***
В последние несколько недель Кесем прилично прибавила в весе и теперь её беременность была заметна окружающим невооружённым глазом. Вместе с огромной любовью, что она носила в себе, взращивая и лелея день ото дня, росло и чувство тревожности. От Кеманкеша приходили скупые вести, какие-то дежурные письма, адресованные одновременно всей семье сразу, в которых он не писал ничего конкретного, лишь сообщал, что жив и здоров, а «дело продвигается, хоть и медленно». Его можно было понять. Делиться чем-то сокровенным именно с Кесем он пока не желал, всё ещё был обижен, не доверял. Возможно, просто приберегал самые важные слова до своего возвращения домой, которое должно было случиться не ранее, чем через месяц. Боли стали сильнее и чаще. Иногда Кесем не могла сомкнуть глаз всю ночь, ища удобное положение на кровати и, не находя его, перебиралась на диван, засыпала там сидя, уже на рассвете, опершись на многочисленные подушки. Но и такой сон длился недолго, от силы час, а то и меньше. Снова начинало тянуть мышцы спины, сводило низ живота. Тогда она выходила на балкон и долго стояла, облокотившись о перила, пока само не пройдёт, не отпустит. Подолгу разговаривала с ребёнком, умоляя его потерпеть, не покидать её, появиться на свет в положенный срок и каждые прожитые час, день, неделя придавали уверенности, приближали их обоих к долгожданному чуду. И всё же, поглаживая свой живот, проступающий сквозь многочисленные складки рубахи, она не верила, что ей суждено в полной мере насладиться своим материнством, чувствовала, что оно может продлиться лишь короткое мгновение и стать яркой последней вспышкой в конце её непродолжительного земного пути. Как и велел Кеманкеш, Кесем почти никогда не оставалась одна. Посетители текли нескончаемой рекой от зари до заката. Утром всегда приходили Ширин и Керим. Мальчик важно вышагивал за Нериман, несущей поднос с завтраком, забирался на кровать рядом с мачехой и с удовольствием что-нибудь ел за компанию. Наблюдая за пасынком, его игривостью и аппетитом, с которым он уминал фрукты, в Кесем тоже просыпался голод, несмотря на постоянное недомогание. — Скажите, а долго ещё ждать малыша? — маленькие ручки скользнули по животу и, кажется, тянущая боль немного стихла от этих невинных прикосновений. — Нет, дорогой. Осталось немного. — Ширин улыбнулась, представляя сына в роли заботливого старшего брата. — Давай покажем Кесем, что мы принесли. Поднос с едой перекочевал на небольшой восьмиугольный столик, покрытый перламутром, а на кровати возникло маленькое одеяло с шитьём и оборками. Развернув его, будущая мама увидела несколько крохотных рубашек разного размера, отороченных косой шёлковой бейкой, чепчики, хлопковые пелёнки. На глаза Кесем навернулись слёзы, она прикасалась к вещам, к каждой по очереди, до конца так и не осознавая, что они предназначались для её дитя. — Нравятся? — с восторгом спросил Керим. — Когда я выбирала ткани, думала, чтобы подошло как для мальчика, так и для девочки. Размеры разные, чтобы малыш не остался без одежды с первого дня. Керим вот родился сразу крупным, весь в отца. Как думаешь, стоит сделать вышивку на рубашках или оставить так? — спрашивала Ширин и по её лицу было видно, что она всё делала от души, с чистым сердцем. Глупо было ревновать к ребёнку, она смирилась с мыслью о его появлении и ждала не меньше родной матери. — Я…я не знаю, что сказать. Спасибо. — прижала одну из рубашек к груди, самую маленькую. — Уже и забыла, какие они крохотные рождаются. — Пусть вещи будут здесь, у тебя. Заметила, зелёные носочки, с которыми ты не расстаёшься и решила, что нашему ханзаде или же маленькой госпоже пора