***
Дорога под мокрыми хлюпающими сапогами была неразборчива и размыта водой по дрожащую мужскую щиколотку. Мутный и грязный образ Зауна отражался в этой воде, как и сам парень, напоминая и ни на секунду не давая забыть, кто он и кем останется, как бы высоко ему не удалось залезть. Привкус предательства все ещё играл на его тонких, как никогда бледных губах, слизистая левого глаза беспощадно жгла и разгоняла волны боли по всему лицу, сейчас выражавшему только немыслимую боль и всю горечь, скопившуюся не только в теле, но и в том, что он так упорно не признавал в себе с самого начала — в душе, которая не заслуживала всего этого. Теперь ему оставалось лишь бежать, покинув поле боя далеко за своими худыми плечами. Задыхаясь и пытаясь на ходу сдерживать кровь, что лилась из глаза, заливая своей тьмой бледную грубую кожу, он был готов стучаться в любые двери, которые только попадутся на его пути. Уже ничто не имело значения, только боль, обида и страх скорой смерти от потери крови все ещё не давали ему упасть. Гонимый из своего собственного убежища, где он строил свои планы и заводил связи, теперь чувствовал, как все рухнуло в один миг, который изменил всё в нём до последней клетки. Вода, кишащая различными бактериями, продолжала откашливаться, когда у него уже не было сил бежать вперёд. И все же он должен был спастись, должен выжить, чтобы закончить начатое. Месть застелила своей толстой пеленой воспалённый разум и он не воспротивился этому. Может быть, поэтому он так отчаянно держался за свою последнюю надежду отыскать единственным глазом хоть один огонёк, означавший спасение? Кто ищет, тот всегда найдёт, верно? Вот и сейчас он не поверил собственному раскрывшемуся в диком удивлении глазу, уловив легкий отблеск оконного стекла в свете охранного территориального прожектора, в миг засветившегося красным, ведь слабое тело дернулось и скользящие ноги сами понесли их владельца к неведомому ранее зданию, что в бордовом тумане выглядело злобно и отчуждённо. Не смотря на острую боль, распространявшуюся по всему телу, он продолжал бежать, пусть его надежды могли быть напрасными, он должен был ухватиться за самое последнее, что у него было, за самый малый шанс. Соленые слёзы сами начали катиться с воспалённых красных глаз, смешиваясь с кровью, как только теперь уже красный огонёк вновь дал о себе знать. Маленькое, полуразваленное сооружение было все ближе, но капельки, падающие с висевших на лбу маленьких чёрных прядок, не давали разглядеть его. Грязные черно-красные оттенки теперь застелили собой все тёмное зловещее пространство. Ещё не много и ярко-алое пятно снова придаст ему сил. Вдруг парень заметил высокую чёрную фигуру, освященную приглушённым зелёным светом фонаря, что человек держал в руках. И он был готов поклясться, что человек в больших плотных очках, сейчас засвеченных, вышел именно из двери этого чертового здания. Возможно, это и был сам черт, а его хилый домишка самим адом, но обессиленному парню, готовому упасть замертво, было все равно. Он был готов отдаться ему, если тот спасёт его от той самой участи, которой страшатся все до последнего в этом разочаровавшем мире. — Эй, — наконец слабо выкрикнул он и голос его дрогнул, — Помогите! — из последних сил закричал он во все горло и человек обернулся в его сторону, дёрнув фонарем и большие глаза, что служили большими стёклами взглянули на него. Вдруг парень почувствовал, как все тело предательски пошатнулось и устремилось вниз. Последнее, что он увидел в тот момент, того самого мужчину, что на кровавом фоне неба выделялся своей чернотой. Казалось, притронешься и провалишься в эту бездну, где нет ничего, лишь пустота. Он стоял над ним, держа свой фонарь и теперь парень не знал, спасёт ли тот его, или же завершит начатое лучшим другом. Но теперь, когда сознание медленно покинуло истекающее кровью тело, лежащее на тонкой спине и последний глаз закрылся сам собой, этот вопрос стал ему безразличен и неотличим от остального, медленно льющегося потока мыслей. Чёрная ткань вечности накрыла его с головой и последняя мысль