Два года назад
7:37
Существует теория, что все самое кошмарное случается в самый прекрасный день. Это — что-то вроде парадокса. В фильмах ужасов главные герои всегда едут развлекаться, покупают новый дом, или просто ведут хорошую жизнь, а потом обнаруживают некую проблему, которую нужно решать, или всем будет крышка. Иронично. Вся жизнь — ирония. После переезда в Пекин вся троица живет вместе под опекой Цю Гэ и Хэ Чэна в их общей студии. Хэ Тянь каждое утро курит у себя в комнате, и сегодня он тоже это делает. Цзянь И каждое утро говорит ему, что он эгоист, и живет в доме не один. И этим утром он также приходит, чтобы это сказать. Они показывают друг другу средние пальцы, как делают каждое утро, и будят Чжаня своей перепалкой, а когда невыспавшийся друг заявляется в комнату Хэ, Цзянь снова получает подзатыльник. Как обычно. Жизнь по примерному сценарию. Это ни хорошо, ни плохо. Это никак. Просто необходимость сберечь Цзянь И, поэтому кроме учебы в вузах и профессиональных военных тренировок они ничем не занимаются. За 2 года у них не было тусовок в клубах, как у золотой молодежи, не было секса по пьяни. Как говорится, была только пьянь. Они жили по расписанию, и всех устраивал такой расклад, потому что иначе было нельзя. Похищения, избиения и угрозы за несколько дней до отъезда сказались на Цзянь И. Его доставили в Пекин почти мертвого, откачивали два дня. И после нескольких операций вернули к жизни. За это время они все очень сблизились. Они тогда ничего не рассказали Рыжему. Хэ Тянь не позволил. Они просто уехали, не попрощавшись. И последнее, что Тянь сказал Шаню было то неловкое «я вернусь» на заправке. Как будто это было единственное, чего он заслужил. Через полчаса они отправляются на парковку, садятся в одну из машин господина Цзяня, которую он подарил И на день рождения. Спорят о том, кто поведет. Как обычно, за руль садится Чжань. Они учатся в разных вузах, поэтому всегда выезжают так рано, чтобы успеть везде. Все нормально. Все очень даже прекрасно, пока на дороге не сталкиваются две фуры. Чженси выскакивает проверить, что происходит, и Тянь на каких-то инстинктах приподнимается с переднего сидения и дергает его на себя, обратно в кабину. И всего через пару мгновений один из грузовиков взрывается и какая-то железная деталь пролетает там, где стоял Чжань. С громким грохотом у них отрывает дверцу машины. Это могла быть последняя секунда его чертовой жизни. Институт Цзянь И ближе всего, поэтому они всегда едут через этот парк. Поехали и в этот раз, как обычно. Из-за аварии его не видно, но где-то в этой стороне сверкает неоново-желтый свет. Противный и яркий. Хэ Тянь никогда не думал, что этот день пойдет не-как-обычно. Рыжик часто носил желтую футболку. Тянь никогда не думал, что однажды будет ненавидеть этот цвет. Это сияние начинается там, где кончается асфальт. Из-за машин трудно разглядеть, но где-то там, за фурами выплескивается желтоватая слизь. И света становится больше. Криков сразу несколько, человек двадцать хором вопят, как резаные, и Чженси инстинктивно сдает назад, разворачивает машину и едет против движения. Они не знают, что там, но чисто на рефлексах понимают, что туда нельзя. Хэ Тянь проверяет телефон, который вечно на беззвучном. Тридцать пропущенных от Чэна — это рекорд. Он набирает номер в слепой надежде, что у телефона Чэна всегда включен звук. Когда раздается голос на том конце, он облегченно выдыхает. Слова разобрать не получается, потому что по ушам дает оглушительная сирена, которую наверняка слышно в каждом углу города. И жизнь внезапно перестает плыть по сценарию. На том конце — «езжайте на стоянку», «Цю Гэ ранен», «домой нельзя», прочая информация скудными кусками. Через 2 поворота — машины скорой помощи. Они сигналят, стоят в огромной пробке, около двенадцати машин. Чженси разворачивает тачку и сам чуть не выпадывает, потому что двери больше нет, а пристегнуться в суматохе он не успел. Хэ Тянь пристегивает его на ходу. Они встают в пробку, когда слышат странные звуки, похожие на птичий писк. Требуется минута, чтобы