***
Больше не нужно было ни от кого скрываться, кутаться в шарфе по самые глаза, прятаться от пытливых взглядов, вздрагивать от внезапно произнесённых в твою сторону слов. Кеманкеш снова обрёл свободу, право быть самим собой. Если бы ещё можно было забыть о том, что он потерял в этот вечер, венчавший полный трагедий день. И дело было вовсе не в султанском престоле. В окнах дома Хандан Султан всё ещё горел свет несмотря на глубокую ночь. Стоя в саду, Мустафа измерил его взглядом: первый этаж, второй, подвал, выпирающие балконы главных покоев, эркеры, крытая терраса, фонтан… Теперь это всё принадлежало ему — новому Великому Визирю новой Империи. Чувствовал ли он от этого хоть каплю радости? Нет. Променял бы все богатства мира на спокойную жизнь вдали от Стамбула? Да. Глубоко вздохнув, он вошёл в просторную, хорошо освещённую гостиную с хрустальной люстрой на сотню свечей, чтобы зажечь их и поддерживать в горящем состоянии ежедневно требовалась пара часов работы двух помощников по хозяйству. Здесь же был огромный камин по центру, согревающий зимой большую часть дома, а также два небольших, в османском стиле, по углам, используемых ранней весной и поздней осенью. — Нериман, как себя чувствует Султанша? — Плохо, господин. Плачет, не спит. — Она знает? — девушка утвердительно кивнула. — Я пойду к ней. Забыв о стеснении и всяческих условностях, Кеманкеш поднялся на второй этаж и по интуиции сразу же отыскал нужные покои, нужную дверь. Сложно описать ту радость, которую испытала Хандан, увидев сына. Где-то в глубине души она уже оплакивала его вместе с внуками и Дервишем, потеряв всякую надежду увидеть живым. Бросилась к нему на грудь, горько зарыдала. В последнее время Кеманкеш испытывал к своей тёте необъяснимое чувство. Чувство внезапно возникшего родства, даже не кровного — душевного. Потеряв свою Анабейм, самого близкого друга и советчика, нежную и заботливую мать, он тщетно искал подобного отношения к себе со стороны других, искал, но до настоящего момента не находил. И вот теперь перед ним был человек, женщина, способная сопереживать его горю, искренне радующаяся каждому его появлению рядом. Это очень трогало. Статный мужчина прижал Хандан к своему плечу и провёл рукой по её волосам, сложенным в простую элегантную причёску, опять же вспомнив о своей любимой Диляре Ханым. — Нужно пережить это, Султанша. Нам всем нужно смириться с горькими утратами и научиться жить в новом мире. Аллах нас не оставит. — Я больше не могу, Мустафа! Почему умерли невинные дети, почему Осман так распорядился своей жизнью? А Дервиш? Могу ли я ещё верить в его спасение? — Не стоит отчаиваться. Через несколько дней я пошлю кого-нибудь в Анатолию в тайне от всех. — усадил Хандан на диван и присел рядом, не отпуская её рук. — Почему ты не стал бороться за трон? Ты ведь мог, Кеманкеш. — Мог, но предпочёл власти жизни любимых людей. В руках Шахина мои жена и сын. Я получу их обратно только после джюлюса, тронной церемонии и после того, как присягну на верность новому Султану, приняв от него высокую должность. — Должность? — очень удивилась Хандан. — Да. Я стану Великим Визирем. Как и положено у Гиреев, правая рука Повелителя — близкий родственник. Не совсем понимаю, зачем это нужно Шахину, но он поставил такое условие. Полагаю, мой брат не так прост, как кажется, вероятно, он хочет ограничить влияние Дильрубы, не позволив жене руководить собой. Смею предположить, что скоро в Стамбуле появятся и другие члены нашей династии. — Что ж… Кто-то должен остановить мою дочь в её злодеяниях. Пусть это будет Шахин. — Этот дом отныне не принадлежит Дервишу Паше. Его передали мне, как резиденцию Великого Визиря. Но я настаиваю, чтобы вы продолжали здесь жить как моя родственница. — Значит дочь и зять удумали лишить меня последнего, сослать в какой-нибудь забытый всеми дворец, где я проведу свои последние дни. Что ж… — Этого не будет, Хандан Султан. Вы с мужем приютили нас здесь, спасли от смерти. Потому каждому из вас найдётся место и в моём доме, и в моей жизни. Перед отъездом я обещал Дервишу, что позабочусь о вас, не оставлю и сдержу своё слово. Из этого особняка вы можете уйти только под руку с супругом и никак иначе. — Ох, я отдала бы половину того времени, что мне отмерил Всевышний, только бы он вернулся ко мне. А что будет с Кесем? Кеманкеш помолчал с минуту, шаркая подошвой сапога по каменному полу, искал слова, чтобы выразить всё то, что накопилось у него на душе. — В договоре, который мы подписали с Шахином, есть обязательное условие, которое касается бывшего регента Империи. Кесем гарантирована жизнь, но отныне я лично буду нести за неё ответственность.***
