Ты у девчонок нарасхват
И мне опять не спится
Ты не похож на птицу, брат
Зато, поешь как птица.
___________________________________________________________________________ — Просыпайся! Проснись! Рыжий, твою мать, вставай! Вставай сука! Шань давно не жаловался на недосып. В условиях, в которых они находились, практически невозможно было как-либо снизить уровень шума и приходилось мириться с тем, что было. Но, даже просыпаться под вой сирен, что бывает крайне редко, все равно лучше, чем от надрывного крика. Фао дерет глотку прямо над ухом. Он просыпается в 5 утра, когда Ти небрежно срывает с него одеяло, что-то яростно верещит. От неожиданного контраста гробовой тишины и громкого крика в ушах даже начинает неприятно звенеть. Рыжий, с утра часто тормозит, как сейчас — сонно разлепляет глаза, осматриваясь в темноте. А потом — в ужасе, чисто интуитивно, на одних рефлексах, вскидывает руку вверх, на чужую кровать. Пусто. Сука, блять, пусто. Он дергается к выключателю и едва сдерживается, чтобы позорно не завизжать, когда включенный свет озаряет комнату с двумя пустыми кроватями. Вместо Тяня — рваные куски скотча, веревок и прочей фигни. Его здесь нет. Реально нет. Как испарился. Дальше Рыжий помнит смазано. Он помнит, что просто хватает первое, что видит, напяливает на себя и, спотыкаясь на каждом шагу, ищет пистолет Гуя. Находит — патронов достаточно. Фао не раздумывая хватает дробовик. Щелчок предохранителей, звук раздвижной железной двери. Где-то в коридоре в голове Рыжего мелькает мысль, что он не выстрелит. Но, оружие придает уверенности в том, что он — не тряпка, и не цепляется за прошлое, как за спасательный круг. Он напоминает себе, что должен этому месту. И где-то в глубине души надеется, что Хэ уже сбежал за пределы бункера. Это будет пиздец. Но, это будет самый адекватный расклад. На поиски уходит вся ночь, но желтушник словно испаряется: они прочесывают всю окрестность, начиная с самого бункера и заканчивая небольшой огражденной площадью вокруг. На полу нет даже капель крови, по которым можно взять след. Никаких зацепок. Ничего, словно его здесь и не было. Только смятые простыни и куски веревок.…
Ядовито — желтое солнце заливает общую столовую. Единственное место в бункере, где вообще есть окна. Отсек безопасности выглядит не так, как другие отсеки. Здесь тоже шумно, но шум носит другой характер. Это не звуки военных машин, стреляющих автоматов, не топот марширующих бойцов, не громкие приказы командующих. Вместо этого в западном слышны детские шутки, — дурацкие детские шутки про унитаз, другие «смешные» темы. Вместо мерного речитатива из шагов здесь звучит беспорядочный топот, бег, иногда, — не человеческий, собачий. Кажется, это звуки жизни. Небольшой кусок того, что у них осталось. Рыжий жует консервы без аппетита, прокручивая одну и ту же мысль на повторе: сейчас. Вот сейчас он ворвется сюда, нарушив эту иддилию, тепло общей столовки, на котором держится все человеческое, что у них осталось. Сейчас он выскочит из какой-нибудь подсобки и прямо посреди зала, нисколечки не опасаясь испортить атмосферу, вырвет кому-нибудь трахею. В столовую приходят голодные. От последней мысли рука Рыжего дрогает и выпускает вилку, которая со звоном ударяется об металлический пол. . Он нервно оборачивается, то ли проверяя свои догадки, то ли убеждаясь, что не привлек внимание. Сейчас оно ему было не нужно. Поднимает прибор и вскидывает глаза на голос. — Ты будешь пользоваться этим? Брезгливое девчачье лицо находится где-то слева. Девчонка не сводит глаз с обсуждаемого предмета и, Рыжему так кажется, явно видит на нем с десяток огроменных микробов. — Тебя ебет? — буркает в ответ, старательно скрывая накатившее волнение. — В том-то и дело, что нет. И кто в этом виноват? Мо сначала не понимает откровенного подтекста, а потом злобно поднимает глаза на кокетку. Это Лю Хуан. Выкрашенные в белый длинные волосы, собранные в высокий хвост. Такая же куртка, как у Рыжего, — все в этом бункере носили одинаковую форму, — темно-синяя, плотная и грубая, обшитая кожей сверху и мехом внутри, с кучей-кучей карманов. Спортивки, берцы, все по стандарту. В ухе три черные серьги, две из которых были в форме крестов и одна, — в форме сердца. Шань в мелочах знал, как выглядят эти сережки. Фао Ти чуть не погиб, пока выбирал между ними и кожаным браслетом в магазине бижутерии, — вернее, в том, что от него осталось. Тогда они еле-отстрелялись, и то только потому, что друг вовремя решил, что браслет может быть помехой в бою, а серьги, — украшение маленькое и не мешается. Когда-то он тоже носил на ушах нечто похожее… — Не ебет тебя он, а я виноват? — Ты срываешь нам все свиданки, — игриво-обиженно сипит девушка, садясь напротив, — побыл бы другом хоть раз. — Я кучу раз «был» его другом, когда спасал подгорающую задницу из лап желтушников, — Рыжий демонстративно хватает вилку и втыкает в тушенку. — Изверг! Где тот супер-брезгливый парень, о котором мне рассказывал Ти? — Он умер в День Конца. Брезгливость в нынешних условиях мягко говоря, не уместна. Лю Хуан не идеалистка. Она и не брезгливая толком и, разумеется, никакого дела до того, какой вилкой ест Рыжий, ей нет. Просто она периодически искала способ заговорить с ним. Вначале их с Фао отношений они ладили, но, потом с ним что-то случилось. Это место случилось. — Не будь таким, Рыжик. Приходи к Хао. Она скучает. Мо опускает глаза. Мелкая девчонка, проживающая в боксе с Хуан, — ее сестра. Ей было всего четыре года, когда земля окрасилась в желтый, а над городом зашумели боевые вертолеты. И ему невыносима была сама мысль о том, что детство она проведет здесь, в закрытой коробке 6 на 4, со своей сестрой и собакой. А может, и всю жизнь. Конечно, если не погибнет на одной из вылазок. От этого никто не застрахован, ведь теперь опасно не только снаружи. Но и внутри… — Когда будет время, я зайду к вам. Вместе с Ти, — он виновато смотрит в дерзкие карие глаза, подкрашенные остатками коричневых теней и глотает последний кусок тушенки. Хао, Хуан, Ти. В бункере еще много хороших людей. Он никогда не простит себя если с ними что-то случится. Друг говорил ему, как нужно сделать, как будет правильно. Нужно было с самого начала, еще там, во дворе, сидя на снегу, всадить ему пулю из пистолета Гуя. Не ждать, когда воспоминания заставят дать слабину, когда из желтушной раны пойдет кровь красного, не-нормально-красного цвета. Успеть убить его до того, как он найдет цепочку с именем. Успеть до того, как паршивые эмоции заставят дернуться к застежке и перевесить украшение на свою шею. Холодное серебро обдает ключицы хлестким кипятком. Появляется незамедлительное желание сорвать с себя цепь. — Но с одним условием, — Рыжий, возвращаясь к теме, выкидывая из башки ненужный шлак, скрещивает руки. — Каким? — Лю изгибает бровь. — Ты, — он тычет указательным пальцем в девчонку, — заберешь ту звенящую хрень у своего парня, — показывает себе за спину, как бы обозначая дислокацию обсуждаемого предмета. — Ошейник? — Ошейник. — Договорились, — Хуан приближаетчя к Рыжему и стукает его по вытянутой руке, — только не тыкай в меня. Стра-ашный уголовник. Она встает из-за стола и идет на раздачу, периодически оглядываясь в сторону Рыжего и посылая ему воздушные поцелуи средними пальцами. Довольно двусмысленный жест, но в исполнении Лю в нем нет ничего пошлого. Он играет с ней в гляделки, пока на ее лице не отображается тревога и она перестает улыбаться. Рыжий прослеживает ее взгляд себе за спину. — Кто из вас Мо Гуань Шань?! Мо был не любитель шума и громких звуков. Конечно, это достаточно неподходящая черта для тех, кто оказался в подобном месте в такое время, но характер у каждого свой. Например, характер этого бойца, — Рыжий присмотрелся, на вид лет 50, возможно, из верхушки, — говорит ему включать командный тон, прерывая мирно обедающих людей. Мо не любил такие вещи, но субординация, дисциплина, все прочее, чего Шань избегал в школе, настигло его здесь, в бункере, и должно было соблюдаться