понять, что их издают люди. Желтые всплески виднеются с разных частей улиц и, — нельзя, черт возьми, нельзя выходить из тачки, — они выбегают из машины, открывают багажник и хватают пистолеты. Они уже года два не ездят безоружными, но никто из них никогда не предполагал, что это может пригодиться здесь: в Пекине, на главной дороге, ранним утром. Солнце светит ослепляющими желтыми лучами, и Хэ Тяню кажется буквально на секунду, что все вокруг — здания, деревья, машины и люди, абсолютно желтые. Спустя время он поймет, что ему не кажется. На домах- желтая слизь, люди — в желтых подтеках, а небо и правда желтеет, заливается ядовитыми облаками. Они садятся в машину и пытаются выехать из пробки в другое место. Их стекло разбивает человек, влетевший в салон головой. Чжань, под нескончаемые маты Цзянь И с заднего сиденья, резко тормозит, и человек отлетает на землю, но быстро встает, словно ему вообще ничего не сделалось, как-то странно изгибает тело и бросается еще раз, влетая в то же отверстие в переднем окне. Он скрипит, извивается, и Хэ Тянь, почти не думая, резко приставляет курок ко лбу и нажимает. Желтая кровь разлетается по салону. В машине наступает тишина. Это было его первое в жизни убийство. Он еще не знает, что — далеко не последнее.…
13: 44
Бункер, стук железа, приглушенные выстрелы и крики. Визг сопливой девчонки из угла бетонного зала. Марш военных, нервные команды и приказы. Гул, шум машин, вертолетов сверху — с площадки над бункером. Цзянь И, Чжань Чженси оперативно разбирают оружие, бегают хвостами за господином Цзянем, выполняют приказы точно так же, как остальные служащие. Все это — мельком, где-то на периферии, за лицом Чэна. Он активно жестикулирует, говорит сдержанно, но резко, почти рычит: — Ты никуда не полетишь. Я не собираюсь возиться с твоими детскими порывами. Это бред мелкого пацана, — просто непрактично, нерационально. Я не дам разрешение. Хэ Тянь отмирает, плывет глазами к лицу брата и наконец разлепляет губы: — Я не разрешения просил, а вертолет. А в голове по кругу слова одного из офицеров: «Везде так». Просто, везде так, — то есть, не только в Пекине. И колени предательски трясутся, потому что если это происходит «не только здесь», значит — и там тоже. Хэ Тянь раз двадцать успел позвонить на номер, который за эти два года не забывал и помнил по памяти. Автоответчик на том конце гордо заявлял, что набранного номера нет и в помине, потому что Шань, как выяснилось, зачем-то его сменил. Сейчас Чжань Чженси делает тоже самое — копается в телефоне в нескольких метрах от них, и Тянь знает: его мысли заняты тем же, чем и у него самого. Просто тем же, потому что он никогда никому не звонит, а сейчас набирает несколько номеров сразу, и постоянно сбрасывает, потому что никто не берет чертову трубку. Цзянь И беспокойно крутится рядом. Тянь толкает брата в плечо, и выходит грубо. Так, словно он переступил какую-то невидимую черту, и все — назад уже нельзя. Чэн сменяет покерфейс на яростную полу-улыбку, которую Тянь окрестил как «очаровательный оскал». — Ты спятил. Включи мозг, Хэ Тянь. Ты помрешь, и секунды не пройдет. — Мне насрать. — А мне как-то нет. Сегодня я потерял трех своих людей. Не хочу потерять брата. Тянь округляет стеклянные глаза, говорит с придыханием: — Тебя поставили Цзяня охранять, вот его и охраняй. — Это бред, Тянь. — То, что творится снаружи — это бред! — нервы дают сбой, и голос срывается, — Но, мы в нем живем, и умираем, если случается. Ты хочешь контролировать жизни своих людей? Контролируй их. Туда не лезь. Это мое право — беспокоиться или нет, делать что-то или нет! — Даже не говори мне о своих правах. — Там умирают люди. Чэн смотрит озверелым взглядом, низко цедит: — Вот и оставайся в безопасности, чтоб не умереть. Ты здесь нужен, помогай военным, им не хватает рук. В Пекине куча людей, которых еще можно спасти, и это сейчас первостепенная задача. — Не строй из себя благодетеля. — Не строй из себя говнюка. Они прилетели сюда около часа назад на вертолете Чэна. Так оно обычно и начинается — неожиданно, спонтанно, врезается