обзавестись приданным. И раз ты должна беречься и отдыхать, решила заняться этим сама. Надеюсь, понравилось? Не рано ведь? — Конечно. Конечно…- Кесем растерянно перебирала первый гардероб своего ребёнка, не зная какими словами благодарить Ширин. За последнее время они очень сблизились, недосказанность и напряжение первых месяцев знакомства почти исчезло, уступив место благодарности и доверию. Поначалу первая супруга Кеманкеша старалась не выказывать своё недовольство в связи с поступком Кесем, берегла её по просьбе мужа, а потом как-то и само забылось, по доброте. — Колыбель привезут позже. По традиции рода, отец сам вырезает на ней тамгу — герб Гиреев, если родится мальчик и цветок, розу или тюльпан — если девочка. — Почему цветок? — В нашей религии воспитание дочери приближает отца к воротам рая. Она как цветок из райского сада, она — сама благодать. — Ясно. Я приняла ислам во взрослом возрасте и некоторых вещей не знаю. Кесем взглянула на Керима и попыталась представить своего ребёнка. Каким он будет? Таким же неугомонный и резвым, как пасынок или более спокойным? Будут ли у него карие глаза как у Кеманкеша и Дервиша или же он унаследует её, зелёные? А может быть и вовсе голубые, как у Хандан? А волосы? Фигура? Характер? Всё это казалось таким важным и неважным одновременно. Хотелось, чтобы Аллах дал хоть немного времени, чтобы разглядеть его, надышаться, налюбоваться. Днём приходил Дервиш и, взяв на руки, спускал Кесем вниз, в сад или птичник, который стараниями Булута становился всё больше и красивее. Теперь кроме пёстрых канареек и волнистых попугайчиков, цесарок и красноголовых петухов, здесь обитала пара белоснежных павлинов, привезённых из Египта. Самец распускал свой огромный хвост и, издавая пронзительные вопли, красовался перед невестой на потеху Кериму, ещё не понимавшему сути брачного танца. Как и раньше, птицы успокаивали Кесем, отвлекали от мрачных мыслей и переживаний, от бесконечных болей, заставляли переключиться на положительные эмоции. В это непростое время птичник стал центром притяжения всей семьи, сюда стекались все, кто хотел поддержать будущую мать, справиться о её здоровье. Очень часто наведывались Гевхерхан и Перихан, приезжала и Атике. — Кесем Ханым, посмотрите! — завизжали от восторга дети, указывая на клетку желтоперых канареек — подарок Кеманкеша, до недавнего времени находившийся в покоях. Булут унёс её в птичник, когда понял, что пение мешает его госпоже дремать в течение дня. — У них тоже скоро вылупится птенец! Радости Керима и Перихан не было предела, когда они увидели крохотное яйцо, что снесла и теперь высиживала самка. Кенар кружил над насестом, порхая своими крылами, а ведь ещё совсем недавно возлюбленная его отвергала, стараясь при любой возможности побольнее ударить клювом в темя. Кесем подумала, что у птиц всё точно также, как и у людей. А может быть у людей, как у птиц? — Не берите на руки, нельзя. Пусть их птенец вылупится и оперится, тогда… — предостерегла детей, готовых залезть в клетку по самый локоть, и они тут же послушно переключились на другое. Глядя на весёлую ребячью возню, Кесем сложно было не думать о другом ребёнке, впервые за много лет оставшемся без её опеки. Теперь даже Силахтар не мог его навещать. Ставрос молчал, не приезжал, не писал и это всё больше тревожило, ведь покинуть дом по многим причинам теперь ей было невозможно. На душе становилось всё неспокойнее. Время от времени вновь возникало дурное предчувствие, как тогда, шесть лет назад, после смерти Ахмеда.***
