Не все птицы певчие🕊

— Убей! — Кеманкеш не только не отстранился от острия кинжала, но и ещё плотнее прильнул к нему так, что теперь от смерти его отделяло всего лишь одно неосторожное движение. Вена на шее ещё сильнее напряглась, запульсировала, налилась бордовой кровью, готовой в любой момент брызнуть на белоснежные шёлковые простыни. В глазах горело безумное бесстрашие, невероятная решимость, говорившая о том, что он не шутит, не блефует и, тем более, не ждёт пощады. — Ну же, убей! Смиренно жду казни от твоих рук и даю шанс уничтожить меня. Может тогда твоё сердце успокоится, получив отмщение, а моя душа наконец освободится от адской бесконечной муки по тебе. Шестнадцать лет тягостного ожидания закончились тем, что ты теперь так близко, а я не могу даже прикоснуться. И главное, нет никакой надежды, что ты изменишься ко мне, сжалишься. Зачем мне такая жизнь, режь! Или же не гони, позволю любить тебя. Третьего варианта нет. Отчего-то Кесем обуял страх и неуверенность. Она думала, что Кеманкеш просто уйдёт, охладив свой пыл ощущением близкой опасности, он же оказался на редкость настойчив, решив поставить на кон свою жизнь в этом сражении. Что стоит убить его здесь и сейчас, отомстить за загубленные жизни шехзаде? Но нет, это слишком лёгкое наказание! К тому же, без него ей никогда не подобраться к другим своим врагам. Как не просто было осознавать, что теперь Мустафа теперь не только её щит, но и её меч — единственное оружие, которое можно использовать и против других, и против него же самого. Но для этого придётся уступить его сумасшедшему натиску, усыпить бдительность, стать его наркотиком, неизлечимой зависимостью, чтобы потом, получив своё, вновь оставить наедине с этим безумием, теперь уже навечно. Это и станет его расплатой. Кесем закрыла глаза и мысленно попросила прощение у Ахмеда, а после с силой кинула кинжал об стену рядом с кроватью. Ударившись об изразцы, он со звоном упал на пол, лязгнув закалённой сталью. Кеманкеш быстро перехватил её руки в свои и с жаром начал целовать влажные холодные уста. Они больше не противились, хоть и не отвечали с той же страстью, какую он вкладывал в свои поцелуи. Кажется, Мустафа мечтал об этом целую жизнь, потому не верил в реальность происходящего, каждое мгновение ожидая, что всё вот-вот может закончиться. Потом, позже, Кесем обязательно его полюбит также сильно, как и он её, пока же придётся довольствоваться лишь её телом, таким манящим, таким желанным. Настойчивые губы перекочевали за ухо, спустились вниз по шее и застыли на ключице, когда раздалось тихое, похожее на мольбу: «Не надо. Не целуй!». От неожиданности он опешил и застыл на долю секунды, потом пристально посмотрел ей в глаза, молча требуя дальнейших объяснений. Во взгляде Кесем читалась та же нездоровая решительность, что и в нём несколькими минутами ранее, когда остриё кинжала касалось напряжённой шеи. — Не целуй. Не хочу. И свечи погаси. Приходилось повиноваться странным правилам игры капризной госпожи. Никто не гарантировал, что под её подушкой нет ещё одного кинжала, способного поразить в решающий момент, но риск того стоил. Кеманкеш по-прежнему был готов на всё, чтобы их отношения любым способом стали ближе. Он быстро встал, чуть отошёл от кровати и ловкими движениями снял с себя одежду. В тусклом свете всё ещё зажжённых за занавеской свечей Кесем увидела складное оголённое мужское тело с могучим торсом, широкими плечами, сильными ногами и упругими ягодицами. Не даром что Мустафа был воином, полжизни проведшим в седле и в сражениях с тяжёлым мечом и луком в руках. Развязывая тугой узел на собственном халате, она невольно вернулась в ночь своего первого хальвета с Ахмедом. Тогда ей, шестнадцатилетней, было не менее страшно, чем сейчас. Принято считать, что наложницы с радостью падали в объятья Падишаха, это было не так. О любви речи не шло, для неё просто не было ни времени, ни условий, зачастую Повелитель видел девушку первый или второй раз в жизни, когда она оказывалась в его постели. Похоть, наслаждение, забота о продолжении рода с его стороны, расчёт на высокое положение фаворитки, а если повезёт, матери наследников — с её. Чувства и привязанность возникали редко и, как правило, гораздо