…
Они идут по хрустящему снегу, скрипя берцами и гремя двустволками. Не самое надежное оружие против желтушников, — автомат подошел бы куда лучше, а вот прицельный автомат с глушителем, — просто предел мечтаний. Это так, потому что без глушителя выстрелы с короткого расстояния получаются слишком громкими, а со слухом у тварей все в порядке. Но, сегодня им выдали только двустволки: вылазка планировалась не дальняя, так что можно было выдохнуть. А вот расслабляться все же не стоит. Три группы стартовали днем. Три другие, в числе которых был Мо, отправились ближе к закату. И он очень не любил это время. Дело не в том, что он боится тварей. Их не боятся только дураки, ну или сумасшедшие. Дело в том, что предзакатное время имеет очень характерную особенность: и без того желтое небо становится еще желтее. На фоне небрежно раскиданных облаков оно кажется яркой кляксой, грязью, которую так и не смогли оттереть, а ярко-желтые растения начинают мерцать кислотным светом, оголяя свои лепестки и гадкое отверстие, из которого, как вулкан, обычно стреляют мини-взрывы. Город становится болезненно-желтым. Выцветшим золотым кошмаром. И Рыжий предпочел бы лишний раз этого не видеть. Отряд Рыжего идет обратно в бункер, старательно смотря по сторонам и обходя Звезды. Они идут удовлетворенными, потому что рюкзаки набиты едой, запчастями и медикаментами. Два других отряда были ответственны за поиск семян крупных культур и удобрений. В Северном крыле, рядом с госпиталем и лабораторией, есть небольшой закрытый сад, где выращиваются какие-никакие овощи. Это называется устойчивое развитие, — думать о том, что будет после того, как кончатся ресурсы. И продумывать ситуацию наперед. Никто не знает, когда магазины опустеют, ведь никто не знает, есть ли другие выжившие, которых просто не заметили, не спасли, не приютили. И они могут оказаться на улице в холод. Морозы сейчас лютые, поэтому такие люди, — думает Мо, — уже точно не жильцы. Но, чудеса случаются. Авось, кому и повезло. Рыжий дергается, когда из рации парня 12 группы доносится истошный вопль. Весь отряд следом поворачивается на звук. — Где вы? — обеспокоенное шипение. Из рации доносится больной хрип. Исходя из содержания разговора можно понять, что вторая группа недалеко. Где-то здесь, рядом. А значит, они тоже рядом. В том, что крик был спровоцирован зубами желтушника, сомневаться не приходится. Больше никто не причинил бы вред бойцам. Выживших в пределах трех регионов можно посчитать по пальцам, а в бункере все, вроде как, свои. И стрелять в своих, — ересь высшего порядка. О таком и думать стремно, не то что сделать. Да и какая война, когда всему человечеству, возможно, наступит хана уже завтра. Отряд бежит на помощь. Один за всех, все за одного, — это прописная истина любого бойца в этом бункере, иначе здесь не выжить. Хоть Рыжий общительным и не был, зато благодарным был. А еще, — достаточно смелым. Но, это он поймет позже, не здесь. Ведь сейчас ему не до размышлений о смелости, людских чувствах и прочей требухе. Они идут стрелять желтушников из двустволок. Заебись, блять. Последняя мысль, очевидно, отпечатывается у него на лице, потому что парень, стоявший рядом, осторожно трогает его плечо и говорит: — Расслабься, их там не так много, я думаю. Этот добродушный парень из 4 группы, — Гуй. Его имя, по сути, действительно означает его суть. «Гуй» значит «благородный». И благородство в нем плескало изо всех щелей. Он был классным, по настоящему классным. И Рыжему иногда казалось, что он не заслуживает общества таких людей. — Похоже, что ли, что я напряжен? — Шань брезгливо скидывает руку