Великого Визиря Империи впустили в город-крепость Котор через южные ворота с системой трёх шлюзов. Каждый раз, когда перед Мустафой опускался новый переходной мост, за спиной поднимался предыдущий, отрезая любые пути к отступлению. На свой страх и риск он пришёл один, как договаривались, понимая, что венецианцам сейчас нужен мир не меньше, чем им, наследникам Османов. Ни одна из сторон в этот момент не была готова к долгому и кровопролитному противостоянию с сильным соперником, хотя все держали войну в голове на относительно недалёкое будущее. Кеманкеша провели по узким извилистым улочкам, над которыми нависали выступающие крыши каменных домов, так не похожих по совей архитектуре на те, что строили у него на родине, в Крыму, да и в Стамбуле тоже. В какой-то момент они словно расступились и пропустили его на просторную площадь, с северной стороны которой высилась огромная крутая гора, делавшая Котор практически непреступным многие века. Османы в разное время брали окрестные города, такие как Рисан и Херцег-Нови, но которскую крепость — никогда. Раздался колокольный звон. То Собор Святого Трифана возвещал об утренней воскресной мессе для жителей из числа христиан- католиков. — Нам сюда. — покажет вооружённый охранник и подведёт гостя к роскошному дворцу в кричащем барочном стиле, в деталях которого всё слишком нескромно и вычурно. — Приветствую вас, Мустафа Гирей. — Лоренцо Бизанти вышел навстречу, понимая своё превосходство в данной непростой ситуации. — Пройдёмте. В просторном внутреннем дворе дворца с крытой аркадой по периметру ворковали голуби, штурмуя капители разношерстных колонн, видимо, свезённых сюда при строительстве со всех окрестностей. Посредине, в окружении пёстрого цветника, стоял стол и два дивана друг напротив друга — место будущих переговоров. Предварительное соглашение было уже достигнуто в результате долгой, двухнедельной переписки, теперь же предстояло обсудить последние детали. — Как видите, вам ничто не несёт угрозы в моём городе. — констатировал герцог и подвинул на середину документ, в котором содержался перечень требований. — Мы отводим свои войска от Скадарского санжака и отпускаем тысячу ваших пленных воинов в обмен на снятие окружения вокруг Будвы и гарантию, что наши города не будут подвергаться нападению, а тот план, что попал в руки Его Милости Великому Дожу, будет забыт на ближайшие десятилетия. Вы же не хотите вступить сражение со всеми христианскими государствами Европы? Лучше плохой мир, чем хорошая война, как говорится. — Как я уже объяснял, этот план — горькое недоразумение, происки наших врагов. — Кеманкеш осёкся, понимая, что под словом «враги» в данном случае подразумевались Кесем и Силахтар, но быстро пришёл в себя и продолжил. — Мою печать выкрали, а письмо подделали, написав якобы от имени Великого Визиря. Я его не отправлял. Вам следовало выслушать ханзаде Девлета, а не брать его в плен, не накалять страсти до предела. — То есть и нападать на земли Албании Венето в ваши планы тоже не входило? — переспросил Бизанти, явно чувствуя подвох, ведь карта атак была составлена грамотно, с учётом рельефа местности и правил ведения боя. Её автор не просто коротал досуг, он задумывал серьёзные вещи. — Нет. — соврал Кеманкеш и постарался, чтобы ложь прозвучала как можно более убедительно. — Сделаю вид, что поверил вам, Мустафа Гирей. Дож настаивал, чтобы переговоры велись напрямую с вами, как с автором письма, или Султаном Шахином, посредники здесь неуместны, потому нам пришлось задержать вашего брата. Что ж, осталось обсудить последнее условие нашего договора. Оно, это условие, больше всего не нравилось Кеманкешу. В качестве гарантии мира должен быть заключён брак между его братом Девлетом и дочерью герцога Бьянкой. Бизанти и сам был не в восторге от этого