Зов Крови

***

      Катя отлично помнила, как ушел из семьи отец. Высокий красавец с тонкими чертами лица не выдержал тряски перестроечной России. Потерянные поставщики, упавший доход, попытки заработать «в тихую» — Катя не понимала, что это значит, но так говорила мама. В итоге он запил, и, поддавшись на уговоры партнеров, продал свою долю в бизнесе, упав на самое дно. Он искал работу, но нигде не был нужен. Мама на него не давила — концерты продолжались несмотря на ситуацию в стране, пару раз даже удавались поездки в Европу, но отец не находил себе места. Он решил попытать счастья на родине.       Прощались смазано. Мама молчала, пока отец, отводя глаза обещал присылать деньги, а то и вовсе, увезти их в Финляндию. Кате тогда казалось, что его опухшее лицо со смазанными чертами ничто и никогда не выбьет из ее памяти. Когда за ним закрылась дверь, мама лишь вздохнула, и, обняв дочь, пошла накрывать на стол. Жизнь продолжалась. На дворе был 1994 год.       В 1999 году Катя забыла, как выглядел отец. Не от того, что он так ни разу и не написал, да и не потому, что Катя была плохой дочкой — хоть он их и бросил, он все равно оставался для нее папой… Просто перед её глазами каждое утро стояла другая картина, куда страшнее и болезненнее, чем спившийся отец. Её мама, круглощекая красавица с пышной грудью сгорала от рака, и с этим нельзя было ничего сделать. Сухие волосы оставались на полу ванной, серая кожа напоминала пергамент, из глаз пропал тот блеск, который так завораживал Катю. Инструменты пылились на шкафу, выходные платья и костюмы потихоньку уезжали из шкафа в сторону ближайшего блошиного рынка: приступы кашля мешали маме играть, а оркестр не мог позволить себе содержать первую скрипку, которая не способна исполнить даже простейшую увертюру. Узнав об этом, Катя начала играть в переходах, и даже неплохо заработала — талант ей, слава богу, достался от матери.       Денег хватало хотя бы на жизнь. На нормальной диете мама начала было приходить в себя… Но врачи сказали, что она не протянет и года. Нужна операция. Катя начала прогуливать уроки, она играла каждую свободную минуту, и, приходя домой, сразу падала на кровать.       Спустя две недели Катю избили попрошайки — она уводила их клиентуру. В следующий раз обещали сломать пальцы. Мама об этом не узнала: ей стало так плохо, что она находилась под постоянным присмотром врачей в больнице. Со слезами на глазах Катя уговорила старшую медицинскую сестру позволить ей работать санитаркой в онкологическом отделении. Платили гроши, но хотя бы кормили и разрешали видеться с мамой. А той становилось все хуже.       Катя думала о том, чтобы написать отцу. Хоть что-нибудь, просто для того, чтобы он приехал, даже если он не сможет помочь — она не хотела оставаться одна. Её душила мысль о том, что её ждет, и всё, чего ей хотелось — это проснуться в новом дне, счастливом и спокойном.       В 2000 году Катя проснулась от звонка, который надеялась никогда не получить: дежурная сестра предупредила её, что завтра на смену можно не выходить. Все, что ещё не сломалось внутри четырнадцатилетней девочки обломилось и рухнуло в ту же секунду. Она не помнила, сколько просидела с гудящей трубкой в руке, но знала, что если она попробует пошевелиться, то ее вывернет наизнанку.       Двое суток прошли как в кошмарном сне. Серое небо за окном, серая рвота по утрам, серые следы от ногтей на ладонях. Даже вода, и та на вкус была серой. Вырвал Катю из этого состояния звук поворачивающегося ключа в замке.       Оказалось, что маму нашел один из её поклонников, который любезно согласился оплатить ей операцию. Почему об этом не сказали Кате — непонятно, но мама с этим обязательно разберется, потому что это же ужас какой-то, подвергать ребенка такому стрессу, о чем они вообще думали… Маму Катя не слушала — смотрела на ее руки, лицо, глаза, губы. Живые, полные крови, с легким румянцем от первых ноябрьских заморозков. Если бы ангел, или дед Мороз, или волшебник только что появились перед Катей и достали из воздуха чемодан долларов, ее удивление было бы меньше — настолько чудодейственной оказалась дорогостоящая операция. Жизнь продолжалась.       