По разным причинам в ту ночь не спалось очень многим. Смерть Падишаха — повод для скорби, джюлюс Падишаха — повод для торжества. Как правило, эти два события отделял всего один день, а то и несколько часов. Империя никогда не должна была оставаться без власти, а трон без хозяина. Пока одни оборачивали усопших в белые покрывала, другие стелили ковровые дорожки для церемонии, пока одни молились о грехах умерших, другие — о долголетии пришедших им на смену. В главных султанских покоях, уже занятых будущим Повелителем, между тем, состоялся неприятный разговор. — Этот договор, подписанный при всех, похож на злую шутку, Шахин! Как ты мог отдать Мустафе должность Великого Визиря? Его, как и Кесем, следовало уничтожить, а не допускать к управлению Империей! Теперь мы никогда не сможем жить спокойно, зная, что наши враги стоят у нас за спиной! — Не стоит так реагировать, дорогая. Мы не можем выглядеть узурпаторами в глазах янычар, беев и улемов, не можем смотреться дикарями, вырывающими друг из-под друга трон любой ценой. Мустафа первый заявил о своих правах, причём заявил решительно, его последующий отказ не должен быть похож на необоснованную капитуляцию, свидетельствующую об угрозах и шантаже с нашей стороны. Мы заключили взаимовыгодную сделку в присутствии свидетелей, теперь он не посмеет отказаться и никогда уже не сможет претендовать на престол, что бы не случилось. Мой брат оказался талантлив в политике, хотя в должности Хана от него ничего не ждали. Пусть и в Стамбуле применит свои выдающиеся способности. На самом деле, как и предполагал Кеманкеш, причины такого поступка Шахина лежали гораздо глубже. Он давно уже понял, что его самый опасный соперник в жизни — жена. До тех пор, пока она вела его к вершинам власти, он давал ей полную свободу и оказывал любую поддержку. Теперь же её влияние в столице следовало умерить. Решись она возвести на престол их сына Орхана и управлять при нём в качестве регента, Шахину бы пришлось смириться, но сидеть на троне держась за подол супруги он был не намерен. При этом вступать в прямой конфликт с Дильрубой было крайне опасно, следовало найти способ ограничить её могущество чужими руками, Мустафа подвернулся как нельзя кстати. Какими бы не были отношения между братьями, братоубийство в династии Гиреев являлось крайней мерой, а не обычной практикой, как у Османов. Кроме того, Кеманкеш всегда был честен и открыт в своих намерениях и поступках, ждать от него подлости не приходилось, даже после всего содеянного. — Должность Великого Визиря уже была обещана Зюльфикару Паше. Он слишком много сделал, чтобы этот переворот свершился! — несмотря на вполне логичное объяснение супруга, Дильруба ощущала какой-то подвох в словах Шахина, ума и особой чуткости ей было не занимать. — Мы найдём как его отблагодарить. — будущий Султан получил ещё одно подтверждение правильности своего выбора. Зюльфикар никогда ему не нравился и будучи Великим Визирем он служил бы исключительно интересам Дильрубы, но никак не интересам Падишаха и Империи. Султанша всё же не была довольна сложившимся положением вещей. С другой стороны, если представить, что Мустафа вообще мог занять трон и свести на нет все её старания и жертвы, вроде бы эта уступка начинала казаться не столь значимой и страшной, её вполне можно было пережить. — Успокойся, мы достигли нашей цели и это главное. Завтра великий день. — Шахин обхватил талию жены своими большими руками. Дильруба давно уже не зажигала в нём огня, но он точно знал, что женщина, оставшаяся без ласки, в конец утратившая физическую зависимость от мужчины, способна избавиться от него при любом удобном случае. Её поцелуй был больше похож на укус ядовитой змеи, чья слюна может привести к смерти, но пока он сулил вершины мира, Шахин готов был рисковать.***