обстоятельства. Отдавать любимое чадо в жёны мусульманину — последнее, о чём он мечтал, но девушка оказалась на редкость настойчива, упряма. Она вбила себе в голову, что влюблена и слышать не хотела о других, более подходящих партиях для себя. Лоренцо, поняв в чём дело, пытался в спешном порядке сосватать дочь за наследника из знатного которского рода, но Бьянка поставила ультиматум — либо убьёт себя, либо пойдёт замуж за Девлета Гирея. — Мой брат уже женат, вы знаете. И это не просто девушка, а дочь покойного Султана Ахмеда. В этом случае наличие второй супруги неприемлемо. — Османы больше не правящая династия. Я думал, что Султан Шахин Гирей дал добро на этот союз. Не его ли решения вы ждали две недели? — Всё так, но… И Девлет, и его супруга приходятся мне близкими родственниками. Я не могу не предупредить вас о том, что брак против воли при таких обстоятельствах не сулит вашей дочери ничего хорошего. Нужно переубедить её. — Я пробовал. Не хочу быть виновным в смерти Бьянки. Теперь ваша очередь убеждать брата. Политический союз — не редкость в Европе, а правило. Однако перед церемонией я должен заручиться гарантией, что развода не будет и дочь не останется брошенной в чужой стране. — Никто не может этого обещать. По законам нашей религии любой брак может быть расторгнут при наличии на то оснований. — Пусть Девлет Гирей обещает, что такие основания никогда не возникнут. Бьянка должна быть счастлива. Пусть в этом союзе родятся дети, которые скрепят наши договорённости. Кеманкеш понимал, как тяжело будет убедить Девлета согласиться. Проблема заключалась и в том, что они оба были слишком порядочны, чтобы ранить чувства любимых, предавать, делить любовь на части. Но если в своей семье он смог расставить всё по местам, дочка герцога явно выглядела не из числа тех, кто смирится с присутствием соперницы, как не смирится Гевхерхан, чьё сердце в очередной раз разобьётся. Двери в подземелье распахнулись и оттуда донеслись уже знакомые запахи сырости и плесени, предвещавшие скорый конец. Кеманкеш всё ещё помнил, как совсем недавно сам был на волосок от своей смерти, и только при помощи Дервиша её удалось избежать. Он так и не узнал тайны Дильрубы, но то уже не имело особого значения. — Брат! — сразу же встал Девлет, отпустивший почти за два месяца плена густую бороду. Они обнялись, воспользовавшись предоставленной возможностью. — Но как ты сюда попал? Тебя ведь тоже могут схватить! — Исключено. Меня здесь ждали, не тебя. Думаю, Дож и его приспешники всё-таки надеялись, что я буду с ними сотрудничать, расскажу нечто большее или даже помогу в борьбе против Шахина, но этого не случилось, я напрочь отрицал своё предательство и причастность к письму. Теперь нам всем остаётся разойтись миром, в чём-то ради него уступив. Тебе в этом договоре досталась нелёгкая доля. — Ничего. Со мной сносно обращались, стоило потерпеть. — Я говорю не о тюрьме, Девлет. Ты вернёшься в Стамбул со второй женой, с Бьянкой Бизанти, такова воля герцога. Иначе тебя не отпустят, а взять Котор и освободить тебя силой почти невозможно, никому из наших предшественников это не удавалось. Ханзаде сник, прекрасно понимая, что выбора ему не оставили. За последний месяц белокурая девушка навещала его несколько раз, приносила тёплые вещи, мази, лечебные отвары и еду с господской кухни. Она что-то рассказывала, подолгу оставаясь рядом, он почти не слушал, но был не в том положении, чтобы просить её уйти. Уже тогда, понимая интерес к себе со стороны избалованной дочки герцога, Девлет всё же надеялся, что с его освобождением всё закончится. Не захочет же она, христианка из знатного рода, связать свою жизнь