***
Шквалистый ветер гнул кроны деревьев, ломал хрупкие ветви, беспорядочно трепал гривы лошадей, привязанных у конюшни. Кеманкеш наспех освободил пару из них и громко прикрикивая стал загонять внутрь. Именно здесь, у лошадиной обители, в кустах шиповника находился неприметный спуск, ведущий в подвал дома Великого Визиря и его супруги. Кесем сейчас была там, одна, наедине со своим выбором, а он здесь, под проливным дождём. Потоки воды низвергались на голову, приводя в чувства, смывая последние надежды на взаимность и на любовь. Отправив последних животных в стойла, он присел на ступенях, стирая ладонями влагу со лба, щёк, обросшего густой растительностью подбородка. В сапогах хлюпало, да и кафтан тоже промок насквозь, но его это мало волновало. — Заболеете, надо переодеться. — неожиданно раздался мужской голос где-то рядом. Ржание и топот возбуждённых от грозы животных не дали заранее расслышать приближающиеся шаги. — Да всё равно. Даже если умру… — обречённо взглянул на хмурого Дервиша, которому не спалось перед отъездом в Анатолию, и он пришёл на шум со стороны конюшни. Паша позволил себе присесть рядом, при этом всё же соблюдая дистанцию. — Я слышал, у вас ханзаде растёт? Негоже его оставлять без отца. — Но я же как-то вырос. Мехмед Хан меня никогда не любил, скорее терпел, без конца замечаниями сыпал, придирался. Я всё гадал, почему он относился ко мне и Девлету по-разному, искал причину в себе, замкнулся, даже возненавидел себя. А потом оказалось, что он мне и не отец то вовсе. — Как это? — сделал вид, что удивился. Доля удивления и впрямь присутствовала, ведь Дервиш считал, что Мустафа не догадывается о своём происхождении. Решил выведать, что ему ещё известно. — Вот так. Приёмный я. Никакой не Гирей. Я и трона ханского не достоин был, так что по справедливости, что у меня его отняли, пусть правит тот, кому по крови положено. — А настоящих родителей знаете? Крымский Хан не взял бы чужого в дом как своего, значит, родство обязывало, а коли так…- Дервиш хотел приободрить Кеманкеша, на самом же деле сказал лишнее, заставив его крепко задуматься. — Почём мне знать? У Гиреев дядьёв и братьев что перьев у скворца. Родные, двоюродные, троюродные… Один Аллах знает, кому я сын, да и жив ли он ещё. Может и впрямь бастард чей. А вот женщина, родившая меня, жива. Анабейм призналась перед смертью. Только вот если я её даже и встречу, матерью никогда не назову. — Назовёте-не назовёте, а изменить ничего не получится. Как знать, почему она так поступила. А вдруг, причина была весомой? А если она не забывала про вас никогда? — Не хочу об этом говорить, и так тошно. — махнул рукой, словно желая отогнать от себя стаю дурных мыслей. — Кесем Султан вас отвергла? Извините, если лезу не в своё дело…- догадался опытный в любовных переживаниях собеседник. — Ничего. Она не просто меня отвергла или прогнала, сказала, что выбрала другого, Силахтара Пашу. Скажи, Дервиш, как это принять? Я её столько лет ждал, возомнил себе и вот…упал с небес на землю, расшиб лоб. — Я ждал свою Хандан гораздо дольше, почти целую жизнь. Не случись беда с Султаном Ахмедом, ждал бы и по сей день. Никогда не надо терять веру. «Всё что твоё, рано или поздно само придёт тебе в руки, а что не твоё, тебе и не нужно» — так учил меня отец, когда я был мальчишкой, на всю жизнь запомнил. — И я так думал. Счёл всё, что с нами случилось, знаком, знамением. Ошибся. Ещё сегодня утром был полон решимости бороться, но вот сейчас понял, что насильно мил не станешь. Пусть будет счастлива без меня. Помогу, чем смогу и уеду, куда глаза глядят. — Погодите, не отрекайтесь так быстро от своей любви. Если у Всевышнего есть замысел на ваш счёт, он обязательно даст ещё один шанс. — Не знаю, уже не в чём не уверен… — Идите спать. И я пойду, пока Хандан Султан не проснулась и не обнаружила пропажу. Весь дом на уши поднимет жена моя. — улыбнулся с большой теплотой в глазах. Кеманкеш встал первым