. В отличие от старшего брата, мягкого в общении с близкими, несмотря на титул, Дильруба унаследовала жесткий и даже жестокий характер отца и бабушки. Она даже внешне всегда напоминала Хандан мужа. Когда Сафие умерла, пятилетняя девочка рыдала ночи напролёт, никого к себе не подпуская и каждый день просила, чтобы её проводили в усыпальницу к бабушке. С матерью они так и не поладили. Позже эти и без того непростые отношения усложнили слухи о неслучайной смерти Сафие, дошедшие до молодой Султанши спустя годы. Дильруба никогда не питала никаких чувств к матери и даже не скрывала это, но десятилетняя переписка на расстоянии примирила двух женщин. Если бы Хандан исполнила своё обещание и помогла Шахину стать Ханом, возможно, лёд между ними растаял бы навсегда, но теперь это было невозможно. Обеим было сложно начать разговор наедине, чтобы не раскрыть своих истинных чувств и мотивов, чтобы не вызвать подозрений и упрёков. И Хандан, и Дильруба имели характер подобный кремню и это единственное общее, что делало их похожими. — Признаться, удивлена, что вы приехали. Ты столько лет собиралась навестить меня, — первой начала мать. — Не получалось. Ты же знаешь, у меня, как у жены Калги-султана, очень много обязанностей, — искала оправдания, но на самом деле Дильрубе именно сейчас было просто необходимо быть в Стамбуле. — Есть вести о брате-Повелителе? — Нет. И это очень беспокоит меня. Душа не на месте, — Хандан прижала ладонь к груди и, тяжело вздохнув, присела. Её тревога была искренней. Валиде никогда и ни о ком так не переживала, как об Ахмеде. Фактически он был её единственной и главной заботой в этой жизни. Не сказать, что Дильрубу это беспокоило или вызывало ревность, ей было всё равно. И всё же смерть брата в какой-то степени была бы местью. И ему, и ей, Валиде, не вкусившей горя от потери любимых. Того горя, которое её дочь познала в раннем детстве. Разговор не заладился, но Дильруба получила ответ на вопрос, больше всего интересовавший её. Отдохнув с дороги, Султанша сразу же направилась в усыпальницу при Айя-Софии, в которой провела долгие часы своего детства. Надгробие с треугольной крышкой, покрытое всё тем же ковром, что и десять лет назад, освещалось тусклым светом из узких окон, закрытых цветным полупрозрачным стеклом, создававшим ощущение мрака даже среди бела дня. — Валиде, я вернулась к вам, как и обещала. Думаю, вы бы поняли меня и не осудили. Султанша в своих воспоминаниях возвратилась далеко назад, в прошлое, и явственно увидела перед собой мудрые глаза бабушки, её величественную осанку, услышала её приятный уверенный голос. Те слова, сказанные незадолго до смерти, Дильруба запомнила навсегда. — Невозможно любить всех, милая, сердце не выдержит. Когда вырастешь, выбери тех, кому посвятишь свою жизнь и борись за них, а других не жалей. Я вижу, ты сильная, как я, как мой Мехмед. Смысл этих слов стал понятен Дильрубе лишь много лет спустя, когда она узнала, что среди девятнадцати братьев, казнённых по закону Фатиха после восшествия отца на престол, был ещё один ребёнок Сафие. Она не только не препятствовала казни, но и настаивала, чтобы все шехзаде отправились в мир иной, как того требовало правило, во избежание смуты и борьбы за власть между собой. Сафие Султан выбрала лишь одного, Мехмеда, и служила только ему. Точно также и он впоследствии не пожалел своих старших детей, избрав в любимцы покорного маленького Ахмеда. Почему же она, внучка своей бабушки и дочь своего отца, должна поступать по-другому, почему должна жалеть мать, брата, племянников, никогда не прислушивавшихся к ней, к её чувствам? Чем обязана им? Ахмед и глазом не повёл, когда Дильруба рассказала ему о смерти бабушки, он тоже сделал свой выбор. Это была Хандан, его Валиде, и ей прощалось абсолютно всё. Каждый в этом жестоком мире отдавал своё предпочтение тому, с кем было его сердце. — Я выбрала, как вы и велели. Выбрала своего мужа и сыновей, Сафие Султан. Я сильная и сожгу весь мир ради них.***
