Не все птицы певчие🕊

От неожиданности Кеманкеш абсолютно забыл о своих подозрениях. Тело Кесем казалось таким горячим, таким податливым, готовым абсолютно на всё. Её губы, нежные, сочные, наполненные живительным соком впивались в его жаждущие уста, истосковавшиеся по настоящей женской ласке. Это был первый поцелуй, который она сама ему подарила, без уговоров, угроз, принуждения. Жилистые мужские руки крепко обвивали хрупкую талию, поглаживали спину и опускались всё ниже, предвкушая жаркую ночь любви впереди. Кесем в одной из ладоней всё ещё сжимала два небольших ключа, соединённых между собой тонкой верёвкой. Эта рука, сжатая в кулак, сейчас была за спиной у Кеманкеша и оставалось надеяться, что он не вспомнит, не потребует показать, что там. Пока длился поцелуй, она судорожно думала, что делать дальше. Если разжать ладонь, ключи с лязгом упадут на каменный пол, он обязательно заметит и всё поймёт. Если он захочет немедленного продолжения поцелуя, тайна также может раскрыться. Аллах, как же поступить, как незаметно избавиться от улики, указывающей на её намерения? Между тем, Кеманкеш прервал её мысли, подхватил на руки и понёс к кровати. Кесем заволновалась ещё сильнее. Когда он положил её на ложе, увидел, как от тяжёлого дыхания вздымается взволнованная грудь, совсем потерял голову и начал торопливо расстёгивать пуговицы на лифе платья. — Кеманкеш, не сейчас, позже. Что подумают другие, если мы не спустимся к ужину? — предприняла робкую попытку остудить его пыл, но было уже поздно. — Разве не ради этого ты пришла сюда, не потому, что изнемогаешь от желания также, как и я? — говорил прерывисто, будто бы задыхаясь от своих собственных слов. Его била дрожь от нестерпимого вожделения, ко всему телу подступал жар, сменяющийся резким ознобом, но уже через пару секунд тот снова уступал место огню. — Ради этого. — соврала и удивилась, насколько легко далась эта ложь. Внутри ничего не противилось ей, словно бы она являлась истинной правдой. — Но так нельзя, нас будут искать. — казалось, Кеманкеш её не слышал, целуя белую кожу шеи, предплечья, ключицы. Запрет на поцелуи в их первую ночь сильно тяготил его и вот теперь можно было дать себе полную волю, да и оторваться от Кесем было не просто, почти невозможно. Её слова, повторённые несколько раз, дошли до него с трудом, пришлось согласиться с разумностью доводов. — Подожди меня несколько минут, я всё решу и вернусь. — нехотя встал и пошёл в сторону двери. Кесем только этого и ждала, облегчённо вздохнув. Всё это время она сжимала ключи в ладони так сильно, что выступающие их части глубоко врезались в кожу и оставили бордовые вмятины и бороздки. Когда дверь за Кеманкешем захлопнулась, она подскочила и стала думать, куда их спрятать. Просунула руку под кровать, нащупав складки заходившего под неё ковра, там и оставила в надежде вскоре забрать. Он вернулся быстро и запер за собой дверь на замок. Теперь ей отвертеться от исполнения супружеского долга почти невозможно. К тому же, требовалось поддерживать ею же заданный накал страсти. Сейчас это оказалось не так сложно, за прошедшие недели она почти переборола чувство вины и смирилась с тем, что ради своей цели ей время от времени придётся спать с мужем, относилась к этому чуть проще, чем тогда, в их первую ночь. Физически Кеманкеш не был ей противен, хотя и любви к нему она тоже не испытывала. Удивительно, но всего за полтора месяца ему удалось превратиться из лютого ненавистного врага в слепое орудие её мести. Его впору было не презирать, а скорее даже жалеть, ведь его участь в конце концов обещала быть незавидной. — Я нашёл Булута, он нас прикроет. Скажет, что ты приболела, а я уехал по срочному делу и вернусь поздно. — улыбнулся, скидывая на диван свой тяжёлый кафтан, а затем рубаху и штаны. Сегодня Кесем могла разглядеть тело Кеманкеша более осознанно и подробно. Оно больше не вызывало страха. Широкую грудь сплошь покрывала густая тёмная растительность, за которой прятались многочисленные мелкие шрамы и рубцы. Следы сражений при крымско-татарских набегах были также на руках, бёдрах, икрах, спине. Они не портили, не уродовали, наоборот, придавали мужественности, той самой, которой не хватало сухощавому и холёному до самой смерти Ахмеду. Раньше Кесем никогда об этом не задумывалась, только сейчас поняла, чем отличается истинный воин от тех, кто редко сражался в настоящем бою. Приблизился и поднял её, слегка растерянную, на ноги. Пока он отлучался, раздевался, она лишь ждала и наблюдала, не делая никаких попыток избавиться от собственной одежды. Кеманкеш положил ладони Кесем на свой обнажённый торс, чтобы она ощутила все его неровности, напряжение и желание, исходившее от его тела. Её пальцы застыли в нерешительности, не