Не все птицы певчие🕊

Кесем продолжала стоять молча, не двигаясь с места. Внутри неё бушевала буря, горел огонь нечеловеческой ненависти, но она не могла позволить себе проявить слабость, показать, как ей больно, как хочется разрушить весь мир только потому, что жизнь в нём потеряла всякий смысл после смерти Ахмеда и детей. Слов не требовалось, Кеманкеш всё понимал, всё чувствовал нутром. Вся эта ситуация казалась сейчас Кесем одним большим предательством, преступным сговором, в результате которого Гиреи получили власть, а она потеряла всё, а в добавок к этому как бесправная невольница без согласия была выдана замуж за того, кого винила во всех своих бедах. Сложно было найти доводы, чтобы смягчить этот удар, но всё же он попытался. — Понимаю, что творится у тебя на душе. Знаю, что думаешь обо мне. Только я стал такой же жертвой обстоятельств, как и ты. Честно, я пытался спасти шехзаде. Когда узнал о планах Султана Османа о казни его братьев, подговорил главу янычар устроить штурм дворца и султанских покоев. Мы ворвались туда, но было слишком поздно. Никто не думал, что молодой Повелитель не выдержит и сведёт счёты с жизнью. Хотя… Если именно в этом заключался план Дильрубы и Шахина, Аллах их рано или поздно покарает. — Покарает. И тебя тоже. За всё. За то, что запер меня и не позволил спасти детей, за то, что принял власть из рук этого бешеного пса, своего брата, за то, что взял меня как трофей за выигранное сражение. Никогда не будет тебе ни счастья, ни покоя, Мустафа Гирей. Однажды ты горько пожалеешь, что женился на мне. — У меня не было выбора, Кесем. Я первым сел на османский трон и мог бы стать новым Падишахом, если бы захотел, но я выбрал жизни тех, кого люблю. Шахин удерживал на корабле мою жену и сына, грозился убить их, и я не стал рисковать самым дорогим. Все остальные условия нашего договора тоже ставил не я. — Наглая ложь! Хочешь оправдаться? Не получится! — Если не веришь мне, спроси у Силахтара, как всё было, он присутствовал в тот момент, когда я вошёл в зал для заседаний и заявил свои права. Если бы я был таким, каким ты меня представляешь, сейчас бы владел всем миром и тобой, в том числе, а не только печатью Великого Визиря. Полагаю, что я нужен Шахину на этой должности, чтобы сдерживать власть Дильрубы. Этим я и собираюсь заняться в том числе, а тебе лучше быть со мной заодно. Возможно, однажды представится случай наказать их за смерть твоих шехзаде. — Не верю тебе! Никогда не поверю! Лучше бы меня казнили, чем выдать за тебя! — Кесем держалась очень стойко и достойно, хоть и повышала голос, но не впадала в истерию, позволяя Кеманкешу говорить. — Тебе грозила казнь, верно. Или же заточение до конца жизни, если бы Шахин побоялся осуждения со стороны янычар и улемов. Я взял тебя в жёны при условии, что буду нести полную ответственность за все твои дальнейшие поступки, не позволю больше вмешиваться в политические вопросы. Пока ты со мной, тебе гарантированы жизнь и свобода. Можешь считать как тебе угодно, но главное, что меня побудило согласиться с этим условием — мои чувства. Я давно люблю тебя и хочу дожить до того дня, когда и ты ответишь мне взаимностью. — Не доживёшь! Этого не может случиться по очень многим причинам. Даже не надейся! — Что ж… Значит будем жить как все, как большинство. Ширин, моя первая жена, тоже не дождалась от меня взаимности, но нашла своё счастье и утешение в материнстве. Со временем ты смиришься и привыкнешь к роли супруги Мустафы Гирея. А моей любви, я уверен, сполна хватит на двоих — и на тебя, и на меня. Кеманкеш решил, что для первого разговора достаточно. Кесем ещё не отошла от смерти детей, ей нужно дать время