и протянул Дервишу свою могучую руку, хоть и знал, что в Великом Визире ещё достаточно сил, чтобы встать самостоятельно, без посторонней помощи. Это был жест благодарности за разговор, за поддержку, за свою спасённую жизнь, в конце концов. Дервиш принял этот знак внимания и уважения к себе с большой радостью и трепетом. Прощаясь, он вспомнил, что хотел попросить Мустафу ещё об одном. — Не уезжайте до моего возвращения, не оставляйте Хандан Султан, вдруг ей понадобится помощь в моё отсутствие. Так на душе спокойней. — Кеманкеш пообещал, хотя это и означало, что как минимум месяц, а то и больше, он будет привязан к Кесем.***
Десять дней минули незаметно. В светлое время суток Кесем украдкой навещала Хандан в доме наверху, а Кеманкеш отправлялся на поиски мужчины, следившего за сгоревшим особняком, возможного свидетеля нападения. Этот человек, Адем, оказался неуловим. Стоило напасть на след, как он тут же терялся вновь. Сёстры, племянники, друзья, многочисленные дальние родственники — все видели и указывали друг на друга, но не по одному из адресов не находилось искомого. Адем играл в какую-то свою игру и по понятным причинам тщательно скрывался от преследования, опасаясь расправы. Не было никаких вестей и от Девлета из Крыма, то ли он тоже занимался поисками, то ли мастера, изготовившего подарочную фляжку, уже давно не было в живых и ему не хотелось расстраивать брата. Вечера вдвоём были и мучительны, и сладостны одновременно. Как не старался, Кеманкеш не мог не смотреть на Кесем, не мог перестать любоваться её необыкновенным лицом с высокими скулами, открытым лбом, ямочкой на подбородке и глубоким зелёным цветом глаз, который иногда казался синим или даже вовсе серым в зависимости от освещения и настроения своей упрямой хозяйки. Стало очевидным и понятным, за что Султан Ахмед дал своей любимой наложнице имя Махпейкер — луноликая. Вовсе не за округлую форму лица, подобную луне. Как невозможно оторвать взгляд от ночного светила в полной темноте, так невероятно сложно было не поддаться на очарование бывшей Султанши, чей одновременно холодный и огненный нрав то сковывал в ледяные оковы, то опалял беспощадным пламенем. Любовная тоска Кеманкеша становилась тем острее, чем сильнее приближалась их неминуемая разлука. Решится или не решится вопрос с обманом и преступлениями Дильрубы, когда Дервиш Паша вернётся из Анатолии, их пути с Кесем окончательно разойдутся. Она выйдет замуж за Силахтара, а он найдёт Ширин и сына, чтобы уехать туда, где их никто и никогда не отыщет. Ширин… Почему нельзя просто взять и полюбить эту удивительную мудрую и терпеливую женщину? Почему всю жизнь нужно гнаться за несбыточной мечтой, ускользающей словно песок сквозь пальцы? Несколько раз за вечер Кесем вынуждена была пройти мимо, делая вид, что почти не замечает Кеманкеша. Иногда ей, привыкшей ко вниманию многочисленных хатун, требовалась помощь, а единственной служанки рядом не оказывалось. Тогда она, сжав зубы, делала всё сама, гордо отказываясь от услуг вынужденного соседа. Почти каждый вечер Мустафа слышал, как в комнате за стеной что-то с грохотом падало, как порой на пол, мимо таза, лилась вода из кувшина, как с хрустом ломались гребни для волос, на осколки разлеталось очередное зеркало, от злости запущенное о стену. Хаджи уже и не приходилось просить о новом, он сам знал, что зеркала для госпожи вещь одноразовая, редко подлежащая повторному использованию. Кеманкеш терпел, старался не реагировать, но не всегда это удавалось. Вот и сегодня, после очередного шума перед сном, раздались глухие стоны. Должно быть, поранилась. Когда он забежал в комнату, Кесем сидела на холодном камне в одной ночной рубахе с длинными рукавами и зажимала правую кисть левой, обернув в длинный хлопковый подол. — Дай посмотреть! — громко скомандовал, не на шутку испугавшись от вида кровяной лужицы рядом, на полу. — Уйди! Сама справлюсь! — Не упрямься! Хуже будет! — умел быть