пронеслась, заставив лишь палец на руке слегка дрогнуть. Это ли и есть смерть, которой он так боялся? Когда тьма начала растворяться в мягком искусственном освещении просторного, но заставленного всяким оборудованием помещении, он рвано выдохнул холодный воздух. Свисающие тонкие пряди неприятно щекотали расслабленный лоб в то время, как глаза принялись неистово моргать, прогоняя остатки чёрного и смутного. Тут же сердце защемило и забилось с новой силой. Он жив. Его спас тот человек? Ответ нашёлся сам собой, как только усталый замученный взгляд обратился наверх. Над ним стоял, слегка нависнув тот самый мужчина в своих специальных химических очках, прожигая дыру, словно все о нем зная. Это бы в миг взбесило все ещё юношеский вспыльчивый нрав, если бы не прорезающая его боль в левой части лица, брови которого сами собой поползли наверх, словно смотря умоляюще в эти ничего собой не представляющие безразличные белые стёкла. — У меня только один вопрос, — прохрипел их обладатель, склонившись ниже, — Ты хочешь жить? — звучит скорее едко и колко. — Я.., — пересохшее напрочь горло не давало говорить нормально, — Я хочу жить.., — только и смог выдавить он, когда властная сильная рука схватила его за подбородок, не давая вырваться из своей цепкой хватки. — Тогда теперь ты мне должен, — только сейчас парень заметил неведомый ему предмет в другой руке загадочного человека. Он напоминал большой шприц с очень маленькой иглой на одном конце и кнопкой для неё на другом. Наконец дикий крик острой боли в окровавленном левом глазу разорвал на части последние остатки всего хорошего, что было в нем до этого момента, когда маленькая игла резко прошла сквозь его слизистую. Устоявшуюся тишину вновь нарушило тихое шуршание бордовой рубашки о грубую ткань большого старого кресла. Силко все ещё крутил в руке этот самый шприц, поглядывая на него, не зная, сколько времени ему довелось так просидеть. Каждый раз, когда глаз снова начинал пульсировать тупой болью и шрам становился ещё более чувствительным, чем обычно, ему было сложно вкалывать лекарство самому, ведь это чертовски больно, что контролировать себя становится трудно в такие личные моменты. Поэтому мужчина всегда просил об этом верную и непоколебимую Севику, рука которой никогда бы не дрогнула. Однако сейчас она только ушла вниз, провожать посетителей, а точнее шпионов, что докладывали ему каждое решение Совета. Голова брюнета как всегда была забита под завязку различными мыслями и доводами по этому поводу. Он был уверен — об этом нельзя не думать, нельзя расслабляться, иначе всё снова разрушится, а он больше не мог это допустить. Слишком много раз ошибаясь и доверяя не тем, только теперь он достиг почти всех своих целей и эти мысли не давали ни минуты покоя. — Что ты делаешь? — любопытный звонкий голос девочки внезапно оборвал эту нить повествования. В жизни Силко уже довольно давно присутствовал этот маленький лучик тепла среди кромешной темноты, которой он окружил себя и она тут же его раскусила лишь одной своей детской улыбкой. — Да так, — усмехнулся он и черты его лица заметно ослабели, стали мягче и нежнее, когда хвостики от двух длинных кос защекотали его висок и шею, — Всё ещё пытаюсь залечить давнюю рану. Стоило ему поднять голову на девяносто градусов к потолку, как холодный туман в единственном его здоровом глазу расселялся, встретившись с привлекательностью больших темно-рубиновых глаз напротив, обрамлённых длинными густыми ресницами. Химическая жидкость внутри булькнула, как только мужчина продемонстрировал ранее неведомую Джинкс штуку, не много улыбнувшись её реакции. Маленькая цепкая ручка тут же потянулась прямо за ней, легко выхватывая её из большой мужской руки, на которой уже успели проступить несколько больших вен. Свисая с потолка головой вниз, девочка минут пять разглядывала замысловатый предмет, сводя брови к переносице и поджимая тоненькие яркие губки. — Можно я помогу? — вдруг было нарушено тихое шуршание звенящим голосом и по-детски серьезные глаза снова уставились на вздёрнутое вытянутое лицо, улыбка с которого