позже. Хотя ей повезло чуть больше остальных, Ахмед хотел её добиться: ухаживал, читал стихи и осыпал красивыми, романтичными комплементами — всё то, что со стороны Кеманкеша даже представить сложно, да оно и не требовалось. Любовь между ними была невозможна, Кесем просто платила свою цену за право отомстить, нанести удар в спину, когда её враг будет полностью уверен, что она на его стороне. И если бы ещё месяц назад она бы не отважилась, не решилась изменить памяти любимого покойного супруга, то теперь ей было абсолютно всё равно на себя саму и на то, что с ней будет после, всякие чувства потеряли свою ценность, кроме одного — жажды воздать по заслугам всем Гиреям. Унимая дрожь и отвращение к тому, что собиралась сделать, Кесем встала и, проявив волю, скинула на пол шёлковый халат, а после, когда погасла последняя свеча — ночную рубашку. «Миллионы женщин каждый день делят постель с нелюбимыми, постылыми, ненавистными, чужими. И ты тоже сможешь, Кесем. Ты просто теперь одна из многих. Так надо, терпи». В кромешной темноте, прорезаемой лишь скудными отблесками убывающей луны, проникающими сквозь матовые стёкла окон, пара мужских рук наощупь нашла столь желанное женское тело. Чуть шершавые горячие пальцы по-хозяйски легли сначала на талию, а после опустились к бёдрам и ягодицам. Легко было сказать «не целуй», гораздо сложнее исполнить, но он обещал, хоть губы помимо воли продолжали искать свою неуловимую цель. Несколько решительных движений и она оказалась в его объятьях. Нежная, волнующая, но в то же время неподатливая, натянутая до предела, как тетива лука, изготовленного к стрельбе. Запрет на поцелуи нарушил привычный ход любовной прелюдии. Кеманкеш не мог просто так накинуться на Кесем, как зверь, как дикарь, хоть неутолённый физический голод и говорил в нём с неудержимой силой. Он хотел, чтобы она чувствовала его любовь, его ласку, всё то, чему так отчаянно противилась. От безысходности уткнулся лицом в густые распущенные волосы и начал поглаживать её спину, плечи, шею, сначала нежно, а потом настойчиво, въедаясь подушечками пальцев в сопротивляющуюся этому плоть. Между тем чувствовал, как его собственное желание неуклонно растёт с каждой секундой, как преумножается его мужская сила в соприкосновении со столь вожделенной женщиной. Кесем не так себе всё представляла, не ожидала столько терпения и промедления со стороны Кеманкеша. Приняв безысходность происходящего, хотела, чтобы всё закончилось как можно скорее. Его напрасные попытки вызвать в теле партнёрши отклик, только мучили, затягивали время. Она выскользнула из его хватки и немного развернулась, чтобы повлечь к кровати, но он воспользовался этим и вновь прижал её к себе, теперь уже спиной, влажной от напряжения. Томно дыша прямо в ухо любимой, вновь дал волю наглым, бессовестным рукам, теперь им было где разгуляться. Они сантиметр за сантиметром ощупывали плоский живот и упругую, сводящую с ума грудь, сдавливали всё сильнее затвердевающие соски, говорившие о том, что собственное тело предаёт Кесем, помимо воли разума поддаваясь лёгкому возбуждению, хотя о полной капитуляции речи и не шло. С другой стороны, эта чисто физиологическая реакция немного притупляла её душевное страдание в этот момент, её вину перед Ахмедом, её неприязнь к Кеманкешу. Облик этого человека, растаявший в темноте, даже в памяти стал расплывчатым и нечётким. Кесем словно бы собиралась отдаться обольстительному настойчивому незнакомцу, а не своему врагу и от этого было не так мерзко на душе. Ласки, не подкреплённые поцелуями, не могли длиться слишком долго. В какой-то момент Мустафа не выдержал и опрокинул жену спиной на шёлковые простыни, а потом навис над ней, упираясь могучими руками о взбитую перину, как разъярённый любовным томлением лев над своей львицей, слишком долго изображавшей неприступность, но наконец сдавшейся во власть требовательному хищнику. Кесем впилась ногтями в гладкую ткань, одновременно преодолевая гамму самых различных чувств, подталкивающих её к побегу, но Кеманкеш не позволил ему состояться. Настойчивыми движениями он слился воедино с её телом, не ощутив существенного сопротивления. С этой секунды путей к отступлению больше не было, ни единого.