свыкнуться со своим положением, новой обстановкой. Потому он позволил ей уйти, громко позвав Нериман. — Проводи госпожу в её покои и помоги во всём, что она попросит. Отныне будешь служить ей, только ей одной. Комната Кесем оказалась просторной и светлой, одной из самых лучших во всём доме. Стены здесь были облицованы изразцами с растительным рисунком в нежно-розовых с зелёным тонах. Большие два окна с разноцветными цветочными вставками-витражами в случае необходимости запирались изнутри резными перламутровыми ставнями с засовом, а между ними находился выход на небольшой навесной балкон с видом на сад. По центру стены напротив располагался камин с куполом в османском стиле, рядом — уютный длинный диван, чуть в стороне — письменный стол. У дальней, противоположной от входа стены, стояла большая кровать с шёлковым балдахином, туалетный столик с зеркалом. Там же, недалеко — выход в небольшое помещение, совмещающее функции гардеробной и умывальной комнаты, из него — дверь в личную уборную. Огромный добротный дом из жёлтого камня когда-то был построен для одной из сестёр Султана Мехмеда, мужа Хандан Султан. Он был рассчитан на большую семью, но после смерти Султанша не оставила наследников и имение неподалёку от Топкапы перешло в собственность казны. Потом много лет стояло пустующим, пока про него не вспомнила Кесем и не передала в пользование Дервишу Паше и его супруге как резиденцию Великого Визиря. — Не дурно. — отметила вслух зеленоглазая госпожа и велела Нериман открыть крышку сундука, стоявшего у камина. Туда хатун из Топкапы сложили некоторые из её личных вещей и одежду, исключая драгоценности, которые предназначались лишь женщинам из правящей династии. — Ханзаде Мустафа сказал, что через неделю придут портниха и ювелир. Вы и Ширин Ханым сможете выбрать ткани и заказать новые платья и украшения по своему вкусу. — Вижу, твоему господину выдано немерено денег из султанской казны. Мне ничего не требуется, достаточно того, что есть в сундуке. Не хочу ничего, что исходит от Гиреев. Эта женщина, первая жена Кеманкеша, тоже здесь? — Да, госпожа. И она, и ханзаде Керим. Они занимают левое крыло второго этажа. По центру от лестницы — покои нового господина, откуда мы только что пришли. В правом крыле, кроме вас и ваших слуг, будет жить Хандан Султан, её помощница и Хаджи ага. — Значит, ей разрешили остаться? — Конечно. Она же приходится господину тётей. Как он её прогонит? — Хоть в чём-то проявил великодушие. Оставь меня! Нужно было собраться с мыслями и понять, что делать дальше. А что если Кеманкеш заявится к ночи и потребует от неё исполнения супружеских обязанностей? От этого негодяя всего можно ожидать. Даже если не сегодня, то когда-нибудь это обязательно случится. Что тогда? Кричать? Сопротивляться? Угрожать? Но и это не может длиться вечно. Теперь он имеет на неё права и постарается получить всё то, что ему полагается, как мужчине. «Ахмед…как же так вышло? Я клялась тебе в вечной любви, в верности даже после смерти. Как я могу после этого разделить брачное ложе с другим? С ненавистным моему сердцу, с виновным в смерти наших шехзаде, а может, и в твоей смерти тоже. Теперь не верю ни одному его слову. Не хочу, чтобы он прикасался ко мне, целовал, владел моим телом, навечно принадлежащим тебе, Ахмед…» Бежать из этого дома тоже бессмысленно, равноценно казни. С другой стороны, даже если побег удастся, как она отомстит, будучи далеко? Нет. Теперь эта жизнь нужна ей лишь для достижения одной-единственной цели — наказать своих врагов. В переживаниях Кесем не заметила, как заснула, неудобно свернувшись на краю кровати. Кеманкеш в эту ночь так и не пришёл, пожалел её.