После своего чудесного выздоровления мама преобразилась: она была все так же добра к дочери, все так же её любила и заботилась о ней… Но чуть-чуть отстраненно, словно что-то их разделяло. Кате не было до этого дела, ведь мама была с ней, живая, полная сил и энергии. Кошмар закончился — опять начались гастроли, выступления, мама неожиданно начала петь, за что, конечно, доплачивали. Проблем не было никаких. Конечно, мама стала часто пропадать по ночам, иногда на пару дней, но это не беспокоило Катю, как не может беспокоить свободная по ночам квартира ни одного нормального подростка.       В 2001 первом году Катя вернулась домой в слезах. Сжимая в руках мамину шаль, она, задыхаясь от рыданий, пыталась объяснить маме, что её болезнь — наследственная. И наследственная она неизбежно, как лезвие гильотины над шеей французского монарха. С этим ничего нельзя сделать, деньги на терапию нужно откладывать сейчас… С учетом того, что по словам врача мамино выздоровление — чудо. Мама молчала, прижимая Катю к груди, а потом сказала, что ей надо срочно уехать, и что это решит все проблемы.       Катя ждала возвращения мамы неделю, хотя ей и показалось, что ожидание длилось вечность. Первым делом, мама обняла ее, и сказала, что она знает, как все исправить. Но это будет стоить многого.       И речь не о деньгах.       Мама рассказывала Кате страшные, пугающие, и в то же время завораживающие и волшебные вещи. Она не знала, что ей делать — плакать, смеяться или вызывать бригаду санитаров… Пока не поняла, что мама говорит ей правду. Было сложно не поверить, глядя на её клыки…       Маме разрешили сделать Катю такой же. Спасти её от судьбы, которую ей подготовила генетика, спасти от проклятья, которое неизбежно за ней следовало… Точнее, заменить его на другое. Катя согласилась.       Она стала ловкой, быстрой и сильной. Это завораживало и пьянило. Она стала видеть оттенки серого в темных комнатах, стала чувствовать — именно чувствовать — каждую подъездную крысу. И еще… Катя стала слышать музыку. Когда-то мелодия становилась сильнее, когда-то тише, иногда это были незнакомые, словно из другого мира песни, а иногда — самая обычная попса. Мама помогала с ней справится: учила заглушать этот преследующий всюду звук, концентрироваться даже под песни Летова и Паука. И била по пальцам, когда Катя тянулась к ушам — с непривычки девушке казалось, что они постоянно зудят, словно от комариного укуса. Но, самое главное, мама начала учить Катю играть и петь — по-особому, так, как ни один человек не сможет. Она говорила, что это самое главное, самое сильное, что есть в Кате.       Катя должна была дебютировать в 2002 году. Мама принесла красивое платье, сама выбрала костюм получше. Сказала, что сперва нужно заехать в одно место, а потом она представит дочке ночной мир Москвы — в так называемом «Элизиуме», каком-то особняке на окраине города. Катя подумала, что даже Мавзолей подошел бы лучше для таких встреч, но придержала язык.       Когда они приехали в дорогой особняк, мама начала нервничать: что-то было не так. Она пробиралась вперед через толпу, расталкивая незнакомых Кате людей, и девушка едва за ней успевала. Музыка, вторя настроению Кати, заглушала все звуки — слишком много нового, слишком много лиц, слишком много голосов. Все это сливалось в какофонию, за которой едва можно было услышать свои собственные мысли. Мама остановила Катю и вышла к лестнице, на которой стояла одинокая блондинка. Ее губы шевелились, но Катя не могла различить ни слова. Начался спор. Мама размахивала руками, указывая на город за окном, толпа одобрительно гудела, а лицо блондинки становилось все мрачнее и мрачнее. Наконец, она улыбнулась.       — Тогда идите.       После этих слов настала тишина. Стало настолько тихо, что Кате показалось. будто пропала музыка — все, что она слышала, это свое сиплое дыхание и шум крови в венах.       — Вы совершенно правы, Ольга. У меня нет никакого права удерживать вас от посещения Элизиума. Идите.       Мама повернулась. Удар сердца. Нашла глазами Катю. Удар. Наклонила голову, словно собираясь пошутить. Удар. Сделала шаг в сторону дочери и рассыпалась в прах.       Удар. Удар. Удар.       Катя упала на колени и закричала — горестно, надрывая связки, изо всех сил. Её ладони были прижаты к ушам, в тщетной попытке заглушить хор, воем вторящий её крику…