в повседневные будни и требует учиться дышать по новому: не медленно и размеренно, а быстро, часто и глубоко, с отдышкой, потому что времени на шаг нет. Они все бегут, не останавливаясь. В этом бункере, посреди огромного зала, в хаосе и беспорядке, бесчисленные команды военных, крики и паника, все куда-то ходят, что-то делают, а они застряли в эпицентре, потому что Тянь не отступится. Он снаружи спокойный. Бездушная глыба льда, под стать своему брату. А внутри — хаос, столкновение чувств из страха, злости и отчаяния. Злости — на Чэна, потому что пару лет назад, когда Хэ просил его взять Шаня с собой, он ответил, что не хочет подвергать парня опасности, а теперь единственное место, где он и правда мог бы быть в безопасности — этот самый бункер. Отчаяния — от всего происходящего, потому что не бывает так: всего пара часов и город превращается в руины, всего пара минут — и вой сирены заглушает мысли, всего секунда — и на капле жидкости прорастает новая дрянь, и этот абсурд противоречит всем из имеющихся научных законов. Страха — за Рыжего. Просто за Рыжего. Забавно, что они не знают, что им делать. Бесконтрольная паника от невозможности уследить, не дать чему-то плохому случиться. У Хэ Тяня внутри бомба замедленного действия. Он уверен, что если не улетит сейчас, то вообще, нахрен, никогда его больше не увидит. Чэн сводит брови, хватает Тяня за шею, дергает к себе. Сбоку мелькают лица Цзяня и Чженси, ухмылка Цю Гэ. Он не козел, он не смеется над ним, нет. Просто ему тоже страшно. Цю Гэ всегда улыбается, когда страшно. Наверное поэтому они так редко видят его улыбку. «Страшно» таким как они с Чэном почти не бывает. Когда знаешь, что делать, куда стрелять, кто плохой, а кто хороший. Когда знаешь причину. — Там проходит эвакуация, везде, слышишь? Точно так же, как здесь, организованно и на вертолетах, — Тянь смотрит стеклянными глазами Хэ Чэну между глаз, куда-то сквозь, и тот щелкает пальцами у его лица, — Проснись. Они доставят выживших в ближайшие точки. Позволь профессионалам заниматься своим делом. Ты мелкий пацан, не думай, что твои два года на тренировках чего-то стоят. Ты понятия не имеешь, что тебя ждет, ничего своими глазами не видел. — Значит, увижу, — Хэ отталкивает руки, поправляет куртку, и впивается ядовитым взглядом, — Я его не оставлю. — Я не прошу оставлять, я прошу не рисковать жизнью. Все рассыпается. Чженси внезапно исчезает из виду, а Хэ Тянь видит, как Цзяня трясет. В этой панике и суматохе, как в замедленной съемке, замечает эти испуганные светлые глаза, то, как белобрысый вцепляется одному из телохранителей в плечо, что-то кричит, наверняка с матом, а тот сдержанно отвечает, но это не работает. Чженси возвращается быстро, когда Цзянь медленно садится на пол, и Тянь мельком отмечает: снова звонил, трубку снова не взяли. Цзянь И становится похож на мелкого щенка посреди дороги с грузовиками. Такой маленький и потерянный весь, без понятия, что происходит и как выбраться. За последние пару лет на подготовке у своего отца он стал сильнее, выносливее и в целом гораздо крепче, чем раньше. А сейчас, в серых стенах, он обнажает свою вторую, тайную сущность, о которой не положено знать никому кроме близких друзей, потому что это гребаный секрет — что сын господина Цзяня может быть таким несдержанным и беспокойным, просто буйным. Что хоть кто-то из них может быть таким же. Цзянь натыкается взглядом на Тяня. И в его лице полный конец света. Где-то в башке мелькает: да. Это конец света, потому что вдруг Чженси вскакивает, как ужаленный, хватает телефон и принимает входящий. Цзянь подрывается за ним. Чженси показывает ему жестами, что все окей, отбегает на пару метров, спиной поворачивается, жестикулирует руками, а потом застывает как замороженный, прижав телефон к уху. Сбрасывает звонок и смотрит на мобильник, как на самое отвратительное дерьмо в своей жизни. Обещания экстрасенсов сбываются. Это не треп. Он действительно наступает прямо сейчас, в эту самую секунду. Пока Чженси кидает свой телефон в стену, а Тянь уговаривает брата