***

Сказать, что Зюльфикар был раздосадован договором нового Повелителя с Мустафой Гиреем, ничего не сказать. Он понимал, что эти действия вынуждены, но также и осознавал, что Султан Шахин оказался не так прост, как выглядело со стороны. То, к чему они так стремились с Дильрубой — абсолютная власть, могло оказаться намного дальше, чем они рассчитывали. — Успокойся. Не надо делать скоропалительных выводов. Мой муж не настолько умён, как хочет выглядеть. Шахин прекрасно понимает, кому обязан тем, что имеет. Пусть натешится новой для себя ролью Султана, вскоре это пройдёт. Я хорошо знаю, как им управлять. Ты же по-прежнему моя правая рука, мой верный помощник. Как и обещала, я тебя вознагражу. Больше нет смысла держать моих племянниц во дворце, теперь здесь нет Кесем, готовой потакать их капризам. Теперь они не являются родными сёстрами Султана, но, тем не менее, брак, заключённый с каждой из них всё ещё престижен и обещает много привилегий будущим мужьям. Через месяц я объявлю о вашей свадьбе с Атике, как и обещала. И для Гевхерхан тоже подыщем подходящую партию. Может быть никях с молодой, благородной, а главное, невинной Султаншей хоть немного утешит тебя. Зюльфикар внимательно посмотрел на Дильрубу. В последнее время он всё чаще думал о ней, как о женщине. Помнится, во времена янычарской молодости, сестра Повелителя проявляла по отношению к нему многозначительные знаки внимания, мило улыбалась, каждый раз проходя мимо будто бы невзначай останавливалась рядом, выказывая симпатию. Быстрый карьерный рост в янычарском полку вплоть до начальника личной охраны Султана, смотрителя покоев, резко увеличивал шансы породниться с династией. Тогда Зюльфикара интересовала только эта сторона возможного союза. Когда Султанша резко переключилась на обходительного и смелого в силу своего происхождения Шахина Гирея, он долго не мог смириться, ведь уже видел себя зятем династии. Теперь же, когда Дильруба вошла в пору зрелости, физической и ментальной, неожиданно стала привлекать Пашу совсем иным образом. Её скрупулёзная расчётливость, грандиозный размах мышления, готовность идти на любой риск, рождали в Зюльфикаре такие чувства, о которых он и не помышлял ранее, не думал, что вообще на них способен. Только вот заикнись он об этом хотя бы словом, выдай себя взглядом, Султанша сделает всё, чтобы уничтожить его, как очередное препятствие, способное разрушить с таким трудом построенную новую Империю. Не говоря уже о том, что с ним может сделать Султан Шахин, если зародится хотя бы малейшее подозрение. — Я благодарен любой награде, что получу из ваших рук. Пусть это будет Атике Султан. В моём возрасте и положении давно пора обзавестись семьёй и детьми. Но я по-прежнему ваш преданный раб, ваш соратник в любой борьбе, какую бы вы не замыслили.  — Спасибо, Зюльфикар. Я никогда в тебе не сомневалась. Султанша всех Султанш бросила благодарный, слегка высокомерный взгляд на своего помощника и горделиво удалилась.

***

Две женщины стояли напротив, внимательно изучая друг друга. Одна — рослая, сухощавая, темноволосая, с правильными вытянутыми чертами лица, высоким открытым лбом и карими глазами, другая — среднего роста, с привлекательными выпуклостями фигуры, округлым лицом, подчёркнутым высокими скулами и подбородком с ямочкой, большими зелёными глазами и пухлыми губами. Внешне между двумя жёнами Мустафы Гирея не замечалось абсолютно ничего общего. Кроме того, первая жена была значительно младше второй. И семилетняя разница в возрасте, и отличия в комплекции сильно бросалась в глаза. Сложно даже представить, что эти две совершенно разные женщины теперь принадлежат одному мужчине. Об отличиях в темпераментах также не приходилось догадываться. На лице Ширин отражалась покорность и некая подавленность, смешанная с любопытством и удивлением, Кесем же смотрела на мир свысока, будто бы ежесекундно бросая ему дерзкий вызов одним своим присутствием. — Ну вот, теперь вы знакомы. — Кеманкеш жестом предложил жёнам сесть по обе стороны от него. Ширин незамедлительно последовала воле мужа, Кесем же упорно и долго продолжала стоять как вкопанная, выражая свой молчаливый протест. Мустафа сделал вид, что не замечает этого и сразу же перешёл к делу. — Хочу, чтобы в этом доме всегда царили покой и уважение. Я буду справедлив к каждой из вас, как то предписывает шариат. Среди вас не будет главной, не будет ни первой, ни второй, эти слова могут использоваться только для обозначения очерёдности вступления в брак. У каждой в подчинении свои слуги и свои помощники, свои обязанности, своя половина дома. Никто никому не подчиняется, никто никому не указывает, у обеих из вас равные права. Вы можете поддерживать дружеские отношения или же не замечать друг друга совсем, единственное, чего я не потерплю — вражды и скандалов. Впрочем, в Ширин я уверен как в себе, это относится в первую очередь к тебе, Кесем. — Мне всё равно. Я здесь не по своей воле и ни с кем ничего не намерена делить. — отвернула голову, не желая видеть Кеманкеша, будто бы с ней говорил не муж, а совершенно посторонний человек. После того как Кесем много лет была женой Султана, главной над сотнями девушек в Топкапы, эта ситуация казалась унизительной сама по себе. Её отдали замуж насильно к ненавистному человеку, да ещё и не единственной женой. — Моё главное желание, чтобы ты был счастлив и доволен, Кеманкеш. Я сделаю всё, чтобы мы стали надёжным тылом для нашего господина, а не двумя фронтами войны. Двери моих покоев всегда открыты для тебя, Кесем, в любое, когда пожелаешь. Теперь мы одна семья. Мой муж — твой муж, мой сын — твой сын. Последние слова оказались очень болезненными. Конечно, Ширин вряд ли знала подробности личной трагедии Кесем, о том, как она так и не смогла стать матерью, а оттого тщетно пыталась заглушить в себе чувство несбыточного материнства любовью к другим детям, которых в итоге тоже потеряла. Она поджала губы и закрыла глаза, с трудом сдерживая свою боль, не желая её показывать. Кеманкеш тут же подскочил и пытался поддержать её за руку, но Кесем решительно отстранила его от себя. — Не смей. — процедила сквозь зубы. Ширин стало не по себе, она поняла, что сказала что-то лишнее, растеребив незаживающую, кровоточащую рану этой несчастной женщины. Как ни странно, она даже не ревновала Кеманкеша, больше сочувствовала Кесем, зная со слов мужа историю о смерти шехзаде. — Простите меня, я не хотела сделать больно. Я хотела как лучше… — Да что ты знаешь про боль? — не выдержала Кесем. — Что вы оба знаете о страданиях? Оставьте меня! — развернулась и пошла к себе. Весь мир Кесем вмиг перевернулся, и её жизнь уже никогда не могла стать прежней. Только одно могло заставить её сердце биться дальше — жгучее желание отомстить, оно же медленно её убивало.

