Хай Кинк & Катасах Аск #textaskgreedfall

Когда их представили, Афре захотелось провалиться сквозь землю. Общение с верхушкой пищевой пирамиды, оторванной от реалий, высокородными да уполномоченными, прежде брал на себя наставник, мэтр Асили. И со свойственной учёному чёткостью доносил до коллектива те или иные директивы. Теперь же, стоя наравне со странным эмиссаром и его не менее странными спутниками, и особенно стариканом-священником с масляными глазами, ей казалось, все говорят на иностранном языке: слова по отдельности казались знакомыми, но общий смысл тонул в оборотах изящной словесности. Поэтому когда анемичный, но бодрый, наместник задержал на ней взгляд и поприветствовал, да так, будто всё их высокое собрание здесь только ради их знакомства, Афра так испугалась, что почти ничего не запомнила. Однако отметила про себя восковую бледность его кожных покровов и в темных кругах под глазами нетипичный оттенок малиновой фуксии, слишком яркий для кругов вокруг глаз у повес или пьяниц. Скороговоркой отрекомендовавшись и воспользовавшись велеречивостью старикана из Телемы, ученая юркнула за спины свиты де Сарде, и, подперев стену, уткнулась в дневник. Пока шел обмен новостями и распоряжениями, она спокойно привела в порядок записи. Когда наконец подняла глаза, то здорово смутилась от понимающих глаз навта. — Душно, не так ли? Скорее бы на воздух. Она рефлекторно ослабила шейный платок и обреченно посмотрела на плотно закрытые окна. — Как вы правы сейчас… По завершении аудиенции все разбрелись по делам, и на прощание Васко бросил «никогда не любил аристократов». Молчаливая ненавязчивая поддержка между молодыми людьми возникла сама собой. *** — Твои глаза — что пара вишен, И кожа — горький шоколад. Узнав, что я не стану лишним, Тебе я буду только рад! Декламируя, Константин нарочито паясничал и шёл полным дураком: оттопырив ворот пёстрого расшитого золотом камзола, крайне непригодного для приключений, и по-военному заправив в него ладонь, он поставил ногу на трухлявый пень и выглядел если не самим Князем, то целым Адмиралом, не меньше. …дымящийся на его фоне закопчённый котелок придавал образу чтеца уморительный гротеск. От внезапного звука голоса молодого наместника Афра вздрогнула, побледнела и, жуя, нервно подула на дымящуюся ножку с копытцем, с которой капал ароматный сок. Толстая сосновая палка чихнула, обдавая сидящих вокруг костра снопом весёлых искор. — Что такое шоколад и почему оно горькое? — оживилась Сиора. С высунутым от усердия языком она ловко мездровала недавно снятую с лесной свиньи шкуру и то и дело клала в рот бледно-розовые комочки сырого подкожного жирка. — Вообрази сочетание вкуса горелого лесного ореха и капли мёда. — Соломинка перекочевала из одного татуированного уголка рта в другой, а сам Васко, задремавший было у костра, приподнял треуголку и одарил Константина укоризненным взглядом, мол, мог бы познакомить принцессу-дикарку с лакомством. Увлеченная воспоминаниями разных вкусовых сочетаний, Сиора застыла над шкурой. Константин же отмахнулся от упрёка навта и пошёл на очередной заход: — Изящный палец нажимает Крюк колесцового ружья Я в восхищении застыну, Плевать, цела ли грудь моя! Громкий кашель в кулак выдал Курта, спрятавшего смех. Согнутые под тяжестью хвороста, они с Максимом де Сарде только-только вышли к лагерю, и имели сомнительное удовольствие слышать вирши наместника. «Это ужасно», — одними губами проговорил Курт, прикрыл кулаком сведённое от хохота лицо, и, хрустнув вязанкой, вдруг завалился на спину, сбитый с ног бросившейся ему на шею Сиорой. — Не знала, что вы едите горелые лесные орехи с мёдом! Правда мне непонятно, чью именно кожу стоит