с плеча и хмурит брови, отводя сосредоточенный взгляд в сторону Звезд. Они сияли, сияли этим режущим золотом и Шань, вскоре не выдерживая такой яркости, зажмуривает на пару секунд глаза и уставляется под ноги. — Ну да, похоже. Вообще похоже, что тебя конкретно так трясет, Горка. Каким бы благородным не был Гуй, Рыжему никогда не удавалось привыкнуть к излишним фамильярностям и задорности. Такие как он выводят Рыжего почти сразу, как открывают свой рот. Поэтому он, да, уважал его. Но, нет, не хотел общаться и, тем более дружить. — Иди-ка ты нахуй, — говорит Рыжий, невольно дергая плечом. Гуй примирительно вскидывает лапки кверху. Еще два квартала, затем поворот налево. Здесь нужно смотреть по сторонам. Но, как раз смотреть на это, — удовольствие не из приятных. От желтизны рябит в глазах. С наступлением зимы исчезли все остальные растения, но Звездам было плевать на холода. Они не укрывались под снегом, они пробивались через него, раскидывая свои противные черные стебли и, не дай бог, сочась желтушной слизью. Отряд минует пустой парк. Там бойцы находят рюкзак с семенами, термосом и магазином патронов, которые были в целом бесполезны для двустволок. Но, взять все равно пришлось. Любые патроны, — на вес золота. Хотя, признаться, в условиях сего пиздеца, на вес золота только само золото: заражающее, противное, пахнущее приятной смесью ацетона и ванили. Рыжий не знает наверняка, что это за запах. Он просто думает, что этот аромат, — приятный, он бы даже сказал, вкусный, — как раз и сделан для того, чтобы твари были зависимы от него как наркоманы. Они уже 2 года не пьют воду. Только кровь и сок из Звезд. А еще мозговую жидкость, — Рыжий не знает, не задумывался, так ли много в человеке жидкостей и каких, но твари сжирают все подчистую, а значит, и это тоже. — Еще квартал. Голос подает ведущий. Ведущие, — это бойцы, которые ведут свои отряды на вылазку. Они назначаются главными на период вылазки, когда командиры групп не идут вместе с ними. Сегодня как раз такой случай. Обычно раз в месяц Собирается большой отряд из 130 человек, вместе с которыми отправляются несколько командиров и кто-нибудь из верхушки. Это - большая ходка. Она устраивается намеренно редко, чтобы не рисковать бойцами. Такие выходы обычно происходят на очень далекие расстояния. В этот день, по статистике, которую ведет кто-то из северного крыла, погибает максимальное количество тварей. Но к сожалению, часто случается, что в число убитых желтушников входят сами бойцы. Ведь это нормально, — случайно наступить на Звезду в суматохе. Спровоцировать новый взрыв. Отстрелять облитых желтой жижей бойцов еще до их превращения. И командиры не сжалились. Ни разу. В такие моменты Рыжему кажется, что настоящие звери, — это они сами. — Тихо, — ведущий затаивает дыхание и жестом дал команду сесть. Отряд садится в сугробах между высотками. Теперь Шань тоже слышит. Птичьи скрипы воспаленных связок доносятся прямо из-за угла. Гуй, сидящий в метре от Шаня, напряженно сглатывает. Все ждут команды. — Начали. Как в замедленной съемке Рыжий наблюдает за всей этой картиной. Вот ведущий выпрыгивает из-за кустов, и, держа под прицелом первую увиденную тварь, делает короткий выстрел в голову. Тварь падает, окрасив землю желтушной кровью. Затем, бойцы, сгруппировавшись, цепляют взглядом еще пару зараженных. Но, твари реагируют быстро. Они бегут по снегу, слегка скользят по замерзшей земле и, подогнув колени, делают сильный бросок. Гуй выпускает ряд патронов и убивает желтушников, но, к моменту, когда это происходит, парни уже оказываются мертвы. Минус два. На шум двустволки тянутся