— Эй, отец, ты живой? — раздался голос откуда-то издалека, будто бы из другого мира. Не открывая глаз, Дервиш попробовал пошевелить рукой и почувствовал острую боль от плеча до кончиков пальцев. «Значит ещё не умер» — пронеслось в голове. Он захлопал веками, желая понять, где находится и кому принадлежит звонкий молодой голос. Вокруг были неровные грубые стены, выдолбленные в камне, полукругом переходящие в потолки. Пещера, каких в восточной Анатолии, наверное, тысячи если не больше. В центре горел очаг, оставлявший на сводах чёрные круги копоти. Вокруг грелось трое, ещё с десяток людей почивало на одеялах справа и слева, со всех сторон. — О! Ожил! — улыбнулся мужчина с лисьим хвостом и волчьим клыком на груди, видимо, символами власти в их маленьком разбойничьем сообществе. — Где я? — Дервиш и сам понимал, что задаёт глупый вопрос, но почему-то это его не остановило. — Где-то в раю, отец. Разве ты не видишь вокруг себя ангелов? — рассмеялся главарь собственной шутке. — Бабушка, поди сюда! На зов пришла женщина с всклокоченными длинными седыми волосами, повязанными тёмно-зелёным платком. Когда она широко открывала рот, можно было заметить, что половина зубов там отсутствует то ли в силу возраста, то ли от тяжёлых условий жизни. Впрочем, по её слегка морщинистому лицу было сложно определить, насколько она стара. — Наш гость, похоже, оклемался. — заявил главарь. — А что я тебе говорила? Крепкий он, хоть и не молодой уже. Таких захочешь — не прибьёшь. Выхожу. Ещё и на дело с собой возьмёшь, Курт. — Не будем загадывать. Значит тебя Хахилем звать, если мне не изменяет память? — Да. — подтвердил Дервиш, в очередной раз сморщившись от боли. — Чем занимался в миру до тех пор, пока судьба не занесла в это райское место? — Помощником у Паши служил, в канцелярии работал. — соврал в очередной раз, но теперь ложь стала его единственным спасением. — Это хорошо. Мы то тут все необразованные, письма не знаем, со счётом тоже туго. Будешь у нас казначеем, коли поправишься и заслужишь доверие, а то я замучился со своими бездарями. Тягают деньги из общака к себе в карман, как только отвернусь. Кстати, знакомься. — указал на седую женщину рядом. — Это местная Мадонна в нашем раю: всех лечит, всех кормит, всех обстирывает и одевает. Мы все зовём её просто «Бабушка», но на самом деле внуком ей прихожусь только я. — оба снова захохотали и со стороны было видно — и впрямь похожи. После женщина поменяла на груди раненого многочисленные повязки, сделала какие-то чудодейственные примочки, дала выпить бульон и настои трав, а потом укутала в тёплое одеяло. — Спасибо, Бабушка…- пробормотал Дервиш перед тем как задремать, как бы нелепо это не звучало это обращение из его уст. На самом деле его мысли в этот момент были уже очень далеко, за тысячи километров, там, где о нём горько плакала его бедная Хандан.***
Похороны Султана и наследников прошли со всеми почестями, тела троих невинно убиенных пронесли через весь дворец. Тело четвёртого так и осталось лежать на дне глубокой шахты из-за невозможности проникнуть туда, но шехзаде Касым со всеми братьями наравне упоминался в молитвах. Хандан, поддерживаемая с двух сторон взрослыми внучками, смотрела на церемонию с балкона, возвышавшегося над гаремом. Тут же, но чуть поодаль, в одиночестве, стояла Дильруба. На фоне элегантного чёрного платья ещё сильнее сверкали бриллианты и рубины в её короне и на груди, невольно создавая скорее праздничное, нежели траурное ощущение от образа Султанши. И это было близко к истине, Дильруба торжествовала, наигранная скорбь давалась ей с большим трудом. — Валиде, почему Кесем и Нюлифер стоят, склонив голову вместе с обычными наложницами? Разве место вдовы Султана и матери шехзаде не рядом с нами? — спросила у Хандан Гевхерхан, заприметив чёрную фигуру мачехи внизу. — Всё верно, дорогая, но теперь в этом дворце другие порядки, лишённые человечности и уважительного отношения к женщинам, близким покойным членам династии. Их