с мусульманином, иноверцем? А она захотела, навязала отцу свою волю. — Я не могу. Что будет с Гевхерхан? Я её люблю и это чувство взаимно. У нас всё только начиналось… Она отвергнет меня, не захочет делить с другой. Да и для меня брак без любви невозможен. Как я заставлю себя быть с этой девушкой? — Мне очень жаль, брат. Не могу ничего посоветовать. Я сам когда-то прошёл через это, но там были совершенно другие обстоятельства, и мне очень повезло с Ширин. Церемония должна произойти в Которе, а ворота города откроются перед вами лишь спустя неделю. Если дочка Бизанти будет недовольна твоим отношением к ней, боюсь, наши договорённости не состоятся. — Но это же глупость, Кеманкеш! Как от прихоти одной девицы может зависеть судьба мира? — тут же умолк, понимая, что ответ на этот вопрос так же нелеп, как и причина, по которой они оба сейчас оказались здесь. Мустафе было неловко. Из-за Кесем, из-за неё одной, усложнялись, а может быть и рушились, две счастливые жизни. Её желание отомстить привело к непредсказуемым последствиям, за что он винил в первую очередь себя. — Прости, брат. Я так погрузился в свои чувства, что не досмотрел за женщиной, которая обвела нас всех вокруг пальца. Платить придётся вам с Гевхерхан. Но самое ужасное, что я даже не могу злиться. Душа горит, когда она далеко, хочется кричать, крушить всё от обиды, а как увижу, прижму к себе, вся ярость вмиг уходит. Тем более теперь. Кесем беременна и может не пережить роды. Это обстоятельство прощает многое, с чем мне так тяжело смириться, все её проделки и даже её равнодушие ко мне. Девлет понимал, что Кеманкешу тоже очень сложно. На него в один раз обрушился целый мир и удержать его в одиночку на своих плечах, без поддержки, казалось почти невозможным. С одной стороны козни Дильрубы и давление Шахина, с другой — Кесем и Ширин, с третьей — ложь отца, и вот теперь эта вина за сломанные судьбы близких. — Я зла не держу, Мустафа. Если ты поладишь с любимой женщиной, буду счастлив. Только уверен, что Гевхерхан теперь разведётся со мной, а я ведь так и не успел залечить все её раны. Пусть хотя бы у вас всё наладится. — произнёс обречённо, склонив голову.***
Как и подозревала Дильруба, всё предусмотреть оказалось невозможно. Шахин, навестивший больную Анну, нашёл следы масляничной жидкости на простынях и поднял на ноги весь гарем среди ночи. Евнуху, топившему в тот день печь хамама, велено было доложить обо всех, кто посещал его. Девушек разбудили и с пристрастием допросили в присутствии самого Повелителя. Они рыдали, клялись в невиновности и просили о пощаде. Потом одну из них, вышедшую из хамама буквально перед Анной, нашли мёртвой в углу гаремного двора. Отравилась, осознав, что натворила, вольно или невольно. Никто не узнал, что тот яд заставила принять её главная Султанша дворца, не оставив иного выбора. Тем самым виновные вроде бы были наказаны, но Шахин, вновь получив нож в спину, не успокоился. Анна выжила, но осталась парализованной. Теперь, будучи калекой, она была не нужна в султанских покоях. Через короткое время после случившегося Султан распорядился перевезти её в Старый дворец и ухаживать до последнего дня жизни. Он по-своему любил и ценил эту красивую русскую девушку, закончившую так плохо, но не мог больше посвящать ей своего драгоценного времени. Отношения с Дильрубой ухудшились. Они всё чаще обвиняли друг друга во всех грехах, подозревали в самых мерзких замыслах и поступках. Султанша упрекала мужа в неверности и неблагодарности, грозила отомстить и даже свергнуть. От былого супружеского взаимопонимания не осталось и следа. Теперь даже по четвергам, в главную ночь, Повелитель не