в обязательном порядке. Он делает рывок, чтобы встать, но тонкая, однако достаточно сильная, рука хватает его за рукав. — Что ты делаешь? — шепотом. Хуан оказывается рядом слишком быстро. — А что я должен, по твоему, делать? — Рыжий выдергивает рукав и плюхается на место. — Ты не знаешь, зачем они тебя вызывают. Подумай дважды и не будь идиотом. Откуда тебе знать, может они хотят порку тебе устроить за то, что ты накосячил где-то? Рыжий удовлетворительно кивает. Он даже прекрасно знает, где именно. — Троить теперь, как малолетка? Это не место для капризов, Лю. Один раз не подчинишься, к тебе начнут доебываться по поводу и без. — Ты знаешь, кто это? — она тычет пальцем в сторону командиров, — Дзюн Чо, тот военный из Вьетнама. Рыжий бегло оборачивается через плечо. Дзюн Чо, — это имя он регулярно слышал от других бойцов. Мужик лет 40-50, выглядевший на все 60 из-за привычки курить и целой сети шрамов, разползшихся по лицу. как паутина. — Спасибо за информацию. — Тебе не обязательно делать все, что говорит верхушка, — Лю кривит брови, что выдает в ней сильное беспокойство. И Рыжему это даже польстило бы, если бы весь разум его сейчас не был занят другим, более весомым поводом для раздумий. — Это правила. Подчинение правительству, вот и все. — Нет больше правительства! — Отставь сопли, Хуан. Это просто боец. — Он псих, Шань. — Он наш командир, — безапелляционно отрезает и поднимается со стула. Он решил больше не делать глупостей.…
В северном отсеке рядом с лабораторией — небольшие личные кабинеты немногочисленных ученых. Рыжий, Дзюн Чо и главный врач госпиталя сидели на кожаном диване, пока глава исследовательского отдела, Се Лянчень, разгуливает взад-вперед, пытаясь в общих чертах прояснить ситуацию. — К нам прибыл человек, которого послали из столицы. Губы Рыжего дергаются в нервной усмешке. Еще одного такого «пришествия» из Пекина он не выдержит. — Он был отправлен к нам на вертолете с ценными образцами звездной жидкости и запчастями для улучшенного оборудования. В процессе перевоза произошла авария, поэтому боец был доставлен без багажа. К сожалению, на данный момент все было утеряно, но, — ученый на секунду перестал ходить и выразительно посмотрел на командира, — можно устроить вылазку до места крушения. Вернее, я предлагаю вам, командир, организовать вылазку, которую будет возглавлять юнец. — Почему я? Мо бесцеремонно прерывает Лянченя, обратив на себя взгляды двух пар возмущенных глаз. Доктор и военный явно не в восторге от такой дерзости. Но, Се Лянчень не кажется оскорбленным. — Ты знаешь доктора Ли? Рыжий мрачнеет. — Знал я одного Ли. Тот был не доктор. Капитан Чо подает голос: — Пекин прислал человека, который знал Ли Ван Шуя. Это доктор, специализировавшийся на изучении инфекционных заболеваний. Он вел дневник по «пожелтению», и даже выдвинул кое-какие гипотезы… Капитан не успевает договорить до конца, и Рыжий реагирует на звук. Ведет головой в сторону, услышав, как сзади открывается дверь. И часы на стене замирают. Замирает все: люди, дыхание, воздух, даже сердце. Потому что появляется он. Посланец из Пекина выглядит очень уставшим. Если посмотреть на него сверху, может сложиться впечатление, что темные круги под глазами нарисованы женской косметикой, а не являются следствием хронической бессонницы. Он высокий, даже выше, чем нужно, словно немного вытянут специально и против воли. Впалые щеки, широкие плечи и черные глаза, еще пару дней назад искрившие желтым. Из-под форменной куртки виднеется майка, из-под которой пробиваются свежие бинты. Кровь больше не сочится. Наверное, — думает Рыжий, — это потому, что его латали нормальные врачи, а не всякие гоповатые недоучки. Желтушник смотрит на Шаня нечитаемым взглядом. Пробегается по лицу, рыжим волосам, скользит по ключицам, цепляется глазами за за кусок цепочки под свитером. Его губы чуть дергаются в хамоватую усмешку и этого хватает, чтобы Рыжего всем телом дернуло. — Мистер Хэ не сказал, что вы знакомы. Рыжий понимает, что с его лица читается очень многое, и мимолетно смотрит на «мистера Хэ», словно не понимая, какого лешего он вообще мог что-то сказать. Что можно сказать этим ртом, этими птичьими связками? За столько времени они, должно быть, разрушились от надрывных скрипов. — Знакомы, — привычная ухмылка на бледной исхудалой роже. Тихий сиплый голос разрезает затянувшуюся тишину и Шань ощущает всю мощь мурашек, пробежавших по его спине. Тянь стоит далеко, но появляется ощущение, что он сказал это Рыжему прямо в ухо. Сипнул опаляющим шепотом, что они «знакомы» во всех возможных смыслах. И даже ближе, чем кто-либо здесь думает. — Впервые его вижу. — машинально бросает Шань, усиленно не смотря в сторону голоса. Дрожь по телу мешает концентрироваться. Хэ Тянь говорит. Не скрипит, не ломит птичью глотку, не надрывает связки. Просто говорит. — Не стоит скромничать, боец, — капитан поднимается и подходит к Тяню, по-дружески хлопнув его по больному плечу, отчего тот немного кривится, — сотрудничать будет гораздо проще, если вы с мистером Хэ отбросите всякий официоз. — Сотрудничать? — Мо выдавливает это, не сводя затравленного взгляда с ходячего трупа. За последние 24 часа он уже успел его похоронить. Рыжий смотрит на силуэт не отрываясь, и в голове мелькает первая встреча с желтушником. Утонченный силуэт, сидящий спиной, желтушное солнце, освещающее Звезды и Звездного мальчика. Красная кровь из мертвого тела, и хруст-хруст-хруст. — Ты и мистер Хэ займетесь исследованиями. Вам необходимо будет организовать вылазку на 20 человек, оцепить выделенную территорию и вместе с группой ученых осмотреть Звезды. Поскольку образец был утерян, вы добудете новый. Рыжий чувствует, как дергается его щека. «Мистер Хэ», бункерная униформа, красная кровь из желтушной раны. — Там заразиться нехер делать, — нервно кидает Мо, краем глаза замечая, как Тянь иронично опускает голову. Рыжий почти уверен, что за этим жестом скрывалась мрачная улыбка. — Если вы обратитесь, солдаты вас пристрелят. Рыжий изгибает бровь, принимая его слова за шутку. — И вы так спокойно сообщаете об этом? — У нас нет другого выхода. Люди всегда были ресурсами для достижения целей. Жизнь двух человек ничто по сравнению со всеобщим прогрессом, — главный доктор наконец-то подает голос. — Капитан прав, — Се Лянчень, пораздумав, добавляет, — Дзюн Чо, доктор. Я даю официальное разрешение на использование наших инструментов. Пускай бойцы просят все, что им потребуется. — Нам ничего не потребуется, — Рыжий сложил руки, вставая в оборонительную позу, — Это верная смерть, мы не согласны. Вы совсем сдурели? — Это неподчинение приказу? — командир клонит голову, неприятно сведя брови к переносице. Шань оборачивается на Хэ и видит, как тот равнодушно сверлит глазами стену. Наверное, его и не особо пугает тот факт, что их могут запросто разорвать на части, либо расстрелять. Выбирай, вариантов немного. Что ж, если ему плевать, то Рыжему плевать не было. — Да, если угодно, — цедит. — Не позволяй себе лишнего, щенок! — верещит Дзюн Чо, — Я не спросил, хочешь ты или нет, я сказал, что ты отправишься в эпицентр и возглавишь вылазку! Назначаешься ведущим на предстоящую экспедицию. Назначим на конец февраля. С тобой пойдет 20 бойцов, включая Се Лянченя. За анестетиком подойдешь в госпиталь в конце месяца. И не делай глупостей, Мо Гуань Шань, этот бункер — единственное, что отделяет тебя от верной смерти. Здесь у нас свои правила. Хочешь жить, — подчиняйся им. А если нет, — здесь целых 4 выхода. Так что не заблудишься. В кабинете повисла напряженная тишина. Дрожь отступила. Куда уж ей, когда творится подобная поебень, как-то перестает волновать, что еще каких-то пару часов назад Рыжий думал, что бункер находится в смертельной опасности. Теперь его это не напрягает, нет. Теперь ему хочется, чтобы желтушник, самый простой, подойдет кто угодно, обычный уличный желтушник разодрал в мясо эту жилистую тушу, оставив паутину из шрамов не только на лице, но и на остальном теле. — Это приказ, боец. Рыжий в рот ебал эти приказы. — Да, — мрачно ответил, — капитан. Последнее слово он выдавил практически силой. Называть эту мразь капитаном больше не поворачивался язык.…