настойчивым, когда того требовала ситуация, потому получил в свои ладони нехотя протянутую травмированную руку. — Тут осколок, надо вынуть. — Пусть пошлют за Ставросом! — Зачем? Справлюсь сам. — больше не спрашивая разрешения, поднял её на руки и посадил на диван рядом с ярким источником света — высоким канделябром на десяток одновременно горящих свечей. На одной из них Кеманкеш прокалил тонкий нож, туго повязал платком запястье, во избежание сильной кровопотери и начал аккуратно колупать тёплым остриём зияющую рану. Кесем взвыла и трижды прокляла своего спасителя за каких-то пару минут, пока шла «операция». В результате осколок величиной в половину ногтя указательного пальца был успешно извлечён целиком. — Откуда умеешь всё это? — удивлённо спросила, когда он промыл рану и перевязал её чистым полотенцем. Снятый с запястья платок, скрученный толстым жгутом, позволил крови хлынуть с новой силой, и белоснежная ткань немедленно покрылось красными пятнами. — В степях ханзаде учат не только военному искусству. Лучше скажи, откуда в тебе столько саморазрушительного гнева? Или хочешь повесить на меня вину за свою смерть? Вроде же свадьба у вас с Силахтаром скоро, к чему так убиваться? — съязвил Кеманкеш, порой сомневающийся в серьёзности намерений Кесем насчёт замужества. — Это от бессилия и тоски по детям. Паша принёс дурные вести. В городе распустили слухи, что Осман казнил меня, не желая ни с кем делить свою власть. Народ гудит. Утром на внешней стене главного павильона Большого базара кто-то написал маслом «Шехзаде Мурад — наш новый Повелитель». Боюсь, как бы не случилась беда, закон Фатиха так и не был отменён, а Дильруба день за днём отравляет разум моего Османа. — Мы ничего не можем сделать. Нужно только молиться, чтобы Аллах вразумил Султана. — Я хочу забрать Мурада, Баязида и Касыма из Топкапы, уберечь их от опасности. — Выкрасть? Это будет расценено как серьёзное преступление, не меньшее, чем то, в котором нас уже обвинили. Нельзя! Спорить с Кеманкешем сил не осталось. Всё равно ему было не понять, какая ответственность за шехзаде лежала на плечах Кесем. В своё время она боролась за рождение каждого из них, растоптав свою гордость и задавив мучительную ревность ко всем тем женщинам, что входили в покои мужа. Предчувствуя свою скорую смерть, Ахмед поручил именно ей заботу о детях. Позволить им умереть всё равно что предать его память и всю их совместную жизнь. Для себя она твёрдо решила, что в случае крайней необходимости пойдёт во дворец, даже если это будет последнее, что она сделает.***
Дорога до Анатолии оказалась долгой и тяжёлой. По понятным причинам Дервиш не мог взять с собой янычар, лишь шестеро верных помощников, способных сохранить в тайне их миссию. Небольшой груженной вещами крытой повозкой они управляли по очереди. Там, под несколькими сундуками, замурованная между двойным дном повозки, лежала огромная сумма денег золотом, выданная по распоряжению Повелителя из Османской казны. Про монеты знал лишь Великий Визирь и его верный друг Халиль Паша, нервно озирающийся по сторонам. — Горная местность кишит разбойниками, того и гляди, на нас могут напасть. — Правду говоришь. Нужно переодеться в более неприметную одежду, снять с себя и лошадей атрибуты, говорящие о причастности к власти. Если что, сойдём за бедных торговцев, у которых кроме тряпья и брать то нечего. — предложил Дервиш. Так они и поступили, уповая на удачу. Всё шло по плану, пока однажды не пришлось остановиться на ночлег в глухой, изрытой пещерами местности, в десятке километров от ближайшей обитаемой деревни. Никто не думал, что одна из лошадей поранит на крутом подъеме ногу и до заката добраться до населённой местности не удастся. — Будем ночевать под открытым небом. — скомандовал Визирь, велев сопровождающим стелить прямо на земле у высокой скалы. Ни он, ни Халиль не сомкнули глаз, охраняя ценный груз внутри повозки, то совместно, то по очереди, сменяя