***

Спустя месяц. — Булут ага, не заметил ли ты чего странного? — Хаджи хотелось посплетничать со своим старым соратником, другом и соперником, с которым волею судьбы они вновь жили под одной крышей, но чернокожий эфиоп в последнее время возомнил себя главным в доме. Главным среди двоих. — Даже если бы и заметил, шептаться за спиной не стану. Моя госпожа большая госпожа в этом доме. — задрал нос. — Кто бы говорил! Знаю я тебя и понимаю, на что намекаешь. Да, Хандан Султан теперь не хозяйка дома, а всего лишь дальняя родственница нового хозяина, но и Кесем Ханым всего лишь одна из двух жён ханзаде Мустафы. Они равны. — Моя госпожа не может быть ровней кому бы то ни было, она была Султаншей, женой самого Падишаха! — И что с того? Хандан Султан будто бы ею не была. — засмеялся белый евнух, желая поддеть зазнавшегося Булута, который всю жизнь пытался забраться хотя бы ступенькой выше его. — Но знаешь ли, твоя жизнь однажды может резко измениться. Выше любой жены всегда находится мать! — не сдержался Хаджи и прикусил губу. — Какая мать? Ты что, с кровати упал поутру? Матушка нашего господина давно упокоилась! — Ладно, я не про это. — Хаджи нужно было срочно увести разговор в другое русло. — Заметил ли ты, что ханзаде Мустафа не навещает по вечерам ни одну из своих жён? Ну, ты понимаешь, что я имею ввиду? — Как же не заметить? Кесем Ханым ложится одна и встаёт всегда одна, я ни разу не слышал шагов по коридору, а моя комната рядом с её покоями. Так он и к другой жене не ходит? Во дела! Поистине, у них равноправие и справедливость во всём. — хихикнул Булут, но тут же выпучил глаза. — Послушай, а может хозяин того самого, ну, вроде как мы с тобой?! — Дурень ты! У него же сын! — А, точно. Сын же. Знаешь, с одной стороны это даже хорошо, что ханзаде не ходит к моей госпоже, продлил себе жизнь, считай, на месяц. Как только он сунется к Кесем Ханым, она точно сделает из него евнуха! Бедняжка, она так убивается, почти не выходит из покоев.  — Боюсь, терпение ханзаде Мустафы на исходе. Мой тебе совет, надень повязку на глаза и заткни уши покрепче, скоро что-то будет!

