***
После первого неудачного брака Гевхерхан так больше и не вышла замуж. На повторном замужестве настаивали и Кёсем, и Хандан, но молодая Султанша заняла твёрдую позицию, пригрозив, что покончит с собой, если на горизонте появится очередной жених. Сейчас ей было двадцать четыре года, и она серьёзно и ответственно занималась подбором и обучением девушек для гарема своего брата, Султана Османа. Атике, двумя годами моложе, также всегда находилась рядом, как маленькая тень своей старшей сестры. Наслушавшись страшных историй Гевхерхан о браке без любви и уважения, милая блондинка с голубыми глазами тоже не торопилась с замужеством, хотя по тем временам в подобном возрасте девушку можно было уже считать старой девой. Если бы был жив отец, он бы не позволил Атике подобные капризы, но из Кёсем падчерица вила верёвки, добиваясь всего, что задумает. — Успею! — часто говорила она, понимая, что каждый будет рад жениться на родной сестре Султана. Оставалось только определиться с претендентом, но Султанше никто так и не приглянулся. В этот тёплый воскресный день сёстры прогуливались в саду, обсуждая последние новости. Они неспешно шли по насыпной дорожке, огибая высокие цветочные кустарники. — Валиде не желает пока отправлять наложниц брату, хотя я подготовила для него несколько прелестных девушек. Говорит, что пятнадцать лет — слишком рано, но ведь наша мать отправилась в покои отца, когда ему было столько же, сколько и Осману сейчас. Что ты об этом думаешь? — спросила Гевхерхан. — Кёсем Султан боится за наших младших братьев и её можно понять. Как только у брата-Повелителя появится наследник, жизнь Мурада, Баязида и Касыма окажется под угрозой. И хотя Осман обещал отменить действие закона Фатиха, всё ещё не сделал этого. Улемы против, они опасаются смуты, ты ведь знаешь. Я же, как и Валиде, больше боюсь за братьев, но даже не представляю, как уберечь каждого из них от соблазна предательства в будущем. Мой разум понимает, что суровый закон почти двести лет оберегал нашу династию от краха, но сердце отказывается принять смерть невинных и родных, — здраво рассуждала Атике, многому научившаяся у мачехи. — Ты знаешь, как Валиде любила нашего отца, как тяжело ей было лично выбирать для него наложниц, видеть, как у них рождаются дети, но она делала всё, чтобы род Османов не иссяк, боролась за появление на свет каждого шехзаде, стала им второй матерью. Она не позволит, чтобы братья погибли, какие бы законы не поддерживали их казнь. — Пусть Аллах ей поможет, сестра, — подытожила Атике и перешла к другой теме. — Знаешь, что к нашим берегам прибыл корабль из Крыма? Говорят, вместе с Ханом и его братом нас приехала навестить тётя Дильруба. — Слышала. Не знаю, она всегда меня настораживала. Нет в ней ни капли искренности. Улыбается, а от самой веет недобрым за три версты. Надеюсь, она навестит Хандан Султан и быстро вернётся домой. Сколько раз она приезжала в Стамбул, ничего хорошего не выходило, только раздор. Девушки не заметили, как вышли за пределы сада, граничащего с гаремом и через охраняемые ворота перешли в соседний двор. Огромный Топкапы представлял собой систему сообщающихся дворов и садов, прилегающих к разным частям дворца и другим отдельно стоящим постройкам. В этой бесконечной череде зданий находился, например, янычарский корпус и Великая Порта, где работали Паши и Визири. Были на территории также разнообразные беседки и павильоны, которые в разное время занимали как члены правящей династии, так и высокопоставленные гости Османов. — Посмотри, Гевхерхан, вон тот красавец так пристально смотрит на тебя, — лёгким движением головы Атике показала направление, где находился предполагаемый поклонник сестры. — И что? Меня это нисколько не интересует, ты же знаешь, — но из любопытства Гевхерхан