пожевать, чтобы узнать этот вкус, но как же это необычно! — увлечённо защебетала девушка, восседая на Курте. — Там, — взмах изящной ладони уточнил направление «там», — растёт лещина, и я буду готовить горький шоколад. Мёд у меня есть! — А пробовать, конечно же, буду я, да, кроха? — Конечно! Как я пойму, правильный ли получился горький шоколад или неправильный? — Говорить, что я уже не в том возрасте для подобных экспериментов, конечно же, нет смысла? — Никакого! Островитянка чмокнула солдата в нос и упорхнула обратно к шкуре. Васко только улыбнулся и надвинул треуголку на глаза. Заметив кузена, Константин по-мальчишески неловко взбрыкнул, отчего пень изрядно просел, и бросился в объятия де Сарде. — Максим! Леди Афра такая бука и совершенно не желает оценить моей поэзии! — Леди Афра желает отужинать и продолжить работу, — сконфуженно пробормотала ученая и, опасливо косясь на Константина, на всякий случай пересела подальше от вздорного высочества. Де Сарде похлопал кузена по плечу и озабоченно заглянул в его лицо. При каждой возможности он приходил во дворец и развлекал Константина новыми сплетнями, советовался, словом, поддерживал, как умел. И с каждым разом всё росла тревога: Константин словно таял. Но да, прогулка ему пошла на пользу. Впрочем румянец на впалых щеках здоровым не был. Окликнув Курта, Максим принялся собирать лагерь. — Твои заметки столь пространны, что их под силу разобрать Лишь мастеру лихой отравы, чья дерзость в силе Знать. Морщинкой лоб сожмёт загадка, и в пальцах замерло перо. Лишь поцелуй разгладит складку промеж бровей часам назло… Все оглянулись на навта. Легкий плевок — и изрядно пожёванная соломинка вспыхнула в углях под котелком, а сам он завозился, устраиваясь поудобнее, и в недоумении пожал плечами. Тихую улыбку ученой из Мостового Альянса заметил только Константин д’Орсей. *** Перо скрипит по неровным страницам, переложенным соцветиями и листьями трав, собранным во время последней экспедиции. По её наблюдениям, чем дальше от городов-колоний вглубь острова, тем больше возникает новых видов растений и мутаций видов уже известных. Впрочем как и любую догадку, эту следует подтвердить доказательствами. По крайней мере соцветия болиголова соответствовали её предположениям, но требуется сверить их с образцами хотя бы дальше Веншавейе… Интересно, что же будет дальше за Веншавейе, если она права? — Не возражаете, если составлю компанию? Брови сами сдвигаются, меняя привычно строгие черты на совсем уж злую маску. Афра ненавидит, когда её тревожат во время размышлений. Однако это Васко, и простецки неприкрытое раздражение сменяется на милость. — И вам сегодня не спится, капитан? — Увы. Навт садится на полу у огромного, в человеческий рост, камина, и извлекает из сумки альбом и чертежные принадлежности. — Рад, что застал вас здесь. Приношу свои извинения. Мне не следовало смущать вас своими препохобнейшими рифмами. — Напротив, вы задали верный тон поэту. Я только читала об этом, но никогда не видела вживую словесных дуэлей. Молодые люди улыбаются друг другу, не поднимая глаз от своих записей. Остро заточенный грифель навтра выводит угловатые очертания на листе. — Вы очень тактичны для моряка. Не будь татуировок и бушлата, я бы приняла вас за дворянина. Уверена, вокруг вас много дам, что мечтают стать мадам д’Арси… — Я не из тех, кто заводит жён, — мягко возражает Васко. Потрескивание поленьев разбавляет тишину, ставшую неприятной. — Простите меня, Васко. Я неверно истолковала ваше внимание… — Что вы, не нужно. Вы не могли знать. — Это останется только со мной. — Благодарю вас. *** Победив очередной приступ дурноты стаканом местного рома, Константин устало отодвинул стопку