определяем не мы. — ответила Султанша достаточно громко, чтобы дочь её услышала. Но, как и предполагалось, никакого действия слова не возымели. Кесем же была рада, что ей хотя бы позволили проститься с детьми. Сейчас не время и не место для проявления своей гордости, да и к чему теперь? Она потеряла всё, упала на самое дно, лишившись и власти, и большинства из тех, кого любила, кому посвящала свою жизнь. Там, на закрытых погребальных носилках, теперь покоилась её мечта о материнстве, которую она пыталась воплотить через любовь к чужим сыновьям. Молодая красивая женщина рядом не выдержала и упала на колени, когда мимо проносили тело Мурада. — Нюлифер, не надо, встань. — подхватила её под руки Кесем. В такой вольности не было ничего хорошего, несмотря на то, что речь шла о родной матери шехзаде. Когда-то, будучи единственной и любимой женой Падишаха, Кесем смотрела свысока на девушку, которую сама выбрала и отправила в покои к своему мужу, теперь же между ними не было никакой дистанции, горе всех уровняло. После они успели перекинуться парой фраз. — Прости, что не уберегла твоего шехзаде. Он и мне был дорог. Если позволит Всевышний, мы доживём до возмездия за его гибель. — Что толку? Мурад уже не вернётся. Радуйтесь, что Аллах не дал вам сыновей. Сейчас бы вы тоже заживо горели в огне, как горю в нём я. К счастью или нет, но не познав радости материнства, вам никогда не познать и всепоглощающего горя. Нечего было ответить на эти слова Нюлифер. Сложно даже представить, что могла существовать боль больше той, что терзала Кесем, но она существовала. Боль матери. Наложницы, родившие Османа и Баязида, были давно сосланы в Старый дворец и всеми забыты, но всё-таки живы, а вот мать Касыма умерла от аппендицита, когда тот был совсем ребёнком. Получается, на момент смерти он один из всех оставался круглым сиротой, за которого не будет прочитано ни одной молитвы родителями. Это сильнее всего угнетало Кесем. Черноволосый шехзаде больше других был привязан к своей мачехе. Она помнила времена, когда маленький Касым сильно болел и тогда они с Ахмедом оставляли его на ночь в султанских покоях, чтобы до утра по очереди убаюкивать, поить отварами и петь колыбельные, положив тёмную головку к себе на колени. Как же это было давно и как прекрасно! В такие моменты Кесем чувствовала себя по-настоящему счастливой, представляя, что рядом спит их родной сынок, так и не дарованный небесами. Теперь у неё нет даже этой слабой иллюзии семьи, ничего нет!***
Выходя из гарема под стражей, она встретила Булута, не знавшего, то ли радоваться тому, что его госпожа жива, то ли сочувствовать, глядя не её плачевное положение. — Султанша, даже не знаю, что сказать… — Ничего не говори. Просто передай Дильрубе Султан мою просьбу. Я хочу пойти к тому месту, где умер Касым, хочу помолиться о нём. Если она разрешит, нарви в саду самых красивых цветов для моего маленького шехзаде. Скрепя сердце ей позволили это сделать. Узкий тридцатиметровый колодец располагался у самых стен дворца. Когда-то он служил вентиляционным отверстием для целого подземного города из различных ходов, тоннелей и секретных помещений, размещавшихся под Топкапы. После землетрясения произошли масштабные обрушения и в ту часть подземелья давно нельзя было попасть без риска для жизни, потому колодец закрыли деревянными настилами на расстоянии примерно полутора метров вниз от начала шахты. Там и спрятался Касым от преследовавших его палачей. К сожалению, доски прогнили и провалились под его небольшим весом. Туда, куда спокойно прошло тело десятилетнего ребёнка, не мог протиснуться ни один взрослый. Да и слишком глубоко там было для спуска и последующего подъема. Всё, что осталось от шехзаде — кожаная туфля из той пары, что он носил в пределах кафеса. Кесем разрешили оставить её у себя на память. Упершись о края колодца, она всматривалась в далёкую темноту. Где-то там, на самом дне, на острых камнях, был её мальчик, оставшийся даже без могилы. Кесем взяла бутоны, переданные Булутом, поцеловала их и опустила в холодный безжалостный мрак. Вместе с дрожащими белыми лепестками вниз сорвались и