медленно пропала. — Нет, — вновь Силко стал уже не таким близким, каким казался буквально минуту назад, однако теперь Джинкс не могла отступить. — Но я правда хочу помочь, — настаивала она, слезая с деревянной скрипящей балки, теперь садясь на гладкую поверхность стола, — Мне уже тринадцать, — возмущённо произнесла она, поджимая одну из коленок к своему круглому личику. — Тебе ещё тринадцать, — стараясь контролировать свои глубинные чувства, что с девочкой было сделать на много сложнее, он сделал акцент на слове посередине, строго посмотрев сначала на её коленку, а затем на заканчивающуюся на талии нежно-голубую, выгоревшую на солнце косичку, — И я стараюсь оградить тебя от того.., — он посмотрел в глубину тёмной поблёскивающей жидкости в ёмкости, которую девочка всё ещё крутила в, выделяющейся на мрачном фоне, бледной руке, — Что может тебе навредить, — наконец закончив свою мысль, утвердительно кивнул он. — То есть, как мой отец? — и правда, в его голове крутилась масса отцовских и собственнических мыслей и это было абсолютно нормально, ведь именно он воспитывает и растит её под своим крылом, — Хочешь, буду называть тебя папочкой? — Джинкс весело улыбнулась, словно играючи, подавшись вперёд и приблизившись к сидящему почти напротив мужчине. — Нет, — он тоже дёрнулся вперёд, но лишь на жалкий сантиметр. С очередным появлением девочки, его боль в глазу была в очередной раз забыта где-то в спинном мозге. Его лицо всё ещё было наполнено ничем, кроме строгости и серьёзности, что уже порядком надоело большим и искрящимся чем-то ярко-розовым, глазам. — Ты сегодня забыл все другие слова? — уже не смотря на него, но внимательно изучая кнопочку сверху так называемого шприца, снова негодовала она, — И если ты сейчас тоже скажешь "нет"... — Отдай лекарство, — мужская рука уже почти дотянулась до нужного предмета, но ловкая маленькая ручка уже спрятала его за тонкой спинкой. — Нет, — маленький переливающийся смешок разлился по тёмному кабинету. — Значит мне нельзя говорить "нет", а тебе можно? — их глаза пересеклись в очередной раз, но теперь шутка смягчила ледяные мужские черты, а на губах появилась некая пародия ухмылки, которую многие назвали бы скорее оскалом, — Отдай, — он быстро встал, теперь возвышаясь над ней высокой горой. Его торс заслонил собой свет из запылённого окна и казалось, что теперь есть только его чёрный силуэт и всё вокруг было иллюзией. Но это мгновенное ощущение сразу развеялось в горячем воздухе между ними, как только он опёрся обеими руками о тот же стол по бокам от девочки, что до сих пор держала большой золотой шприц за спиной, при этом буравя уже насупленным взглядом то ворот его рубашки, то его тонкие напряжённые губы, ведь они были так близко. — Не отдам, — слегка склонив голову, пылко прошептала она и от её шутливости теперь не осталось и капельки, только яркая голубая прядка чёлки скрывала в своей серой тени нечто загадочное и неведомое даже самому мужчине. — Я не буду просить трижды, Джинкс, — совершенно спокойно ответил тот, нервно глядя на сахарно-розовую детскую щёчку, однако его нервность было не раскрыть даже под микроскопом, это было чем-то внутри. — А что ты сделаешь, Силко? — впервые его имя сорвалось с её красновато-фуксовых губ так резко, так небрежно и так отчуждённо, — Убьёшь меня? Убьёшь меня, как убил Вай? — всё же сорвалась она, со всей силой ударив ручками в сильный, казавшийся каменным торс. Лекарство осталось где-то позади неё, но теперь оно было ему безразлично. Он не мог поверить в то, что она знает. Единственный по-настоящему дорогой ему, маленький и нежный человек, которого в тайне ото всех лелеял, теперь знает, что он монстр. — Как ты..? — таки вырвалось словесным комком из его груди, — Как ты узнала? — опустив оголённые руки с закатанными рукавами тёмно-бордовой рубашки, он не мог отвести от неё свой накалённый до предела взгляд, — Я лишь хотел уберечь тебя, — говоря в своё эгоистичное оправдание, перейдя на низкий шёпот, он вновь сделал шаг навстречу, на что Джинкс дёрнулась назад и некоторые бумаги лесенкой полетели на