зараженные со всех сторон. Хотя, тянутся , — мягко сказано. Ты просто слышишь неистовый топот вдали, а через секунду, — у себя за спиной. Делаешь выстрел, — в голову. Тварь падает рядом и до тебя доходит, что, кажется, она успела прокусить тебе запястье. Рыжий спазмотично сглатывает. Надо найти что-нибудь, чем можно перевязать рану. Желтушники очень быстро реагируют на кровь. Их необъятный аппетит просыпается с новой силой. Страх и нервы, которые, между прочим, ни к черту, не дают сосредоточиться. Шань бросает слепой взгляд на бойцов, которых, между прочим, осталось всего 5, не считая его самого. Спустя пару минут напряженного ожидания, убедившись, что больше «гостей» не будет, ведущий говорит: — Валим. Второй отряд мертв. Рыжий соглашается, как и все остальные. Даже проверять не стоит. Человеческих криков слышно не было, а это значит, что они не успели. Не хватало еще всех своих растерять. Вдруг справа от ведущего колышатся Звезды. Он заторможенно оборачивается, а после, — вопит, чуть не срывая глотку. — Прочь! Отряд бросается врассыпную. Кто-то из парней успевает подстрелить желтушника, выпрыгнувшего из куста золотых растений. Дальше Рыжий не видит. Он только слышит птичий крик ведущего и звуки рвущейся плоти. А еще, ему так кажется, где-то вдали - второй выстрел.…
У Рыжего не остается патронов. Так даже лучше: лишит себя мнимой надежды на выживание. Сейчас он стоит в том самом месте, где полчаса назад порешили весь его отряд. Это Гуй их перестрелял: Рыжий не сомневался. Только его тела здесь не было и только они с этим парнем сумели не попасть под желтую слизь. Да. Гуй, — парень благородный, отважный. Немного простодушный, но, что поделать. Мо обходит трупы, обысскивает рюкзаки, собирает самую нужную добычу, — он не может вернуться с вылазки пустым. Он нахадит двустволку с одним патроном. Что ж, так шанс не подохнуть увеличивается ровно на 0%. Зато есть ощущение последнего бойца. Как в игре, когда не рассчитал силы и позволил умереть всей своей команде, а сам остался на поле битвы. Немного атмосферно, но, в целом, поганое чувство. Мо надеется, что Гуй добрался до бункера и что уже рассказывает, как один рыжий боец дал стрекача в сторону высоток, как не вернулся и не помог. Мо нервно дергает лопаткой и подкуривает. Он находит сигареты в рюкзаке одного из трупов. У него были причины. Он убежал, не как трус, а как рационально думающий боец, чтобы перевязать рану и не привлекать запахом крови еще больше пожелтевших. Может, так он обеспечил Гую шанс выжить. Сигарета оказывается на вкус поганее некуда. Курить в одиночку Шань никогда не любил, - он делал это за компанию, потому что руководствовался правилом «пассивные курильщики страдают больше, чем те, кто курят». Поэтому он предпочитал присоединяться к процессу, чтобы не стать «пассивным». — Блять, — фильтр обжигает пальцы и Рыжий, тряхнув рукой, скидывает бычок в снег. Он злится потому что это нечестно, — по непредусмотренной случайности потерять столько людей. Потому что небо кислотно-желтое, а солнце совсем не греет, и потому что даже снег под таким освещением кажется не снегом, а песком. Шань иногда специально светит на него фонариком, чтобы убедиться: белый. Он по-прежнему белый. Когда он вернулся сюда, здесь стало больше Звезд. Оно и понятно. Эта хрень плюется соком на большую дистанцию. Рыжий знает, что желтая слизь пропитывает снег и доходит до корней, образуя новые ростки. Они вырастают буквально за 10 минут, и никто в душе не ебет, что с этим делать. Военные пробовали даже взрывать их, но, тем самым, создали на окраине Шанхая целую рощу Звезд. В тот день погибла