— Привет? Хэ начинает говорить, как только они покидают ненавистный кабинет. И это его «привет» — как призрак из прошлого, как дух нормальной жизни. Рыжему казалось, что для ощущения спокойствия ему понадобится другая планета, на этой дни сочтены и каждый просто ждет своего часа. Ему казалось, что ему понадобится очередной апокалипсис, чтобы желтушная эра закончилась, чтобы ни один зараженный не остался в живых, а все Звезды выжгли с земли как спички. Ему казалось, что понадобится чудо. Но, сейчас он думает, что нужно было всего лишь услышать тот самый «привет». Рыжий молчит. Они стоят в большом коридоре, где периодически проходят техники, механики, стрелки и все остальные. Коридор был далеко не пуст. Но, Рыжему казалось, что они остались здесь вдвоем. Во всем бункере словно никого нет, — только он и Рыжий. — Привет… — пусто выдыхает, смотря под ноги. С какой стороны ни посмотри, такого исхода он не ожидал. Если воспринимать ситуацию как объективную реальность, то получается, что желтушник снова стал человеком спустя несколько дней, просто отлежавшись в сторонке. Получается, что ученые, военные, лаборатории, боксы, — все бессмысленно, нет пользы в исследованиях, ни в чем нет пользы. Это просто трата ресурсов. — Ты обратишь на меня внимание? — Тянь приветливо склонил голову на бок и Шань, повернувшись на это движение, кинул косой взгляд в его сторону. — Пошли, — тихо, в полтона. Они идут молча, периодически поворачивая из прохода в проход, набирая коды от дверей в разные отделы. Коридор кажется длинным, даже чересчур и Рыжий облегченно выдыхает, когда они доходят до входа в южный отсек. Командующие определили Хэ Тяня в третьим в бокс к нему и Фао. За последние несколько дней он уже привык к компании мажорчика, поэтому не мог сказать, что недоволен. Но, как объяснить это другу, в голову пока не приходит. Рыжий бегло смотрит в бок, ища ответы. Он поглядывает немного исподлобья, словно боясь, что Тянь отреагирует на этот жест. Он и правда реагирует. — Так смотришь, словно убить хочешь. От приятного знакомого тембра ухо Мо дернулось в легком покалывании. Это было неправильно. Неестественно и неправильно. Но, более того, это все было невозможно. Вообще все. — Не говори со мной, — он упорно смотрел вперед, стараясь сосредоточиться на цифрах над боксами. — Почему? Шань не отвечает, но в голове прокручивает одну и ту же мысль: ты серьезно? Конечно, Хэ, как всегда, серьезен. В школе он часто проворачивал эту хрень: он мог выдать что угодно, какой угодно бред за сущую правду, изобразив покерфейс и сверкая непроницаемой миной. Так он пару раз смог внушить Шаню искреннее и, казалось бы, неподдельное ощущение, что он кому-то нужен. Но, Рыжий знает, что это всего лишь ощущение. — Дай мне прийти в себя. — Ты так сильно рад меня видеть, что потерял дар речи? Или, может, что-то случилось? Рыжий поворачивается резко, как от оплеухи, сощурив глаза и впялившись в Тяня, словно за смазливым лицом старается разглядеть что-то иное. Не похожее, не то. Что-то, что не дает расслабиться с того самого момента, как Шань притащил его в бункер. — Ты прикалываешься? — притупленно спрашивает, — Ты. И все это. Ты, блять, случился. Мимо них проходит Ти и еще пара парней с какими-то военными установками в руках. И Шань тут же на автомате решает, что сообщать ему о странных обстоятельствах не придется. Сейчас он увидит все сам, и хер там поймет, какая реакция ждет Рыжего. Фао кидает взгляд на него, потом обводит глазами Хэ. Немного щурится, а дальше, — словно забывает, как нести запчасти, и, чуть не обронив их, ловит в полете сантиметрах в 30-ти от пола. Позже до Рыжего дойдет, что в куче хлама была бомба. — Ты сдурел?! — удаляющиеся голоса за спиной. — Да, просто, я просто… — Смотри под ноги, Фао! — Мы все тут взлетим на воздух! Думай башкой… Голоса стали совсем тихими, а потом и вовсе заглохли. и Шань подмал, что это меньшее, что могло с ними случиться: если бы офигевший Ти все же имел анатомию, где у бойцов растут руки из жопы, и обронил заряд. Это было бы меньшее из зол: подорваться на бомбе, сдохнуть в 3 секунды и избавиться от кучи дерьма, которая свалилась на него сегодня утром. Потому что Рыжий впервые в жизни целиком и полностью не знал, что ему делать. Дальше по коридору был переход в общую душевую и Тянь молча сворачивает в ту сторону. Он вообще парень своеобразный-пидорасный, мало что когда делает по приказам других, и его явно не волнует, что командующий отрядом ждет их у себя через 5 минут, что инструктаж, — штука крайне важная и в нынешних условиях проебывать его мягко говоря не стоит. Такие мелочи не волнуют Тяня. Он просто идет мыться. И у Рыжего ломает шаблоны. 3 неудачные попытки поговорить, путь до боксов, душ. — Ты куда поперся? — Это был твой друг? — Хэ словно не слышит вопроса. Рыжий как будто попадает в сон. Тянь стоит посреди душевой, остановившись неподалеку от раковин. Если зажмуриться и представить, это место вполне могло бы сойти за школьные душевые, в которых парни мылись после диких матчей по баскетболу. — Значит, это ты посланец из Пекина? «Мистер Хэ», — передразнивает Шань, забыв стереть туповатое выражение с лица, оставленное странными воспоминаниями. — Ну, раз ты меня здесь видишь, — значит, так и есть. — Давно ты в бункере? — наводящий вопрос. И Шань был почти на 70 процентов уверен, что услышит именно это. Но, в глубине души он надеялся, что интуиция его обманет. — Первый день, — Хэ говорит это с ноткой отвращения и прочищает горло, глядя на забинтованную руку Рыжего. Откуда у Хэ Тяня отвращение к крови, Рыжий не знает. Ведь еще каких-то пару дней назад он вполне себе любил ее. Эту самую кровь. Рыжий сосредоточенно выдыхает, собирая в кучу осколки разлетевшихся мыслей. — Объясняю в первый и последний раз. Мне похуй на то, что у тебя в башке, но засунь свои выебоны куда подальше. У нас здесь военное положение, — нервно трет кончик носа, скрывая раздувающиеся от злости ноздри, — если тебя не трогает, что будет со всеми этими людьми, — дело твое. Но подумай хотя бы о себе. Если говорят, — исполняй приказы. Мы подчиняемся старшим. И когда нам говорят, блять, идти к командующему, это значит, что надо встать и пойти! — вдруг Тянь снимает куртку и голос Рыжего тут же срывается на истеричный фальцет, — Ты охуел?! Не сейчас, Хэ! — Я тебя понял, — Хэ равнодушно смотрит на Рыжего. От такого взгляда ему становится не по себе. Это почти мимолетно, почти незаметно, но Рыжий замечает. Проваливается в десятки тысяч воспоминаний, связанных с взглядом мажорчика и не может найти хоть что-то, пусть даже отдаленно похожее на то, что он только что заметил. Этот взгляд — что-то приобретенное. — Если ты понял, какого хера раздеваешься? — спрашивает, стараясь не выдать нарастающего беспокойства. Хэ кладет куртку в сторону и, повернувшись к Шаню, протягивает вперед две руки. На месте желтушных подтеков красуются свежие бинты, порядком развязавшиеся из-за постоянного трения о ткань. — В спешке сделать это самому было проблематично. Я надеюсь, ты поможешь мне, — ухмыляется краем рта, — малыш Мо. Знакомое прозвище проникает в центр разума, крутится на месте и, сжавшись в одну маленькую точку, оседает куда-то вниз, как будто спускаясь к горлу и застревая комом. Сейчас это не более чем просто плохая шутка. Рыжий трясет головой, вперившись себе под ноги. Что-то чужое, другое, мешает ему смотреть в глаза Хэ. И это не то, что Рыжий навоображал себе за школьное время. Оно было куда более жутким. Куда более нереалистичным, и от того, — таким реальным. У Рыжего просто нет чувства, что Тянь здесь. — Ты совсем мне не рад? — холодно спрашивает тот, рассматривая бинты на руках. — Я никогда не был рад тебе. На лице напротив отображается надменная усмешка. Он часто делал так, когда пытался скрыть свое раздражение. Где-то внутри Шань