***
— Ты ведь опытный знаток ядов, Махмуд. Так скажи мне, как можно отравить человека из фляжки, которая была пуста? — Дервиш протянул диковинный предмет седому мужчине и сел напротив, ожидая вердикт. — Сложно сказать, господин. С виду ничего необычного. Но сосуд, как груша, пока не разрежешь, не поймёшь. Вы позволите? — Делай, что хочешь, только развей мои сомнения. Махмуд острием ножа снял кожу, обтягивающую фляжку и обнажил за ней серебристый металл. Однако солидный вес говорил о том, что сделан сей предмет вовсе не из серебра или меди. Взяв кинжал побольше и поострее, мужчина вскрыл горловину так, словно резал мягкое податливое масло. Полость фляжки — сосуд в виде округлой чаши — был сделан из дерева. — А вот и ответ на ваш вопрос, господин Визирь, — провёл рукой по гладкой древесине, поднёс её к губам, словно что-то проверяя. — И?! — Дервиш в нетерпении соскочил со своего места и готов был наброситься на многозначительно молчавшего Махмуда. — Тис ягодный. Одно из самых опасных деревьев. Ещё в древности из него делали кубки, чтобы отравить неприятеля. Вино, вода, любая другая жидкость, долгое время находившаяся в такой посудине, становится отравленной и способна убить человека. Начинаются проблемы с пищеварением, одышка, боли в сердце, а при определённой концентрации яда в организме наступает смерть от внезапной остановки дыхания. — Ты уверен? — Абсолютно. Если пить сразу, то сильного вреда здоровью можно избежать. Но если вода постояла день-два, она превращается в сильнейший яд. Могу испытать на крысах, если вы не верите. — Нет, не надо. Если подумать, деревянный сосуд внутри — это странно, так никто не делает. Значит, целью было отравление. Хозяин фляжки пил свежую воду и ощущал странные симптомы, но когда её не поменяли, не долили воды, яд сделал своё дело. Должно быть, у её хозяина была жажда и он выпил всё до дна за короткое время. — Повелитель? — догадался Махмуд. — Держи язык за зубами. Никто не должен знать. Мне ещё предстоит выяснить, кто виновен и зачем он это сделал. Убийца обязательно будет наказан.***
Во время последних событий Дильруба держалась довольно отстранённо. Она не умела изображать скорбь и участие там, где их не испытывала. Хандан этому нисколько не удивлялась, слишком хорошо знала дочь. Достаточно было того, что её фигура постоянно мелькала где-то поблизости. Сейчас же они остались вдвоём в покоях, и Дильруба решила воспользоваться моментом, чтобы разузнать о будущем османского престола. — Валиде, завтра Осман должен занять трон своего отца. Но ему ведь всего девять лет. Кто будет регентом? Его мать Махфирузе в Старом дворце, неужели вы позволите… — Нет. Это исключено, — казалось, что Хандан всё это время пребывала лишь в своём горе, не думая ни о чём другом. На самом же деле, давно всё решила. — Я не оставлю шехзаде моего бедного Ахмеда. Буду рядом столько, сколько отведёт мне Аллах. Да и Дервиш поможет. Это имя имело на Дильрубу сильное негативное воздействие. Она не любила Великого Визиря, почти ненавидела его. За смерть Сафие Султан, за его чувства к Валиде, которые сложно было скрыть от чуткого взгляда молодой Султанши. Дильруба давно мечтала, чтобы эта «пара» навсегда отошла от власти. — Если хотите, я могу… — Не можешь! — резко оборвала дочь. — У тебя дети и муж-Калга Крымского ханства. Что тебе ещё нужно? Возвращайся к себе домой. — Мой дом здесь. Или вы забыли, что я тоже из рода Османов? — Дильруба не стала повышать голос, как бы ни кипело внутри. По её собственному разумению, сейчас как никогда голова должна была быть холодной, а язык с ней в ладу. Смерть Ахмеда не была конечной целью. На пути к ней стояли четыре малолетних шехзаде и Кеманкеш. Только избавившись от всех этих наследников, она обретёт покой и положение для себя и Шахина, будущее для их сыновей. — Это ты забыла, кто здесь Валиде! Моя обязанность заботиться о внуках. Знаю, Ахмед надеялся на меня. — И вот так всегда. Ахмед, Ахмед, Ахмед… Даже после его смерти вы не даёте мне шанс что-то значить для вас, не поможете. Вы даже не смогли убедить брата, чтобы он назначил на должность Хана Шахина. Вы оба пренебрегли мною! Будто я пустое место. — Хватит! Вопрос закрыт! Точка! Но Дильруба не привыкла проигрывать. Испачкав свою душу грехом братоубийства, она