***

Несколько раз за вечер Ширин пыталась попасть в покои мужа, но Кеманкеш всё время отсутствовал, ушёл на ужин к Кесем и так и не вернулся. Значит, она позволила ему остаться до утра. Впервые за последний месяц Ширин испытала сильный укол ревности помимо собственной воли. Да, она была смиренна и терпелива по характеру и воспитанию, но всё же ничего не могла с собой поделать. Не может быть спокойно сердце женщины, когда её любимый, её супруг, отец её ребёнка, делит ложе с другой. Слишком мимолётным было её собственное обманчивое счастье, слишком быстро оно закончилось. Уже на четвёртом месяце брака пришло известие о беременности, с тех пор Кеманкеш к ней почти не прикасался. Рождение сына и вовсе положило конец их договорному супружеству и ознаменовало начало долгой, крепкой дружбы, как и условились. Появление Кесем многое изменило. Вторая жена сразу же заняла в сердце Мустафы то место, которое Ширин никогда не принадлежало. Теперь её мучило щемящее чувство ненужности, понимание, что она всего лишь мать наследника, не более. Требовалось время, чтобы привыкнуть к своей новой роли, больше похожей на роль младшей сестры, нежели супруги. — Почему вы грустите, моя Анабейм? — поинтересовался мальчик, всегда почтительно, на «вы», обращавшийся к матери. Так было заведено в двух династиях — Гиреев и Ширинов, чья кровь текла в жилах ханзаде Керима. — Ошибаешься, душа моя. Я не грущу, просто думаю о былом. О том времени, когда ты осчастливил нас с папой своим появлением на свет. Пять лет прошли так незаметно. — Ширин обняла мальчика и поцеловала в макушку. — Ты почему до сих пор не спишь? — Ждал отца. Он всегда заходил, чтобы пожелать мне приятных снов, а сегодня не пришёл. — Ничего страшного. Ты всегда в его сердце. Уверена, завтра утром он обязательно обнимет тебя. — Папа ночует у Кесем Ханым, так ведь? Поэтому вам грустно? — Нет, что ты! Я ведь тебе рассказывала, что мужчина, у которого несколько жён, должен заботиться о каждой из них, навещать, уделять время. Так предписывают наши законы. — Но тогда он и вас должен навещать? Почему же никогда не делает этого? — Сыночек…ты ещё такой маленький. Когда ты станешь старше, всё узнаешь, всё поймёшь. — Ширин не знала, как объяснить пятилетнему ребёнку, почему так происходит, если сама учила его, что в мусульманских семьях материальные блага и внимание главы семьи должны делиться поровну между всеми жёнами. Чтобы успокоить, решила соврать. — Папа и меня навещает тоже, просто ты в это время уже крепко спишь. Давай, я отведу тебя в твою комнату и уложу, заодно и поговорю с хатун, которая плохо справляется со своими обязанностями и позволяет моему ханзаде бродить по дому босиком посреди ночи.