позволял жене оставаться в своих покоях, всё чаще просил охрану не впускать Дильрубу без его разрешения. Шахин коротал вечера в одиночестве, горюя о ласковых руках своей прежней фаворитки. — Уверена, пройдёт немного времени, и он утешится в объятиях другой. Возможно, сразу нескольких. И каждый раз я буду думать, какой подвох меня ждёт впереди. Так не сможет продолжаться слишком долго. — поделилась Султанша своими мыслями с Зюльфикаром при очередной встрече в саду. — Сейчас не лучший момент для смены власти, вы знаете. — Оставим всё как есть. Пока моим детям ничего не угрожает, я спокойна. Где будут все эти девки и их наследники, когда на престол взойдёт один из моих сыновей? Тогда мы с тобой вкусим всю полноту власти. — Султанша, мне больно смотреть на вас, на ваши переживания. — Зюльфикар осмотрелся по сторонам, убедившись, что никто из стоявших рядом его не расслышит. — Разве такого мужа вы заслуживаете? Как можете терпеть столь ужасное отношение к себе после того, что сделали для нашего Повелителя? Дильруба окинула своего верного слугу странным, непривычным для него взглядом, за которым крылись какие-то новые, ещё неосознанные обоими, чувства. Благодарность, смешанная с возмущением и непониманием, почему этот человек считает возможным лезть в её душу, делать выводы, осуждать. Давала ли она ему такое право? Нет. Но одёрни его, ответь грубо, и она останется в полном одиночестве, без поддержки и утешения. Утешение. Это новое слово, смысл которого Дильруба начала постигать лишь сейчас. Она слишком долго боролась, слишком истощилась внутренне, чтобы в ответ на свою исповедь слышать лишь тишину из пугающей пустоты, царившей вокруг и бьющей изнутри. — Ты один меня понимаешь, один знаешь, что я испытываю. Жаль, что Шахин не обладает такой же чуткостью. Он слишком мелок для меня. Мелок и жалок. Поставил Султаншу по крови из династии Османов в один ряд с крымской голодранкой и думал, что стерплю, проглочу. Начиная с этого дня, я не вступлюсь за него и буду делать всё, чтобы потопить, если представится такая возможность. Пусть это будет начало его долго конца. Зюльфикар согласно покачал головой. Впервые за много лет Дильруба так возвысила его, сравнив с самим Повелителем. Робкий юноша, долго мечтавший о сестре Султана Ахмеда и в последний момент так жёстко обойдённый наглым Гиреем, ликовал в душе. Наконец-то он начал побеждать в этой, казалось бы, давно проигранной гонке, испытывая невероятное удовлетворение от долгожданного реванша.***
Солнце осветило мрачные покои. Мужчина высвободился из цепких женских объятий, встал и подошёл к окну. Так отвратительно Девлет не чувствовал себя никогда. Он предал свою любовь ради интересов государства, ради спасения Кеманкеша, который не мог вернуться в Стамбул без мира, при этом не потеряв своей должности и головы. Всё настолько соединилось в единую последовательность событий, так сплелось друг с другом, что, не соединив вовремя одно единственное звено, можно было утратить всю цепочку в будущем. На Девлете сейчас лежала невероятная ответственность и речи о его личном счастье практически не шло. Его жизнь превратилась в разменную монету. Мужчина подошёл к зеркалу и увидел шрам на шее — рука с зажатой в ней бритвой предательски дрогнула, когда он приводил себя в порядок к никяху с Бьянкой. Она не приняла ислам и сохранила своё имя, отказавшись от всех предложенных. Такой брак был возможен, но вызывал много сложностей и возможных разночтений в будущем. Понимая, что любви в нём не будет, одни мучения, Девлет всё-таки надеялся на скорый развод. «Все реки текут, вода никогда не стоит на месте. То, что кажется невозможным сегодня, завтра