слёзы, последние, что ещё оставались. — Покойся с миром, мой кареглазый лев. Пока я жива, буду хранить о тебе память. О тебе и о твоих братьях. — Госпожа! — позвал знакомый голос. Это был Силахтар, которому преградили путь стражники, сопровождавшие Кесем. — Что вы творите? Это же наша Султанша! Сколько добра она вам всем сделала, чтобы теперь вы относились к ней как к преступнице? Охрана расступилась, согласившись пропустить Пашу для короткого разговора. — — Не стоило, Силахтар. Но всё равно, спасибо. — Что будем делать, моя госпожа? Может вы прикажете… — Нет, не прикажу. Сейчас не время, нельзя. — Кесем боязливо оглянулась, прикидывая, могут ли её расслышать посторонние. — Я доверила тебе очень важную миссию. Что бы не случилось со мной в будущем, жива я или мертва, свободна или в заточении, никогда не забывай о моей просьбе. — Не забуду, обещаю. Буду делать как вы просили пока сам жив на этом свете. Но как мне вам помочь, как вытащить отсюда? — Не стоит пока ничего предпринимать. Полагаю, через три дня меня сошлют в Старый дворец или куда-то ещё, тогда найдёшь и поможешь выбраться. — А вдруг вас… — Не думаю. Теперь я для них не опасна. Точнее, они так считают. Разговор продолжить не удалось, охрана нервничала, но самое главное Силахтар и Кесем уже успели сказать друг другу. Теперь ей предстояло вернуться в мрачную полуподвальную комнату, которую день и ночь охраняло несколько людей и ждать своего приговора. Там, по крайней мере, имелась удобная кровать и мягкая постель. Так хотелось закрыть глаза и забыться, а проснувшись почувствовать, что пульсирующий комок боли в груди стал чуть-чуть меньше. Только то было невозможно и Кесем об этом знала.***
На следующий день после джюлюса Кеманкеш получил верительную грамоту и печать Великого Визиря. Он чувствовал себя странно, не на своём месте, но вынужден был терпеть и исполнять всё то, под чем подписался в присутствии многочисленных свидетелей. Члены Совета Дивана смотрели на него с опаской, никогда ещё в новейшей истории государства Падишах не назначал Визирем своего близкого родственника. Впрочем, теперь многое должно было измениться. — Я был крымским Ханом и о большем никогда не мечтал, но Всевышний распорядился иначе, не стоит перечить его воле. Как мы все знаем, первый Великий Визирь Империи Алаеддин Паша был родным братом Султана Орхана Гази. Считайте, что мы возвращаемся к истокам и отныне всё будет так, как и заведено. Прошу вас не верить слухам и сплетням обо мне. Мой путь никогда не пролегал через подлость, бесчестие, хладнокровные убийства. Возможно, я не всегда сумею опровергнуть ложь в свою сторону, но вы всегда можете просто поверить моему слову, слову Мустафы Гирея. — так звучало первое обращение Кеманкеша к Визирям и Пашам, и оно произвело хорошее впечатление. За прошедшие годы он стал более красноречив в общении с подданными и подчинёнными, открылся как человек, которому доверяли, которому верили. Вечером случилось событие, ради которого и пришлось пойти на большие жертвы. Вернувшись домой, Мустафа обнаружил там жену и сына. — Отец! — закричал миловидный мальчуган и повис на шее отца. — Сынок мой! Родной! — целовал его ещё совсем детское личико, голову, плечи, руки. Огромный груз свалился с плеч — родные в безопасности. — Как же я по тебе соскучился! — Дядя Шахин вёз нас к тебе на большом корабле, но потом не выпустил на берег. Вместо этого посадил на корабль поменьше, который поплыл в другую сторону от Стамбула. Мы целый день болтались в открытом море, нам не разрешали выходить из каюты и меня сильно укачало. Но я не струсил! Я даже маму успокаивал! — Молодец, мой храбрый ханзаде! — потрепал Керима по пышной каштановой шевелюре и отпустил. Ширин тоже ждала объятий, ей пришлось очень многое пережить в последнее время, и она справилась, перенесла все трудности стойко. Заботливый супруг оставил тёплый след от поцелуя на белоснежном лбу, а затем крепко прижал её к себе. Отправив сына с хатун, они остались вдвоём, чтобы очень многое поведать друг другу. Рассказывая о Кесем, Кеманкеш старался делать как можно более беспристрастное лицо и утаить некоторые подробности, но получалось