половина всех Шанхайских военных, а вторая половина укрылась в бункере, подмяв под свою опеку целую роту безголовых идиотов, эвакуированных в день конца. От сорняков нет никакого спасения. Их просто становится больше всякий раз, когда бойцы неосторожно заденут Звезду. Так у них может не остаться свободного места чтобы тупо ходить. Летать Рыжий пока не научился. Рыжий напрягается, когда где-то вдали слышится хруст. Он подавляет желание побежать со всех ног, потому что знает - этого ни в коем случае делать нельзя. Твари обладают исключительным слухом, а тяжелый скрип берцев неподалеку от желтушника, — билет в один конец. К тому же, он же боец. Всегда был. Но, один в поле — не воин. И только идиот с одним патроном пойдет проверять источник хруста за соседним домом. Да, все таки немного от идиота в Рыжем осталось. Шань зажмуривает глаза и тихо подкрадывается к повороту. В кармане что-то шевелится и он, едва ли за секунду до падения предмета, успевает бешено перехватить "это" рукой. Смотрит на ладонь: широкий шприц с короткой закрытой иглой. Мощнейший анестетик, обезбол, успокоительное, парализатор мышц и еще чего-то там. Такие штуки разрабатываются в лаборатории и выдаются ведущему один раз на вылазку. Если это не использовать, оно передастся другому для следующего раза. Эти анестетики дают на случай, если боец ранен очень сильно, но не смертельно, чтобы избавить его от болевого шока и донести до бункера. Вещь очень действенная, только жаль, - всего на один час. Он медленно заглядывает за поворот и первым в глаза бросается желтушник. Тот сидит спиной и, на фоне ярко-желтого неба и снега, его силуэт кажется чем-то утонченным. Он жрет. Наверняка, противно и мерзко - не разбирая, где что. Жрет человека, как кусок мяса. Хруст доносится из мертвого тела, которое, наверняка умирало в сильных муках. Желтушники не думают о гуманности. Они не кусают в шею, не вырывают сердце. Они просто жрут как придется. И, если тебе повезет, смерть будет легкой. Рыжий перехватывает ружье поудобнее. Одна пуля. Один выстрел. Промахнуться нельзя, иначе кранты. Нужно подойти достаточно близко, — Рыжий проверяет, как крепко затянута рана на руке, — чтобы выстрелить в затылок. Ему остается два шага, два неслышных шага. Сердце бешено колотится под гнетом разрушающих мыслей: что, если повернется? Что, если ружье промажет и выстрелит не туда? Рыжий задерживает дыхание и ставит палец на курок. Оно поворачивается на запах. Рыжий знает, что именно на запах, потому что тварь ведет головой слишком резко, как если бы под нос сунули остро воняющую ватку с нашатырным, а у него, — подтекающий укус на руке, кое-как перевязанный носком. Оно поворачивается резко, сворачивая башку и заставляя шею выгнуться странным образом. Черная длинная челка падает на воспаленные желтые глаза. Оно сглатывает. И готовится напасть. Они сильны. Сильнее стандартного человека в 2 раза, быстрые как антилопы. Кто-нибудь пробовал убежать от антилоп? Наверное, они никого не догоняли. Рыжий несется мимо трупов своих товарищей и тварей, звеня лямками рюкзака и, когда птичий скрип за спиной вызывает новую волну мурашек Рыжий мгновенно теряет рассудительность и поскальзывается в самом неудобном месте. Он падаетна снег, слегка прикладывается головой об злополучный лед и, с пробуксовкой крутанув башкой вправо, замечает отлетевшее на метр ружье. Он здесь сегодня не подохнет. Нет, блять. Он сдирал ноги в День Конца, несся, как загнанная лошадь, на гребаный вертолет, хватая Ти за футболку, чтобы успеть-успеть-успеть на чертову эвакуацию. Поэтому сейчас, - пошло все к черту, - он не подохнет. Назло