***

Листок бумаги протиснулся в щель под дверью и после этого послышался топот детских ножек, убегающих прочь. Кесем подошла и подняла новую записку. Это была игра, в которую они с сыном Кеманкеша играли уже неделю. Первое письмо, написанное неумелым, корявым почерком гласило: «Привет. Я Керим». Рядом было нарисовано солнце с длинными лучами, и стояла жирная чернильная клякса. Мальчик только начал обучаться письму, и это было то немногое, что удавалось изобразить. Кесем чувствовала, что за её новым пасынком стоял кто-то из взрослых — Ширин, Хандан Султан или даже сам Кеманкеш, но злиться на ребёнка не могла. Керим был таким же тёмненьким и живым, каким в его возрасте был Касым, и эта схожесть делала женщину беззащитной перед невинным ребёнком. В те редкие случаи, когда Кесем встречалась с ним взглядом, стоя на балконе своих покоев, малыш улыбался и махал ей ручкой. Она развернула листок и прочитала новое послание: «Я хочу с вами подружиться». Сбоку на этот раз пририсован цветок — тюльпан. Ничего особенно: несколько палочек, полукруг с зубцами, так рисовали все дети в пять лет. Слёзы навернулись на глаза. Кесем бросила записку на диван. Кто бы не руководил Керимом, он играл не по правилам, пытаясь задеть те струны её души, которые заставляли её сдаться. Но этого не будет! Весь прошедший месяц она обдумывала план своей мести, но ничего так и не смогла предпринять. Здесь, вдали от дворцовой жизни, у неё было слишком мало возможностей. Даже те записки, которые удавалось передать Силахтару через Нериман, не давали никакой пищи для размышлений. Ей нужен был кто-то рядом, благодаря кому она могла бы узнавать все новости и определять болевые точки, в которые можно бить. Как не тяжело ей было это признавать, таким человеком мог стать только сам Кеманкеш. Не имея прямого подхода к врагу, она не могла отомстить ни ему, ни, тем более, Дильрубе. Несколько раз, когда Великий Визирь покидал дом по делам, она проникала в его кабинет на первом этаже, рылась в документах, силясь что-то узнать, но это было не просто. Кеманкеш не оставлял ничего важного дома, а если и оставлял, то запирал в секретер, а ключ, по словам Нериман, всегда забирал с собой и хранил во внутреннем кармане кафтана. «И что мне делать? Притворяться? Строить из себя покорную жену? Но тогда он захочет разделить со мной постель… Как я пойду на это? Как?» Постучался и вошёл Булут. Он каждое утро по приказу Кеманкеша приносил в покои его жены свежесрезанные цветы, из тех, что цвели в саду в это время. — Снова? Старые ещё не завяли. — Ханзаде Мустафа говорит, что если вы не выходите в сад, то сад сам будет приходить к вам, сколько бы бутонов для этого не пришлось загубить. Сейчас принесут три новых платья для вас. Ширин Ханым сама их заказала, сняв мерки с вашей одежды в постирочной. — Мне ничего не нужно! Я же сказала ясно! Какое она имеет право настаивать и принимать за меня решения? — бросила гневный взгляд на гору небольших плоских коробок на письменном столе. То были украшения, которые время от времени приносили по приказу Кеманкеша. Кесем за всё время не открыла ни одну из них, даже не взглянула. — Но госпожа! Платья, что привезли из дворца, слишком помпезны для вашего нового статуса. Да вы и не выходите никуда… — Не зли меня, Булут! Если не хочешь, чтобы я выгнала тебя, лучше помолчи. Евнух затих и начал чистить птичью клетку, стоявшую у выхода на балкон. В ней жила та самая пара жёлтых канареек, полученных от Кеманкеша в дар ещё в подвале. На всём белом свете для Кесем были святы лишь две вещи: маленькие дети и птицы. Их она не могла обидеть, выбросить, изгнать из своей жизни. Особенно теперь, когда дни проходили в основном в одиночестве. Две крохотные души рядом помогали скоротать бесконечное тягостное время. — Всё, госпожа, я закончил. Напоследок хочу передать ещё одно распоряжение вашего супруга. — Булут взмок от нервного напряжения, пока готовился произнести эти слова. На всякий случай он покосился на дверь, измерил расстояние до неё и прикинул, сколько уйдёт на то, чтобы пересечь половину комнаты. — Что ещё? — На дворе священный месяц Рамадан, госпожа. За две недели вы ни разу не соизволили спуститься после заката в столовую, чтобы принять пищу со всеми вместе. Потому ханзаде Мустафа сегодня вечером будет вкушать ифтар здесь, в этих покоях, с вами. — Это ещё зачем? — вопрос прозвучал в пустоту, потому что к этому моменту от Булута остыл и след. «С другой стороны, не могу же я сидеть здесь до конца времён? Нужно что-то делать, найти способ ударить Кеманкеша побольнее, в самое уязвимое место».