у него неважно. Ширин слишком хорошо изучила мужа, чувствовала его малейшие душевные метания. — Ты ведь что-то хочешь мне сказать, так ведь? Эта женщина что-то значит для тебя? — Значит. Причём, уже давно. Это случилось задолго до нашего знакомства, до нашей свадьбы и мои обязательства перед Шахином тут совсем не при чём. Я никогда не врал тебе, старался быть честным, насколько мог, чтобы не обидеть, не ранить. Когда мы заключили никях, моя Анабейм настояла на условии, что однажды я могу взять вторую жену с твоего согласия и одобрения. И вот этот день настал. Я прошу разрешения привести ещё одну женщину в наш дом. — Что ж… Признаться, мне не просто. Я очень долго надеялась, что наша дружба переродится в нечто большее. Однако, я всегда чувствовала, что твоё сердце уже занято и там нет места для любви ко мне, ни к кому другому. Если это необходимо, а главное, если ты сам этого желаешь — женись. — Ширин грустно улыбнулась и вышла, сославшись на то, что ей нужно проверить Керима. Кеманкеш в очередной раз получил подтверждение, что выбор его матери был самым удачным из всех возможных. Второй такой как Ширин в мире было просто не сыскать.***
Три дня прошли как в тумане. Кесем почти не ела, много вспоминала, часто молилась. Иногда забывалась на несколько часов, но увидев всё тот же сон с могилами детей в усыпальнице, громко вскрикивала и просыпалась. К исходу отведённого на траур времени, она уже не могла спать, а просто часами лежала на кровати, поджав ноги к животу. Порой хотелось уменьшиться до размеров неразумного младенца или исчезнуть вовсе — сгореть, раствориться, растаять — всё равно, только бы не быть. Но чаще ничего не хотелось вообще, даже открывать глаза по утрам, дышать, мыслить, чувствовать. Наконец на четвертый день за ней пришли, проводили в хамам, позволили вымыться. Обсохнув, она получила новую одежду. Взглянув на неё, ахнула. — Почему платье красное? У меня траур. Не надену! — Дильруба Султан велела принести это, другого нет и не будет. — Кто бы мог подумать, что я буду слушать приказания этой женщины? Я! Кесем Султан! — нехотя стала одеваться, надеясь, что этот наряд означает хотя бы то, что ей оставят жизнь. Потом пришёл Булут ага и как-то нервно улыбнулся — знал, что ему первому придётся попасть под горячую руку, выдержать приступ гнева своей госпожи. — Умоляю, вы только не кричите! — сказал вполголоса, а сам боязливо сделал несколько шагов назад. — Если хорошенько подумать, в этом есть и свои плюсы. А мне разрешили покинуть дворец и отныне служить вам за его пределами, как и Хаджи в своё время. — Что ты несёшь, Булут? — пробормотала устало и как-то даже отстранённо. — Хаджи ушёл с Хандан Султан после её замужества, меня же просто отсылают…- тут страшная догадка осенила Кесем. Это платье, эти украшения — к чему всё? Она поднялась и грозно пошла в сторону до ужаса испуганного эфиопа, искавшего пути к отступлению, но комната оказалась для этого слишком мала. Глаз евнуха задёргался, лицо слегка повело от предчувствия неминуемой ярости, готовой обрушиться на его несчастную голову. — Ты что-то знаешь? Говори?! — Новый Повелитель он…распорядился…сказал, что это будет лучшим для вас…лучше, чем казнь за предательство, за какие-то грехи…я сам не понял, если честно. Только я сегодня свидетельствовал за вас на церемонии… — На какой ещё церемонии? — Никяха, госпожа. Султан Шахин велел выдать вас замуж за нового Великого Визиря и всё уже свершилось! — Что?! Я свободная женщина, мусульманка! Как он мог? Как ты мог? — ударила Булута по руке, которой он пытался прикрыть голову. В следующую секунду она опустилась на кровать и зло прокричала: — Нечестивцы! Мерзавцы! Подонки! Кто? Кто это человек, жизнь которого с сегодняшнего дня превратится в сущий ад? Как его имя? — Ой…госпожа моя. Мы сейчас туда поедем, и вы сами всё увидите. — с этими словами евнух вылетел на улицу, весь взмокший он напряжения. «Аллах! Они же убьют друг друга! Но сначала прикончат бедного Булута, невинного, безобидного, с добрым сердцем!»***