понимая цели, которые преследовал тот, кто их туда водрузил. Тогда он поднял их чуть выше, в область сердца. Затаив дыхание, она услышала ровный сильный стук. Женские губы пересохли. Похоже, что на этот раз Кеманкеш хотел от неё нечто большего, чем просто безропотного соития, жаждал от неё ласк, страсти, проявления любых чувств. Пойти на попятную в ситуации, которую она сама создала, не выдав себя, своих намерений, было уже почти невозможно. — Ты пришла. Не представляешь, как сильно я ждал этого, верил, знал, что по-другому быть не может. Только не проси гасить свечи. Хочу видеть твоё прекрасное лицо перед собой, наслаждаться им. — прозвучавшая просьба казалась сложно выполнимой, но Кесем решила просто закрыть глаза, чтобы Кеманкеш ненароком не прочитал в них обман, хотя он и сам наверняка догадывался, что для неё до сих пор всё не так просто. Он начал нежно её целовать, начиная от виска и ниже, спускаясь к скулам, мочке уха и подбородку с ямочкой, развернул её спиной к себе и продолжил изучать влажными губами оголённую шею. Проворные руки развязали корсет и начали медленно его расшнуровывать, оставляя горячие поцелуи на высвобожденной коже спины. Они спускались до тех пор, пока не достигли талии и тогда обе ладони враз с двух сторон нырнули в тесноту корсета, а оттуда мягкими ласкающими движениями направились к животу. Кесем сглотнула подступивший к горлу ком, ведь снова, при всём сопротивлении её разума, тело сдавалось под натиском умелых мужских ласк. И вот уже подушечки его пальцев коснулись её набухшей груди, погружая в приятную негу. Платье медленно сползало вниз, расширяя границы обнажённой территории, от ключиц до ягодиц. — Кесем…- прошептал ей на ухо, дыша жаром пленившей его страсти. Стоило извлечь несколько заколок, державших причёску и тёмные каштановые волосы каскадом опустились на плечи. Их сладковатый цветочный аромат окутал его, одурманил, лишил остатков воли. И тогда он снова развернул её к себе лицом, чтобы чувственно и страстно поцеловать в губы, прижимаясь своей трепещущей наготой к её, чувственной и манящей. Тот поцелуй казался бесконечно долгим и закончился лишь в районе живота, куда Кеманкеш не отрывая губ спустился, встав на колени, словно раб перед своим божеством. Кесем запустила руки в его волосы, чувствуя, как короткая стриженная борода щекочет кожу вокруг пупка. При всей порой кажущейся сдержанности и даже суровости в жизни, в любви Кеманкеш был совсем другим — раскованным, соблазнительным, откровенным, сочетавшим в себе одновременно бешенную страсть и нежность. Своими ловкими движениями он на время убаюкивал в ней всё то, что ещё сопротивлялось неминуемой близости. Ещё несколько мгновений и два сплетённых тела очутились на кровати. На этот раз Кеманкеш не настаивал, предложив Кесем самой выбрать, как всё будет. Немного растерялась от его безынициативности в самый решительный момент. Получалось, что она вдруг стала ведущей в этом любовном танце, о котором полчаса назад даже не помышляла. Отступать некуда. Желание доминировать над человеком, которого она всё ещё причисляла к своим врагам, взяло верх. Хотелось видеть его поверженным, безвольным, попавшим в плен её чар, потому решительно откинула его на спину, чтобы главенствовать сверху. Он удивился, но вскоре протяжно застонал от удовольствия. Сдаться на милость любимой женщине — не поражение, а высшая награда. Медленно покачиваясь на волнах любви, Кеманкеш ловил ладонями её находящееся в постоянном движении тело, будь то бёдра, живот, грудь или даже кончики волос — всё вызывало восхищение, восторг. Между тем, штиль вот-вот грозил переродиться в настоящий шторм, каждая волна становилась всё сильнее и выше, пока на накатил девятый вал, обрушивший всю свою мощь на уставших любовников. Кесем тяжело задышала и припала щекой к заросшей груди. «Что происходит? Почему мне в этот раз так хорошо с ненавистным Гиреем? Не хочу испытывать к нему ничего, что поколеблет мою уверенность, моё желание мести, будь то греховное вожделение или же жалость» — О чём ты думаешь? — вдруг спросил Кеманкеш, уткнувшись носом в длинные спутанные волосы. — О том, что человеческая плоть слишком слаба. Раньше я считала, что это утверждение справедливо лишь для мужчин. — Догадываюсь, какой ценою тебе дался этот шаг и не обольщаюсь на свой счёт. И всё-таки хочется верить, что мы теперь на полшага ближе друг к другу, чем две недели назад. Мечтаю, чтобы в будущем нас связывала не только постель, но и нечто большее: доверие, уважение, взаимная любовь. Не знаю как, но я этого добьюсь, вот увидишь. «Меня не так-то просто победить, Кеманкеш. Невозможно». — подумала Кесем, засыпая на груди своего мужа. Война была ещё впереди, но сегодня на неё сил почти не осталось.