Санжар Паша вернулся домой немного навеселе. Хоть пьянство и возбранялось среди мусульман во все времена, но мало кто из членов Совета Дивана отказывал себе в стаканчике-другом вина пару раз в неделю. Молодая жена опять не дождалась его к ужину, ушла к себе раньше времени, и такое поведение невероятно злило мужчину. Если бы Гевхерхан не была дочерью Султана, он давно бы поставил её на место, а так оставалось лишь терпеть и ждать, пока госпожа сама соизволит пойти на уступки своему благоверному. Но Санжар не сдавался, каждый вечер настойчиво стучал в двери покоев, чтобы узнать, примет ли его супруга этой ночью. «Я плохо себя чувствую, уходи!» — это был обычный ответ, о другом не приходилось даже помышлять. За четыре месяца замужества Гевхерхан подпустила к себе мужа всего несколько раз и то, не скрывая душившего её отвращения. Сегодня она не ответила вовсе, делая вид, что крепко спит. С самого начала этот союз не основывался на каких-либо чувствах с обеих сторон. Когда жених был представлен девушке в главных султанских покоях, всё уже было решено без неё, оставалось лишь принять волю отца. Сколько слёз было пролито перед свадьбой, сколько мольбы о помощи прозвучало в разговоре с Кёсем, но даже она не смогла повлиять на супруга в этом вопросе. Заслуги Санжара перед Повелителем и государством были очень велики, а слово, данное Султаном, значило слишком много. День никяха стал самым печальным в жизни Гевхерхан, после того, как она покинула Топкапы и перешагнула порог нового дома, её юность закончилась, а улыбка навсегда сошла с прекрасного лица. Терпеть оказалось сложнее, чем она думала. Санжар был втрое старше своей восемнадцатилетней жены, невысок ростом, чуть полноват, имел огромную лысину на половину головы и вдобавок ко всему, отвратительные повадки. Наверное, ночь после никяха и свой первый опыт близких отношений с мужчиной молодой Султанше не забыть до конца жизни. Гевхерхан проплакала несколько часов кряду, пока её муж громко храпел, распластавшись на кровати, после того как исполнил свой супружеский долг. Каждый раз после его прикосновений хотелось окунуться в воду с ног до головы, смыть с себя следы этого мерзкого, грубого человека. Она шла в хамам и с остервенением до красноты и скрипа натирала свою нежную кожу, чтобы вновь почувствовать себя чистой, не запачканной. Жаловаться было глупо, да и кому расскажешь? Атике ещё ребёнок, а перед Кёсем стыдно. Да и вдруг это станет причиной ссор между ней и отцом? Теперь каждый вечер был пыткой. Гевхерхан ложилась спать раньше в надежде, что муж пройдёт мимо её покоев и заснёт в другой комнате. Но сегодня эти надежды не оправдались. Дверь с грохотом отворилась, потом захлопнулась изнутри, послышалось, как в замочной скважине лязгнул ключ. Продолжала лежать неподвижно, никак не реагируя, хотя по коже уже прокатился холод от страха и предчувствия неминуемой пытки. Мужчина скинул кафтан и как набитый крупой тяжёлый мешок с грохотом рухнул на кровать. Руки Санжара полезли под одеяло в поисках тела Гевхерхан. Грубые, жёсткие, они стягивали ночную рубашку с её плеч, причиняя душевное страдание. Потом его отвратительные слюнявые губы коснулись её шеи и стали всасываться в кожу, видимо, чтобы пробудить желание, а на деле вызывали лишь боль и растущее день ото дня омерзение. Она снова терпела это унижение, ловя ртом собственные