***

 — Добрый день, Халиль! Как шли дела, пока я отсутствовал? Лошадей пригнали? — Курт казался довольным. На те деньги, что они награбили у османского кортежа месяц назад, можно было долго и безбедно существовать всей банде. Кроме прочего, удалось купить дюжину коней и справить новое оружие. И всё же, главарь пока не доверял Халилю, боялся, что тот уйдёт, прихватил деньги из общака, потому никогда не оставлял его одного в стойбище, а лишь под присмотром двоих-троих крепких вооружённых парней. — Пригнали. Заплатил, как договаривались. Даже сторговался на пятьсот акче. — Я доволен тобой, отец. Благодаря тебе порядку стало больше. — Послушай, мне бы поговорить с тобой. Отойдём. — Дервиш кивнул в сторону, где не было вездесущих глаз. Они уселись на камнях глубокого каньона реки Ихлара, засаженного кустарником и камышом. Здесь, в древних монашеских пещерах, находилось их тайное разбойничье логово. Проблема состояла в том, что сбежать из него было практически невозможно. Наверх из каньона шли три очень крутые тропы и пока беглец преодолевал их, с лёгкостью мог быть настигнут преследователями. Требовалось время, выносливость, хорошая лошадь, оружие и везение. Всего этого вместе у Дервиша пока не имелось. — Говори, старик. — обратился главарь. Курт, чьё имя переводилось не иначе как «волк» сам по себе был неплохим человеком, но ему крупно не повезло в жизни. Родившись в глухой нищей деревни Анатолии, он почти сразу же остался сиротой и во младенчестве по недосмотру был похищен торговцами людей. Продать ребёнка не смогли и бросили на обочине каменистой дороги. Там его чудом нашла родная бабушка, та самая, что ухаживала за Дервишем при ранении. Она любила рассказывать невероятную историю о том, что увидела внука, греющегося под боком у дикой волчицы вместе с её волчатами. С тех пор мальчика и прозвали «волчонок». В родную деревню они не вернулись, а стали скитаться и жить на милостыню, пока Бабушку не приметил главарь банды и не забрал к себе в жены. Именно его место после смерти и занял Курт — гроза всей долины Ихлара. — Я хотел бы уйти, вернуться в Стамбул. Дома у меня есть сбережения, приеду, тут же отправлю тебе. Слово даю. — Эээ, нее. Так не пойдёт. Мы с тобой уже говорили об этом неоднократно. Не могу я отпустить того, кто знает про наше логово. Где гарантии, что завтра сюда не прибудет полк янычар? Ты, Халиль, теперь навечно с нами, навсегда. — У меня жена осталась. Я её очень люблю. Даже не представляю, что она сейчас чувствует, что думает. — А вот за это не переживай, отец. Тут с неделю назад были двое, расспрашивали про султанскую повозку и про господ при ней. Местные сказали, что их ограбили и убили, всех схоронили. Так что весть о твоей гибели со дня на день дойдёт до столицы. Твоя госпожа поплачет, да утешится, с кем не бывает? Хуже новостей сложно было представить. Бедная Хандан! Но… А если Кеманкеш передаст ей то письмо, спрятанное в подвале? Стоит ли вообще тогда возвращаться?

***

Всё ещё хранившая надежду на спасение супруга Хандан, старалась не унывать. Она строго соблюдала пост и ежедневно возносила молитвы Всевышнему о Дервише, о детях и внуках. Прав был Хаджи, сказавший, что её горестное ожидание скрасит новая семья. За прошедший месяц Султанша наладила тёплые отношения с Ширин, а к внуку так вообще быстро прикипела душой. Чтобы отогнать тяжёлые мысли и отблагодарить Кеманкеша за то, что её не оставили без крова над головой, взялась за обучение Керима каллиграфии. Теперь долгие часы проходили за большим письменным столом в библиотеке, где она, сжав руку мальчика в своей ладони, водила ею по бумаге. — Хандан Султан, а почему новая папина жена почти никогда не выходит из покоев, не ужинает с нами? Почему у неё глаза такие грустные? — Видишь ли, дорогой. У меня когда-то был сынок, такой же милый как ты. Он стал Султаном и влюбился в Кесем. Они поженились и очень хотели, чтобы у них родился малыш, но этого не случилось. Потом мой сын-Султан умер и Кесем осталась одна. — Хандан не стала рассказывать об умерших внуках, посчитав, что Кериму пока рано знать такие душераздирающие подробности. — Так может быть у них с папой появится ребёночек? Тогда она и повеселеет. Я бы хотел брата. — Не всё так просто, ханзаде. Знаешь, думаю тебе будет по силам растопить сердце Кесем. Ты же умный мальчик, добрый. Со временем она тебя полюбит. Давай поиграем в одну игру? Будем писать ей письма и оставлять под дверью. Договорились? С тех пор уже неделю каждый день они писали что-то новое и очень простое для Кесем. Керим был так воодушевлён, что каждый день просил у Хандан научить его какому-то новому символу, новому слову и в игровой форме очень быстро их запоминал.