даже радуется, что смог так глубоко пролезть мажору в голову. Но, сам факт того, что он знает его до невозможного хорошо становится до невозможного омерзительным. Тошнотворным, сдавливающим изнутри и в целом, ненавистным. Таким родным. Таким раздирающим. На первый взгляд все просто. Хэ Тянь желтушник, это Рыжий знает на 100 процентов, если не на 120. И еще, пожелтение не лечится. Все, что происходит сейчас вокруг Рыжего, никак не могло быть правдой: за 2 года во время учений им вдалбывали в голову, насколько бесповоротно и безжалостно превращение человека. Им вдалбывали, что желтая Звездная слизь впитывается в кожу, на место подтеков, окрашивая весь гемоглобин в искрящуюся ядом жидкость и подсвечивая вены. Это бешенство, которое невозможно исправить, невообразимая сила в бездушных зубастых тварях. Желтушизм стал проклятием этого мира. А у него теперь красная кровь, он разговаривает, ходит на двух ногах, не нападает, не светится в темноте. Не делает все то, что делал недавно. И выводы просты как дважды два. Пожелтение лечится. Хэ Тянь по-прежнему стоит, вытянув руки вперед и позволяя Рыжему осмотреть желтушные подтеки. Его бархатное дыхание оседает на коже, когда Шань подходит ближе и оттягивает бинт. Таких реалистичных галюнов у него еще не было.…
Рыжий становится заключенным в своем боксе. Хэ Тянь переезжает на матрас, а Шань спит на своей кровати. Спустя два дня он снова сомневается в своей адекватности. Первый день вместе спустя 4 года разлуки они провели в тишине. Обычно Хэ было не заткнуть, уж если он начинал докапываться до Рыжего, это могло затянуться часа на три, а то и больше. Нынешний Тянь словно в принципе забыл, что такое треп. А еще, ему кажется, он забыл самого Рыжего. Шань пялится на него практически не отрываясь: искоса, исподлобья, когда они вдвоем разбирали автоматы. То, что мажорчик умеет это делать, говорило о нем сразу многое и ничего. Судя по всему, за время когда они не виделись, не только Рыжий приподнял свои скиллы. Шань пялится на него во время построения, когда на перекличке командующие отрядом называют его имя, которое даже успели внести в список. Хэ отвечает загробным металлическим голосом, называя номер своего бокса. Раньше Хэ так не разговаривал. Возможно, поднабрался у братца. Шань пялится на него в душе: тоже искоса, подсознательно ожидая, когда Хэ наконец-то обернется и игриво вскинет брови, и когда это происходит, — отворачивается обратно, чувствуя, как полыхают уши. Он пытается разглядеть на теле еще немного желтушных пятен, хотя-бы на спине, груди, может даже ниже… Но, они расплываются на сгибе рук. И только. Шань пялился на него даже ночью. Он ждал, пока Фао уснет, что происходило слишком долго. Друг не привык делить комнату с третьим бойцом, особенно с тем, кто может совершенно случайно, не желая никому зла, вот так вот непреднамеренно вцепиться тебе в глотку. Он пялился на спокойно вздымающуюся грудь, на выпирающие ключицы. На глаза, которые в кои-то веки были закрыты. Он понимал, что все кончилось. Но, не понимал, как это произошло. У Рыжего было ощущение, что где-то есть подвох. И он совершенно перестал воспринимать Хэ как раньше. Не бывает все так просто. Так проходит почти 2 недели. С Рыжим они не общаются. Все воспоминания из школы теперь кажутся чем-то отдаленным, тем, что вообще не относилось к этим двоим. «Не покидай меня», «я нуждаюсь в тебе», «не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось». Это отголоски, пережитки прошлого. Шань и тогда думал, что Тяню было нечем заняться. А сейчас он просто в этом убедился. Хэ никогда не делал ничего всерьез. И вместе с подростковой дуростью ушел и дурацкий характер, который был в свое время для Рыжего сущим кошмаром. И одновременно, никогда им не являлся. Сейчас Тянь стал обычным взрослым парнем с красивым лицом. Все «тяневское» исчезло. Остались только волосы, глаза, тело, все то что видимо глазами. Внутри как будто выжгли душу. Еще несколько лет назад Рыжему хотелось, чтобы так и было. Ти начинает привыкать к обществу Хэ. Тот периодически говорит с ним, но очень сдержанно. Он вообще ведет себя так, словно не ему предстоит буквально через 10 дней идти на погибель, будто они не находятся в режиме эвакуации, будто их не тренируют, не готовят защищать страну от заразы, охватившей целый мир. Будто он не боится желтого. Будто хоть кто-то из них не боится этого цвета. Возможно, заражаться во второй раз не так страшно. Пожелтение начинает казаться общим помутнением. Если человек может так легко вылечиться, зачем введен военный режим? Почему нужно было строить бункер, зачем ученые, зачем образцы? Мысль о том, что доктора усложнили ситуацию до невозможного, мешает Рыжему жить. Существование практически входит в нормальное русло, — на самом деле именно существование. Жизнью это назвать очень сложно. Бойцы, словно муравьи отправляются на рутинную работу каждое утро, едят примерно в одно время, ложатся спать и встают. И все в этом бункере подчиняются единому закону, особенно когда дело касается еды. Иногда Хэ ходит в столовую. Он делает это за компанию с Рыжим, но позже, минут пять спустя, всегда пересаживается за другой стол. И тогда начинается это: как всегда окруженный женщинами, он сидет в центре стола, изредка кивая им в знак того, что слышит. Он совсем неразговорчив, и даже улыбка, сражающая наповал, теперь словно склеена из ленивого теста. Он делает это неохотно, словно играет роль человека, который мог когда-то так улыбаться. Он ходит в столовую, сидит с девчонками, но ни разу, никогда еще за все это время Рыжий не замечает, что он хоть что-то ест. Рыжий спрашивает его на днях: — Ты хули не жрешь, псина? Тянь, наклонив голову, просто отвечает: — Я наелся. — Когда успел? — Рыжий подозрительно щурится. Тот сверкает темными зрачками, и тогда Рыжий понимает, что он действительно наелся. Что они: все, кто находился под влиянием звезд, хотя бы раз наедались до отвала. Рука, нога, шея. Рыжий помнит, что у тела, которое тогда грыз Хэ Тянь, кажется, не было ни того, ни другого. Ни даже третьего.…
— Меня твой друг пугает. — Не друг он мне. До вылазки под возглавлением Шаня остается 5 дней. Они с Фао в боксе, разбирают старый ящик с каким-то хламом. Это задание Се Лянченя. В этом ящике один пожелтевший ученый хранил свои личные вещи и нужно было покопаться в материалах, чтобы найти что-то важное. Конечно, — иронично думает Рыжий, — в северном отсеке такой хуйней не занимаются. Всю канцелярию бойцам. — А че его тогда к нам поселили? Не-друга твоего? — Тебе что-то не нравится? — скалится Рыжий, — Че ты с ним тогда пиздишь каждый день? — Потому что ты не пиздишь. — Он изменился. Поэтому и не пизжу. Ти откладывает коробку и садится поудобнее. Хэ опять нет в боксе, поэтому настает время для очень мужского и брутального занятия, которое просто обожал Фао. Наступает время сплетен. — А каким он был? До всего. — Тебе-то что за дело? — Рыжий морщится. Нездоровый интерес к жизни мажорчика со стороны абсолютно чужих ему людей всегда вызывает желание пойти и хорошенько проблеваться. Все-таки, яркие и выдающиеся люди, судя по всему, интересны всем от природы. — Да так ничего. — Иди в задницу, Ти. Обычным он был. Со своими приколами. — С приколами? Например? — Ти окончательно выкидывает коробку с неразобранным хламом и упирается подбородком в ладонь. — Например, он безответственный придурок. Все девчонки по нему сохнут, но ему до этого и дела нет. Смотри там, осторожнее, а то Хуан, того и гляди, на него перепрыгнет. Рыжий осознает, что говорит, только когда заканчивает. И Ти смотрит на него нечитаемым взглядом. Нетрудно догадаться, что за столько лет он вполне себе изучил Рыжего. Возможно даже так, как он не изучил сам себя. — Думаю, — Ти задумчиво протянул, — это тебе стоит волноваться. Последние 2 недели Рыжий только этим и занят. Мо не осознает, когда в его голове отпечатывается эта мысль. А когда понимает, крепко зажмуривает глаза и встает со своего места. Ну это точно уже через край. — Ты о чем? — получается резко. Палевно. — Да я о его «особенности», — Ти клонит голову в бок, немного копируя тяневский жест, и это движение отдает болью где-то слева, — Мы оба знаем, что будет, когда старшие прознают про его историю, — Ти начинает загибать пальцы, — про то, что никакого доктора Ли он не знает, что никаких образцов он не вез и никакой аварии не было. Никто не поверит, что то, что с ним случилось, реально. Рыжий задумчиво мотает головой. — Но, это реально. Мы видим одно и то же. — Два человека против напуганной толпы, — ничто, Шань. Его зеленые глаза — какая-то сраная смесь укоризны, осуждения, и понимания-понимания-понимания. Такого болезненного, такого привычного и до смешного незаслуженного. — Следи за ним. Длинные кофты и бинты рано или поздно не спасут его. И когда все вскроется… — Тогда и решим, че с этим делать. Они замолкают на долгие полминуты. Ти выдыхает, не выдержав упорства, и отводит взгляд. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Рыжий уже ничего не знает. — Я и сам на это надеюсь. Дверь за ним задвигается с тяжелым скрипом.…