спасти чью-то жизнь. Эта жизнь в любой момент может оборваться, и никто об этом даже не узнает. Все потому, что пару лет назад стоило забрать его с собой. Вместе с матерью забрать и с красной гитарой, с огромной подушкой-сэндвичем. Целиком забрать, всего: с шмотками, загонами и выебонами. К ним подбегает какой-то парень. Тянь видел его однажды, — не телохранитель, просто помощник. Запыхавшись, говорит: — Господин Хэ, — кланяется, — господин Цзянь вызывает к себе. — Не сейчас. — Это срочно. — Я сказал, не сейчас! — поворачивается и гаркает на парня, тот быстро ретируется, поджав хвостик. Тянь редко видел, чтобы Чэн в принципе повышал голос. Это просто не в его стиле, скорее — тихое опасное рычание, или металлический приказной тон с подтекстом. Крик был в самых крайних случаях, и этот случай явно крайний. В толпе Тянь замечает Цю Гэ и Чэн быстро поворачивается к нему, что-то показывает пальцами. Тот коротко кивает и уходит. Хэ Тяня это бесит, потому что он их язык жестов не знает. Где-то внутри скребется нехорошее предчувствие. — Че ты сказал ему? — Тебя не касается. — Какого черта ты все решаешь за всех? — Потому что я за тебя отвечаю, — железно припечатывает. — За себя отвечай, или за псов своих. Я в этом не нуждаюсь. Что. Ты. Сказал ему? — едва сдерживает голос. — Я сказал, чтобы он проконтролировал эвакуацию в Гонконге. Слово «Гонконг» вспыхивает в ушах ярким пятном, и Тянь чувствует, как внутри сжимается тугой комок. — Я с ним полечу, — Тянь сжимает кулаки. — Хэ Тянь. — Пожалуйста. У Чэна в глазах что-то меняется, может быть он очень давно не слышал это слово от Тяня, а может — просто убедился в безнадежности всяких уговоров. — Он не летит в Гонконг. Просто свяжется с вертолетом, который проводит эвакуацию по его месту жительства. У нас везде люди, они доложат, если кто-то по имени Мо Гуань Шань сядет в вертолет. Чэн дергано отворачивается как-то, и Хэ замечает такое несвойственное его брату, но такое родное, это его «я за тебя всех порву» и «я порву тебя, если с тобой что-то случится». Он просто боится. Они все боятся того, что будет с ними. В голове — хаос. Такой же, как вокруг, но пока без крови. Он просто рисует в сознании, как это может произойти: как его убивают, медленно или быстро, из огнестрела, если он станет «одним из», или рвут на куски, если не станет. Представляет его рыжие волосы в кровавом месиве, в тени размозженного черепа на асфальте. И по телу испугом шарахает. Просто — он же там. Он все еще там. И важнее этого на свете ничего нет. Не жизни граждан, не жизнь его самого, или кого-то еще в этом бункере. Просто улететь, просто достать, дотронуться. Убедиться, что жив. Белобрысый говорил ему каждое утро, что он эгоист. Просто это правда. — Господин Хэ, — К ним подходит другой парень, но уже постарше. Один из подчиненных господина Цзяня, — Вас ждут, вертолеты готовы. — Сейчас подойду, — парень уходит, а Чэн наклоняется к Тяню, — Не делай безрассудных поступков. Он бы не хотел, чтобы ты умер в погоне за его спасением. Имей к нему чертово уважение. Он крепкий, выносливый. Как ты - упертый. Тот парень нуждается в тебе куда больше, чем твой Рыжий, — кивает в сторону И. Чэн уходит вместе с Цю Гэ, и Тянь тут же дергается к Цзяню. Много всего и сразу, везде отовсюду крики и паника, и выстрелы снаружи. Железная клетка ознаменовывает начало совершенно новой, отвратительной жизни. Ему нужно рядом чье-то долбаное присутствие. И он его находит: один долбоеб поблизости очень даже присутствует, хотя от его нахождения здесь толку мало. — Успокойся, — подлетает, когда Цзянь открывает какую-то алкогольную дрянь, вырывает из рук, — Как ты сюда это пронес? — Отдай, твою мать, — тянется, но Хэ поднимает руку выше, — Хэ Тянь, сука! — За суку огребешь. Где Чженси? — Ушел с Цю Гэ. — Куда? Цзянь, как будто не расслышав вопрос, щурится. А потом вскакивает и улыбается, как псих. Несвойственно так, совсем не в его стиле. Пьяной напуганной улыбкой. — А я не знаю! Что ты от меня хочешь?! Я нихера не знаю! — он взрывается, и становится понятно, что эта банка у