была не намерена так просто сдаваться. — Знаете ли вы, кто виновен в гибели Ахмеда? — О чём ты? Он умер от сердца… от болезни… - негодовала Хандан. — Возможно. Но я подозреваю, что его отравили. Кеманкеш. Тот самый, кто стал Ханом из-за вас. Повелитель останавливался в Крыму на пути в Австро-Венгрию. Я слышала разговор Мустафы и Девлета, они обсуждали скорую смерть брата. Думала, что ослышалась, встревожилась, приехала. И вот… — Нет! Не может быть! — Хандан схватилась руками за грудь, чувствуя, что не может дышать. Стала пятиться назад, ища хоть какую-нибудь опору. Эти слова Дильрубы были страшным ударом для неё. Не говоря ни слова, Валиде Султан выбежала в сад и, задыхаясь, быстрым спутанным шагом направилась в сторону Порты, где расположен кабинет Великого Визиря. Подходя к зданию, чуть было не упала, запнувшись о собственный подол. В последнюю минуту её подхватил охранник, спасая от жёсткого падения на дорожку, отсыпанную мраморным щебнем. Её мозг не мог смириться с тем, что она только что узнала. Нужно было срочно опровергнуть эту чудовищную ложь. Иначе как жить? Буквально ввалившись к Дервишу, она без всяких церемоний подошла и вцепилась в его локти, ища поддержки. — Скажи мне, что это не правда! Скажи, что это не Кеманкеш отравил Ахмеда! — умоляла пересохшими бледными губами. — Хандан… Мне очень жаль. Но всё говорит, что Повелитель умер не своей смертью. Он получил фляжку, сделанную из ядовитого дерева и скорее всего, это случилось в Крыму, когда Султан и Хан остались наедине. Султанша сощурилась, от того перестала различать предметы перед глазами, очертания, лица, а потом и слышать звуки. Её тело вдруг стало невыносимо тяжёлым и начало проседать вниз, увлекаемое невиданной силой. Руки Дервиша не спасали, Хандан падала в глубокую тёмную бездну, и казалось, что уже ничто не может спасти её из пропасти.***
Женщины Топкапы собрались у покоев Валиде Султан в ожидании диагноза лекаря. Он не выходил больше двух часов, заставляя нервничать. Недалеко от Дильрубы, Кёсем, Гевхерхан и Атике крутились два евнуха. Это был тот случай, когда Булут не подшучивал над Хаджи по старой привычке, а с сочувствием смотрел на него. Наконец, дверь отворилась, и женщин пропустили внутрь. — Что с моей Валиде? — спросила Дильруба. — С ней случился удар, Султанша, — Гевхерхан и Атике издали тихий протяжный звук и вцепились с двух сторон в Кёсем. — Что это значит? Она умрёт? — холодно спросила дочь, для которой болезнь матери была лишь на руку. — Что вы! Не думаю. Но её жизнь скорее всего сильно изменится и не будет такой полноценной, как раньше. Немного пострадала правая сторона: зрение, речь, движения. У Хандан Султан путается сознание, она может не всех узнавать. Бывает, что со временем это проходит, но не всегда. Нужно молиться Аллаху за её выздоровление. И ещё, ей понадобится внимание и особенный уход. Кёсем подошла ближе. Ей стало невероятно жаль эту женщину, в одночасье потерявшую смысл жизни. Годы споров, соперничества и противостояний — всё было далеко позади. Единственное, что сейчас хотелось — помочь, облегчить страдания. Но болезнь Валиде значила и другое: регентство ей теперь не по силам. Значит, Дильруба… Именно она, эта высокомерная холодная Султанша будет вершить судьбы всех шехзаде своего брата. Как и его вдовы. Кёсем не ждала от Дильрубы ничего хорошего, помня о её властолюбии, заносчивости, бескомпромиссности. Ну, что ж…***
Атмосфера на Совете Дивана на следующее утро отличалась особой нервозностью. Государственные мужи рассчитывали на опытную Хандан Султан, но её внезапная болезнь всё изменила. Визири и Паши не испытывали восторга от того единственного варианта, который оставался. Назначить Дильрубу Султан регентом при малолетнем Султане Османе, фактически значило передать власть в руки одного из Гиреев — её мужа. Но другого выбора не было. Когда решение уже почти приняли, в зал для заседаний вошёл запыхавшийся шейх-уль-ислама. — Прошу прощения, что врываюсь. Но у меня есть письмо, в котором наш покойный Султан Ахмед Хан изъявил свою последнюю волю. — Что ещё за письмо? Как такое возможно? — разгневалась Дильруба. Она не получила от брата ничего хорошего при жизни, а уж после смерти и подавно. — Перед походом Повелитель увидел тревожный сон и пришёл ко