всё же повернула голову и увидела молодого стройного мужчину, лет на десять-двенадцать старше себя. Он определённо принадлежал к влиятельному сословию, но не из числа местных — весь его внешний облик говорил об этом. Но что больше всего поразило Султаншу, так это добрые, располагающие к себе глаза. Мужчина решительно стал двигаться по направлению к двум молодым Султаншам, чем немало их смутил. — Простите. Решил выразить своё почтение. Я Девлет Гирей, Нуреддин-султан Крымского ханства и ваш дальний родственник. Вы не помните меня? — Нет, — тихо и безучастно произнесла Гевхерхан. На самом деле, в её детских воспоминаниях присутствовал некий миловидный Гирей, впрочем, как и сотни других людей, с которыми издали приходилось случайно видеться на религиозных праздниках во дворце, когда девочкам ненадолго позволялось выйти на балкон, чтобы посмотреть на почтенных гостей отца-Повелителя и цветные фейерверки, взмывающие в небо над Стамбулом. — Что ж. Тогда будем знакомы. Не смею вас больше утруждать своим вниманием. — мужчина откланялся и отправился туда, откуда пришёл. — Гевхерхан, а ты ведь ему понравилась! — Атике явно хотела задеть сестру и обратить её внимание на симпатичного родственника. — Тебе показалось. Но даже если и так, какое это имеет значение? Ты знаешь, что я давно всё про себя решила. Ничему подобному в моей жизни места нет! — голос молодой женщины звучал уверенно, но при этом несколько печально. — Жаль. А я бы пошла замуж за такого, как Девлет. Только наверняка он уже женат. Гиреи женятся на знатных крымских девушках. Да и уедет он вскоре, — тяжело вздохнула. — Если хочешь, узнай о нём. Я не претендую, — Гевхерхан развернулась и медленно пошла обратно по направлению к гарему, даже не подозревая, что фигура миловидного темноволосого мужчины всё ещё неотступно следит за каждым её шагом.***
Крымскому Хану так и не удалось понять, какое решение приняла Кёсем Султан на его счёт. Приближённые регента велели отправляться в свои покои в гостевом доме и ждать там. Но чего? Пока эта женщина отправит его в тюрьму? Или на виселицу? А может быть в ссылку? Что у неё на уме? Увидев его, она удивилась, значит, Булут сдержал слово и все эти годы молчал. Что ж… Мустафу раздирали очень противоречивые чувства. С одной стороны — обида, раздражение, досада. Его судьбу и судьбу его земли решала женщина, не имевшая никакого отношения к династии Османов. С другой стороны — щемящая радость от долгожданной встречи, к которой примешивалось и некое лёгкое разочарование. От былой испуганной девчонки, какой была Махпейкер, не осталось и следа. Эти решительность и напор, этот пьянящий власти блеск в глазах, самоуверенность, вседозволенность. Смог бы он полюбить её сейчас? Живо ли то чувство, что так бережно лелеял в своём сердце долгие шестнадцать лет? А может это был обман, иллюзия, мираж? Может быть, той Кёсем, которую он себе придумал, давно не существует? Да и существовала ли она когда-нибудь? — Брат! Я так переживал. Как всё прошло? — в павильон ворвался Девлет и сразу же приступил к расспросам. — Поверишь-нет, сам не знаю. Нахожусь в смятении. — Неужели Кёсем Султан смилостивилась и оставила тебе крымский трон? — Как ни странно, я пока не брошен в яму с голодными псами. Но это не означает, что не окажусь там завтра. Зря ты поехал со мной. Если Шахин станет Ханом, ты можешь стать Калгой. Возвращайся. — Не могу. Да и не хочу. Во дворце в долине Качи всё напоминает о Джамиле. Моя Перихан с твоей женой, за неё душа спокойна. А я должен быть рядом со своим братом, как это было с самого рождения. То, что рассказала Ана-бейм ничего не меняет. Ты был мне родным, родным и останешься. — Мне очень жаль, Девлет, что у тебя случилась такая беда, — поддержал брата, овдовевшего чуть больше года