Рыжий появляется в столовой на девчачий смех. Девчонки как всегда облепили Хэ с разных сторон, сели вокруг стола и, играючи хлопая глазами, спрашивали о всякой ерунде. Тянь был безучастен, изредка отвечал что-то наподобие «да», или «наверное». Это было скучное привычное зрелище, на которое Рыжий закатывал глаза всю среднюю и старшую школу. Все было как раньше, но до тех пор, пока Рыжий не увидел это. Девчонка с темными волосами, подстриженная под каре, — это подруга Ли Хуан. Она стоит к мажорчику ближе всех и, в какой-то момент, наклоняется слишком близко. Рыжий не успевает подойти, как-то отреагировать. Сильная и жилистая рука впивается в шею девчонке и, чуть двинув рукой, сжимает сильнее. Несколько девушек ахнули, а когда лицо черноволосой красотки начало синеть, одна из них надрывно завизжала. И только восстановившийся мир начинает рушиться. Прямо здесь, посередине западного отсека. Он отпускает ее почти сразу, словно отмерев от громкого звука. Резко встает со стула и натыкается взглядом на испуганные пары глаз. Не две или три: все девчонки в страхе шарахнулись к кашляющей пострадавшей. — Псих! Пошел ты! — кричит она. Хэ ее уже не слышит. Он идет не останавливаясь в сторону подсобки, в которой когда-то хранился старый хлам, а сейчас стоят запчасти для вертолетов. Рыжий, не думая, дергает за ним. мажорчик мог быть кем угодно: придурком, обманщиком, ловеласом, извращенцем, в конце концов. Это был не Хэ Тянь. Что-то другое, жуткое, лицемерное и лживое. Но, точно не он. Железная дверь закрывается и, когда Хэ устало выдыхает, Рыжий объявляет свое присутствие. — Ты кто? — Шаню кажется, что его вопрос звучит спокойно. На самом деле, от злости его голос, кажется, дребезжит вместе с ним. Мажорчик не поворачивается. Он застывает, напрягает спину и, немного опустив шею, шумно выдыхает. — Смотри на меня, когда я с тобой говорю, мразь! — Проваливай. — Что? — Шань спотыкается на ровном месте. Неуловимые нотки родного голоса, прикрытые не родной интонацией, проявляют намек на угрозу. И Рыжий думает, что за эти несколько лет ему меньше всего хотелось видеть надменную рожу, которая снова ворвалась в его жизнь как ураган, вьюга, бешеное цунами. Он снова рядом. Снова тут, живой, привычный. Другой. — Я говорю, проваливай, — металлический голос рекошетит от пустых стен. И у Рыжего срывает башню. Он делает тяжелый шаг вперед, становясь на метр ближе к спине чернявого говнюка, которая, по ощущениям, превратилась в чугун. Рыжий набирает в рот побольше воздуха, и выплевывает, словно пытаясь заглушить накопившуюся злость и отчаяние и, непонимание с примесью чего-то еще. Он выпаливает: — Ты че, совсем охуел?! Что на тебя нашло, уебок? Ты и в школе был треснутый, но не настолько! Рыжий не был правильным. Он и сам чесал кулаки об рожи обнаглевших бойцов. Но, западный отсек, — это все, что у них осталось. Девушек было раза в 4 меньше чем парней, потому что во время эвакуации выжили только те, кто успел добраться. И эти девчонки точно не заслужили такого отношения. Шань продолжает кричать в звенящей тишине. — Ты можешь срываться на меня, гандон! Я не знаю, что у тебя в голове, психушник, но держи всю эту хрень в себе, окей бля?! Нервов и злости хватает уже только на агрессивное рычание. И Рыжий вдруг понимает, почему каждое слово разливается по телу горячим кипятком, будто обжигая оголенные нервы. Он понимает, почему могильный холодок не давал покоя все это время, почему он не мог, не хотел говорить с Хэ. Почему он делает вид, что ничего не было, что не было черных сережек, океанариума, красной гитары, шрамов на руке и шее, толстовки и той несчастной записки. Не было их. Тянь продолжает молчать, и это выводит Рыжего из себя. Он сокращает расстояние в секунды, с размаху разворачивает Хэ к себе лицом. Оно не выражает никаких эмоций: ни сожаления, ни раскаяния, ни даже хотя бы надменности. Оно пустое, как чистый лист. И Рыжему кажется, что сейчас самое время. Я тебя не бросил. Спустя столько времени я все равно не оставил тебя. Так почему ты оставляешь меня? Он делал вид, что ничего не случилось. Что он не был желтушником, что не жрал людей. Что это нормально, — просто взять и выздороветь, как будто каждый день зараженные вновь становятся людьми. Он не обсуждал это с Рыжим, вообще ни с кем не обсуждал. Это было эгоистично. В условиях, в которых они были, такой эгоизм был губителен для всех. Хэ опускает голову, как всегда делает перед атакой, и в голове Рыжего проносится мысль, что никогда прежде это выражение лица не предназначалось ему. Он видел со стороны, сбоку, но глаза в глаза, — никогда. Твоя вшивая благодарность… И Рыжий думает: похуй. Рыжий думает: теперь мне действительно похуй. Он делает то, что всегда делает в таких случаях. Удар в нос, с первых секунд выбивающий красное. Его излюбленный и, поэтому, такой ожидаемый. Но, Хэ не уклоняется. Хотя, он знает об этой его привычке, как облупленного знает Рыжего, и все равно ничего не делает. Только начинает мелко дрожать и хватается за нос, когда на пол падает первая капля. Немного сгибается, так, что челка падает на глаза и закрывает половину лица. Мир затихает. И в глюки прорывается настоящее. Он надломленно шепчет: — Зачем? Он дрожит сильнее, прижимая к носу руку, медленно оседает на пол. Повторяет: — Зачем? И Рыжий мог бы закатить глаза, похлопать величайшему актеру, мысленно снимая шляпу и бросая кверху цветы. Но он видит то, что заставляет его осесть вместе с Хэ. С каждой секундой его сердце заходится в более неистовом беге, а глаза, которые еще минуту назад не хотели видеть засранца, начинают врать. Они врут Рыжему, потому что взаправду такое происходить не может. Потому что слишком много всего, и Рыжему сейчас нечем дышать. — Ты такой глупый, Рыжик. Ласковое «Рыжик», невысказанная забота, припечатанная надломившимся голосом. Эта интонация, та самая, родная. Рыжий словно вновь проваливается в сон, но этот сон уже живой, реальный. Это происходит, действительно происходит. И, буквально на секунду, Рыжий задумывается о том, что за последние две недели это был единственный раз, когда он ощутил, что Хэ действительно вернулся. Секундная радость сменяется выколачивающей болью внутри, когда Хэ, не отрывая руку от носа, вскидывает лицо. Он встречается с Рыжим огромными голодными глазами и Шань понимает: вспоминает, как выглядели его глаза там, на снегу. Как сильно они темнели и как жутко, как неистово ему хотелось ослепнуть. Рыжий в ужасе подскакивает на ноги, пару раз поскальзываясь на ровном месте, чисто интуитивно дергается к двери и, распахнув ее настежь, оборачивается, не решаясь убежать. Хэ все еще прижимает руку с кровью к носу, но теперь Рыжий слышит звуки. Чавканье, голодное и животное. Тянь вылизывает руку, периодически подкусывая места, где собрались сгустки крови. Он с грохотом падает на пол, и, прижавшись языком к холодному железу, начинает слизывать всю кровь на полу, периодически мотая головой в сторону запаха, чтобы не упустить ни одну каплю, вылизать все без остатка. Он смотрит в никуда, явно не вдумываясь в то, что видит. Как будто доверяет чему-то другому, нежели органам чувств или разуму. Как слепое животное, ориентирующееся только на запах. Как наркоман. Как желтушник. Хэ на секунду отрывается от своего занятия и, почуяв запах Рыжего, дергает башкой в его сторону. Подскакивает на ноги, и у Шаня остается 2 секунды, чтоб захлопнуть дверь. Он закрывает ее на задвижку и, подогнув ватные дрожащие ноги, плюхается на пол. Где-то отдаленно звенят поварешки. Они по прежнему в западном крыле. В том самом, которое надо сберечь во что бы то ни стало. Рыжий закрывает глаза, поднося дрожащую руку к волосам. От удара на прокушенной руке вновь растеклась кровь. Он дрожит, но думает: ничего. Это ничего. Все образуется. — Прости, — приглушенный голос за дверью, скатывающийся в надломленное сипение. В стену прилетает мощнейший удар и Шань на секунду отстраняется, крупно вздрагивая всем телом. Это ничего. Все хорошо, все обязательно будет хорошо. Он мысленно повторяет эту фразу еще раз, когда слышит измученный птичий скрип.