***

Усталые с дороги мужчины привязали коней у входа слегка покосившейся деревянной хибары на южной окраине Стамбула. Дервиш пошарил рукой за верхним наличником и извлёк оттуда большой ключ, отворивший скрипучую дверь. Внутри было пыльно, видно, что в доме давным-давно никто не жил. — Откуда такие хоромы, отец? — усмехнулся Курт, уже вполне поправившийся после нападения. — А говорил, что был Великим Визирем. Врал что ли? — Не врал. Я ж тебе говорил, что пока не могу пойти туда, где раньше жил. Сначала должен кое-что проверить. Сам знаешь, меня приказали убрать не просто так. В Империи случился переворот, Султана Османа убили, к власти пришла новая династия. Даже не представляю, что сейчас и как. Мне нужно найти жену и Мустафу, чтобы понять, знают ли они… — Скрывал от них что? — Да. Только это личное, не хочу, чтобы кто-то знал, даже ты. Поможешь мне, будешь моими глазами, пока не пойму, могу ли выйти в свет без риска для жизни. — Конечно, я ж теперь с тобой. Курт не только глаза, но и уши, руки и ноги Дервиша Паши! — ухмыльнулся. — Помни, что обещал мне. Начнёшь новую жизнь, больше никакого бандитизма. Забудь, что ты когда-то грабил, убивал, жил под открытым небом, такого больше никогда не будет. — Легко сказать. Я ведь больше ничего не умею. — Научишься. Какие твои годы? Ещё и тридцати нет. Отбирать чужое легко, сложнее жить по совести, сделать что-то полезное для себя, для людей. Начнём с того, что я научу тебя хоть немного читать и писать. И говорить надо бы попробовать повежливее, здесь всё-таки столица, а не захолустье какое. — критически подошёл к своему новому подопечному Дервиш. — Ох, старик, боюсь, со мной у тебя ничего не выйдет. Из дикого волчонка не сделать благородную гончую для охоты господ. Я сам по себе. — Это мы ещё посмотрим. Лицом уродился, а остальному научу. Чувствую, что сердце у тебя доброе, нужно лишь лишнюю дурь выбить. Если что, на меня не серчай, я из благих намерений. — бросил грозный взгляд на Курта, отличавшегося изрядным упрямством. — Не понимаю, зачем тебе это всё? Возвращайся к семье, меня брось, забудь. Помог и будет. — Ещё неизвестно, кто кому больше помог. Может, ставя других на истинный путь, я свои грехи искупаю. Станешь таким как я, будешь жалеть о своих ошибках и упущенных возможностях, а уже поздно что-то менять. Сейчас ещё есть шанс всё исправить, но нужно захотеть. — Ладно, посмотрим. Расскажи-ка лучше, чей это сарай? — Курт поднял одеяло и в воздухе повеяло сыростью. Мелкая взвесь взметнулась в воздух и оба новых жильца сильно закашляли. — Наш. Этот дом не всегда был таким ветхим и неубранным. Когда-то недолго здесь жил мой отец. Прослышав, что босниец Дервиш, вырванный из рук родителей в десять лет, стал Великим Визирем Османской Империи, он пешком прошёл пол бейлика до моря, чтобы за последние гроши напроситься на торговый корабль, а потом просидеть несколько дней в холодном сыром трюме. Всё ради того, чтобы увидеть своего сына перед смертью. Двадцать пять лет назад я купил ему эту скромную обитель, тогда она выглядела иначе, казалась более крепкой и уютной. Отец прожил в Стамбуле всего полгода до смерти и эти полгода были очень счастливыми для меня. Я приходил сюда каждый вечер, целовал его худую костлявую руку и подолгу слушал старые истории