назад. Его жена Джамиле из знатной семьи Мансуров скончалась при родах, так и не разрешившись от бремени. С тех пор дочка Девлета жила в ханском дворце в Бахчисарае под присмотром ныне покойной матери и жены Кеманкеша. — Ничего. Знаешь, сегодня я видел Султаншу, сестру Повелителя, очень напомнившую мне Джамиле. У неё такие же волосы, причёска, осанка… Я пошёл к ней как заворожённый, сам не понимая зачем. Только на этом их сходство закончилось. Девушка очень красивая, но вблизи совсем другая. Не знаю, когда я перестану искать мою Джамиле в каждой женщине. Береги свою Ширин, Кеманкеш. Только потеряв, в полной мере начинаешь осознавать ценность таких преданных, покорных и любящих, как наши жёны. — Знаю. Только вот… - хотел поделиться с братом своими сомнениями, но не стал. Упаси Аллах их услышат, тогда точно не сносить головы. В массивные дубовые двери постучали, и охрана по отмашке Мустафы впустила внутрь нежданного гостя. Евнух с кожей цвета самой тёмной турецкой ночи принёс записку от своей госпожи. Кеманкеш было обрадовался старому знакомому, но Булут оказался не настроен на общение, подавленный выволочкой от Кёсем накануне. — В дурное дело вы меня втянули, Мустафа Хан. Султанша могла убить меня. Я с испугу наговорил ей всякого, того что было и чего не было вовсе… — Как понимать твои слова, Булут ага? — А вот так и понимайте. Кёсем Султан теперь знает, что вы тогда ею интересовались, ну или как это лучше сказать… Кеманкеш высоко поднял брови и это движение повторил стоявший рядом Девлет. Братья хоть и не были родными, как считали, но с возрастом переняли друг от друга много разных жестов, каким-то странным образом ставших общими. Девлета в очередной раз удивила скрытность Кеманкеша, его терпение и умение держать всё в себе. — Могла убить, говоришь? — Хан взял сапог, только что снятый с ноги и с силой запустил его в Булута, отчего тот отпрыгнул в сторону, пытаясь увернуться от удара, но всё равно успел получить по пятой точке тяжёлой подошвой, отчего протяжно взвыл. — Это тебе, чтобы держал язык за зубами и не рассказывал всем о своих глупых домыслах. — Мир сходит с ума, а виноват во всём Булут! — пролепетал в отчаянии, прикрывая голову руками, ведь у Кеманкеша на вооружении оставался второй сапог из пары на полном изготове. Когда евнух, потирая ушибленное место, скрылся за закрытыми дверями, спасаясь бегством, Девлет сел напротив брата и потребовал всё ему рассказать. — Хорошо. Только дай я прочту, — Кеманкеш развернул листок бумаги и увидел короткое сообщение: «Завтра. В том же месте и в то же время».***
В комнате приятно пахло свежескошенной травой. Аромат доносился внутрь из окна, оставленного приоткрытым на ночь. Дервиш в то утро проснулся первым. Впрочем, как и всегда. Провёл рукой по длинным мягким тёмно-русым волосам, занимавшим половину его подушки и всю соседнюю, улыбнулся. Даже войдя в пору зрелости и после всего пережитого, седина почти не тронула виски его жены. В отличие от него самого. Говорят, такая особенность передаётся людям по наследству от предков. Точно также, как длинный нос, раскосые глаза или же выпирающие скулы. То рискованное предложение, сделанное шесть лет назад, полностью изменило их жизнь навсегда. До последнего, до самого никяха Дервиш не верил, что Хандан войдёт в его дом хозяйкой. Наконец-то. После стольких мучительных ожиданий. Накануне свадьбы невеста была необыкновенно спокойна и не проявляла особых эмоций. Ни радости, ни беспокойства, ни сомнений. Будто бы вручила свою судьбу в руки Аллаха и уже больше ни о чём в жизни не тревожилась. После смерти Ахмеда в ней что-то сильно и безвозвратно надломилось, сделав другой, неузнаваемой. Специально для супруги перед свадьбой Великий Визирь приказал обустроить уютные просторные покои с балконом и