***

Выбившись из сил, Кеманкеш крепко заснул, прижимая к себе обнажённое тело Кесем. Как оказалось, в любви он был настойчив и ненасытен, нежен и страстен одновременно, иногда слегка резок, но не груб. Скрывая своё лицо в темноте, Кесем переживала не самый простой опыт в своей жизни. За непродолжительное количество времени в голове пронеслись сотни разных мыслей о прошлом и настоящем. Только о своём будущем она никогда не размышляла, не могла представить его. Оказалось, что ко многому можно привыкнуть, даже к ласкам своего врага, нужно только правильно настроиться. На измятых, ещё чуть влажных от пота простынях осталась пара небольших дыр, так сильно Кесем впивалась в них, в отчаянии не замечая, что рвёт. В тот момент рвалась и металась её душа, закованная в тело, отданное в жертву. Где-то между безысходностью, раскаянием, отвращением к самой себе и ненавистью к тому, кто владел ей, затесалось и стыдливое, гонимое прочь чувство удовлетворения, неподвластное разуму. Как человек не может запретить себе осязать, чувствовать вкусы и запахи, так порой он не может искоренить инстинкты, заложенные природой для продолжения жизни. Боясь их бесконтрольного проявления, Кесем запретила себя целовать, но это не помогло. Кеманкеш хитро провалил её план. Она бесшумно освободилась от его объятий, нашла на полу свою рубаху. Вспомнила, где раздевался муж и отправилась на поиски кафтана. Пришлось зажечь свечу, иначе ничего бы не получилось. Ощупывая каждый сантиметр подкладки, нашла то, что искала — целую связку небольших по размеру ключей, пять штук. «Который из них от секретера в кабинете? А вдруг мне пригодятся все?» — не стала долго раздумывать, а скользнула в небольшое помещение для умывания и хранения вещей, нашла брусок мягкого мыла и сделал отпечатки двух, первых попавшихся, больше бы на этот раз всё равно не получилось. После повертела ключи в руке, силясь запомнить, чтобы потом сделать недостающие, хорошо вытерла и незаметно вернула на место. Стало невыносимо душно, в груди не хватало воздуха, потому она выбежала на балкон и упёрлась двумя руками об ограждение, отдавая тело в лёгкой сорочке под власть тёплого весеннего ветра. «Аллах, что я делаю? К чему меня это приведёт? К погибели? Пусть. Я переступила через себя, через память Ахмеда и теперь пойду до конца, сколько бы таких ночей ещё не ждало меня впереди». Уже светало, когда Кеманкеш нашёл её на балконе, заснувшей на полу в сидячем положении, с поджатыми к груди коленями, прислонившись головой к изгороди. Принёс одеяло и укрыл, а сам присел рядом, разглядывая такое несвойственное для Кесем беззаботное выражение лица. Только во сне она могла быть нежной и безропотной, не злилась, не угрожала, не гнала его прочь и даже не пыталась убить. Бережно поправил пряди растрёпанных каштановых волос и слабо улыбнулся, вспоминая как впервые увидел Махпейкер с ножницами, готовую свести счёты с жизнью. Такой он её и полюбил: вечно балансирующей на грани между отчаянием и решительностью. Такой она и осталась по сей день, несмотря ни на что. Правильно ли он сделал, что поставил её перед выбором? Следовало ли ему уйти и набраться терпения? Что побудило её уступить? Почему она кажется такой несчастной, заснув на балконе, предпочтя одиночество его объятьям? Спустя полчаса госпожа пробудилась от неудобной позы и пристального взгляд на своём лице. Смутилась, поняв, что не одна. — Не хотел нарушать твой сон, но сидеть на камне опасно, хоть он и не холодный. Пойдём внутрь. Я могу отнести. –ожидаемо отказалась, поднявшись на ноги самостоятельно. Понять, как вести себя дальше, оказалось сложнее, чем решиться на близость без любви. Притворяться было выше её сил. Кеманкеш понимал, что их отношения вместо того чтобы стать доверительнее, ещё сильнее запутались и усложнились. Помочь мог только разговор. Долгий, серьёзный, откровенный. — Прошу, сядь рядом со мной. Я очень многое хочу сказать тебе и готов выслушать всё, что ты