о Боснии, о матери, о наших предках, а потом так и засыпал под его монотонный тихий голос. Этот голос мне не забыть никогда, как и его профиль со впалыми от болезни щеками с большим, слегка изогнутым носом. Мой сын уродился в него, я только недавно это осознал. Курт положил ладонь на плечо Дервиша, стараясь поддержать. Этот человек казался настолько рассудительным и мудрым, не верилось, что он когда-либо мог совершать ошибки, которых стыдился до сегодняшнего дня, за которые бесконечно себя бичевал. — Знаешь, старик, я восстановлю этот дом, у нас ведь остались кое-какие деньги. Поправлю крышу, залатаю щели, сделаю новые оконные рамы. А потом вынесу всю рухлядь и приготовлю тебе на печи ароматный плов с бараниной. Пусть это будет первое доброе дело в моей новой жизни. Может и правда, у меня ещё есть шанс начать всё сначала?

***

Крепко проспав почти всю ночь, на рассвете Кесем встала первой. Почему-то утром чувство вины перед Ахмедом проснулось в ней с новой силой. Она убеждала себя, говорила, что так надо, но все доводы разбивались вдребезги об её воспоминания о безумных ласках Кеманкеша. Как она посмела испытать то, что испытала, как могла предать воспоминания о любимом муже? Что будет дальше? Неужели со временем поцелуи другого мужчины полностью сотрут из её памяти и с её губ поцелуи первого и единственно любимого? Неужели прикосновения Мустафы станут столь привычны, что заменят нежные касания Ахмеда? Нет! Нельзя позволить этому случиться! Нельзя! Нащупав под кроватью ключи, она вновь на свой страх направилась к письменному столу. Не терпелось узнать, какие секреты хранит Кеманкеш в своей спальне. Не отводя глаз от его сонного лица, медленно открыла ящик. К разочарованию, он оказался почти пуст, лишь два небольших тугих свитка, один из которых всё ещё опечатан. Решила прочитать тот, что вскрыт. Чем больше строчек мелькало перед глазами, там сильнее становился шок. «Аллах Всемогущий! Не может быть! Значит, это Дервиш! Кто бы мог подумать? Кеманкеш всё знает и решил скрыть от Хандан. Бережёт её? Мучается от правды в одиночку?». Мужское тело зашевелилось и Кесем поспешила убрать всё на место. Заперев ящик, бросила ключи в большую керамическую вазу, чтобы потом, когда Кеманкеш уедет, незаметно забрать. — Кесем, ты здесь? — спросонья рассмотрел её фигуру, утопающую в его вчерашней рубахе, доходящей до середины бедра, улыбнулся. — Я пришла в одном платье. Тебе придётся помочь мне одеться, а то неудобно получится — отправлять хатун за другой одеждой. — Ночевать в покоях мужа — священное право жены. К тому же, я тебя не отпускаю. У меня есть чем ответить на твои проделки. — волевым движением прижал к себе и сразу же приступил к делу, запустив руки под собственную рубаху, болтающуюся на нагом женском теле. — Не надо, прошу. Я неважно себя чувствую. — соврала и отошла на безопасное расстояние. На самом деле, напугалась себя же самой, вчерашней. — Что такое? Я сейчас же немедленно отправлю за лекарем! — Не надо. Просто хочу побыть одна. Пожалуйста. — Хорошо. — снова обнял, теперь уже смиренно, не на что не претендуя. — Но отныне я буду наведываться к тебе часто. Ждите меня завтра ночью. — поцеловал чуть выше переносицы и принялся собирать с пола платье, так бесстыдно сброшенное в порыве страсти.