видом на сад, удобным пологим спуском на первый этаж и во двор. В распоряжение госпожи выделили две хатун, круглосуточно готовые исполнить любую просьбу. Сам Дервиш жил в покоях по соседству, совмещённых с его личным кабинетом. Иногда поздно вечером, проходя мимо, Хандан видела в большой щели между дверью и полом отсвет ярких свечей — муж много и усердно работал. Хотя он и окружил её заботой и вниманием с самого первого дня, ничего взамен не требовал, понимая душевное и физическое состояние любимой. Её странное поведение, те слова о Кеманкеше, очень беспокоили Дервиша, но сколько бы он не спрашивал о причинах, ничего добиться так и не сумел. С их свадьбы прошло почти четыре месяца до той ночи, когда Хандан сама пришла в покои мужа и, устроившись рядом с ним, спящим, осталась до утра. Проснувшись на рассвете, он немало удивился, поправил подушку у неё под головой, заботливо укрыл одеялом и отправился в Топкапы. Сделал вид, что ничего особенного не случилось, хотя на самом деле этот жест значил очень много. Та зима оказалась холодной и не все камины в доме топились на полную мощь по причине неисправности дымоходов, потому в одну из самых промозглых ночей, когда в Стамбуле выпал редкий снег, Султанша предложила супругу остаться в её хорошо прогретых покоях. В ту ночь по её инициативе всё и случилось в первый раз, хотя Дервиш уже не верил, не надеялся, не ждал. Ему достаточно было просто быть рядом, порой ненароком робко касаться её бледной кожи, видеть слабую улыбку на устах каждый вечер за ужином, желать доброй ночи, отходя ко сну. А в итоге его бескорыстная трепетная любовь заставила Хандан чувствовать себя неловко, будто бы даже виновато. Преодолеть страхи и травмы прошлого, сделать шаг на пути к общему будущему, было непросто для обоих, не только для неё. До того случая зимой он даже не касался её губ, боялся. Вот только стоило решиться и перешагнуть зыбкую черту, как на душе наступило долгожданное облегчение, успокоение. «Она рядом. И отныне так будет всегда, пока мои глаза способны видеть, а сердце биться», — думал Дервиш. Шли годы и плотские желания слабели, уступая место душевной близости, но супруги всё также любили засыпать и просыпаться вместе. В последнее время Дервиш и вовсе перебрался в покои жены, лишь изредка уходя по вечерам поработать к себе в кабинет, когда была необходимость. — Уже уходишь? — прошептала себе под нос, толком ещё не проснувшись. — Да, дорогая. Пора. А ты отдыхай, не езди сегодня никуда, — пытался упредить бурю, зная, что Гиреи в Стамбуле. — Я должна увидеть Дильрубу. Она прислала мне записку вчера вечером. В этой жизни я потерпела досадное поражение в качестве матери для своей дочери, но других детей у меня не осталось, — произнося эти слова, почувствовала, как больно заныло под лопаткой. — Пригласи Дильрубу Султан сюда. Прошу, оставайся дома. Не нужно тебе в Топкапы, — пальцами двух рук в тяжёлых драгоценных перстнях обхватил её голову и оставил поцелуй на тёплом лбу. Как бы не скрывал, но всё же она заподозрила неладное в этих словах, однако промолчала, решив выяснить всё самой.***
В последние годы единственная тётя Султана Османа была частым гостем во дворце. Дильруба использовала любой повод, любой удобный случай, чтобы сесть на корабль и пересечь Чёрное море. Как дикий хищник, как стервятник, она ждала удобного случая, чтобы добить свою добычу и схватить её первой. — Чего мы добились, заменив подарочную фляжку для твоего брата? — часто спрашивал её Шахин. — Если однажды всё выяснится, нас казнят. — Потому нельзя останавливаться на достигнутом. Это была слишком огромная жертва, чтобы оставлять её бессмысленной. Пришло время потеснить моих племянников. — Четверых? Это безумие… - даже Шахин был не настолько кровожаден, как его жена. — Нельзя