думаешь, что чувствуешь, мне это важно. — хотел поцеловать её руки, но вспомнил, что запрет ещё никто не отменял. Она молчала, не смотрела в глаза, то отворачивалась в сторону, то делала вид, что рассматривает что-то на потолке. Пришлось ему самому начинать. — Я потерял голову сегодня ночью, не хотел тебя принуждать, но во мне говорило мужское отчаяние, нетерпение. Как видишь, я не ликую, не праздную победу, не танцую от счастья, не строю никаких иллюзий. Это всего лишь начало наших отношений. Может быть неправильное, странное, противоестественное, но у любви нет единого рецепта. Твоё тело теперь принадлежит мне, но этого мало. Я хочу тебя всю, без остатка. Даже если сегодня кажется, что это никогда не случится, я буду добиваться твоей любви любой ценой. Скажи теперь, чего хочешь ты? Что мне сделать, чтобы утолить твою душевную боль? — Шахин и Дильруба. Я хочу, чтобы они ответили за смерть детей. — Кеманкеш тихо вздохнул. Он ожидал именно такого ответа, но всё-таки в глубине души надеялся, что кроме как о мести, Кесем думает о чём-то ещё. — Посмотри правде в глаза. В их руках власть и они ни перед чем не остановятся, чтобы удержать её. Нас уже один раз приговорили к казни, потом помиловали, ты хочешь снова пойти по этому кругу? Даже если эта затея удастся, что потом? Кто займёт трон? Я отказался. Есть сыновья Шахина, Девлет, мой сын, другие Гиреи, в том числе новый крымский Хан. Борьба имела бы смысл, останься в живых хотя бы один османский шехзаде. А так чего мы добьёмся, снова разрушив всё до основания? — Не ожидала от тебя другого ответа. Ты не пойдёшь против своего брата даже ради меня. Мне всё равно, кто сядет на престол, но Шахина там быть не должно. Даже если я потрачу на это всю свою жизнь, торопиться некуда. Однажды мне обязательно представится возможность побывать на его похоронах, как и на похоронах Дильрубы. — Вопрос не в родстве, хотя не скрою, мои братья, несмотря ни на что, мне по-особому дороги. Мы должны действовать разумно. Не хочу, чтобы с тобой или с кем-то из моей семьи случилась беда. То, что ты не собираешься завтра же посылать во дворец убийц, уже хорошо. Хвала Аллаху, сохраняющему тебя для меня. — Кеманкеш коснулся ладонью нежной кожи шеи Кесем и почувствовал, как тает от блаженства. — Не надо. Днём грех. Сейчас пост, забыл? — Помню. — одёрнул руку. — Я смогу прийти этой ночью снова? — Господин не должен обделять ни одну из своих жён. По справедливости, сегодня будет ночь Ширин, полагаю? Или ты распределишь между нами свою большую любовь как-то иначе? — съязвила Кесем. — Перестань. Я давно к ней не хожу, а женился лишь по настоянию матери, чтобы продолжить наш род. — Вот и продолжай его дальше, у вас красивые дети получаются. От меня тебе ждать нечего. — смолкла, вспомнив о своей проблеме. Кеманкеш не стал развивать эту тему, просто согласился, что придёт снова через пару дней. — И всё же, что я могу сделать для тебя? Проси, что хочешь, но только если это не будет подвергать твою жизнь опасности. — Что-нибудь, чтобы я снова почувствовала себя живой, нужной. Я не могу сидеть здесь как птица в клетке. — кинула взгляд на пару канареек. — Они хотя бы вьют гнёзда, мне и этого не дано. Дай мне свободу и дело, которым я могу заняться для пользы себя и других. — Кесем понимала, что первое, что должна сделать — найти способ вырваться из дома и встретиться с Силахтаром, причём так, чтобы не вызывать подозрений. — Хорошо. Я подумаю, что можно предпринять. На прощание Кеманкеш хотел поцеловать Кесем, но не стал. При всей своей настойчивости, ради любви он мог и подчиниться в малом. За дверью его ждал Булуг ага, улыбавшийся блаженной улыбкой после того, как понял, что его госпожа провела ночь не одна. — О, ханзаде! Как неожиданно! То есть хотел сказать, я думал, что вы уже ушли, вы же рано уходите…я… — Булут ага, хватит паясничать. Пойдём, у меня к тебе много вопросов. — Ко мне? — не поверил удивлённый евнух, но послушно зашаркал за хозяином.