станет простым. Эта девушка долго со мной не пробудет, сама всё поймёт, а я уж подыщу ей хорошего мужа в Стамбуле. Христианина или мусульманина, не важно». Вспомнился их разговор несколько дней назад, сразу после свадьбы, когда покрытую красным платком невесту привели в его покои. — Я понимаю твоё желание уехать, оторваться от опеки отца. Давай договоримся. Я увезу тебя, дам денег, свободу, куплю дом…всё, что ты хочешь в обмен на то, что этот союз останется фиктивным. Я хочу сохранить верность своей жене. — пристально посмотрел в глаза девушки, но она лишь рассмеялась. — Думаешь, я так проста? Я давно не невинна и вдоволь вкусила плоды любви в первом браке. Я знаю, чего хочу, чего добиваюсь и еду в чужую страну не за благами и не за свободой, которых у меня и здесь в избытке. Я полюбила с первого взгляда и хочу пережить страсть длиною в жизнь рядом с тобой. Никогда не встречала мужчины, источающего одновременно такую мужественность и красоту, такую надёжность. По тебе видно, что не бросишь, не посмеешь. — Я не люблю тебя и не хочу быть с тобой. Это не останавливает твой пыл? — Нет. Любовь приходит, любовь уходит, главное найти того, кто способен её испытывать и я нашла тебя. — Мне не нравятся эти мысли. Ты обладаешь властью только в этих стенах. Через своего отца, через ситуацию, которая не оставляет мне выбора. Когда мы покинем Котор, ты станешь просто женщиной, а я был и останусь Гиреем. Я могу стать совершенно другим, не таким как сейчас. Не боишься? — Ни капли. — пристально посмотрела в глаза и начала скидывать лёгкое, струящееся до пола платье. Её обольщение не прошло даром, в мужском теле, истомившемся от многолетнего одиночества, удалось зажечь искру. Её хватило только на то, чтобы по-быстрому исполнить супружеский долг, механически, порой даже грубо. Теперь, с осознанием потери Гевхерхан, ему было в какой-то степени всё равно. Бьянка осталась довольна, а через пару дней известила отца, что их брак можно считать состоявшимся. — Почему встал так рано? Мы же ещё не уезжаем. — поинтересовалась спросонья дочь герцога. — Не спится. Волнуюсь перед отплытием. — Не стоит, дорогой. Всё-таки хорошо, что началась эта война. Она подарила мне тебя! — повисла на шее, хитро улыбаясь. Впереди многое предстояло сделать. Прежде всего, Бьянка не намерена была мириться с присутствием ещё одной женщины рядом с Девлетом.***
Кесем шла по полу, выстланному голубым ковром, босяком. Пальцы утопали в высоком набивном ворсе, будто в мягком мхе. Она огляделась и посмотрела на надгробия. «Султан Ахмед I» «Султан Осман II» «Шехзаде Мурад» «Шехзаде Баязид» «Шехзаде Касым» «Мои дорогие. Все здесь, все на вместе». — касалась ладонями погребальных ковров, шепча молитвы. Дойдя до конца, почувствовала что-то липкое под ногами. Земля. Сырая земля. Наклонилась и взяла комочек, растерев в пальцах. — Мы приготовили могилу, как вы просили. — прозвучал голос за спиной. Кесем обернулась, но никого не обнаружила. И тогда впереди, среди вскрытого пола, она увидела глубокую пустую яму. «Это для меня?» — вдруг возникла внезапная мысль. Нет, могила была слишком мала. В неё мог поместиться если только ребёнок, и то лет до семи-восьми. Испуганно посмотрела на свой большой живот, обхватила его двумя руками. «Не отдам! Не будет этого!» — Кёсем…- послышался до боли знакомый голос, возвращавший её в далёкое, счастливое прошлое. У него не было физического воплощения, но оттого он не становился менее узнаваемым, родным, волнительным. — Моя Кёсем… — Ахмед… Прости меня… Мы так долго мечтали о ребёнке и вот эта мечта может сбыться, только не у нас, а у меня…с другим. Не забирай у меня этого ребёнка, он — моя душа. — Ты не всемогуща, Кесем. Нельзя обмануть судьбу, нельзя быть выше Аллаха или даже приблизиться к нему. Ты прекрасно знаешь, для кого предназначена эта могила, всегда знала. Почему же решила пойти против, изменив предначертанное? — Я тебе обещала, я так чувствовала… — Он скоро придёт к нам. Он уже близко, моя Кесем… Проснулась в холодном поту, закричав от страха. Тут же прибежала Нериман, дремавшая по соседству, на диване. На шестом месяце беременности госпожу нельзя было оставлять одну даже ночью. — Кесем Ханым?! Вам плохо? — Да! Нет! Не знаю…- уткнулась головой в подушку, застонала. — Отправить за Зейнеп? — Не стоит. Она была вчера и ничем не помогла. Дай мне воды. Ужасная жажда. Не хватает воздуха. Пила жадно и много, наконец, сбросив с себя одеяло и обхватив его двумя ногами, немного утихла, почувствовав движение воздуха из открытого Нериман окна. — Как проснётся Дервиш, пусть срочно придёт, он мне нужен. — приказала служанке и снова ненадолго задремала. Просьба была исполнена, Дервиш явился, как только смог, не позавтракав и не предупредив только что вставшую Хандан. В последние пару недель переживаний о Кесем хватало всем, ведь с каждым днем ей становилось всё тяжелее. Никто не мог представить, как она проходит ещё три месяца до рождения ребёнка, где найдёт физические и душевные силы. — Я здесь. Мой внук опять не даёт вам покоя? — с нежностью посмотрел на свою бывшую госпожу, а ныне невестку. — Он стал больше шевелиться и когда это происходит, бывает очень болезненно в теле, но при этом радостно на сердце. Такие противоречивые чувства. — Вчера поздно вечером принесли письмо от Мустафы. Всё улажено и они с Девлетом возвращаются в ближайшее время. Может быть, уже на днях. — Хвала Всевышнему! Я так боялась, что и с ним что-то случится из-за меня. Но…- приподнялась и страдальчески посмотрела в глаза Дервишу. — Что такое? Говорите же! — Я могу тебе доверять, как в былые времена? Могу попросить об одолжении? — Смотря о каком. Если оно не навредит вам, Кеманкешу, семье, то конечно. — Много лет втайне ото всех я помогала одному греку и его больному внуку. С недавних пор я не могу продолжать это дело, но меня тревожит их судьба. Можешь поехать, справиться, всё ли у них хорошо, отвезти денег? Только чтобы никто не знал. — Если только это, никаких проблем. Сделаю. Напишите, где мне его найти. — Дервиш весьма удивился и сразу понял, что Кесем что-то недоговаривает. С чего бы ей играть в благородство по отношению к каким-то никому неизвестным людям, да ещё и скрывать это ото всех? Нужно было разобраться, чтобы не допустить новой опасности ни для невестки, ни для сына. Днём, после обеда и приятно проведённого времени с любимой женой и внуком, мужчина засобирался якобы на рынок, по делам. Сам же отправился в греческий квартал, удалённый от центра города. Дверь нужного дома оказалась плотно заперта, никто не отвечал, не доносились ни шагов, ни голосов. Опросил соседей. Оказалось, что старика несколько дней уже никто не видел, а про то, что с ним проживал ещё кто-то, ребёнок, никто даже ведал. Дервиш, много лет прослуживший на одной из самых ответственных должностей государства, обладал редким чутьём. Что-то подсказывало ему, что беспокойство Кесем было не напрасным и своевременным. Подождав, пока улица опустеет, чтобы не вызывать ажиотажа, стал ломать дверь, налегая на неё всем телом. Получилось не сразу, но всё-таки, приложив должные усилия, ему это удалось. В доме стоял неприятный запах — запах разлагающейся плоти. Не составило труда найти его источник. Мёртвый Ставрос лежал на полу с кинжалом в груди, прижимая к себе старую потрёпанную временем Библию.