друг друга. Когда до рассвета оставалось не так долго, послышался топот конских копыт. Судя по звукам, всадников был десяток, не меньше. Подскочившие на ноги мужчины, тут же схватились за оружие. — Эй, вы кто такие? — громко крикнул Халиль, сжимая в ладони кинжал. Вопрос этот явно не имел смысла, ведь даже по внешнему виду можно было догадаться, что перед ними шайка отъявленных бандитов. — Местные мы, местные. — ухмыльнулся, по-видимому, главный из разбойников. — Коли местные, проезжайте мимо. Брать у нас нечего. — Дервиш отличался тем, что почти в любой ситуации умел сохранять хладнокровие. — А это уж мы сами решим: проезжать-не проезжать, брать-не брать. — нахально заявил главарь, чья голова была повязана пёстрым замусоленным платком с длинной бахромой. На груди у него болтался облезлый лисий хвост и клык неведомого хищного животного, должно быть, волка или же некрупного медведя. — Пойдите, гляньте, что там. — приказал своим головорезам. Люди Дервиша Паши и не думали пускать бандитов до своего добра, потому очень быстро завязалась драка с почти двукратным преимуществом противника. Одним из первых погиб Халиль, потом все остальные. Нападавшие с самого начала не собирались церемониться и оставлять кого-то в живых, у них было чёткое задание от того, кто представлял власть в этих краях абсолютно для всех. Хватило нескольких минут, чтобы добраться до спрятанного золота. Ловко проломив днище повозки острым кинжалом, Курт, так звали главаря, извлёк восемь увесистых мешочков с монетами. Всё было так, как и сказал хозяин. В это время его люди, оставшиеся в живых, потрошили сундуки и примеряли на себя одежду Дервиша, с любовью приготовленную для мужа руками Хандан Султан. — Не тронь…-прошипел из последних сил мужчина, казавшийся до этого убитым. На его груди зияла огромная рана размером с кулак. — Надо же! Живой! Сейчас мы это исправим! — достал из-за пояса острый нож один из разбойников, принарядившийся в кафтан Великого Визиря и смотревшийся в нём крайне нелепо, как садовое пугало в платье с золотым шитьём. — Обожди. — остановил его главный. — Кто ты такой, говори! Дервиш был сильно ранен, но разум и логика остались при нём. Всё говорило о том, что эти люди ждали их, знали, что и где искать, а значит… — Говори же! Имя! — требовал мужчина в платке, зажимавший в ладони один из мешков золота. — Халиль я. Это что-то меняет? — Возможно. Где ваш Визирь, покажи! — Вот! — трясущейся слабой рукой указал на тело истинного Халиля, упокоившегося с миром несколькими минутами ранее. — Возьмём его с собой, грузите. — приказал главарь. — Курт, зачем он нам, недобитый, больной и старый? — послышалось слабое возражение. — Только за сегодня я троих потерял, надо восполнить. Вроде бы не так уж он и стар, сгодится. Схоронить никогда не поздно. Когда тело Дервиша погрузили на повозку, от боли и потери крови его сознание помутилось. Перед глазами одно за другим плыли лица из прошлого и настоящего, родные и те, что он хотел бы не вспоминать никогда. Одно он знал точно: где бы не настигла смерть, последняя его мысль будет о ней — любимой и единственной. — Хандан… Прости меня…- прозвучал слова, за которыми не было уже ничего, лишь тишина и мрак.***
Конюшня дома Великого Визиря с недавних пор стала центром притяжения, местом, где случались важные разговоры и звучали громкие признания. Здесь, на ступенях, где ещё недавно Дервиш поддерживал Кеманкеша, Силахтар открыл Кесем свои нежные чувства. — Понимаю, что сейчас не время и всё же… Этот обман, который мы затеяли…он мог бы стать реальностью. Уже давно, много лет, я не мыслю своей жизни без вас, моя госпожа. Для меня было бы великой честью держать вас за руку до своего последнего вздоха, делить с вами улыбки, слёзы и все тяготы новой жизни за пределами стен дворца. Ради этого я готов оставить свою службу и последовать за вами туда, куда прикажите. Это излияние далось Силахтару с большим трудом, но узнав о