него не первая, — Меня ни во что не посвящали. Свалил он куда-то с Цю Гэ, и все, а мне сказал «погоди». Вот я и сижу, жду! — И пьешь. — И пью! Его тело клонит в сторону и Тянь ловит его в полете. Прикрывает глаза. — Что это было?! — брыкается — Ты видел?! Они его разорвали, на части! За пару секунд мужика разорвали! Зубами! — спазмотично вздыхает несколько раз, — Как кусок мяса… Он не должен был этого видеть. Такие как Цзянь вообще не должны сталкиваться с подобным. Но, сейчас ни у кого из них выбора нет. — Тебе сказали в окно не смотреть. Цзянь что-то невнятно мычит, а потом снова оживает, встрепенувшись. — Он согласился?! — отталкивает руки, стараясь выровняться, — Я видел, как ты говорил с Хэ Чэном! Мы полетим за ним?! Цзянь перестает сыпать вопросами, когда видит, как Тянь кривится, отворачивается в сторону. Цзянь И дураком не был, сразу понял, когда заткнуться стоит, потому что еще хоть слово, и он правда не сможет. Дернется к вертолетной площадке, нарушив запреты брата и, возможно, подвергнув кучу людей опасности. Он умеет им управлять, два года учился, делал посадки. Сначала не получалось, а потом — стало лучше. И он уверен: когда нужно, справится без проблем. Тянь отгоняет спонтанные идеи, пытается внушить себе: он успеет, он же быстрый, когда надо, подготовленный. Он не глупый, он хочет жить, а значит, выживет. К горлу подкатывает кислота, когда он снова невольно представляет ту картину с размазанным на асфальте черепом. — Что? — в его глазах потихоньку гаснет надежда. Шань сказал однажды, что на нем все заживает как на собаке. Он прав, наверное, оказался. В разное время их обоих «пометил» один и тот же человек. У Хэ шрамы затянулись, но остались, а Шань наверняка, прямо как собака, сбросил ненавистный ожог с шеи и пошел дальше. Переступил, как через ненужное дерьмо. Заживают порезы, укусы, переломы и синяки, даже ожоги. Когда человеку вырывают руку с мясом вряд ли она прирастет обратно. Тянь понимает, что мысли отражаются на его лице, когда осознает, что стоит с абсолютно каменным видом. Поднимает глаза. Нахлодит в себе силы перестать думать, загоняться, напускать ненужного. Находит силы сказать: — Ты точно никуда не полетишь, — выжимает самый спокойный тон из возможных, — Господин Цзянь тебя не для того сюда отправил, чтобы ты рисковал своей задницей. Военные займутся, — последнее он говорит с особой неуверенностью, но убеждает себя: Чэн прав, они военные, они, сука, умеют, — Займутся всем этим. — Мы должны лететь! Ты должен! — машет рукой в сторону одного из военных, — Мы отправимся вместе с ними, они куда опытнее, все будет нормально, если вылететь сейчас… — Мы остаемся здесь, Цзянь, — припечатывает железно, жестко, осаждает тяжелым взглядом. Хэ старается говорить это как можно суровее, сам себя убеждает, аргументы находит, чтобы не делать глупостей, как его брат и сказал. Ведь есть такая возможность. ведь Чэн сейчас занят, а Тянь может улизнуть наверх, под пулевые выстрелы, под рев сирен и крики никому не будет дела до того, куда побежал какой-то парень. Он может прямо сейчас остановить свою паранойю и проверить лично: да, или нет. Он может, но ему нельзя. Потому что рассуждения Чэна логичны, и как бы ему не хотелось, как бы не ныло бедное табачное сердце, нельзя — это нет. Точка. Приказ. Цзянь приказы никогда не любил, в этом они с Хэ очень похожи. Он округляет глаза и, видимо, пытаясь концентрироваться на лице Тяня, всматривается так сильно, будто свет отключили. — Ты что несешь? Рыжик там, его надо забрать. Там эти, — громко икает и теряет мысль на секунду, — твари. Там твари… Видимо, на нервах он забывает другие слова, потому что он уставляется под ноги и шепчет «твари» еще не один десяток раз. Смотрит потерянно, его мелко трясет, и Тянь отдает ему многострадальное пиво молча, понимающе. Некоторые люди не готовы к таким потрясениям, все по разному реагируют. Видно, что ему страшно, очень заметно, насколько, когда он забирает бутылку и хлещет весь оставшийся алкоголь без остановки, трясущимися руками. Многие на самолете летать