***

За прошедшие недели Дильруба навела свои порядки в Топкапы: почистила гарем от большей части юных наложниц, готовившихся для племянника Османа, назначила на ключевые должности верных ей хатун, приняла и обустроила во дворце прибывших из Крыма сыновей, в одночасье превратившихся из ханзаде в шехзаде. Сама она небывало похорошела внешне, расцвела. Для Султанши заказали новый гардероб из самых дорогих и модных тканей. Лучшие украшения из хранилищ династии Османов, ранее принадлежавшие её бабушке, матери и невестке Кесем, теперь были всецело в распоряжении Дильрубы. В окружении власти, роскоши, многочисленной прислуги и стражи, Великая госпожа чувствовала себя на вершине всего мира. — Прекрасно выглядите, тётя. — робко села рядом Гевхерхан. — Я исполнила мечту моей любимой Валиде Сафие Султан. Не зря её слова и советы стали моей путеводной звездой. Говорят, вы с Атике навещали Кесем? Как она? — Всё хорошо. Визит был кратким. — Гевхерхан не особенно то хотела распространяться о той обречённости, что они с сестрой увидели в глазах мачехи. — Ну и прекрасно. Она всё осознала, поняла, что потеряла то, что долгие годы связывало её с властью и Топкапы. Надеюсь на смирение с её стороны. Я хотела поговорить с тобой и Атике о своих планах на ваш счёт, позови её. Белокурая девушка, охваченная любопытством, довольно быстро пришла в покои тёти. Вместе с Гевхерхан они готовы были выслушать Султаншу. — Я и Султан Шахин приняли решение о вашем скором замужестве. — довольно заявила Дильруба. — Но тётя, Кесем мне обещала…- первой сорвалась Гевхерхан, видевшая брак в самых страшных своих снах после первой неудачной попытки, увенчавшейся убийством Сенжара Паши. — Кесем здесь больше нет. Как нет и ваших братьев. Смиритесь со своей участью и готовьтесь к никяху в следующем месяце. Свадьбы состоятся в один день. Атике станет женой Зюльфикяра Паши, а Гевхерхан — ханзаде Девлета Гирея. — Нет! Это не справедливо! — закричала светловолосая девушка и пулей вылетела из покоев. Гевхерхан ненадолго задержалась. Дильруба между тем стала пояснять: — Мой выбор очевиден. Зюльфикар — моя правая рука, надёжный человек. Девлет — кузен Повелителя, это его решение. Да, они некоторое время находились в ссоре с моим супругом, ханзаде даже отказался от ханского престола в пользу более старшего родственника из числа Гиреев. Шахин хочет примирения и вызвал Девлета в Стамбул в помощь Мустафе. Признаюсь, мне не нравится, что ещё один Гирей будет у власти, но я вынуждена уступить. Окрутишь его, завлечёшь, будешь докладывать всё, что он делает вместе с Кеманкешем, каждый их шаг. — Я не смогу, тётя. — Перечить мне вздумала? Может хочешь в мужья такого же старого и жестокого, как Санжар Паша, твой первый супруг? — Нет, что вы…- одно воспоминание о нём вызывало отвращение и нервную дрожь во всём теле. — Тогда иди и готовь приданное. — Если замужество неизбежно, могу ли я попросить, чтобы вы выдали меня за Зюльфикара Пашу? Просто мне всё равно, а ханзаде Девлет по душе моей сестре. Она из-за этого так расстроилась… — Что за блажь, Гевхерхан? Зачем строишь из себя жертву? Зюльфикар сам выбрал Атике, значит так тому и быть! По крайней мере, она попыталась. Сестра ей теперь никогда не простит. Во всех горестях последнего времени, связанных со смертью братьев, только одна мысль грела младшую Султаншу — возможность вскоре снова увидеть ханзаде. За последний месяц Атике все уши прожужжала Гевхерхан своей внезапно нагрянувшей влюблённостью, первой за всю жизнь. И вот такое разочарование! — Сестра, я пыталась уговорить тётю, хотела уступить тебе твоего ханзаде, но она непреклонна. Поверь, этот брак мне не нужен, ровно, как и любой другой. Я больше за тебя пекусь, за твоё разбитое сердце. — положила руку на плечо рыдавшей девушки. — Не верю, что ты могла бы отдать мне такого жениха. Он ведь красавец на лицо и видно, что очень благородный душой. Не то что Зюльфикар Паша — неотёсанный грубиян из янычар, да ещё и вдвое старше меня. За что мне такое наказание? Я после этого жить не хочу! — Ты всегда знала, что мы не вольны в своём выборе. Я всё ещё помню кошмар своего первого замужества. Остаётся надеяться, что в этот раз повезёт больше. Нам обеим повезёт.