Тёплый весенний ветерок раздувал ткань балдахина в беседке, установленной в саду. Спустя четыре дня Хандан решилась на прогулку, точнее, её убедил Хаджи, не позволявший свой Султанше хандрить и впадать в отчаяние. Неподалёку на лужайке, рассекая воздух, резвился малыш Керим — озорной мальчуган, одновременно похожий на обоих своих родителей. — Он как солнце…- произнесла Хандан, ещё раз бросив тёплый взгляд на внука. — Вот видите. Жизнь полна неожиданностей. Большую её часть вы переживали за свой позор, за оставленного ребёнка, а теперь, на закате лет, ханзаде Мустафа и его семья стали для вас утешением. — подбодрил Хаджи, умевший подобрать нужные слова в любой ситуации. — Он не знает, потому разрешил мне остаться, а если узнает… — Если и узнает, ничего не изменится. Вашей вины нет. — Знаешь, я всё ещё надеюсь на возвращение Дервиша. Не могу объяснить, но моё сердце не чувствует его смерти, не принимает её. Верю, что однажды отворится дверь и он вернётся ко мне живой и невредимый. Только эта вера позволяет не падать духом, цепляться за жизнь из последних сил. — Как же вы его любите. Удивлён… — Я и сама не думала, что могу испытывать столь сильные чувства, а тем более, говорить о них открыто. Сколько лет я запирала своё сердце на замок, запрещала себе любые мысли о замужестве, о возможном счастье. И вот теперь, когда в полной мере всё осознала, разлука постучалась в дверь. — Хоть бы и госпожа Кесем пошла по вашему пути, но чувствую, что нас ждут большие потрясения, когда ваша старая новая невестка переступит порог этого дома. Нам осталось спокойно дышать считанные минуты. — Кесем не Ширин. Мустафе не могло так повезти дважды. — поморщилась от яркого солнца и предстоящих событий. — Хандан Султан! Смотрите, что я нашёл! — Керим подбежал и открыл свою маленькую ладошку перед самым лицом Султанши. Там оказалась садовая улитка с блестящим перламутровым панцирем. — Правда же, она необыкновенная? — Да, милый ханзаде, очень красивая! Только не причиняй ей зла, поиграй и отпусти. — прикоснулась к бархатной щеке мальчика. Только сейчас Хандан осознала, как важно просто любить детей и внуков, без правил, без условностей, всегда обнимать, целовать, дарить свою заботу и нежность. К сожалению, это осознание пришло слишком поздно и уже ничего не могло изменить в отношении её жестокосердной дочери и бедных сыновей Ахмеда.***
Злость и одновременно любопытство росли по мере того, как карета ехала по привычной дороге. Дом тоже оказался хорошо знаком. Шесть лет назад она пожаловала его Дервишу Паше и Хандан Султан после их свадьбы. Не в собственность, временно, как резиденцию Великого Визиря. Ничего удивительного, что теперь, когда власть поменялась, дом перешёл к новому владельцу. В Стамбуле так было принято. Встретила невесту всё та же хатун, Нериман, что помогала ей в то время, когда она пряталась в подвале. Хоть что-то оставалось прежним в этом мире! На мгновение Кесем задумалась о судьбе Хандан Султан, которую наверняка отправили в какое-нибудь захолустье. Дальше мысли снова вернулись к тому человеку, который по воле злого рока стал ей мужем. Через несколько мгновений ей предстояло увидеть его лицо и решить, что делать дальше. Поправив волосы, с чувством собственного достоинства она переступила порог просторных покоев второго этажа, самых больших во всём доме. Он стоял у окна и внимательно всматривался во что-то внизу. Даже со спины не узнать Мустафу Гирея было невозможно. Кесем отказывалась верить, но что-то и раньше подсказывало, что именно этот человек купил её как рабыню на рынке, чтобы потешить своё самолюбие, продемонстрировать свою победу над ней, любой ценой исполнить обещание взять в жёны. Что ж, может оно и к лучшему. Теперь она будет иметь возможность отомстить ему со всей жестокостью, со всей ненавистью, что пожирала её нутро. Кеманкеш повернулся, готовый ко всему, но встретил лишь холодное презрение во взгляде. Оно оказалось больнее всего и ранило в самое сердце. Несмотря на это, подошёл ближе и поцеловал Кесем в лоб, как предписывала традиция. Она внутренне сжалась, напряглась, затаилась, внешне же не даже пошевелилась и не проронила ни слова. — Добро пожаловать в мой дом и в мою жизнь, Кесем. Теперь ты жена Мустафы Гирея. Отныне и навсегда.