солёные слёзы. — Я знаю, что ты не спишь. Иди же ко мне, Гевхерхан, — Санжар проявлял нетерпение, задирая подол ночной рубашки и пристраиваясь сзади. Она стиснула зубы, а потом закусила пальцы собственной руки, чтобы не закричать. Узнай об этом весь дом, позора не оберёшься. Возможно, она выдержала бы это снова, как примерная жена, но тошнота со страшной силой подступила к горлу и возникло чувство, что если немедленно не высвободиться, не убежать сейчас, содержимое желудка неизбежно низвергнется прямо на супруга. — Стой! Куда ты? Я твой муж, не смей так со мной поступать! — разгорячённый, готовый к близости мужчина уже не мог сдержать своих порывов, в нём говорил не разум, а взявшее верх вожделение и разливающийся по венам алкоголь. Гевхерхан отвернулась в сторону, наклонилась и позволила себе освободиться от рвотных масс прямо на пол. — Тебе плохо? Я позову лекаря! — немного остыл и предложил помощь. — Не подходи, не приближайся. Причина всех моих недугов лишь в тебе. Я больше не хочу… Санжар не ожидал такой реакции. Да, он понимал, что не слишком мил супруге, но списывал это на её неопытность, избалованность и недостаточное время, прожитое в браке. — Я понимаю, что ты Султанша из великой династии, понимаю, что твой брат наш Повелитель, но всему есть свой предел. Воспитанная в традициях ислама женщина должна уважать своего мужа, не отказывать ему в ласке, тем самым подталкивая к греху. Ты привыкнешь, вот увидишь. Умойся и вернись в супружескую постель. — Нет. Я больше не лягу с тобой рядом. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Ты мне противен и это не изменится, — терять было нечего, лишь собственную жизнь, но на убийство Санжар вряд ли бы отважился. Паша молниеносно подлетел к супруге и стал тянуть её за локоть в сторону кровати, она сопротивлялась, упиралась ногами о каменный пол. Невысокий Санжар хоть и был мужчиной, но с возрастом растратил физическую силу, потому после выпитого вина даже с женщиной справиться ему было не так легко, тем более с такой молодой и прыткой. Гевхерхан всё же поддавалась вперёд, но как только он немного ослабил хватку, она тут же вновь пыталась бежать к двери. Во время этой возни он сильно поскользнулся на скользком от рвоты полу и с грохотом упал на пол, ударившись основанием черепа о каменную ступень, одну из трёх, ведущих в уборную. Затих и пролежал так пару минут. — Санжар? — боязливо задела тело босой ногой, не желая даже в таких обстоятельствах прикасаться к нему руками. Не ответил. Пришлось наклониться и приподнять голову, и только тогда Гевхерхан увидела лужицу крови под его недвижимой головой.***
Похороны состоялись на следующий день. На рассвете тело Паши нашли слуги на конюшне у стойла его любимой кобылы. На сапоге был навоз, в который он случайно ступил и не удержался на ногах, при падении проломил голову. Вдове все сочувствовали, но только не Кёсем, знавшая правду. Поздно вечером, почти ночью, она примчалась в дом Гевхерхан по первому зову и ужаснулась увиденному. Падчерица была в ужасном состоянии — испуганном и угнетённом. Она мало что могла сказать внятно, но по надорванному халату и синякам на руках можно было догадаться о произошедшем. — О тебе не будут говорить ни как о жертве, ни как об убийце мужа. Умер и умер. Аллах ему судья. Чуть позже в покои Гевхерхан вошёл Силахтар, отныне всегда сопровождавший Кёсем Султан и исполнил её просьбу: одел мёртвое тело в сапоги и кафтан, перетащил его на конюшню и устроил в естественной позе, характерной для внезапной смерти. Теперь же, после похорон, две женщины сидели вместе в саду и решали, что делать дальше. — Тебя никто больше не обидит, клянусь, — на этот раз