мне, чтобы оставить свиток, заверенный личной подписью и султанской печатью. Что внутри него, я не знаю, но Султан велел, чтобы его вскрыли и озвучили только в случае смерти, — свиток передали по кругу из рук в руки, чтобы все смогли убедиться в подлинности оттиска. Когда он вновь вернулся в руки шейх-уль-ислама, печать была нарушена и все с замиранием сердца услышали завещание. «Если мне суждено погибнуть на поле боя или же не вернуться из похода по какой-либо другой причине, доверяю распоряжаться судьбами всех своих сыновей и дочерей, малолетних и взрослых, моей единственной супруге Кёсем Султан. Ибо дети мужа являются детьми и его жены. Ибо лишь она сможет защитить их, уберечь своей мудростью от зла и ошибок. Султан Ахмед Хан». — Не может быть! Мой брат не мог оставить детей чужой для них женщине! Кто такая Кёсем? Что она знает, что умеет, как может блюсти интересы моих племянников? — Дильрубу охватило зло. Всё так удачно складывалось, и вот в последний момент власть ускользнула из её цепких пальцев. — Это воля Повелителя, Султанша. Мы не имеем права её обсуждать или оспаривать. Кёсем Султан должна стать регентом при шехзаде Османе, как того и желал Султан Ахмед, — резюмировал Дервиш, приведя этими словами Дильрубу в ярость. Будучи близка к бешенству, она немедленно покинула роскошный зал для заседаний, чтобы найти место для уединения и пережить досадное, горькое поражение в одиночестве.***
На мужской половине дворца, как и на женской, царило уныние. Когда шехзаде Осману исполнилось восемь, по правилам он покинул гарем и жил отдельно от младших братьев. Впрочем, скучать ему не приходилось. Старший наследник обучался письму, иностранным языкам, военной науке и искусству обращения с оружием. Мальчик почти не знал своей родной матери, сосланной в Старый дворец много лет назад и больше других шехзаде был привязан к мачехе. Вот и сейчас они сидели вместе на просторном балконе и поглядывая на Босфор, размышляли о будущем. — Что теперь будет, Кёсем? — Ты станешь Султаном, дорогой. Сильным, справедливым, могущественным. Как и твой отец. Будь достоин его имени и своих великих предков. — А разве я смогу? — Обязательно. У тебя непременно всё получится. — А вы? Будете ли вы рядом со мной? — Не знаю. Теперь это будет зависеть от твоей тёти. Если она позволит мне остаться во дворце, буду счастлива. — Я ей прикажу! Я ведь теперь Падишах! — воодушевился Осман. — Не спорь с Дильрубой Султан, слушай её во всём, — Кёсем не хотела настраивать шехзаде против регента, не хотела вредить пасынку, росшему на глазах с самого рождения. Привязанность к чужим детям стала её лекарством в тот момент жизни, когда она потеряла всякую надежду самой стать матерью. Сейчас же это чувство только ранило её, скорее всего, впереди их ждала разлука и отчуждение. В покои забежал Булут ага. Золотистый шёлковый тюрбан и такого же цвета кафтан, больше похожий на длинный халат, одновременно нарядно и нелепо смотрелся на его чёрной коже. — Простите! Султанша, там такое! Такое! Такое… — Булут ага никогда не стоял на месте и всегда перемещался по прямой, по кругу или просто на одном месте так, будто казалось, что он вот-вот выпрыгнет из своего одеяния и останется в чём мать родила. — Не нервируй меня! Я и так на взводе! Говори! — Вас просят немедленно пройти в зал для заседаний, чтобы исполнить волю покойного Султана! — Кёсем невольно открыла рот от удивления. Она не могла даже предвидеть, что Ахмед думал о своей скорой смерти. Его последнее желание стало для неё глубоким потрясением.***
На крымском Хане был надет лучший из кафтанов из дорогого сукна и объёмный тюрбан, сложенный из гладкой, поблёскивавшей на солнце материи. Образ дополняли длинные кожаные сапоги, перстни с каменьями на пальцах и позолоченная рукоять меча, торчащая из ножен такой длины, что касалась земли. — Мой сын самый красивый на свете! — радовалась Диляра, расправляя мельчайшие складки на вороте, попавшиеся на глаза. — Скажете тоже, Ана-бейм, — поцеловал руку матушки и коснулся её лбом. — Всё готово к празднику. Сегодня великий день. Ширин войдёт женой в твой гарем. Но ты, я вижу, не рад этому событию? — Вы же всё знаете. Я мужчина из рода Гиреев. У меня есть долг. Я его исполню, — Кеманкеш скривился от мысли, что теперь ему