бумаг. Перо ещё никогда не казалось ему таким тяжёлым. Ему определённо следовало чаще бывать на свежем воздухе. Со свежими лицами. Он вздохнул, вспоминая нелюбезную учёную леди. Впрочем вспоминать было нечего. Попытки вызвать её улыбку посрамил навт. Мрачный и злой, Констанстин направился в гостиную, но сбавил шаг, услышав голоса. Заразительный смех Афры вызвал у Константина приступ почти что физической боли. Впрочем ему было не впервой. Но он не выдаст себя ни одним движением — зачем? — …с того, что я совершенно без задней мысли предложил ему свою ленту перевязать волосы, когда штормит. Да вы наверное знаете, как могут мешать волосы… Совершенно невинно, клянусь! — …морская болезнь, как же, как же. Константин начинал вспоминать, как звучит искренний женский смех. - Удивительно, думала, люди с метками не страдают… у них как-то иначе работают флюиды тела… Она вытирала слёзы. — Клянусь! Я и сам так думал! Но когда он перегнулся через борт… Афра так расхохоталась, что даже подхрюкнула. Константин невольно улыбнулся. Теперь он узнал, что эти глаза умеют смотреть с теплотой. Пусть даже не на него. И что ещё они щурятся, когда разглядывают страницы. Они наконец отдышались и посерьёзнели. Стараясь не скрипеть половицами, Константин вернулся в свою спальню и забылся сном. *** А потом грянул малихор. Кузен дни напролёт пропадал в поисках лекарства. Но именно он доверил Афре, как наиболее сведущуей в современных медицинских технологиях, быть рядом с ним, «приглядывать за его высочеством». Чопорно-бесстрастная, Афра меняла повязки, обрабатывала язвы и делала всё, что могла. Он всё донимал её расспросами о точных сроках своей кончины, но Афра мастерски уводила в сторону нить его скомканных рассуждений. Даже если бы она отчитала его за малодушие, Константин, конечно, ни за что бы не обиделся. А потом и вовсе велела разместить кровать больного в библиотеке, и не умея помочь иначе, чем рассмешить, зачитывала вслух наиболее вздорные отрывки из «Гаргантюа и Пантагрюэля». Казалось, её особенно развлекают издёвки над духовенством. И Константин смеялся вместе с ней. Смеялся до слёз. По ночам она внезапно подскакивала, чтобы сменить тряпицу на его горящем лбу, вела записи при крохотном огарке свечи. Когда она засыпала в кресле, он только и мог, что прикрыть ей колени тяжеленным расшитым одеялом. Он запомнил для себя главное о ней. Плотно сжатые изогнутые губы Афры размыкались, только чтобы сообщить строго выверенное суждение, и никогда — для улыбки. Кем она была? Кто она такая? Незаменимая, холодная, чёткая, словно лишенная малейшей эмоции. Леди Афра. Блестящая ученая. Безупречно подходящая для светского общества. Он уже видел её эбонитовые плечи, плотно обтянутые лучшим кружевом цвета слоновой кости и слезинки жемчуга под аккуратными мочками раковин по-лисьи чутких ушек. Высокая причёска из тысячи тонких кос пускала бы игривый завиток по длинной шее, и он тонул бы, как тонет сейчас сам Константин, в тяжёлых жемчужинах на изящных ключицах. Проклятый линялый китель со времён Аль-Садского университета он лично сжёг бы в знак смены статуса леди, и быть может даже станцевал на столе, перед тем, как припасть перед ней на колено и прижать к губам кончики её пальцев, спрятанных в лайковые перчатки… А потом пришёл Катасах. И принёс облегчение. Приставленный к нему шаман из местных то и дело отлучался из Новой Серены. Визитов Максима он почти не помнил. Афра же оставалась и несла дежурство, пересказывала ему новости от кузена и последние городские сплетни. Делала однако она это скупо и совсем невесело, в отличие от того же Курта… Пока мог видеть в короткие промежутки без боли, Константин впитывал каждое мгновение