дерзком и самоуверенном сопернике, он решил, что никогда не простит себя, если в такой момент не использует шанс доказать свою любовь. Кому как не ему, надёжному и преданному, рассчитывать на сердце Султанши? Конечно, в итоге можно потерять всё, включая её дружбу, но риск того, что Гирей окажется более расторопным и настойчивым, рассеивал любые страхи. — Я очень ценю тебя, Силахтар, ты знаешь. Не было случая, когда бы ты не оправдал моих надежд. И всё-таки… Я не думаю о личном счастье. Для меня эта тема запретная, невозможная. К тому же, душа болит о другом. Как дела во дворце, расскажи? — Плохо. Янычары проведали, что Дервиш Паша поехал в Анатолию, чтобы набрать по указу Повелителя новую армию… — Что?! Как это возможно? Дервиш не мог поступить так опрометчиво! Почему не сказал мне, не посоветовался? — Это первый приказ Султана Османа. Великий Визирь не мог ослушаться, тем самым он ставил под сомнение власть Падишаха и свою должность. Я верю в опыт и мудрость Паши, наверняка он что-то придумал и найдёт выход. — Иншалла, иначе… Будь всегда рядом с янычарским корпусом, Силахтар. Слушай, о чём говорят, узнавай, что замышляют, если почувствуешь беду, сразу предупреди меня. Немедленно предупреди, слышишь? — Сделаю. Не сомневайтесь во мне. Кесем повернула голову и увидела, как вдалеке открылись ворота и на полном скаку во двор влетел конь Кеманкеша, прятавшего своё лицо за чёрным шарфом. Зная, что он обязательно заметит, Кесем приблизилась к Силахтару как можно ближе и положила свои ладони на его кафтан в области сердца, сделав притворно-счастливое лицо, но об искренности на расстоянии судить было сложно. Паша решил подыграть, взял одну из ладоней Кесем и поднёс к своим губам. Рассерженный Мустафа спустился на землю и одарил воркующую пару презрительно-гневным взглядом. Если бы глазами можно было метать молнии, он бы выжег всё вокруг дотла. Не подошёл, не унизился, не показал своей муки. Вместо этого резко сменил направление движения и зашёл в дом. — Он вам больше не докучает, госпожа? — поинтересовался Паша. — Нет, что ты! Для гордого Гирея претендовать на женщину, обещанную другому — харам. Я сказала ему, что дала тебе слово и вскоре мы поженимся. — Ох…- только и вздохнул Силахтар. Если бы это была правда, от счастья он обнял бы весь мир разом.***
Единственное полученное письмо от мужа было зачитано до такой степени, что бумага измялась, а буквы, выведенные синими чернилами, местами растеклись. Дервиш писал о том, что у него всё хорошо, они проехали Конью и находятся на полпути к Кайсери. «Милая моя Хандан, безмерно скучаю без твоих вечных придирок и строго взгляда. Даже в этой внешней строгости я сердцем читаю любовь…» Госпожа прижала листок к груди. Что-то тревожило её. Предчувствие. Тягостное, мучительное, болезненное. Она гнала его прочь, но вновь и вновь чувствовала неладное. — Султанша! — в покои без стука забежал Хаджи. — Мустафа! — Что с ним? — бросила письмо на стол, сильно встревожившись. — Зол как тысяча шайтанов! Не знаю, какая муха его укусила…хотя…догадываюсь. Всегда знал, что бешенство заразно! Того и гляди, разнесёт дом! Хандан спешно спустилась вниз и обнаружила сына сидящим на диване и обхватившим голову двумя руками. До этого он неудачно «встретился» с дверью и с досады ударил рукой о каменный косяк, но волновало его совсем другое. — Кеманкеш, нельзя так врываться в дом, не следует вести себя безрассудно. Я доверяю слугам и охране, но всё же… Упаси Аллах, кто-нибудь из чужих увидит тебя! — в ответ поднял глаза и как-то отстранённо посмотрел вдаль. Хандан подошла ближе и положила ладонь на мужественное плечо. В моменты отчаяния в Мустафе было что-то от ребёнка, искренне не понимавшего, почему лучшая игрушка досталась не ему. — Ревность тебя погубит. Так нельзя. Либо борись, либо имей мужество смириться и отойти в сторону. Иногда истинная любовь в этом и заключается — дать возможность тому, кого любишь, стать