***

После завтрака Кеманкеш застал Хандан и Керима вместе в библиотеке, они вновь собрались приступить к обучению каллиграфии. — Сынок, будь прилежным и слушайся бабушку Хандан. — потрепал за плечо. — Бабушку? — выпучил глаза мальчик, один из немногих в семье, ещё не знавший о родстве с Султаншей. — Да. Хандан Султан нам родная, а моему маленькому ханзаде самая настоящая бабушка, поэтому отныне я доверяю тебе самое ценное в этом доме. Расстроишь её — расстроишь меня. Всё понятно, Керим Гирей? — Вот это да! — с восторгом загорелся взгляд ребёнка, подняв голову и открыв рот он смотрел то на отца, то на Хандан. — Просто с ума сойти! Взрослые от души рассмеялись, но позже Султанша обеспокоенно поинтересовалась у Керима, кто его научил таким восклицаниям. Мальчик признался, что многое перенял у Хаджи и Булута, в последние дни вступавших в отчаянные перепалки, чтобы выяснить, кто теперь из них главнее по положению в доме. — Не ругайте их, бабушка Султанша! Они такие смешные, когда ходят вдвоём! Давайте лучше напишем ещё одно письмо Кесем Ханым! — Я чего-то не знаю? О каких письмах речь? — удивился Кеманкеш. Хандан рассказала ему об игре, которую они с Керимом затеяли месяц назад, чтобы вырвать Кесем из лап уныния. — Молодец, сынок. — хваля, с благодарностью тепло посмотрел на мать — инициатора всей этой затеи. — Я б не догадался, а стоило бы. — глубоко задумался. Потом расцеловал обоих у уехал во дворец, как обычно.