всем тварям, назло разрушающемуся миру, не подохнет. Рыжий дергается к ружью, но попытка пресекается сильными вытянутыми конечностями, и Рыжий захлебывается воздухом. Зараженный прыгает на его тело, вонзает руки в плечи и Рыжий давит в себе желание застонать: казалось, пальцы желтушника сжимают до самых костей. Он поворачивает гудящую башку и смотрит в лицо твари. И забывает, как дышать. Это длится секунду, не больше, но Рыжему хватает. Через мгновение зараженный дергается и хрипит надломленными связками. Желтая кровь льется из его плеча и он соскакивает с тела Рыжего, мечется в сторону: туда, где стоит офигевший Гуй и держит заряженный дробовик. Рыжий резво поднимается вслед за тварью, на рефлексах хватает лежащее ружье, с тем самым, одним патроном. Наставляет на желтушника. В глазах плывет, как размытой рябью на мутной воде. Это не ты. Ты не должен быть здесь. Ты не можешь быть здесь. Тварь рвется к стрелявшему бойцу и набрасывается с наскока. Гуй верещит под хруст ломающихся костей, пока Рыжий пригвождается к земле, не в силах ступить хоть один шаг. Рыжий знает: с таким звуком ломаются ребра. Ему ломали однажды, и он готов перетерпеть любую боль, сломанные ребра, вывихнутую ногу, открытый перелом колена или рваную рану на животе, - пусть даже все вместе. Лишь бы то, что он видит, не было правдой. — Шань! - Гуй рвет связки, как ненормальный, зовет на помощь, и Рыжий отмирает. Надо что-то делать. Сделай что-нибудь, он же сейчас умрет, твою мать. Сделай сделай, сделай. УБЕЙ ЕГО, УБЕЙ!! Руки трясутся как у заядлого алкоголика и он не может выцепить цель: черная макушка перемещается к телу и обратно, когда рвет зубами мясо, и Рыжий случайно наводит прицел на бойца, и под пристальным взглядом через стекляшку замечает пистолет. Гуй истекая кровью, приставляет дуло прямо к сердцу голодной твари. Желтушник раскрывает пасть и вонзается в его шею, выплевывает кожу в сторону и под нестерпимый вопль бойца рвет на нем мясо. Глаза замыливаются настолько, что Рыжий начинает часто моргать, пытаться стряхнуть пленку, пока не понимает - она не в глазах. Она - в голове. Выстрел раздается неожиданно, и у Шаня опускаются руки. Он не понимает, кто успел раньше - Гуй, или он. Когда мертвое тело падает на землю, а желтушник сворачивает шею, Рыжий понимает: все у него с реакцией в прядке, и со скоростью в порядке. Выстрелил, не промазал. Рассек башку последнему из выживших в группе. Он нихрена такого не хотел - только облегчить страдания, потому что зубы тварей — не заточенные, но выгрызающие плоть, приносили очень много боли, и Шань никому не пожелал бы умереть такой смертью, хотя, сейчас, кажется, он сам умрет именно так: патронов не остается, а бешеные глаза уже уставляются на Рыжего. Надо бежать, но Рыжий не может. Неведомая сила ужаса пригвождает его к земле. Звенящая тишина рассекает воздух. Его лицо за столько лет совсем не изменилось, только стало немного длиннее, плечи - шире, и напоминают вешалки, на которых повисли не широкие, но очень сильные руки, способные одним неосторожным движением вырвать трахею, - и такое Рыжий тоже видел. Желтое небо подсвечивается тусклым заходящим солнцем и кажется, что проходит дозера времени, а не деле - пять секунд. Всего пять, за которые Рыжий замечает, как тварь изгибает башку в сторону, раскрывает голодные черные глаза с желтоватыми белками и больными, красными капиллярами. Теперь они - стеклянные. Такие же, как у всех зараженных. Искусственные и бестолковые, совершенно дикие. Он застрелил бойца, избавив от мучений. Мог - избавить от мучений себя. Одна пуля, один выбор. Времени думать не было. Шань