___________________________________________________________________________
Рыжий стоит под дождем. На улице ни души, и только звуки ударяющихся об асфальт капель напоминают о том, как противно, промозгло и сыро сейчас стоять перед ним и понятия не иметь, что вообще с этим делать. Как такое вообще произошло, как он допустил это. Откуда у него вообще номер Рыжего. Хэ легко потягивается и, кажется, вообще не улавливает настроение собеседника. Такому парню все до фени, кроме собственных желаний, эгоистичных мыслей. И подобных людей Рыжий ненавидел больше всего на свете. — Наконец-то приперся, — говорит легко, словно попросил давнего друга помочь с домашкой. Как будто это нормально для них, — будучи практически незнакомыми людьми вот так вот запросто встретиться на остановке, поговорить, сделать вид, что они не являются врагами. Сделать вид, что это нормально, приезжать по первой просьбе ненавистного человека, которого можно было бы проигнорировать. Рыжий мог проигнорировать, не ответить, не приехать. Он вообще дофига чего мог, но не стал. Чернявый ублюдок тем временем продолжает гнуть свою линию: — Почему взял только один зонт? Я не пойду с парнем под одним зонтом. И Рыжему кажется, что если на свете и были наглые люди, то секунду назад они все официально объявились порядочными, честными и совершенно не обнаглевшими персонами, ведь тот парень напротив затмил всех. — Ты ничего не попутал? — кипящая злость сквозит в каждом выплюнутом слове, — Я пришел лишь за тем, чтобы преподать тебе урок, говнюк. Хэ смотрит себе под ноги, прикидывая в голове варианты того, что лучше сделать. Вряд-ли он испугается, конечно. Но, обычно, когда тебе прямым текстом говорят практически в лоб, что никакого зонта ты не дождешься, что следовало бы хотя бы извиниться, что ты вытащил человека в ливень из теплой квартиры, люди это понимают. Конечно, «вытащил» это громко сказано. Шань сам решил приехать. Решил набить морду зазнавшемуся говнюку, подпортить в меру симпатичное лицо свежими синяками и подтеками. Вдруг он встает с насиженной скамейки. Затягивается глубже. — Судя по твоим словам, ты намерен оставить меня наслаждаться местностью. Тем не менее, — переводит тяжелый взгляд на Рыжего, — советую лучше подбирать слова, когда имеешь дело со мной. Сначала Рыжий решает, что ему послышалось. Он думает, что никто и никогда не позволял себе при нем такого тона. Был один человек, который имел подобную манеру общения, но его Рыжий действительно боялся. У всех есть свои скелеты в шкафу, некие фобии, которые вызывают мелкий мандраж, и Шань за свою непродолжительную жизнь уже успел сложить в свой шкаф пару фобий. Новых заводить ему не хотелось. — Это действительно забавно, — поднимает одну бровь, оголяя клыки, подобно тому как это делают дикие животные перед стычкой, — А что, если я не послушаюсь? Взгляд у Хэ Тяня больше не тяжелый. Он даже не устремлен на Рыжего. Мажорчик смотрит будто сквозь, как на пустое место, каждым телодвижением давая понять: не впервые ему приходится заниматься подобным. Судя по всему, этот парень очень не любит, когда ему перечат. Он на ходу выбрасывает окурок на асфальт, делает еще два широких шага и, едва обхватив руками шею, с размаха всаживает чуть островатое колено в подтянутый живот. Шань не успевает напрячь пресс, включить защиту, которая работала на ура практически во всех ситуациях, когда ему приходилось выходить с противником один на один. Он получает этот удар неожиданно, отчего сгибается пополам и выплевывает на асфальт весь утренний сэндвич, кружку кофе, еще, может, какой-то газировки. Он находится в прострации две секунды после, а затем ощущает, как сильная рука подхватывает его под локоть. — О! — говнюк отвлекается на уведомление в телефоне, — Пора обедать. Рыжий повисает на чужом плече, ненавидя себя за свою слабость, за его силу, за ситуацию. Он думает: однажды я убью тебя. — В прошлый раз я позволил тебе сбежать. А сейчас приготовь-ка мне что-нибудь вкусное. Он думает второй раз. Я тебя убью. Как только представится возможность.…
Рыжий возвращается к себе в комнату поздно, потому что готовит у этого придурка почти до ночи. Он неплотно прикрывает дверь, снимает джинсы, плюхается на кровать и, глядя в потолок, думает: больше я его никогда не увижу. Он надеется, просит, практически умоляет высшие силы, в которые не верит, чтобы так и было. Но, высшие силы, если в них не верить, умело повернутся к тебе задом.…
— Тебе руку подать? — Отвали… Ты, сраный лицемерный подонок… Рыжий не мог это контролировать: что-то детское, обидчивое и глупое вырывалось наружу. Хэ Тянь ему никто. Просто парень, который попросил, нет, приказал ему приготовить, отвалил за это бабла, а потом — пощипал за яйца. Ему, наверное, по душе такое. Им всем по душе. Тупорылые кретины. — Не выделывайся, мать твою, — припечатывает высокомерным черным взглядом, — Ты получил по заслугам. Нечего тут лежать… смотреть противно. Так хули ты тогда смотришь, раз так противно? — ХОЧУ И ЛЕЖУ! — не выдерживает, — КАКОЕ ТВОЕ СОБАЧЬЕ ДЕЛО?! Он снова ощущает руку на своей футболке, и отрывается от земли вместе с ней, когда Хэ тащит его на себя. — Захлопнись! — низко, удушающе, — И слушай, что я говорю, — приближается на пару сантиметров, — Иначе пожалеешь. Но, Шань решает, что даже с изнывающими от боли яйцами, с вымученной испариной на лбу, лежа на полу и подыхая от стыда, он будет продолжать выебываться. И он продолжает. — Угрожаешь? — с силой натягивает на лицо полу-ухмылку, на которую, на самом деле, нет ни сил, ни желания, — А если я не послушаюсь? Запоздалая интуиция отвешивает Рыжему ментальный шлепок, подкидывая свежие воспоминания о том, что сделал тот мудак, когда слышал подобное в последний раз. Однако, ситуация нынче другая. И Тянь придумает все более изощренные методы пыток. — У тебя мозгов как у курицы. Чужая рука ложится на пах и, ни секунды не медля, щипает за то же самое место. Последняя связная мысль перед тем, как снова заорать: у курицы мозгов и то больше. И Рыжий был бы не прочь одолжить у нее немного серого вещества.…
Рыжий ненавидит себя за это. Но, больше всего он ненавидит его. — Тебе настолько противно? Поворачивается с красным лицом. Со слезами, которых там не должно быть, но которые есть. Потому что: зачем? Просто зачем ты это сделал? Его пытки действительно изощренные. — Да, — в это слово Рыжий, кажется выкладывает всю мерзотность, которую ощущал с момента их знакомства. Короткое «да», которое будет отдаваться в его ушах еще не один раз на повторе. Рыжий уходит, забрав с собой тепло обветренных губ, забрав ярость, обиду. И это было первое и самое откровенное, что Хэ Тянь когда либо видел в своей жизни. А Рыжий раньше не догадывался, что страх не всегда однотипен. Он никогда не знал, что кто-то может научить его бояться по-другому.…
И все меняется.