боятся, берут с собой флягу. Когда выпьют — боятся меньше. Тянь боится. На самом деле, до дрожи в коленях и кома в горле. От мыслей, в которые слишком верит, от опасений, которые слишком реальны. Наверное, так чувствует себя человек, когда стоит на краю обрыва. Еще немного — и падение будет необратимо. Нельзя просто взять и перестать падать вниз из-за силы притяжения. С Шанем эта же сила работает, только, притягивает не вниз, а в сторону Гонконга. — Что с тобой такое? — Тянь забирает у Цзянь И пустую банку, — Кто учил тебя заливать проблемы бухлом? — Ты. Тянь отстраняется. Крыть нечем. Ему тоже хочется глотнуть, залить поток жуткого бреда в башке, чтобы перестали возникать окровавленные образы Шаня в разных состояниях и локациях. Только, страшно настолько, что если выпьет, — он точно знает, — не сможет сидеть сложа руки. Точно вытворит какую-то хрень. Они это уже проходили около года назад, когда по пьяни он побежал покупать билет на самолет до Гонконга. Хэ Чэн поймал его в аэропорту, надрал зад и запер в студии на месяц. Сейчас, если Тянь решит сделать глупость, никакие пиздюли от брата, запреты или еще что-то его не остановят. Чженси появляется в коридоре запыхавшийся, вместе с Цю Гэ, и по их лицам сразу становится понятно, что что-то не так, не то. И Тянь очень хочет узнать, что случилось за эти 10 минут, что Цю Гэ так странно смотрит, а Чженси вообще не смотреть старается. Цзянь пробует идти к нему, но Чжань сам подлетает и ловит упитого Цзяня на полпути к полу, осторожно усаживает тело, и тот прилипает к стене размазанной макарониной. — Он не готов к этому, — Чженси мотает головой. — А кто готов? — Тянь враждебно косится на Цю Гэ, когда тот подает голос: — Ему придется. Его отец сделает все, чтоб он выжил. Будет готовиться как проклятый, станет лучшим из бойцов. — Ты думаешь, все это надолго? — У нас полгорода трупов. Остальная половина — либо выжившие, либо они. Хэ Тянь хмурит брови. — Что-то известно о них? — спрашивает. — Кажется, зараженные бешенством. Эта хрень на улице - переносчики какого-то вируса, — кивает на свои укусы на руке, — Они не друг от друга заражаются, а от цветов. Ну, или что это, не знаю. — Ты в порядке? Цю Гэ усмехается по доброму, и внутри немного теплеет. Смотрит на Цзянь И. — Получше пацана. Унесите его в блок. Мы здесь остаемся. — Что не так? — Тянь спрашивает, когда видит, что Цю Гэ уходить не торопится. Тот брови приподнимает, головой дергает. Говорит: — Господин Хэ не добрался до самолета. — Какой из? — Твой отец. — А дядя? — Он улетел на личном… — Вертолете, — перебивает, не дослушивая, — Я рад, что с ним все хорошо. Хэ Тянь садится к Цзяню, достает воду из рюкзака и обтирает ему лицо. Тот начинает немного приходить в себя, и когда Чженси садится рядом, Тянь поднимает глаза вверх. Замечает, что Цю Гэ так и стоит, поэтому добавляет: — С этими соплями к Чэну. — Тебе правда все равно? — Нет, — говорит, — Мне жаль брата. Скажи ему как можно осторожнее, — равнодушно отворачивается, — Они с отцом вроде как были знакомы. И в сердце на самом деле на удивление пусто. Хэ Чэн долгие годы был всей его семьей. Не отец, не телохранители. Только Хэ Чэн, который упорно и терпеливо разгребал дерьмо за Тянем, терпел говеный характер и закрывал глаза на выходки. Дядя был в его жизни и то чаще отца — приходил проведать квартиру, спрашивал, как жизнь, как учеба, давал деньги и уходил. Хэ Чэн все время был на работе, где-то в делах. Их отношения порушились с того момента, когда дядя отдал ему ключи от студии. И на самом деле, вся эта девиантность была для того, чтобы Чэн отвлекся, стал собой на секунду, стал прежним, обратил чертово внимание на Тяня. «Смотри, я курю сигареты», «смотри, я опять подрался», «смотри, я разбил машину, и тебе теберь разгребать проблемы с полицией». Потому что Хэ Тянь всю жизнь делал вид, что ему насрать, но мнение брата было важным, оно толкало на подвиги. «Защищать тех, кто слабее», «не отступаться, если уж решил». Просто фотография из детства в той одинокой коробке на самом деле что-то значила. Его детство было