оголтело пялится на приближающееся тело, дышит сквозь стиснутые зубы, пытаясь подавить в себе эти поганые воспоминания, которые и так сплошная ебаная боль. В башке дурниной: это не он, не он, не он. Просто похож. Он в Пекине сейчас, вместе с Цзянь И, Чжанем и братом. В Пекине, не здесь. Желтушник раскрывает пасть, издавая крик недобитой чайки, бежит на нечеловеческой скорости, и в следующий момент Рыжий резко приседает, чтобы тварь прыгнула мимо, а потом выпрямляется и, замахнувшись со всей дури, бьет желтушника по башке ружьем. Тот оглушенно ведет головой в сторону, брызгает желтой кровью из свежей раны. А затем, скрипнув связками особенно громко, вскакивает на ноги и валит Рыжего на снег. Тот отбивается как может, бьет ружьем куда попало и всем телом ощущает, насколько они, сука, сильные. Грудная клетка желтушника поднимается и опускается с пробелом в секунду - нескончаемый тракторный вой вместо пульса. Зараженный скалится кровавой пастью, издает что-то птичье, пялясь раскрытыми глазами на свою добычу. Шань устает отбиваться. В какой-то момент он ослабляет хватку, и тварь хватает его ружье и отбрасывает куда-то себе за спину. Снова вдавливает свои руки ему в плечи. Оголяет кровавые зубы и наконец-то, кусает. И Рыжему не больно. Он зажмурился еще минуту назад. Ему кажется, что боли нет, потому что он стал везунчиком, — одним из тех, кто погибает быстро. Скорее всего, желтушник укусил сразу в шею, и от быстрой потери крови боец скончался в секунды. Он так думает до тех пор, пока не осознает, что все еще слышит бешеное дыхание над собой. Еще через секунду ему на шею капает что-то. Потом еще раз. Рыжий распахивает глаза и каменеет, потому что видит что-то неправильное, неестественное и странное. Желтушник неистово дышит, пялясь в пустоту бешеными черными зрачками и Рыжий только сейчас понимает, что тот вцепился зубами в собственное предплечье. У него пульс ненормальный, гоняет кровь по зараженному телу так, что глаза могли бы уже лопнуть. Но, вместо этого они наливаются красным, и на фоне желтушных белков это выглядит особенно болезненно. Тварь переводит взгляд на Рыжего, словно очнувшись, и снова скрипит птичьим горлом, приготовившись сделать укус. Зубы щелкают рядом с шеей Рыжего, а потом башка желтушника изворачивается и прижимается к другой руке. Теперь он прокусывает правую, и гораздо ниже. И до Шаня доходит, что он делает. Желтушник жрет сам себя. Шань только сейчас выходит из оцепенения и пытается вылезти из-под тяжелой твари, но оно внезапно перестает грызть свои руки и снова по-птичьи воет, бешено впялившись в Рыжего черными зрачками. Не пускает. — Слезай, сука, — Рыжего колотит. Он не верит. Не хочет в это верить, блять В сознании беспомощное и скулящее: они так похожи на людей, господи. Шань сглатывает. Глаза паршиво жжет. Он смаргивает еще пару раз и обмякает, уставившись на желтое небо. С ним вечно творится какое-то говно. Тварь бестолково пялится на него, не прекращая дышать как загнанный спринтер. Горячие руки, контрастирующие с холодным снегом, на котором лежит Рыжий, намертво вцепляются в плечи. Капли человеческой и собственной крови стекают по подбородку чернявой мрази и падают на Рыжего, пропитывая свитер под расстегнутой курткой. Рыжий смотрит на шею твари в бесполезной надеже, и шрам от оставленного когда-то пореза режет сетчатку до искр перед глазами, потому что Рыжий зажмуривается. Тело бросает в дрожь. Когда к горлу подступает комок, когда он чувствует, что его тошнит и хочет отвернуться, потому что больше не может, с него уже хватит, - желтушник снова издает бешеный птичий крик и жмет руки