её присутствия. Думая, что больной спит, шаман с учёной постоянно говорили вполголоса, он что-то разъяснял, о чём-то спрашивал. Афра задумчиво грызла карандаш и записывала за ним… Потом всё исчезло. Болезнь. Катасах. Афра. *** Константин допускал, что Катасах попросту украл его смерть, влил в собственные жилы и оставил вместо неё собственную мудрость и что-то ещё. Но он не был готов, что и она оставит его. Как оставил его Максим. Иногда Константину нравилось думать, будто тот избегает его, прикрывшись неотложными делами. Он стал невыносимо другим. Как и мир вокруг. Вино больше не пьянило, не давало в голову. Прежние развлечения перестали интересовать. Дела же напротив стали словно прозрачнее и яснее. Мрачно оглядев некогда заваленный бумагами стол, он ничего на нем не обнаружил, кроме собственноручно выписанных штрафов, актов и налоговых постановлений для каждого участника Торгового Содружества. Тяжелый взгляд упал на стопку расчетных ведомостей. Многочисленная прислуга, прознав о произошедших с молодым Наместником изменениях, затребовала жалование и скорейшее увольнение. Радовало, что Максим по-прежнему был на его стороне и с неизменной улыбкой улаживал любые противоречия. Да и Курт вёл себя так, словно ничего не произошло. Прочих же, лояльных правителю, который так и не погиб, осталось совсем мало. *** Сегодня особый день. И особый повод для ставшего привычным ежемесячного бала. Прибытие корабля с континента. И бал такой же, как и во всех приличных домах: свечи, залы, гости, наряды, танцы, музыканты. И — оплата за улыбки и веселье. Специальные люди, торговцы радостью. Стоя у зеркала в будуаре, Константин пристально изучает своё отражение. Выцветшие зрачки не отражают свет. Багровые пятна малихора забиты мшистой зеленью, и он всё так же непоправимо изуродован, что и при болезни, с той лишь разницей, что из красной гаммы в зелёную. На месте рта виднеется чёрный провал, в котором мерещатся лапки паука. Под ребрами словно шевелился мохнатый жгут, юркий, похожий на четыре тонких руки. Константин снова вскидывает глаза на зеркало и ощущает себя каким-то фантастическим существом с бездонными провалами на месте глаз и рта. …и торчащие из головы ветви с прозеленью, в которой угадываются бутоны. — Мда уж, навтские полоски куда как краше этой рожи… Его передёргивает. Шёлковая блуза с простоватым, по меркам двора, крахмальным воротником только оттеняет багрово-зелёную кожу его лица и строгий чёрно-зелёный камзол. Он прерывисто вздыхает. Под грустным взглядом выцветших глаз на его ладони распускается крупная роза, и будуар тотчас же заполняет благоухание. *** Столы дворца Наместника Новой Серены ломятся от яств: — пирог из соловьиных языков; — иволга, запечённая в утке, запечённой в зайце, запечённом в барашке, запечённом в быке; — лебеди в перьях; — фазаны, фаршированные перепелиными яйцами под соусом бешамель; — безусловный деликатес и звезда скромного застолья, многажды вываренное, вымоченное в тисовых бочках мясо самого неядовитого, но зловонного как смертный грех, тенлана; — фуа-гра из печени досантата под винным соусом; — пирожки с рябчиками и сыроежкой, мать её, вильчатой; — зефирные сладости на мальвовом корне в форме груди Орелии де Веспе… …ах умоляю, сделали же для игристого бокалы в форме правой груди Марии Тюдор, и прижилось! — …хитроумно расцвеченные лакричные палочки, впрочем как и в детстве, отдающие неизбежным запахом аптеки; — фигурный марципан в форме рожиц островных чудищ; — многочисленная же мелочь в виде устриц, сервированных половинками лимонов в сеточках, улиток и морских гадов не шла в расчёт. Константин ловко маневрирует в кухне промеж горячих плит, рискуя сбить снующих