***

Султан Шахин сдержал слово, данное супруге и в первый же месяц нахождения у власти изменил все законы о престолонаследии в новой династии Гиреев-Османов. Закон Фатиха был отменён и отныне брат мог наследовать брату, равно как и сын отцу, но начиная с сыновей Шахина и Дильрубы, ставших шехзаде. Все остальные многочисленные Гиреи рассматривались как наследники только в случае их смерти в бездетности. Совет Дивана не очень был доволен подобным решением, но потеряв всю предыдущую династию разом, понимал, что настало время больших перемен. Единственное, что теперь волновало Дильрубу — чтобы у Шахина не появилось других наследников. Будучи человеком расчётливым и приземлённым, за годы брака она достаточно хорошо изучила супруга и всегда догадывалась о его любовных похождениях, такова уж была его мужская природа, с которой невозможно ничего не поделать. Только вот теперь распутность Шахина могла привести к существенным проблемам. — Султанша, вы меня звали? — робко поклонилась Лалезар Калфа — новая хазнедар и доверенное лицо Дильрубы. — Да, проходи. Скажи, всех ли девушек, которых готовили для моего племянника Османа, выдали замуж? — Всех, Султанша. Только вот…- замялась Лалезар. — Говори. — Каждый день от правителей других государств во дворец доставляют новых наложниц в дар нашему Повелителю. Султан Шахин пока велел оставить их здесь. Среди них есть одна особенная, привезённая из Крыма, на её счёт я получила отдельные распоряжения. — Да? И какие же? — Разместить в отдельных покоях гарема и выплачивать ежедневное содержание в размере двухсот акче. — Что? — прежде всегда спокойная Дильруба вскочила на ноги и начала метать взглядом молнии. — Проводи меня к ней! Немедленно! — Но Султанша… Если Повелитель узнает, что я проболталась… — Веди немедленно, я сказала! Девица оказалась совершенно обычной, можно сказать, заурядной внешности, не чета Дильрубе, не говоря уже о множестве юных хатун, обитавших в гареме, к тому же не очень молода. Невысокого роста, крепкая, с длинными тёмными волосами, чуть раскосыми карими глазами на татарский манер — ничего поражающего воображение. — Как твоё имя? Сколько лет? Как попала в Стамбул? — Анна, двадцать три года. Я сирота, дочь крымского сапожника из Акмесджита. Отправлена в Топкапы по указу Повелителя. — С какой стати? Кто ты такая, чтобы сам Султан звал тебя сюда, отвечай немедленно, пока я в конец не разозлилась! — дёрнула со всей силы за рукав простого шёлкового платья, какие выдавали всем только что прибывшим наложницам. Девушка растерялась, не зная, что ответить. Не говорить же Султанше, что её муж уже больше года содержал её как любовницу, да так прикипел, что решил забрать и держать подле себя и дальше? С другой стороны, какие оправдания выдумать, если всё очевидно, яснее ясного? — Спросите лучше сами у Повелителя, Султанша, я ничего не скажу. — Значит так? Дерзить мне вздумала? Посмотрим, что с тобой будет, никчёмная! Проходя мимо небольшого стола, на котором стоял поднос с едой, Дильруба со злостью толкнула его ногой, опрокинув на пол всё содержимое. Шахину Гирею сегодня же вечером придётся ответить перед ней за этот поступок!