сильнее. Зараженное солнце испепеляет его своим больным светом. Оно умирает. Вся планета умирает. Рыжий чисто на рефлексах сует руку в карман и, когда натыкается на шприц, его словно током дергает. Сука, быстрее, быстрее. Он, как в бреду, практически ничего не соображая, короткими быстрыми толчками сдвигает колпачок большим пальцем и шикает от боли, когда на снег капает свежая капля крови. Тварь ведет башкой, словно ее наотмашь ударили арматурой. Кровь в воздухе - и оно дергается к Руке рыжего. Зубы желтушника с характерным звуком смыкаются где-то на уровне запястья Рыжего, но ловят воздух. Он отворачивается, бестолково вгрызаясь в свою руку вот уже третий раз, с таким остервенением, словно сейчас это важнее всего на свете. Рыжий пользуется тем, что зараженный меняет положение тела и, когда ему удается содрать крышку с иглы, всаживает ее в жилистую шею. И все затихает. Тварь дергается в конвульсиях 3 секунды, а потом падает пластом на холодный снег и расслабляется. Рыжему кажется, что даже его пульс становится немного медленнее. Но потом понимает, — показалось. Шань, как подбитый щенок, встает со снега. Бездумно отряхивается, разрывая звенящую тишину содранным адреналиновым дыханием. Он медленно берет рюкзак со снега, отряхивает его и, не смотря под ноги, шагает в сторону бункера. Забыть. Не видеть. Притвориться, что этого не было. Мир другой и условия другие. Другие даже люди. Он не обязан... Рыжий делает шагов десять перед тем, как останавливается, аккуратно ставит рюкзак на землю и, грохнувшись на колени, содрогается в желудочном спазме. Его выворачивает так, как никогда до этого, даже если посчитать все пьяные посиделки у Цзяня, тусовки с Ти и еще пару гулянок. Его так не рвало даже в детстве, когда они с матерью заразились той инфекцией. Он оставляет на снегу весь свой обед, завтрак и, кажется, сам желудок. Он вытирает рот снегом, сплюнув еще пару раз. Оборачивается. Тварь лежит точно так же, как минуту назад. Его лицо спокойно, как у спящего человека. Но, желтушные глаза открыты. Они выдают в нем бешеное желание кусать, грызть, убивать. Он смотрит на небо так-же бестолково, как смотрел на Гуя, когда разламывал ему ребра. Теперь ты действительно «Золотой мальчик». Обожаемый всеми, «звездный ребенок». Когда Рыжий приближается, черные зрачки мгновенно перекидываются на его лицо и от этого он невольно отшатывается. Он пялится в ответ. Глаза в глаза. Рыжий рвано дышит сквозь сжатые зубы и смотрит. Смотрит на это красивое лицо, которое не видел столько лет. Он думает: я рехнулся. Думает: если бы психбольницы еще работали, я был бы постоянным гостем. Рыжий подходит ближе, опускается на корточки: тварь следит голодными больными глазами. Рыжий смотрит в ответ, пытаясь найти в лице животного хоть что-то не его, но он не находит. Медленно берет горячую руку, которая успела образовать вокруг себя подтаявший ореол на снегу, молча таращит глаза на тварь. Желтушник ловит воздух приоткрытым кровавым ртом, пока Шань, не глядя переворачивает его кисть ладонью вверх. Сначала он не проверяет. Потом понимает, что не может, сука, не проверить. Рыжий зажмуривает глаза и сжимает обмякшую конечность одной рукой, проводит пальцами другой руки по раскрытой ладони. Его подкидывает, как током дергает. Он трогал этот шрам много раз. Ему даже смотреть не надо, чтобы убедиться. И таких совпадений не бывает. — Блять! — Шань гаркает, как сумасшедший, и его голос отзывается эхом по пустой улице. Он плотно перехватывает свой рот. Здесь нельзя орать. Если объявятся дружки, они могут оказаться не так милосердны как эта парализованная мразь. Рыжий