любить всех, — так звучала коронная фраза Султанши, перенятая от бабушки. — Нужно думать о тебе, обо мне и о наших детях. Не хочу, чтобы сыновья состарились, ожидая своей очереди на ханский престол. Они достойны большего, должны править миром, но сначала их отец изменит историю и станет первым Гиреем, севшим на османский трон, — поцеловала мужа. Дильруба действительно любила Шахина той странной любовью, которой может любить лишь безжалостная хищница. Прибыв в Топкапы, она сразу же отправилась с подарками к младшим племянникам-шехзаде. Мальчики-погодки от двенадцати до десяти лет встретили её с радостью. — Что это, тётя? — Откройте и увидите! В длинном коробе лежали три металлических не наточенных меча с лёгкой кованой рукоятью, выглядевший точь-в-точь как настоящее. Умелый муляж для детской игры. — О, Аллах! Они прекрасны! Даже лучше тех, что подарил нам брат-Повелитель! — воскликнул изумлённый Мурад. — Их делали лучшие мастера Крыма специально для вас, мои львы! Всё для моих любимых племянников! Вы должны научиться защищать себя и своё государство. Тот, кто вырастет сильнее, быстрее и умнее, станет следующим Падишахом, — тихо, чтобы никто не услышал, сказала Дильруба. — Но разве мы имеем право мечтать или даже говорить об этом, тётя? — Если тихо и вдали от вашего брата Османа, то можно. Плох тот воин, кто не жаждет стать полководцем, плох тот шехзаде, кто не мечтает о троне. Идите в сад, попробуйте в деле мои подарки! И конечно же сразу после Дильруба пошла поприветствовать старшего из племянников и сделала так, чтобы он вышел на просторный балкон и увидел своих братьев, сражающихся на зелёной траве. Мурад, повалив на землю Баязида, возрадовался и случайно, в ребяческом порыве закричал: «Я победил тебя! Трон мой!», но в это время был сбит с ног Касымом, который негромко заявил: «А вот и нет! Я буду Султаном!» — и все трое дружно залились смехом. — Посмотри на них, Осман! — Дильруба пристально взглянула в глаза пятнадцатилетнему юноше. — Посмотри и пойми, что то, что сегодня просто игра, завтра станет твоей большой проблемой. Неужели ты допустишь это? — Тётя, я обещал Валиде… — Каждому из них она такая же Валиде, как и тебе. Каждому, но и никому одновременно. Женщина любит бескорыстно только своего родного ребёнка, всё остальное лишь расчёт и выгода. Как только ты посмеешь перечить ей, как только покусишься на её власть, Кёсем предпочтёт тебе другого шехзаде. Подумай об этом, Осман, хорошенько подумай.***
Тот, кто хотя бы однажды возвращался в те места, где впервые испытал любовь, знает, как сладостны и одновременно болезненны это ощущения: беспричинное волнение в груди, сбивчивое дыхание при виде чего-то, что рождает воспоминания о прекрасном, но не только, а также — о разбившихся надеждах, утраченных иллюзиях, безответности и обречённости чувств. Мустафа шагал по территории дворца, озираясь по сторонам и примечая, что за эти годы многое изменилось: проложенные дорожки стали шире и извилистей, кустарники и цветочные изгороди раздались вширь и ввысь, а сад наполнился ароматами тысяч роз разных причудливых оттенков. Махпейкер любила розы ещё тогда, в юности… Изменения произошли и в птичьем саду. На месте неприметных построек, за стенами которых когда-то скрывались многочисленные клетки с пернатыми, выросло два красивых мраморных павильона. Из их глубины, как и прежде, раздавалось беспорядочное многоголосье. Кеманкеш не смог сдержать улыбку. Казалось, вот-вот из-за поворота появится та девушка в лёгком платье с длинными каштановыми волосами, беспорядочно размётанными по плечам и груди, девушка с печальными глазами. Но её больше нет, она осталась в прошлом, растворилась в потоке безжалостного времени. Послышались шаги и вдалеке показалась невысокая фигура в строгом тёмно-синем