***

В покои Кесем внесли яства, наполнившие круглый низкий стол, за которым можно было уместиться лишь сидя на ковре. Она с недоверием смотрела на них, раздумывая, как вести себя с Кеманкешем. Яростные нападки ничего не дадут, только разозлят его, покорность же не в её характере. Как сломить его? Как отомстить? Ответ напрашивался сам собой, но она не хотела даже думать об этом. Он вошёл и отпустил слуг, велел больше не беспокоить. Кесем обратила внимание, что Мустафа уже успел переодеться и освободиться от кафтана, который обычно носил на выход. Не значило ли это, что в его планах остаться здесь до утра? — Присаживайся. Прочитаем молитву и приступим к ифтару. — на этот раз повиновалась молча. Поели с аппетитом, боязливо поглядывая друг на друга — никто не решался заговорить первым. Разламывая лепёшку, Кесем не могла не сделать это со злостью, унимая предательскую дрожь в руках. Мустафа поднял обронённый кусок, нежно дотронувшись до ей пальцев, положил его себе в рот как нечто божественное на вкус. Учуяв запах свежего хлеба, канарейки радостно защебетали у себя в клетке, тоже надеясь разделить трапезу с хозяином. Кеманкеш раскрошил мякиш и кинул крошки между прутьев, после поспешно вернулся за стол. — Смотри, как поёт. Я так не умею. Чувства живут у меня внутри. Здесь. — положил руку себе на грудь. — Часто я не могу их выразить словами, передать насколько они сильны, но это не значит, что их нет. — Не могу, не хочу, не имею права ответить на них. Забудь и утешься в объятьях Ширин. — За этот месяц я понял, что ты меня не полюбишь, даже если я брошу к твоим ногам все драгоценности мира, даже если запою также сладко, как этот кенор. И всё равно не могу отказаться от тебя. Позволь мне остаться этой ночью здесь, если не из любви, то хотя бы из жалости. Даже враги достойны сострадания. Кесем не знала, что ответить. Внутри неё всё противилось, отвергало саму мысль о возможной близости, громко кричало «нет». Ничего не сказав, она встала и ушла в гардеробную, чтобы переодеться и умыться. Дрожь во всём теле с каждой минутой становилась только сильнее, будто бы она стояла на самом краю пропасти, куда её вот-вот должны были неминуемо сбросить. Распустив длинные волосы и плотно завязав поясок на халате, она вернулась в покои. Он всё ещё был там и даже не думал уходить. Тогда она опустила полупрозрачные занавески балдахина, легла и укрылась одеялом. Оставалось дождаться, что предпримет Кеманкеш. Довольно долго ничего не происходило, потом донеслись приближающиеся шаги. Он лёг с другой стороны кровати, но на этом не успокоился, с каждой секундой становясь всё ближе и ближе. И вот уже его горячее дыхание стало ощущаться на коже головы, на затылке и макушке. Кеманкеш прикасался к ней, к её волосам, к её плечам и обнажённой шее. Его влажные губы оставили след на бледной вздрагивающей коже, она терпела из последних сил, как бы проверяя предел своих возможностей. От напряжения сердце забилось так быстро и сильно, что казалось, оно вот-вот взорвётся изнутри. Потом он откинул одеяло и опустившись до лодыжек, нащупал край подола, нежно запустил под него свою горячую ладонь и начал двигаться всё выше и выше, приближаясь к бёдрам. Это стало последней каплей. Выхватив из-под подушки острый кинжал и резко повернувшись к своему противнику лицом, она приставила смертоносное оружие к пульсирующей вене на его шее. — Не смей. Не прикасайся. Иначе я убью тебя, клянусь.