***

Сыновья Шахина и Дильрубы уродились точь-в-точь в своих родителей. Пятнадцатилетний Орхан пошёл весь в отца, каким тот был в отрочестве: энергичный, вечно взъерошенный, отчаянный, из числа тех, кто сначала говорит и делает, а потом думает. Султан в нём души не чаял с самого рождения, видя своё повторение. Темноволосый Айдер появился на свет спустя два года после старшего брата и получил родовое крымско-татарское имя, принадлежавшее одному из первых Ханов династии Гиреев. И внешне, и по характеру юноша повторял свою мать и всегда пользовался её особой поддержкой. И хотя никого из детей никогда не выделяли, по умолчанию, у каждого из родителей был свой любимец. Став главным наследником после отца, Орхан возгордился необычайно и стал подтрунивать над младшим братом. Айдер терпел, сколько мог, но иногда его терпение иссякало. Кеманкеш, торопившийся на встречу с Повелителем, стал свидетелем внезапно завязавшейся в саду кафеса драки. Юноши, повалив труд друга на траву, отчаянно лупили друг друга кулаками. — Аллах! Что же это творится? Шехзаде! — схватил обоих сразу, встав между. Племянники, выросшие на глазах, по-прежнему были для него детьми. Теперь, когда выяснилось, что их родство гораздо ближе, чем всегда считалось, Кеманкеш отчасти ощущал и свою ответственность за судьбу наследников. — Дядя Мустафа! Он издевается надо мной, говорит, что когда станет Султаном, запрёт меня в кафесе в полном одиночестве! И в то время, когда будет наслаждаться обществом красивых наложниц, моя участь — слушать трели соловья! — жаловался Айдер. — Так и будет! Не сомневайся! — не успокаивался Орхан, подпрыгивая на месте. — Довольно, шехзаде! — положил руку на плечо старшему. Его нрав ещё с юности был хорошо знаком Кеманкешу, ведь Шахин когда-то поступал точно также по отношению к нему и Девлету лишь на том основании, что родился на два года раньше. — Я не скажу ничего вашему отцу-Султану, если вы сейчас же помиритесь, иначе… Орхан густо покраснел, но даже сквозь краску на лице проступили веснушки, такие же упрямые, как и их владелец. Извиняться он не любил, а пришлось. Не хотелось, чтобы слухи о драке дошли до матери. Она, как всегда, будет на стороне Айдера, можно не сомневаться. — Извини, я не хотел. — протянул руку под пытливым взором Кеманкеша. Так братья в очередной раз заключили мир, которому не суждено было длиться долго. Несмотря на слухи, разговоры между родителями, дядя Мустафа у обоих шехзаде был большим авторитетом, единственным человеком, кто с детства не делал между ними разницы, каждого терпеливо учил стрельбе из лука, каждому дарил одинаковые подарки. — Ну вот и хорошо. — Великий Визирь похвалил юношей и довольный пошёл по своим делам.

***

На следующий вечер Кесем потребовала от Нериман принести в её покои несколько кусков свежего мыла. Девушка очень удивилась, но послушалась. — Держи язык за зубами. Если расскажешь кому о моей просьбе, тебе не поздоровится. — Ну что вы, госпожа… Какую ночную рубашку вам приготовить сегодня? — Новую, ту, что два дня назад привезли от портного. — вспомнила о визите Кеманкеша. Хатун вынула из свёртка и разложила на постели тёмно-зелёную сорочку с кружевным лифом и шёлковый халат с длинным рукавом к ней в пару, такого же цвета. Кесем вдруг передёрнуло от осознания того, что она ждёт мужа, хочет выглядеть для него привлекательной. — Убери это всё! — небрежно откинула в сторону, разозлившись на себя. — Принеси ту же, что была вчера! Время шло, а Кеманкеш так и не пришёл, хотя после ужина подтвердил свои намерения провести ночь в покоях своей второй супруги. Кесем терпеливо ждала, потом начала нервно мерить шагами комнату, изводя себя разного рода мыслями. «Что ты о себе возомнил, Мустафа Гирей? Надумал поиграть со мной в равнодушие? Ничего не выйдет! Мне глубоко плевать на тебя, на твои низменные желания. Я всего лишь хочу получить три проклятых недостающих ключа. Вот и всё. Ничего более». Не выдержав, вновь позвала Нериман, хотя та уже задремала и теперь стояла перед своей хозяйкой сонная и растерянная. — Час назад я видела, как ханзаде Мустафа пошёл вместе с Ширин Ханым в её покои, больше ничего не могу сказать, госпожа. — Понятно. Оставь меня. Немедленно! Вон! — закричала от негодования, кинув в бедную хатун деревянным гребнем, оказавшимся в тот момент под рукой. Её трясло от злости, от обиды, от разочарования. Этот человек, получив от неё всё, что хотел, решил унизить, заставить ждать, а в это время ушёл к другой. «Ненавижу! Как же я вас всех ненавижу! Будьте вы прокляты, Гиреи!» — плеснула себе на лицо холодной водой из таза и, наспех промокнув влагу полотенцем, отправилась спать одна.