связано с братом. Ему было жаль Чэна, потому что его детство было связано с отцом. Цю Гэ разочарованно качает головой, смотрит в сторону Хэ Чэна, который активно раздает указания подчиненным. Мнется, но спустя минуту, все же идет. — Ты дозвонился? — Тянь к бровастому поворачивается, ловит салфетки и вытирает лицо Цзяню. — Сигнал оборвался, — Чженси жует щеку, говорит тихо, почти неслышно — Дозвонился только сестре. Она взяла трубку, сказала, что закрылась в спальне, и там…визг такой высокий… — Вдыхает побольше и губу закусывает, — И все. Тянь сглатывает вязкую слюну. — Она жива. Ты в это веришь? — А ты в Рыжего веришь? И слова застывают в горле. Потому что: верить — не значит быть уверенным. Хэ жмет плечами. Говорит: — Он успеет. Они все успеют. Цзянь, который, оказывается, не спит, ведет головой, раскрывает слипшиеся от слез и алкоголя глаза и осторожно, как только может, кладет Чжаню руку на колено. Тот едва заметно хмурится, косится на Тяня, но все равно кладет свою ладонь сверху. Цзянь слабо шепчет: — Она жива, Сиси. Чженси щерится, как когда становится очень больно, и Тянь отводит взгляд к стене, чтоб это лицо не отзеркалить. Никто не знает, кто жив, кто нет. Никто не знает, сколько людей спасутся, как они выберутся из этого дерьма, что случилось с миром, откуда чертова вспышка и что будет дальше. Потому что «полгорода трупов» — это все. Пандемия коронавируса положила меньше жизней за весь период, чем желтые цветочки за один день. Гребаные цветы. Растения. Сорняки, которые нельзя просто взять и вырвать. Это абсурд, который происходит. Тянь видел собственными глазами пока летел, как это случается. Растения взрываются, попадают на почву, — вырастают новые, попадают на людей, — происходит заражение. Зараженные питаются плотью. Это бешенство, или вроде того. Так Цю Гэ сказал, да. Бешенство — это меньшее, из того, чем это может быть. Город окрасился в желто-красную палитру крови. Она смешалась между собой: желтая с красной. И весь асфальт из окна вертолета был рыжим. Абсолютно рыжим. И огня было много. Рушились здания, люди бежали друг на друга, наступали на растения и на других людей. Паника убила это общество. Возможно, если бы у них был заранее спланированный порядок действий, не было бы так много жертв. Но, такое спланировать невозможно. В это даже поверить трудно. Еще труднее перестать думать, бояться, представлять. Он обычный человек. Он тоже этой панике подвержен. И единственное, что останавливает его от «глупостей» — это Чженси, которому, кажется, еще сложнее. И мнимое ощущение долга перед всеми спасенными людьми. Не делать глупости. Не подвергать опасности. Не разочаровывать Чэна. Не спасать Шаня. Неожиданно раздается оглушительный треск, и они оборачиваются назад. Хэ Чэн сидит на полу и держится за голову, рядом — разбитое стекло от перегородки в оружейную. С его руки капают красные капли, такие же, как на стеклянных осколках. Цю Гэ молча отворачивается, когда его обступают телохранители. Они пробуют что-то сказать, но он грубо отталкивает их и уходит, на ходу роясь в карманах. Тянь думает — пачку ищет. Цю Гэ ему рассказал. Возможно, не так аккуратно, как Тянь просил, но делать это самому — не вариант. Снизу, под руками, происходит телодвижение и они с Чжанем опускают глаза вниз. Цзянь прикладывает руку к глазам, трет их очень сильно, до красноты. Говорит: — И Рыжик тоже жив, — он всхлипывает, — Он ведь живучий. И еще упертый. Вряд ли позволит себе умереть вот так. Тянь выставляет руку вперед: хватит. И тот затыкается, кивает коротко: я не буду. Я понимаю. — Вставай, златовласка, — говорит, — Нам нужно разместить вас по блокам. — Ты думаешь, мы здесь надолго? Тянь влетает в прострацию. Вспоминает слова Цю Гэ. Повторяет их, сам не зная, зачем. — Полгорода трупов, Цзянь. И думает: будет больше.…
19:46