Кёсем была полна решимости защитить девушку, к которой относилась как к младшей сестре и любимой падчерице одновременно. — Ты вернёшься во дворец. — Я больше не выйду замуж. Если отец будет настаивать, покончу с собой, клянусь, — Гевхерхан всё ещё трясло после трагического завершения её неудачного замужества. — Не говори так. Однажды ты влюбишься и изменишь своё мнение, вот увидишь. — Любви не существует, Кёсем. Нет её… — А как же мы с твоим отцом? Что это, если не настоящая любовь? — Гевхерхан задумалась. Действительно, если и нужно было привести пример преданности, уважения и искреннего чувства, на ум приходил лишь отец и его Кёсем. Девушка положила свою голову на плечо мачехи и закрыла глаза, чувствуя невероятное облегчение. Всё закончилось. Две Султанши не знали, что со стороны за ними наблюдала пара внимательных карих глаз. Силахтар ага всё больше и больше восхищался своей госпожой, не оставлявшей в беде детей Повелителя и всегда готовой незамедлительно прийти на помощь. Незаметно для себя гордый янычар попадал под влияние магии этой необыкновенной женщины, не похожей ни на одну другую.***
Известие о внезапном возвращении части османского войска было как гром среди ясного неба. В последние дни вместе с Хандан забеспокоилась и Кёсем: Ахмед не писал уже неделю. Ей стали сниться странные сны, полные тревоги и пустоты. Вот она выходит в поле одна, начинается гроза, а укрыться негде. Или тонет посреди моря и вокруг ни единой лодки, вблизи ни одного клочка земли. Или идёт по дороге, а рядом, у самых ног, взрываются тяжёлые снаряды. «Что с тобой, мой Ахмед? Почему тебя нет ни в одном из моих снов?». С обеда и Хандан, и Кёсем стали посматривать в окна, ожидая стук копыт конницы и вздрагивая от каждого звука. Именно в такие моменты они, кажется, понимали друг друга лучше всего. Нервничала и Дильруба, но совсем по другому поводу. Она переводила взгляд с четырёх шехзаде на своих сыновей, размышляя, как лучше поступить, если задуманное удалось. Наконец, главные ворота отворились, и первым в них въехал Великий Визирь. За ним медленно двигалась крытая чёрная повозка в окружении полка янычар. Глядя на этот кортеж, очень похожий на траурный, Хандан схватилась за сердце, но как только отпустило, вопреки правилам, бросилась вниз, во двор. Кёсем, Дильруба, Гевхерхан и Атике поспешили за ней. — Мехмед Паша! Какие новости ты привёз? К добру ли твоё возвращение? — Нет, Султанша. К великой беде, — всегда твёрдый и уверенный голос дрогнул. Злой рок, что именно ему приходилось говорить об этом. — Султан Ахмед покинул нас шесть дней назад. — Как это? — непонимающе уставилась вдаль и лихорадочно пыталась как-то по-иному перевести себе смысл сказанных Дервишем слов. До тех пор пока не увидела чёрный ящик, вынимаемый с крытой повозки. В глазах потемнело, слабость охватила всё тело. Визирь подхватил её, не дав упасть, но тут же передал в руки дочери и внучек. — Ахмед! — закричала Кёсем и, бросившись к гробу, упала на него. — Нет! Ты не можешь нас бросить вот так, не попрощавшись, не обняв, не сказав последнее «люблю». Как же так? — стенала из последних сил. Она просила открыть и показать тело, но Дервиш отговаривал. — Шесть дней, Султанша. На улице весна. Я вам не советую. — Мне плевать! Открой! Это мой муж! Открой, я сказала! — кричала Кёсем так, как никогда ещё в жизни не приходилось. Отодвинутая крышка выпустила наружу стойкий запах смерти, ударивший в нос. Кёсем дрожащей рукой убрала белую ткань и увидела синее распухшее лицо своего Ахмеда. Больше после этого она уже ничего не помнила. Как и Хандан. Сознание надолго покинуло Валиде после того, как смысл слов Дервиша наконец дошёл до разума.