***

Наутро госпожа проснулась и нашла на подушке алую розу и записку. Хотела порвать её не читая, но сдержалась. Интересно было узнать его доводы, его оправдания. «Моя Кесем, сожалею, что вчера так вышло. Надеюсь, ты не долго ждала и не сильно переживала. У Керима внезапно поднялась высокая температура и мы с Ширин всю ночь дежурили у его постели. Как только мой сын поправится, я обязательно приду к тебе. Пока же, в качестве извинения я приготовил тебе подарок. Пока не всё сделано, но я хочу, чтобы ты увидела это первой. Булут покажет. Люблю. Кеманкеш». Тяжело выдохнула и уткнулась лицом в подушку. Уж лучше бы всё было так, как она себе придумала прошлой ночью! Будь Мустафа негодяем без всякого прикрытия, его проще стало бы ненавидеть. А так… На нём лежит часть вины за смерть детей, но при этом он делает всё, чтобы Кесем испытывала сомнения, собираясь тайно его использовать против Дильрубы и Шахина. Подарком оказался небольшой птичник, переоборудованный на месте старой конюшни в обветшалом, редко используемом деревянном здании в дальней стороне от дома. Кесем никогда раньше там не бывала, не приходилось. Лошадиные стойла демонтировали и о них напоминал лишь стойкий, неподвластный времени запах. Стены из бруса выкрасили в тёмно-коричневый цвет, прорубили несколько окон для естественного дневного света, установили множество клеток разного размера и формы. Пока они по большей части пустовали, но в новом птичнике уже появились и первые обитатели — с десяток пёстрых канареек и попугайчиков, четыре пятнистые куропатки и пара красноголовых длиннохвостых фазанов. — Значит вот где ты всё время пропадал! — покосилась на Булута, светившегося от счастья. — Это всё для вас, моя госпожа! — ваш раб чуть с ума не сошёл, когда ему поручили его любимое дело. Ханзаде запретил мне оставлять вас за пределами дома даже на минуту, но у меня есть пара умелых помощников, которые наводят здесь порядок. Со временем этот птичник станет таким же красивым, как во дворце! Булут для этого всё сделает, будьте уверены! От этих слов Кесем только погрустнела. Так, как было в прошлой её жизни, уже никогда не будет и не в птицах дело. В Топкапы она оставила своё сердце, свои счастливые годы, улыбку Ахмеда и задорный смех детей. Теперь никто не вернёт покой и радость тех незабываемых дней, всё погрузилось в мрак, где есть место лишь для далёких воспоминаний и пожирающей ненависти. — Что-то не так? Не хотел вас расстроить. Вот увидите, здесь, среди птиц, вы найдёте утешение, как было всегда. Хозяин делал всё для вас с большой любовью. Хандан Султан тоже понравится. А уж как будет доволен маленький ханзаде! — Что с ним? — будто бы вернулась в настоящее из прекрасного прошлого, пытаясь совладать с собственными чувствами. — Утром был лекарь. Говорит, обычная простуда. Температура то спадает, то вновь поднимается. Если Аллах поможет, скоро снова будет бегать по дому и дразнить нас с Хаджи. Сама не понимая почему, Кесем отправилась на вторую половину дома, туда, где жила Ширин и её сын и куда за всё это время ни разу не ступала её нога. Там с самого утра хлопотала обеспокоенная здоровьем внука Хандан.  — Я отпустила Ширин немного поспать, она всю ночь глаз не сомкнула. Надеюсь, что с мальчиком ничего серьёзного. Помнишь, сколько детей Ахмеда мы потеряли от разных болезней? И потом… Я устала привязываться, а потом хоронить своё сердце по кускам. Пусть хоть этот внук вырастет здоровым и счастливым. — История с насилием и рождением Кеманкеша не выходит у меня из головы. — Думаешь, ты одна настрадалась? Думаешь, одна теряла любимых? В моей душе нет живого места, всё в кровоточащих ранах. Ахмед умер, Дильруба меня не признаёт, Дервиш исчез. Есть лишь Кеманкеш — моя единственная надежда. Если ты причинишь ему зло, я никогда не смогу простить тебя. Несмотря ни на что, мой старший сын был счастлив с тобой, я смирилась с твоим присутствием в его жизни. Волею Аллаха, его младший единоутробный брат пошёл по той же тропе. Будь и к нему добра. — А вы бы смогли простить Дервиша, если бы по его вине ваша жизнь разрушилась, разделилась на две половины, если бы из-за него потеряли возможность быть с теми, кого любите? — Нет. Но мой муж на такое не способен. — Вот и я не смогла. Возможно, у Хандан возникло бы множество вопросов в отношении последних слов Кесем, но тут проснулся и застонал Керим. — Бабушка Султанша! Что со мной? — Ты выздоравливаешь, дорогой. Мы всё для этого делаем. Твои родители, я и даже Кесем. — посмотрела в сторону невестки, как бы прося подтвердить её слова. Этим поставила её в неловкое положение. Внутри молодой женщины вновь боролись самые разнообразные чувства, главные из которых — непреодолимая тяга к маленьким детям и страх новой привязанности внутри семьи, которую она боялась назвать своей. — Я посижу с ним немного. Позавтракайте. — предложила вдруг, вместо того чтобы просто уйти. Кесем села в изголовье и положила ладонь на лоб пасынка. Он снова становился горячим. На столике стоял травяной отвар от лихорадки. Медленно стала поить Керима, поддерживая его голову, чтобы не захлебнулся. Она много раз ухаживала за детьми Ахмеда, но сейчас ей вспомнился совсем недавний случай, произошедший буквально три месяца назад не во дворце. Керим снова стал засыпать, прижавшись к женской талии. — Спи малыш, спи мой шехзаде…-это слово слетело с её губ незаметно, даже для неё самой.