И становится больше. К вечеру в бункер столицы эвакуируются почти все уцелевшие. Он забит людьми под завязку, потому что сюда прилетали вертолеты со всех ближайших городов. По словам Чэна в стране 4 таких штуки, Тянь не помнит точно, но вроде как, пекинский — самый огромный, потому что в нем три этажа вместо двух. Военные работают с новоприбывшими, сортируют женщин, детей, стариков и тех, кто пригоден для боя, по разным отсекам. Объясняют, что это не надолго, что скоро они смогут вернуться в свои дома, когда город будет полностью зачищен. Чженси сказал, что они не хотят пугать людей, поэтому не будут говорить все сразу: что это не помутнение и даже не эпидемия, а хрен знает что. Они не станут говорить, что в Китае почти не осталось живых. Кроме желтушников. Так их назвали местные ученые. Падальщики существуют всего день, а им уже придумали название. Как будто они станут частью их жизни, будут присутствовать каждый день. Как будто им придется говорить о них, называть их как-то, обсуждать. Все, кто здесь есть в пределах десятков городов — единственные нормальные люди. Остальную площадь занимают твари. В городе не осталось даже животных. Тяня передергивает, когда в тарелке попадается желтая кукуруза. Он с характерным звуком кидает вилку в тарелку и на него косятся с соседнего стола. Они сидят в общей столовой, вроде чем-то перекусывают. Он не соображает. Тыкает вилкой что-то твердое, вроде в рот кладет, пытается жевать. Глотает без энтузиазма, как бумагу. И в башке одна и та же фраза вертится. Полчаса назад звонили люди с зачистки. «Мы нашли тело. Женщина средних лет, смерть от кровопотери, открытые раны, волосы рыжие». Рыжие. Рыжие. Рыжие. Рыжие. Как огонь, как закатное солнце, как футболка Чженси, рыжие. Рыжие, как кровь на асфальте. Красная на желтой. Посередине стола лежит рация. Когда в ней возникают помехи, и Хэ Тянь вскидывает глаза на Чэна, все за столом затихают, прислушиваются к шипению, а после первого «прием» синхронно отмирают. Тянь дергается к рации, но Чэн успевает схватить на секунду раньше. Ровным голосом в трубку: — Нашли? Проходит бесконечных 10 секунд, прежде чем на том конце говорят: «Да, в Шанхае. Он прибыл вместе с другом, их заселили в один блок. Состояние стабильное, его не задели, но нога сломана и ребро. У друга тоже самое, только посильнее чуть-чуть, плюс рука прокушена насквозь. Видимо, прыгали из здания. Этот Мо Гуань Шань похоже, отчаянный парень. Скорее всего, на адреналине добрался до вертолета, потому что с такими травмами бежать проблематично» Парни выдыхают одновременно, и Цзянь позволяет себе смачное и не совсем трезвое «сука», ловит взгляд Цю Гэ и плечами жмет. Тянь чувствует, как напряжение, накопленное за весь день, постепенно скатывается в ноги и утопает в бетонном полу. Только Чжань улыбается слабо. Радостно, но очень слабо, потому что кое что не дает, мешает. Чэн косится на Чженси. Говорит: — Есть кто-нибудь с фамилией Чжань? Чженси перестает есть, замирает, и Цзянь по привычке кладет свою руку ему на плечо. Тянь невольно сжимает зубы, когда слышит: «Нет» И Чэн осторожно добавляет: — Из убитых? «Нет, сэр» — Возвращайся в Пекин, жду сегодня к ночи. «Принял» Сигнал прекращается, и становится легче дышать. Но, никто за столом не произносит ни слова, пока Чженси не расслабляет лицо и не смотрит на Цзяня. Говорит: — Ты прав оказался, он живучий. — Поиски каждый день ведутся, Чженси. — Не надо, — печально улыбается, — Я знаю, Хэ Тянь. Ее найдут. Про родителей не уверен, но Цзы Цянь найдут точно. Она жива была, я говорил с ней по телефону. Она... могла закрыться в комнате, придумать что-то. Она у меня умная. Они молчат еще минуту. Сирена стихла примерно в 17 часов, и тишина была для них чем-то непривычным. Цю Гэ неожиданно подает голос, когда Чжань снова берет в руки вилку. Говорит: — Она у тебя молодец. Крепкая, как Рыжий. Чэн молча кивает, смотрит из-под опущенных ресниц, и вдруг переводит взгляд на Хэ Тяня. Брови приподнимает, как в детстве, подмигивает коротко и усмехается одним уголком рта. «Все хорошо, он в порядке, и без тебя спокойно справился. Это же Рыжий» Тянь хмурится сурово, когда брат смотрит слишком долго. Опускает голову в ладони и ерошит волосы. Наклоняется к столу, скрывая под длинной челкой облегченную улыбку. Все хорошо. Он добрался. Он жив.