туда-сюда поварят и официантов. Пока повара не видят, он по-кошачьи мягко взмахивает дышащими паром крышками, пробует блюда и задумчиво облизывает блестящий палец. Сладости гарантированно вызовут скандал. Он жмурится. Как там у простолюдинов? Не буди лихо, пока тихо? И Мостовой Альянс, и Телема, и отдельно — Орден Света — наутро пришлют Торговому Содружеству в его лице гневные ноты протеста. Не вынимая рук из-за кушака, он чуть склоняется над подносом с марципаном и вдыхает тонкий аромат лакомства: миндальная мука с медовым соусом в цветах жжённой земли, кармина и куркумы… Он мрачно улыбается, вообразив свирепые лица Её Святейшества Корнелии и Преподобного Алоизиуса. Но то — завтра. Сегодня — быть балу! *** Мсье де Курсийон скорее из скуки, чем от нужды, сегодня дворецкий и радушно встречает цвет Тир-Фради: как и родовитых, впрочем сосланных, дворян, так и выбившиеся в местную аристократию семьи разбогатевших торгашей. От потомственных благородных этих отличают провинциальность и дурновкусие, вопиющие из каждой складки самых дорогих Аль-Садских тканей. Теплу лучистых глаз престарелого учителя можно только позавидовать, и прячась за портьерой, Константин изучает, с какой искренней заботой пожилой мсье принимает чужие плащи и трости, попутно зажигая глаза местных кумушек невинными комплиментами. И он не чует грань, где кончается впитанный с молоком матери этикет и начинается живая радость «дворецкого». Увлечённый гавотом, он всё озирается на добродушный смех де Курсийона, окружённого дебютантками и их вышедшими в тираж чопорными компаньонками. В протокольной вежливости ему остро мерещится естественная теплота дружеских рукопожатий, участие и неподдельный интерес. Словно в поиске поддержки, он ищет глазами кузена, но сегодня ни его, его — Максима, не Константина! — боевых товарищей нет среди кружащихся пар. У Константина вообще никого нет. Раздраженно сломав соломинку от канапе, молодой д’Орсей не глядя хватает откупоренную бутылку, бездумно улыбается и сбегает подальше от гостей, не замечая, как с его уходом по зале проходит волна облегчения. Он оказывается в зимнем саду и пьёт игристое, снимая улыбку с лица ладонью. Не до конца укротив буйную свою натуру, он расплескивает пенящуюся струю и сплёвывает. Ночь пахнет покоем. Пальцы медленно чешут за рогами-ветками. Ему мерещится шорох страниц. «Ну надо же!» — думает он и одёргивает одежду, медленно озираясь. Но он один. Нет никого. Запрокинув голову, Константин бредет с закрытыми глазами по ночному саду. Шаги его вальяжны и плавны движениями того, кто стоит у края бездны. Сверчки поют, и их голоса слаще любых оперных див. Ему и странно, и страшно: сквозь закрытые глаза как будто видится лучше. Где-то за холмами светится вершина Вулкана, и так жаль, что она не видна из Новой Серены. Каждый раз, когда он представляет его, ему чудится стук раскаленного добела сердца где-то глубоко по чреве земли. Кисло-сладкие пузырьки игристого покалывают язык, где-то далеко играет музыка, вокруг расставленных под кустами редких светильников вьются мотыльки. Кажется, он словно начал занимать принадлежащее ему по праву место вдалеке ото всех, но — он спотыкается и летит лицом в холодный гравий. Попутно что-то звенит и громыхает, и вот Константин уже сидит на земле и озадаченно рассматривает забытую кем-то лютню. Порванная струна отсвечивает от редких светильников. Кто-то идет по ночному саду — вот он уже близко. Щелчок взведённого курка. — Афра… — В-ваше высочество.? Она слышит Константина только по голосу да видит пару немигающих глаз из глухой темноты. Он же видит её по-прежнему собранной, в ненавистном хикметском кафтане. Из нового — на её переносице