платье и высокой короне. Султаншу, по обыкновению, сопровождал преданный евнух, периодически хватавшийся рукою за бок, тот самый, в который накануне вечером попал увесистый сапог Кеманкеша. Поверила ли Кёсем в болтовню Булута? Лучше бы пропустила мимо ушей. Она подошла довольно близко и холодно указала куда-то вглубь, требуя следовать за ней. Пройдя по тропинке, Мустафа удивился, увидев за новыми мраморными павильонами небольшой искусственный водоём, в котором плавала дюжина крикливых селезней и одинокий белоснежный лебедь. — Раньше здесь был заброшенный уголок сада, куда никто не заходил. Я приказала срубить деревья и вырыть пруд. Вода и птицы меня успокаивают, — села на каменную скамейку, на которой лежали мягкие подушки для удобства и тепла. По всему, Валиде Султан много времени проводила в этом месте. — Красиво. — На открытие Ахмед подарил мне пару лебедей. Один из его последних подарков, — произнесла с нескрываемой тоской в голосе. — По роковому совпадению, самец погиб сразу же после моего мужа. Лебёдушка осталась одна. Недавно привезли нового молодого самца, но она его к себе не подпустила, разбила голову в кровь клювом, пришлось отселить в отдельный вольер внутри павильона. — Булут рассказывал о лебединой верности. Значит правда. — Правда. И у людей так бывает. По себе знаю, — Кеманкеш стоял напротив, на расстоянии всего пары метров и пытался осознать смысл этих слов. Кёсем сразу же дала понять, что любые его попытки приблизиться к ней не имеют никаких шансов на успех. В сложившихся обстоятельствах это было бы глупо и крайне рискованно. Кеманкеш старался не смотреть в глаза Султанши, бегая взглядом по сторонам, но не мог с собой справиться. То и дело останавливался на её лице, с возрастом ставшим ещё более округлым, на глазах, приобрётших глубокий зелёный оттенок, на тонкой волнительной шее. Он оказался прав: Махпейкер больше нет, но та, что заняла её место, не менее прекрасна и притягательна. Почувствовав на себе нескромный, почти пожирающий взгляд, Кёсем интуитивно приняла максимально строгий, официальный вид, защищаясь и не давая даже малейшего повода думать о ней, как о женщине. — Уезжай, Мустафа Гирей. Считай, что на этот раз тебе повезло. В память о том, что ты однажды спас меня от смерти, я прощаю твою непозволительную дерзость. Пусть будет по-твоему с поляками и русскими. Но учти, что это последний твой проступок, на который я закрываю глаза. Больше даже слушать не буду, смещу с трона без всяких объяснений. У Гиреев хватает достойных наследников. — Вы очень изменились… - единственное, что мог вымолвить. — А чего ты ждал? Знаешь ли ты, что я пережила за эти годы? Научилась быть сильной и даже жестокой. Ни я, ни ты не хотели власти, которую получили, но теперь от неё не убежать. Моя жизнь принадлежит этому государству и династии до последнего дня, до последнего вздоха и капли крови, и я никого не пожалею, чтобы защитить то, что мне доверил мой Ахмед, — говорила эмоционально и уверенно. — Я всё понял. Но обещать ничего не стану. Там, где интересы вверенной мне земли и моего народа будут нарушены, нет места покорности. Можете казнить, если желаете. Кёсем не выдержала и вскочила на ноги, недобро сверкнув глазами. Давно на её пути не встречался человек, который так самоуверенно и безнаказанно мог бросить ей вызов, одной интонацией голоса показать, что она всего лишь слабая женщина, против него, сильного духом воина и правителя. Никто и никогда не смел противопоставлять себя ей. Несмотря на это, она всё же не находила в себе сил наказать его. Неужели она действительно так слаба? Безмолвное напряжение достигло своего предела, когда послышался голос Силахтара Паши, взявшегося непонятно откуда. — Прикажете отправить этого Гирея на Кипр, как и планировали, Султанша?