…
Сначала, — почти незаметно. Троица идиотов спасает Шаня от отчисления. Да, теперь они знают, как его зовут, теперь у них то, что нормальные люди называют «дружбой», а Рыжий в рот ебал все это дерьмище. Друзей у него никогда не было. Были приятели, братаны, максимум дружки, но друзья, — это что-то новое. Они появляются, когда кошмар из прошлой жизни настигает его и просит взять вину на себя, а Рыжий соглашается, потому что записка, готовка, регулярные тумаки это еще куда ни шло, но поцелуй, — между прочим, первый в его жизни, — это вообще маразм. Тот парень псих, самый настоящий, а Рыжему не по пути с психами. И он решается. А на следующий день узнает, что простым отчислением дело не закончится. И приходят они. Те самые, кого нормальные люди называют «друзьями», а рыжий теперь зовет приятелями. На большее он пока не готов. На руке и на шее у черноволосого появляются шрамы, и Шань знает, — всегда будет знать и помнить, — что стал ему обязан. С того самого дня, и будет обязан позже, и вообще всегда, потому что таких людей как Хэ на самом деле не бывает. Их всех, — Цзянь И, Чженси, — их не бывает, потому что они неоправданно добры к нему. В тот день он впервые получает от кого-то помощь. А, вместе с ней забирает куртку. И, никогда Рыжий бы не подумал, что эта гребаная куртка будет значить столько в его жизни. Что парой слов можно объяснить все. «С хрена ли я должен заниматься этой хуетой?» «Выгодное дельце с минимум усилий. Мог бы и спасибо сказать. Кстати, если посмеешь прочитать ее без спроса… Тебя ждет адское проклятье» Затем, все меняется ощутимее, когда Шань понимает, что иногда можно и вправду ослушаться. Что за сопротивлением не всегда следуют толчки и демонстрация недюжиной силы, и что иногда за равнодушием и лицемерным спокойствием стоит шквал из эмоций, которые просто невозможно по человечески научиться выражать в 16 лет. «Честно, я тебя все больше и больше ненавижу» Рыжий мнет в руках записку, безжалостно постиранную вместе с курткой. «Я и не мечтаю…все больше и больше тебе нравиться…» Он прикрывает глаза на секунду. Затем разворачивает бумажку. «эта фраза, — ложь.»…
Шань не замечает, как все поворачивается в другое русло. Он не замечает, что практически ежедневные подзатыльники и пиздюли сокращаются, а после, — вовсе исчезают. Не замечает, что Хэ теперь даже не дает сдачи, принимая порой чересчур сильные удары Шаня как должное: бери, ты заслужил. Ты можешь отыграться. Однажды он говорит: — Ты гораздо симпатичнее, когда не хмуришься. И Рыжий тормозит на этой фразе, вникая в суть услышанного. «Ты — симпатичный. А когда не хмуришься, — гораздо симпатичнее». Все просто, Тянь на самом деле очень простой. А Рыжему очень сложно к этому привыкнуть. — Тебе какое дело, что я хмурюсь? Свали нахер! — Ладно-ладно. Ты очень крутой и с насупленными бровками. А еще у Тяня очень быстро меняется настроение. В тот же день, буквально пару уроков спустя, он заявляет: — С этого дня я буду твоим слугой. И убью любого, кто посмеет тебя обидеть. Жизнь превращается в карусель из воспоминаний и всякого разного идиотизма, в котором очень часто фигурируют 3 идиота. Все вперемешку и очень бурно, ярко, и словами не передать. В мире, где ему не было места, эти трое стали лучшим, что с ним случалось. «Ты не боишься тьмы» «Я — это я. Не приплетай ко мне кого-то еще» «Может, останешься сегодня?» Жизнь стала совершенно другой, и Мо никогда и ни за что не смог бы признаться, что ценил свою новую жизнь. Он не знал, что это было, и в лучшем жанре подростковой драмы, откладывал самый очевидный вариант на последнее место. Так было проще жить. Так было идеально. Но, как известно, всему, особенно идеальному, рано или поздно приходит конец. — Цзянь И уезжает. Ты слышал? В школьном спортзале — ни души. Эта фраза отдается в ушах как нечто инородное. То, чего он опасался, наконец свершилось. — Слышал. Мне-то что с того? — пытается придать голосу небрежности. Получается просто паршиво. — Малыш Мо, ты такой бука, — Тянь цепляет рукой край майки, оголяя кубики пресса, вытирает капли воды, попавшие на ключицы после неудачного питья из бутылки. — Выпендрежник, — Рыжий закатывает глаза, как делает всегда, когда Хэ сверкает телом. Рыжий прекрасно понимает, что так нужно, но от этого не становится легче. Последняя попытка похищения Цзяня чуть не стала для него роковой. Злоумышленник пришел не один, а с бандой, Цю Гэ был серьезно ранен, а Цзянь чудом успел уклониться от косого удара в голову. Позже стало ясно, что целью в этот раз было не похищение, а нечто посерьезнее. С того дня Рыжий, морально готовился к тому, что команда вскоре потеряет одного человека. — Чженси едет с ним, — Хэ опускает голову, явно не договаривая главного. Двух человек. — Его что, тоже хотели похитить? — нервный смешок вырывается из полу-сжатых губ. Когда дворнягу приучают к мясу, она не хочет довольствоваться костями. Рыжий костей нажрался. Рыжему нужен сочный кусок, пожирнее, чтоб вгрызаться зубами и не отпускать, чтоб хватило надолго. Теперь, он чувствует, пора возвращаться к старому. Сожаление бьет под дых. Еще год назад он не сказал бы, что мог скучать по Чженси. Тот сперва показался хмурым, холодным, даже слишком бесчувственным. Но, люди раскрываются неспеша, и то, как раскрылся Чжань, Рыжего очень устраивало. Из всех его друзей он был, пожалуй, самый адекватный. — Он сказал, что не отпустит И одного. Ведь это нормально, — мнется, отводит взгляд, как никогда не делает, и это очень настораживает, — беспокоиться за тех, кто дорог. — Мне-то не рассказывай, — хмурится, — я же не сухарь какой. Конечно, меня не прельщает то, что я останусь тут с тобой вдвоем… И Рыжий замирает. Хэ вовсе не улыбается, он вообще не смотрит на Мо. Потому что нет. Не останутся они тут вдвоем. Он останется один, как раньше. Он будет сам по себе. И Тянь, словно читая мысли, подтверждает жуткие догадки: — Я еду с ними. — Зачем? — эти два слога, казалось, были самым сложным из того, что Шань пытался вспомнить на протяжении всей жизни. Просто спросить «зачем», чтобы не было подтекста, намека, интонации. Получилось очень глупо, бессмысленно и практически неслышно. Но, он услышал. — Из-за последнего нападения Цзянь отправится в Пекин вместе с телохранителем. А если едет Цю Гэ, то едет и Чэн. А если едет Чэн, — мажорчик вскидывает уставшие глаза, и Рыжий наконец замечает глубокие круги под глазами: он снова не спал, — то еду я. Это его условие. Рыжий думает, что когда-то заметил у Цзянь И эту особенность: перенимать интонации и голос. И сейчас он делает тоже самое. Рыжему никогда не удавался сарказм в подобные моменты. В этот раз, кажется, получилось впервые. Совсем как нужно. Совсем как у Хэ. — За что мне такой подарок? Рождество еще не скоро. Но, ответа не следует, и Шань впадает в прострацию. Он смотрит на черный затылок, на челку, скрывающую виноватые глаза, на невысказанную боль, витающую в воздухе. Не случилось напряжения, серьезного разговора, допросов или подобного. Он просто кивает: ясно. — Малыш, я не могу взять тебя с собой. «Малыш», от которого еще год назад гневно тряслись руки, в эту минуту отдается покалыванием где-то слева. Рыжий натянуто усмехается. — Нахуй ты сдался? Мне и здесь хорошо. Тянь понимающе кивает, но, продолжает, будто не внимая: — Там очень опасно. У Чэна новые задания, он будет в постоянной зоне риска. И его близкие люди попадут под раздачу в случае чего. И те, кто близок им, — тоже. — Ты меня не слышал? — ощетинивается, как год или два, назад, как когда это было нормой. Привыкает снова быть тем, кем был до них. До всего. Чем раньше, тем лучше. — Я тебя слышал. Ты сказал, что все равно хочешь поехать. — Нет, я сказал, что мне хорошо и здесь. — А сейчас ты сказал, что волнуешься. — Мне буквально по-ху-ю, где вы, что с вами, уезжаете, — дело ваше. Рыжий отмахивается, подхватывает рюкзак со скамейки, оставляя Хэ в гордом одиночестве с его открытой бутылкой воды. И Тянь этим пользуется: знает, что Мо не уйдет так просто и обязательно обернется, если он что-нибудь скажет. Поэтому он говорит. И Шань действительно оборачивается. — А это значит, — тянет уголки губ в ласковой усмешке, — что ты будешь скучать по нам. — Отъебись… — По мне. Тянь владел Шаневским языком в совершенстве. Он говорил, что можно научиться читать между строк, если человек сопровождает свои слова мимикой. Так, ни один тайный смысл скрыть не получится, вот только у Рыжего с мимикой были серьезные проблемы. Вечно недовольная рожа не давала прочитать буквально ничего. Поэтому Хэ полагался на слух, и некоторые интонации в голосе Шаня подсказывали ему, что он переводит правильно. Шань не уходит. Он продолжает смотреть себе под ноги, словно не замечая пристального взгляда сбоку. Это ни да, ни нет. Это ничего. — Мне нечего сказать тебе. — Я и не прошу, — Хэ немного изламывает брови, словно удивляясь, — Я вроде не говорил, что жду от тебя каких-то там слов. — Но ты ждешь. — Да Да — Жди дальше. Вот теперь он уходит. Не оборачиваясь, потому что будет больно. А на то, чтобы принять боль, нужно время. Ему нужна неделя или две, чтобы смириться с тем, что будет не просто больно. Чтобы смириться с тем, что боль причинит именно он. Если исчезнет. И принять этот факт было сложнее всего.…