поблескивают очки — изобретение новейшего времени, которое стоит целое состояние, и Константин знает до медяка уплаченную за них сумму. Оробев, она убирает пистолет, но он успевает заметить, как она была хороша, пока не знала, кто перед ней. — Я услышала шум и… Ваше высочество, я очень рада видеть вас в здравии. — Перестаньте!.. Сидя на земле, он продолжает ощупывать лютню. — Вы все меня бросили, понимаете, Афра? Я почти не вижу Максима. Он избегает меня! Я плачу гостям, чтобы они приходили на мои балы! И вы. Как вы могли меня бросить? Вы, Афра. Даже вы… — Ваше высочество, милорд де Сарде не избегает вас. У него по-прежнему множество дел, и он не забывает о вас ни на минуту, уверяю вас. Недавно я прочла глубокую мысль о любви, — она умолкает в ожидании позволения сказать. — Я весь внимание, продолжайте. — Рождая новое дитя, — говорит она, — материнская любовь не разделяется пропорционально количеству детей. Я бы сказала, с новым ребенком и рождается новая любовь, если быть точной. Допустите, просто допустите саму идею того, что милорд де Сарде ммм… наконец разрешил себе немного счастья. Он заслужил это по праву, ваше высочество. Константин хмурится. Проклятая лютня кажется сломанной непоправимо. — Что же до меня, милорд. Я отбывала в Олиму, чтобы забрать свои вещи и закупить кое-какие инструменты, которых не достать здесь. Он заметно нервничает. — Означает ли это… — Да. Я поняла, что моё место на Тир-Фради. Более того, хочу просить вашего позволения навещать вас иногда… — Даже таким? Жалобный звон отброшенной лютни. В круг тусклого света входит фигура с горящими глазами. Ещё мгновение, и девушка взвизгнет, лишится чувств, либо убежит, если успеет. Впрочем трава достаточно мягкая, чтобы сильно ушибиться. — В-ваше высочество! Константин вслушивается. Так звучит …восхищение? Немедленно Афра шагает навстречу и беззастенчиво рассматривает, обходит со всех сторон, обдавая солёным запахом открытого моря, который не успела вобрать в себя счастливая земля Тир-Фради. Стройная фигура, с бронзовым отливом кожа, гладкое лицо с правильными чертами. Она задевает его то поясной сумкой, то кобурой, и так увлечена, что кажется, будто мир вокруг неё сжался до одного Константина. — Поразительно!.. Заметив взгляд, молодой человек чуть смущённо улыбается. — Да потрогайте уже… В полумраке ему мерещится, что её глаза вспыхивают счастьем. Точеные пальцы бережно касаются ветвей, растущих из его головы. — Не может быть! — Что там? — Бутоны.? Скорее, дайте свет! Константин подаёт светильник и, увлечённый движениями её пухлых губ, пропускает добрую половину вопросов, которыми учёная осыпает его. — Герострат мне в архивы!.. Милорд, вы. кажется у вас… рога. цветут… — Да-да, — он кивнул в сторону дворца, — ждём сплетен вроде «молодой д’Орсе допился до цветущих рогов»… Смеясь, Афра подхрюкивает, и ему нестерпимо хочется взять её за руку. — Ведь рога, ваше высочество? — Константин, миледи. Для вас — Константин. И я не знаю, рога ли это, либо что-то другое. В её взгляде восторг человека, впервые увидевшего фрегат. — Я уже ничего не знаю, — выдыхает он. — Мне нужно перебрать записи, сделанные среди doneigada… — она премило грызёт карандаш. — Константин, вы могли бы позволить изучить вас? — Разумеется. Столько, сколько потребуется. Быть любимым… С этим странным ощущением трудно разобраться. Любовь, но не та, что ублажает плоть. Совсем иная, глубокая и неизъяснимая. Наверное, она бывает только к богам. А может быть, и нет. Всё равно. *** — Вот мерзавец, — замечает Курт, бережно растирая в пепельнице окурок сигары. — Ведь что ни говори, а как ушёл отсюда, так потом лови его по окрестным лесам. Куда ему пить в такую погоду…