счастливым вдали от тебя. — Пытаюсь, не выходит. Если бы не обещал ей помочь, а Дервишу дождаться возвращения, давно бы уехал. — Не думай о данных обещаниях, думай о себе. — Хандан не хотела, чтобы теперь, когда она наконец обрела сына, он вновь покинул её, но в первую очередь приходилрсь заботиться о его жизни и безопасности. — Я дам тебе денег на дорогу, сам выбери, где скрыться. — Хорошо. Я всё верну, обещаю. — снял со своего плеча и поцеловал руку заботливой тётушки в знак благодарности. Она повела себя странно, не смела взглянуть ему в глаза и казалось, вот-вот заплачет. Султанша от природы была устроена также сложно, как и Мустафа: невероятная сила и сдержанность в ней соседствовали с ранимостью и потаённой чувственностью и каждый раз было совершенно непонятно, какая сторона её характера возьмёт верх.***
Бунт начался рано утром. Последней каплей стал слух, что Султан Осман попросил у шейха-уль-ислама фетву на казнь троих своих братьев. Шейх отказал на том основании, что у Повелителя пока нет собственных наследников, а без шехзаде существование Османской династии будет находиться под угрозой. На фоне кривотолков о казни всеми почитаемой Кесем Султан и намерений набрать новую армию из тюрков и сирийцев, терпение янычар иссякло. Вооружившись, они появились всем корпусом в главном дворе дворца, под балконом покоев молодого Повелителя. Услышав звон мечей, Осман не на шутку испугался и послал за Дильрубой Султан и Зюльфикаром Пашой. — Что мне делать? Как унять их гнев? — вопрошал со страхом в глазах черноволосый кучерявый юноша, никогда не сталкивавшийся ранее с яростью толпы. — Не переживай, всё уладится. Ты Повелитель и не должен позволять идти против своей воли, уступишь один раз, проявишь слабость, придётся уступать всегда, потеряешь уважение, а потом и власть. — советовала Дильруба, глядя на неуверенного племянника. — Если ты казнишь шехзаде, как того велит закон Фатиха, никто не вздумает свергнуть тебя, у них не останется выбора. — Но это же мои братья… — Жалость к ним сделает тебя заложником на всю оставшуюся жизнь. Каждый раз любой недовольный будет писать имена Мурада, Баязида или Касыма на какой-нибудь стене, ты никогда не станешь таким же могущественным, как отец и дед, правившие единолично. Мне тоже очень больно, но неукоснительное следование закону наших предков — горькая необходимость. Не мы придумали это правило, не нам его и нарушать. Осман посмотрел на свои руки. На них уже была кровь Валиде. Разум отказывался принимать то обстоятельство, что его трон должен быть оплачен жизнями самых близких, но лязг мечей и звон перевёрнутого в знак протеста янычарского котла говорил о том, что выбора почти не осталось. Если бы Кесем была сейчас рядом! Она бы остановила этот кошмар! Она нашла бы слова утешения и убедила воинов повиноваться. Но её нет. Он сам её убил и теперь остановить эту фабрику смерти ни за что не удастся. — Я хочу увидеть их в последний раз, позовите моих братьев!***
Когда Кеманкеш собрал вещи, Кесем ещё спала. В комнате за стеной стояла непривычная тишина. Он хотел зайти, чтобы взглянуть на лицо любимой в последний раз, но не решился. Побоялся, что передумает, что вся его решительность растает в одну секунду. Подойдя к массивной деревянной двери, он положил на неё руку и бережно поглаживая, сложно прикасался к телу самой Кесем, провёл слева направо. — Прощай, моя несбывшаяся мечта! Я никогда тебя не забуду и, наверное, уже никогда не разлюблю. На конюшне оседлал жеребца, привязал к седлу мешок с самым необходимым и тронулся в путь. Только не успел Мустафа покинуть дворец, как увидел стремительно приближавшуюся лошадь Силахтара, поднимавшую своими копытами пыль на всю округу. Пришлось притормозить. — Эй, что случилось, что ты так несёшься? Шею сломать решил, жить надоело? — Мне не до обмена любезностями. Во дворце вот-вот случится страшное. Кесем Султан должна знать, что жизни шехзаде в большой опасности!