придётся разделить жизнь с нелюбимой. Незадолго до церемонии пришёл Девлет, чтобы поздравить. Между братьями даже спустя годы сохранились теплые отношения, искренняя привязанность и доверие. С возрастом Кеманкеш почти не менялся, оставаясь таким же хмурым, задумчивым, неприветливым, лишь фигура становилась крепче и мускулистее. Девлет же наоборот, приобретал обаяние и привлекательность, не характерную для тридцатилетнего мужчины из татарского рода. В чём-то они были одинаковы, но всё же больше противоположностью друг другу. Главное, что объединяло братьев — широкая душа, но если у Девлета доброта была написана на лице, то в Мустафе её нужно было ещё разглядеть. — Есть новости из Стамбула. Не знаю, как и сказать, да и стоит ли сейчас, накануне никяха. — Не ходи вокруг, да около. Если начал, заканчивай. — Султан Ахмед скоропостижно скончался во время похода, — от этих слов Кеманкеш выронил на пол один из перстней, что крутил в ладони. — Не верю. Он был здоров! — Вот именно. Говорят, внезапно отказало сердце. Его девятилетний сын, Султан Осман, взошёл на трон. И не поверишь, кто стал регентом… — Кто же? — Кёсем Султан, вдова покойного Повелителя, — только что поднятый перстень вновь со стуком упал на каменный пол. Её имя, как и воспоминания о ней, были радостью и болью для Кеманкеша. Сердце вновь забилось, как и тогда, десять лет назад. «Изменилась ли? Стала ещё краше или же боль от потери наложила на её лицо заметный отпечаток? Отдал бы всё, чтобы вновь увидеть. Она ведь теперь одна…». — Ладно, пойдем, нас ждёт муфтий. Сегодня день не для тоски и долгих размышлений, — Девлет шутливо подтолкнул брата вперёд. Знал бы он, как в тот момент тяжело было на душе у Кеманкеша, как всё его нутро отвергало этот навязанный статусом брак. Гарем в Бахчисарае находился в здании, отделённом от основных ханских хором. Супруга Правителя должна была преодолеть уютный сад с фонтаном, чтобы войти в большой дворец и подняться по лестнице, ведущей в покои Правителя. Скромная, немного испуганная Ширин в сопровождении помощницы-хатун впервые переступила через порог просторной комнаты с тёмными высокими сводами, богато украшенными стенами и резным камином. На девушке были надеты национальное платье и фес красного цвета, расшитые золотыми причудливыми узорами, лицо закрывала тончайшая вуаль. Ширин остановилась посередине покоев, не зная, что делать дальше. Кеманкеш подошёл и открыл её лицо. Жена оказалась миловидной, можно сказать, красавицей, но почему-то внутри ничего не дрогнуло, не отозвалось. «Чужая», — подумал Хан и проводил девушку до широкого ложа под тяжёлым балдахином. — Ложись здесь. Я буду спать отдельно, — сегодня он не мог к ней прикоснуться. Может позже, в другой день, завтра или на следующей неделе. Но только не сегодня.***
Пробраться в гарем незаконно всё равно, что добровольно попрощаться с собственной жизнью. Дервиш понимал риск, но не мог больше быть вдали от Хандан. Она болела уже неделю, и всё это время он её не видел, не знал, как себя чувствует. Ему помог стражник, залившийся краской от страха и смущения. Одно успокаивало: новый Султан по сути ребёнок и ему пока не до наложниц, а значит, покушения на гарем Повелителя в их с Визирем деянии никто не усмотрит. Несколько поворотов и они нашли нужную дверь. Благо, теперь Хандан жила в более скромных покоях, уступив покои Валиде Султан Кёсем. Она крепко спала. Пламя тлеющих свечей бегало по её белому лицу, распущенным волосам. Дервиш опустился рядом, взял её руку и поднёс к своим губам. Она проснулась, сначала испугалась, но потом притихла, рассматривая в полутьме дорогие сердцу очертания. Сколько бы она не говорила «нет» этому человеку, он всегда потаённо жил в её сердце. — Хандан! — поправил пряди на плечах, посмев назвать её на "ты". — Я заберу тебя отсюда. Ты не должна быть одна. Теперь нас ничего не разлучает. Ничего. Но сначала я отомщу тому, кто виновен в твоей болезни, кто убил частицу твоей души. Я поеду в Крым и уничтожу его, обещаю. Горячие слёзы потекли по щекам женщины. Всё вспомнила, и боль вновь защемила в груди. Заставляя непослушный онемевший язык говорить, она с большим трудом произнесла: — Забудь. Ахмед умер от сердца. Никто не должен узнать. Моя вина, что так вышло. Тронешь Мустафу — прокляну.