***

Вникать в государственные дела с тяжёлым сердцем было не так-то просто. Кеманкеш думал о Кериме, о Хандан, о Кесем — обо всех одновременно. Такие разные чувства его обуревали: любовь к сыну, страсть к женщине, нежность к матери… Он устало охватил взглядом большую карту Империи, простелавшейся на тысячи километров — всё это, оставшееся от Османов, Гиреям предстояло сохранить и преумножить, чтобы войти в историю наравне со своими предшественниками. Враги днём и ночью на чеку и ждут единственной ошибки, чтобы забрать земли, веками отвоёванные ценою жизни сотен тысяч, а может и миллионов янычар. Взяв грифель, стал размечать границы, как он их видел через десять лет, добавив в своё владычество часть балканских территорий, отвоёванных у венецианцев, часть австрийского, польского и московского государства — то, что они обсуждали недавно с Шахином. — Великий Визирь, к вам какой-то человек. Настаивает на срочной встрече. — доложила охрана. — Пропустите. — одновременно проверил нож за поясом — мало ли что. Вошёл молодой мужчина ростом выше среднего, крепкий, коренастый, неплохо одетый. Из необычного — на шее не шнурке висел большой белый клык, принадлежавший, должно быть, дикому животному, убитому в отчаянной схватке — трофей, не иначе. — Меня зовут Курт. Я пришёл по просьбе одного человека, чтобы проводить вас нему. — Кто он? Говори яснее. Почём мне знать, что это не ловушка? — Он многое знает о вашем происхождении, может рассказать о родном отце. — Ты уверен, что мне интересно о нём слушать? Уходи, откуда пришёл! — Это важно, поверьте. — Хорошо. Я возьму с собой брата, тогда поеду. — Курт помолчал. Дервиш велел ему привезти Мустафу одного. В его планы не входило рассказывать об их укрытии кому-то ещё, но обстоятельства вынуждали согласиться. — Ладно, поехали. Три всадника покинули Топкапы. Всю дорогу Кеманкеш и Девлет опасливо переглядывались, не зная, чего ожидать, не понимая, какая засада может быть впереди. Успокаивало лишь то, что дорога шла по жилым кварталам и там напасть на двух Визирей никто бы не осмелился. Наконец они остановились у неприметного дома. Девлет вместе с Куртом остались снаружи и лишь один из прибывших вошёл внутрь. Кеманкеш огляделся и увидел в конце комнаты фигуру человека, которого никогда больше не должен был увидеть живым.