Через полгода этот разговор практически забывается. Шань знает: скоро их не будет рядом. И он морально готовится к этому все полгода: старательно хмурит брови, снова скидывает руки Хэ, как в первые месяцы их знакомства. Хэ ничего не остается, только разве что качать головой, прикасаться чуть ласковее, чем обычно, пока никто не видит. Пока можно. Все это время Цзянь живет у Чэна. Теперь они с Рыжим даже здороваются, и Рыжему иногда кажется, что он стал чуть ближе к этой высоченной бездушной глыбе. Первое «официальное» знакомство произошло, когда Хэ Чэна вызвали в школу. «Мне плевать на остальное, но курить запрещаю» Остальное, — это школа, оценки. Так думает Шань сначала. Но, позже он понимает этот взгляд, — который общий, семейный, до ужаса проникающий в душу. Иногда Шаню кажется, что братья общаются на каком-то невербальном языке, или как киты, на ультразвуках. Потому что становится ясно: остальное, — это не успеваемость. Это он, Шань, — то самое «остальное», на которое Хэ Чэну якобы «плевать». Потому что в холодных глазах на секунду появляется неясная искра, когда мажорчик говорит: «Давай, назови его старшим братцем» Шань, разумеется, назвать не решается. «Что-то еще?» Такое равнодушное, словно искра, возникшая буквально на секунду была выдумана самим Мо, а на деле, — это был всего лишь блеск от тлеющей сигареты. Возможно, и правда он. Спустя полгода после разговора в спортзале, искра в глазах его брата стала появляться чаще. Во время непродолжительных встреч, — уже на 2-3 секунды, — а потом вновь угасала. Но, эти изменения были заметны. Рыжий не знал, почему, но что-то заставило его запомнить настроения Чэна и даже научиться различать их, хотя на лице последнего это обычно не отображалось. Он был словно программа, компьютер. Жестокий и расчетливый. Человек, которого Тянь ни разу не называл братом в присутствии посторонних. Теперь Цзянь живет у Чэна, поэтому их компания бывает здесь довольно часто. Они впервые выпивали здесь три месяца назад, когда Хэ решил, что пора бы рассказать Рыжему о том, что гостевых комнат на самом деле полно, и что он может прилечь в любой, если хочет. И Рыжий, будучи в полной уверенности, что в нем говорит алкоголь, ответил, что предпочтет спать там, где ему скажут, дабы не хозяйничать в чужом доме. Разумеется, было ясно, что ему на это скажут. Комната Тяня была не обставлена. Никаких воспоминаний из детства, словно стерли, убрали как ненужное. Позже Тянь скажет, что сам выбросил весь этот хлам, ведь в жизни «нужно избавляться от мусора». Чэн стоял в дверном проеме, сложив руки. И только тогда Рыжий впервые увидел что-то, не похожее на равнодушие. Но, разумеется, оно продлилось недолго. И он ушел. С тех пор повелось, что Мо спит на полу в комнате Хэ, если они остаются здесь с ночевой. Выпивают на веранде, готовят еду в антикварном вазоне, который был больше непригоден ни для чего другого. А потом расходятся по комнатам, — Цзянь с Чжанем в одну, — Мо с Хэ в другую. Сегодня был как раз один из таких дней. И сегодня Хэ снова говорит: — Не хочешь поспать на кровати? И Мо, как обычно, отвечает: — Нет Они идут по этому сценарию каждый раз, потому что в студии дяди Хэ Тяня Рыжий мог поспать на кровати, ведь она была огромной, большущий траходром, где вполне себе сможет уместиться два человека. В доме детства у мажорчика была одноместная кровать, ведь его комната не предназначалась для кого-то еще. И Рыжему ни разу в жизни не приходила мысль, что «поспать на кровати» означает поменяться местами, а не заснуть вместе под одним одеялом. Он никогда не воспринимал это предложение по другому. И сегодня Хэ добавляет: — Я же не предлагаю тебе спать со мной, не стоит быть таким категоричным, — бровь кверху и легкая полу-усмешка. И Рыжий теряется. Потому что все это время ему казалось, что так оно и было. До него доходит сразу две вещи, потому что первое: ты думал о другом. А второе, более волнующее: а какого хера ты думал о другом? Он коротко кивает. Говорит: да. Хорошо. И Тянь даже не сразу понимает, что он согласился, ведь они ходили по этому сценарию несколько месяцев, а сейчас он просто говорит «да». Рыжий ложится на кровать, наблюдая, как мажорчик расстилает себе на полу и укладывается следом. Он закрывает глаза и не может уснуть. Осталось две недели. У них осталось всего две недели. Неужели ты и сейчас этого не сделаешь? — Мо Гуаньшань. — Что? — Когда я попросил тебя побыть со мной… Голос теряется. Он глохнет, утопая где-то там, под кроватью. И Рыжий немного выглядывает из-под матраса, смотрит вниз, стараясь не подавать виду, что ему и правда интересно. — Когда я сказал, что не люблю одиночество. Почему ты остался? В Рыжей голове отрывками проносится ванная, «потру спинку», неумело приготовленный ужин и чужая пижама, чуть великоватая в плечах. Он прикрывает глаза и ложится прямо. Расслабляется всем телом, чувствуя, как матрас прогибается под весом уставших мышц и костей. И понимает: на кровати правда удобнее. На кровати — его запах: на подушке — шампунь, под одеялом, — гель для душа, и совсем немного, — сигарет. Потому что Тянь, — ходячая пепельница, и вряд-ли доживет до тридцати лет, если не бросит эту привычку. Он курит слишком уж много. Но, теперь, когда Рыжий знает его, он может представить, почему. — Ты бы остался? — Ты никогда не просил. Шань усмехается себе под нос. Он и правда никогда не просил. — Потому что тебе было плохо, — просто отвечает, — а я знаю, каково это. Когда плохо. — Только поэтому? Не осуждение. Даже не любопытство. Просто вопрос. Неужели ты и правда не сделаешь этого? Даже теперь? — Да.___________________________________________________________________________
Рыжий обхватывает голову руками, мысленно соединяя два временных отрезка без возможности найти хотя-бы какую-то связь между прошлым и настоящим. Смотрит на разбитый кулак и роется в памяти. И не находит ничего: ни одного похожего воспоминания, связанного с Тянем. Они никогда в жизни не дрались до крови. Даже если посчитать все удары Хэ в начале их общения, все удары Рыжего, когда Тянь выбешивал до белого каления, если взять все в сумме. Ничего. В дверь прилетает еще один удар и Рыжего это отрезвляет. Он понимает: нужно сделать хоть что-нибудь, пока на звуки не сбежались военные. За железом сзади, — истощенный птичий скрип, который узнают из тысячи. За два года этот звук, — самый частый из тех, которые приходится слышать снаружи, и ни один человек не пропустит его мимо ушей, если услышит внутри. — Малыш Мо… Мозги больше не работают, ничего не работает, потому что страх сковал тело по узлам. Когда-то он «боялся по-другому». Теперь боится самым обычным страхом. Таким посредственным, но таким поглощающим. Кошмар действительно происходит наяву. «Ха-ха-ха. Твое лицо… Только проснулся? У тебя на щеке отпечаток ручки» Он закрывает глаза и представляет свет. Ведь, один человек из прошлого когда-то показал ему, что смех, оказывается, может «светиться». «Кошмар приснился? Не бойся, малыш Мо» Рыжий представляет свет. Потому что кошмар, который приснился ему тогда, на уроке, ни в какое сравнение не идет с тем, что творится у него за спиной. И история повторяется снова. Он сидит в темной подсобке, истекая кровью, мучаясь от страшного недуга, которому нет даже объяснения, не то что лекарства. Он там, в темноте. А с этой стороны Шаня заливает теплым светом солнца из узких подпотолочных окон. Он может встать, наплевать на все и на всех, как делал в школьные годы, подпереть дверь еще чем тяжелым, и отправиться в свой отсек. Забыть про темную подсобку, ведь здесь так светло, спокойно. А за дверью, — мрак, ужас. Кошмар наяву. Рыжий поднимается с пола. «Ты не боишься тьмы» Открывает глаза, немного щурясь от яркости дневного света. «Поэтому, не оставляй меня» Рыжий не боится тьмы. Он решил, что больше никогда ее не испугается. Он со скрипом отодвигает задвижку и шагает внутрь. Свет остается там, снаружи. Рыжий решил, что он ему больше не нужен.