сжимает кулаки и трет руки, замерзшие от холода, и, еще от нервов, наверное. Шань не знает. Переводит взгляд на тело. Снег вокруг него продолжает таять и кое-где уже проглядывается голый асфальт. Они действительно очень горячие. Эти твари. — Какого хуя, — дрожащими руками трет глаза, — ты забыл в Шанхае? — фраза скатывается в умоляющий свист. Иди в бункер, придурок. Возвращайся. Не делай глупостей. Это не он, уже - нет. Забудь, сотри из памяти. Уйди. Рыжий внутренний голос игнорирует. Он разворачивается, оголтело уставляется на лежащее тело и, что есть мочи, с разбега ударяет ногой по смазливой роже. Становится на секунду легче, когда из носа хлынула желтушная кровь. В этот момент он четко осознает, что пора бы уже кончать «развлекаться» с обездвиженным телом. Действие препарата, — всего час. Теперь уже, — 55 минут. Шань сжимает свои волосы на затылке, оттягивая их ровно настолько, чтобы соленая влага задержалась на внутренних веках. Он стоит так пару минут, успокаивает дрожащие руки, весь как-то успокаивается. Ему надо собраться. Он боец, а не половая тряпка. К такому его блядская жизнь не готовила. Когда Рыжий садится на корточки рядом с тварью, мир расклеивается на до и после. Ближе - звуки из школьных коридоров, отражение острого профиля на сетчатке и скребущаяся, не утихающая вина. Желтушник обездвижен, пока кровь заполняет его нос, мешая дышать. Он делает бешеные короткие вдохи, пока желтая жижа заливается все глубже, и Рыжий, не сумев совладать с бешеным порывом, хватает зараженного за волосы и тычет мордой вниз, чтоб не задохнулся, и укладывает обратно, почти бросая голову на землю. Кровавое плечо сочится гнилой желтоватой кровью, рана неприятно блестит на уходящем солнце, и Рыжий уставляется на эту предательскую и огромную звезду. Смотрит в упор, словно она здесь что-то решает, и его ребра раскалывает надвое, потому что он чего-то ждет от этого гребаного солнца, а оно молчит и нагло светит на желтушные тускло-серые глаза. А они бешеные - как у собак диких или у голодных гиен. Абсолютно невменяемые. Рыжий сглатывает, не отрывается глазами от него, и, кажется, не дышит. Нельзя оставить. Нельзя не убить. Рыжий тянется к ране и давит так сильно, как только позволяет озлобленность и боль, жестокость, растущая в сердце и пустота безнадеги, сжимающая черепную коробку как отбойная машина. Звезда - такое красивое слово. Такая уродливая реальность. Кровь из простреленного плеча начинает сочиться в три раза сильнее, но им не больно. У желтушников отсутствует чувство боли, но, от потери крови умрет кто угодно, даже самый нечеловечный человек. Рыжий наклоняется, собирая остатки растоптанной силы воли по кускам, собирая их разломанное будущее, его разломанное настоящее. Он пялится в яростные глаза бешеным взглядом. Он не в силах оторваться, но оторвется, - сейчас, через пару секунд. Еще немного и хватит. Наклоняется и чеканит дрожащим шепотом: — Ты здесь подохнешь. Он, хватает свой рюкзак, чтобы не передумать, подбирает пистолет Гуя. Проверяет: патронов хватит. В его рюкзаке не обнаруживается ничего ценного, поэтому он кидает его в снег и уходит так быстро, как только позволяют ему чертовы ботинки - скрипя по снегу и забивая ледяные глыбы, как пережитки прошлого. Сердце скулит и ноет. Там, в грязи и пыли валяется, перебитое на тысячи осколков, сумасшедшее и дикое, его прошлое. Мир другой. Другие люди. Рыжий подрывается, как ненормальный, когда уже успевает пройти пару кварталов. Не помнит, как оказывается перед телом, просто взваливает тяжеленную тушу себе на плечо. Он косится на часы. До конца действия анестетика 40 минут.