пыльный пол. — От кого? — хрустальные слёзки стали катиться по фарфоровым нежным щекам с чувствительной кожей, но она уже не могла отвести взгляд, как и он не мог, — Всё это время я думала, что опасаться стоит кого угодно, но только не тебя, а оказалось.., — подступившие истеричные слёзы уже нельзя было игнорировать и слишком важная фраза осталась недосказанной. — Она бросила тебя! — в конце концов его непоколебимость дала трещину и единственный здоровый глаз открылся до размера больного, однако тон мужчины не изменился — Она бросила тебя на произвол судьбы, отреклась от тебя, — не взирая на её реакцию, он подошёл почти вплотную, — Я дал тебе всё, что нужно, хоть ты этого не видишь. Я дал тебе дом, я дал тебе имя, — на последней фразе тихий мужской голос дрогнул и чуть помедлив, его рука таки невесомо коснулась молочной папирусной кожи. Блестящие в мутном свете окна слёзы теперь падали на оборванную снизу футболку. Тоненькие длинные пальчики сами дёрнулись к большому изломанному освещением запястью. Он не мог потерять её, не мог предать себя, солгав, что всё, что он сделал, не ради неё. Отдать её кому-угодно означало мгновенную смерть всех чувств и эмоций, что он испытывал рядом с ней. Пускай теперь он был чудовищем для неё, Силко был готов к этому. Рано или поздно, большие детские глаза должны были открыться. Скользнув по одному из подставленных пальчиков, большая рука Силко поползла дальше, подобно охотящейся змее, заползая под кожу в поисках чего-то, что заведомо принадлежало только ему. Спокойно взяв уже забытый предмет, всё ещё напоминавший шприц, он вновь сел за своё грубоватое кресло, теперь молча протягивая его всхлипывающей, поджимающей хрупкие маленькие коленки, обтянутые такими же оборванными и испачканными в ярко-розовой краске, штанишками. Наконец заметив это, она быстро утёрла нежные щёчки и коснулась его, снова завладевая им полностью. Хотела ли она причинить ему такую боль? Мужчина не знал этого наверняка и всё же он заслужил её детский гнев, который должен был во что-то вылиться, чтобы это забылось раз и навсегда. Поэтому, словно на пробу маленькая ножка опустилась на свободное место между расставленных ног высокого мужчины, перенося центр тяжести и опираясь на худой, но сильный торс, на тело, которое теперь он был готов доверить только ей, если она сделает это. — Посмотри на меня, — нежно произнесла девочка и вся её истерика рассыпалась, как песочный замок. Когда же дьявольский сизо-дымчатый глаз обратился наверх, к её лицу, а парализованный шрам остался на месте, только чуточку сдвигая огонёк пылающего зрачка кверху, её испачканная в каком-то синем порошке ручка едва ощутимо легла на впалую щеку, прикасаясь так собственнически. Казалось, больше ничего не существует кроме них, этого старенького кресла и глаз, направленных друг к другу. Всё остальное было лишним сейчас. Уже направив тоненькую маленькую иглу, слегка выпирающую из самого приспособления по направлению к зловещей тьме застывшего в давнем ужасе глаза, она помедлила лишь несколько секунд. Её взгляд всё ещё был наполнен той самой болью, которую он видел в самый первый раз, как со всего размаха эти колюще-режущие чувства устремились в него, как тем самым она тогда забрала часть него навсегда. Теперь она забирала почти всё то, что представляли собой его чувства. Резкая колючая, как сто шипов боль пронзила его полностью, удерживая в своих тисках, заставляя смотреть и проживать по новой всё то, что он впервые испытал почти пятнадцать лет назад, когда Джинкс наконец пропустила ядерную каплю Мерцания в податливую слизистую. Она уже видела его таким. В то время, как для всех обитателей Нижнего города Силко был большим и страшным, свирепым и опасным хищником, она всегда видела и обратную сторону: нежную и бережную, испуганную и раненную сторону этой нерушимой стены. И всё же она знала — мужчина не хотел, чтобы даже она видела его таким. Поэтому, распахнув глаза, когда всё в очередной раз ушло, в мрачной полутьме тесного и заставленного помещения, он не обнаружил никого, кроме себя.To be Сontinued...