***

Три брата Гирея, как когда-то в детстве собрались вместе и с недоверием посматривали друг на друга. Несмотря ни на что, новый Султан был отходчив, глубоко ценил родственные связи и привык полагаться лишь на тех, кого хорошо знал. Оба кузена его сильно расстроили в последнее время, до такой степени, что он думал, что с одним из них, с Кеманкешем, придётся проститься навсегда, принеся в жертву амбициям Дильрубы. — Я рад, что вы оба здесь. Предупреждаю сразу, что ни в лицо, ни за спиной не позволю судить меня или мою жену за всё, что было сделано, чтобы я занял эти покои, этот престол. Кому-то власть дарована от рождения, а он не способен оценить сей дар, а кто-то выгрызает ещё клыками и выцарапывает когтями, идя по головам, потому знает стоимость всего, что видит перед собой каждый день. Такова судьба. Добра и зла не существует, побеждает всегда сила. Я вознесу славу о нашем роде от земли до небес, в этом мире не останется ни единого уголка, где бы не слышали о потомках великого Чингисхана, правящих самой могущественной из Империй. Надеюсь, на этом славном пути мои братья пойдут со мной рядом, а не встанут против меня. И Девлет, и Кеманкеш слишком хорошо знали Шахина. За пафосом его слов всегда скрывалось мало действий, он привык делать всё чужими руками — как плохое, так и хорошее. Даже трон ему достался исключительно усилиями Дильрубы. Теперь же он собирался противостоять ей при помощи братьев, на которых ещё совсем недавно сильно злился. — Ты, Девлет, будешь во всём помогать Мустафе. Если он моя правая рука, то ты левая. Я хочу, чтобы в Совете Дивана не осталось никого, кто будет против меня или же станет поддерживать личные инициативы Дильрубы Султан. После летних праздников, как полагается, обновите состав Пашей и Визирей, назначьте тех, кто будут нам верны. — А что делать с Зюльфикаром Пашой? — поинтересовался Кеманкеш. — Ничего. Сильных соперников нужно всегда держать рядом. — Шахин подумал, что это относится не только к Паше, но и к Кеманкешу. Он хотел использовать его способности, но кроме того, желал, чтобы тот всегда был на виду, в поле зрения. — Постепенно выбейте почву у него из-под ног, лишите поддержки сторонников, но в прямое противоборство не вступайте, он слишком опасен. Кеманкеш тут же заподозрил, что Шахин боится Зюльфикара потому что тот слишком много знает о том, как новый Повелитель пришёл к власти и может при случае разболтать, если обстоятельства вынудят, но чтобы поколебать его верность Дильрубе должно произойти что-то невероятное. — Мустафа теперь человек дважды женатый. И тебе, Девлет, я выбрал невесту. Надеюсь, придётся к сердцу. Вскоре ты её увидишь её и сможешь оценить великодушие своего брата-Повелителя. — Шахин усмехнулся. — Благодарю, но не стоило. Я ещё не отошёл от смерти первой супруги. — Гевхерхан тоже вдова. У вас много общего. — Гевхерхан? — Да. Наша дальняя родственница и племянница Дильрубы. — Девлет на глазах оживился. В этой девушке было что-то, что его неведомо влекло. Вот только она казалась слишком холодной, замкнутой в себе. В задумчивости он откланялся и удалился в то время как Кеманкеш предпочёл ещё ненадолго задержаться в султанских покоях. — Повелитель…- начал официально Мустафа, но потом решил поговорить с Шахином как с двоюродным братом. — Хочу просить об одолжении. Знаю, тебе это не понравится, но я готов поручиться за Кесем ещё раз.

***

Великий Визирь возвращался домой в хорошем расположении духа, представляя, как обрадуется его жена, как заблестят её печальные глаза. Всё-таки Кеманкеш чувствовал себя немного виноватым перед ней, хотел щедро отблагодарить за подаренную ночь. Однако у входа в особняк его ждали двое с печальной новостью. — Это точно? Ошибки быть не может? — Нет, ханзаде, все умерли, никто не выжил. Дервиш Паша упокоился в горах после нападения разбойников. Вот, местные отдали нам его нож с гравировкой. Кеманкеш отпустил людей и сжал в руках холодный металл ножен с замысловатым отлитым рисунком. Говорить ли Хандан Султан о смерти мужа или позволить ей и дальше надеяться на его возвращение? Что если она не выдержит очередного удара? Но молчание будет обманом! Выбор предстоял не из лёгких. И тут Кеманкеш внезапно вспомнил о письме, том самом, спрятанном в тайнике в подвале дома. Дервиш очень хотел, чтобы после его смерти Хандан Султан его прочитала. Может эти его слова и спасут её, утешат, заставят смириться с утратой и заставят жить дальше? Недолго думая, Кеманкеш взял ключи от подземелья, спустился, нашёл тот камень, что при небольшом усилии легко вынимался из стены и извлёк большой металлический тубус с посланием, опечатанный лично бывшим Великим Визирем. Вынув нож из-за пояса, он вскрыл восковую печать и обнаружил внутри два туго свёрнутых свитка, каждый из которых был подписан на обратной стороне. Он не сразу понял смысл прочитанного. Читал снова и снова, раз за разом, до тех пор, пока осознал. «Моей любимой жене, Хандан Султан». «Мустафе Гирею. Моему единственному сыну».