Желтушники

      Током по оголенным венам пульсирующий страх. Не просто существует: стучит в висках и отбивает оголтелый ритм.       Здесь. Прямо здесь, в старой заброшке и с прицельным винтарем через окно. С отросшими белыми волосами и желчными глазами. В Шанхае, во время апокалипсиса. Снова.       Как будто он никогда из его жизни и не исчезал.       — Группа скоро будет, — сообщает командир и перезаряжает винтовку, — выдвигаемся до Chase. Там нас встретят.       — Почему вы не назвали наш адрес? — беспокоится малец, — Зачем куда-то бежать?!       — Отставить нытье. Если мы будем стоять на месте, у них будет меньше шансов на выживание. Этих ублюдков может быть натыкано по всему городу — бросает командир, пересчитывая патроны.       — Вы же сказали, там тридцать человек, — Рыжий мрачно огрызается.       — Да. Мы убьем только тех, кто пойдет по следу. Встретимся с нашими, отстреляем часть, за остальной вернемся позже. В Chase безопасно.       — Че это вообще? — нервно кидает Фао.       — Бывший ночной клуб одного местного бандита. В День Конца он не успел добраться до убежища и сразу обратился. Так что это место — ничье. Там могут быть какие-то патроны. Ну и наркота, — фыркает.       — Я думал, вы всех эвакуировали… — подает голос малец.       — Есть те, кто не хочет быть спасенным, Рику, — весомо говорит командир, — Эти парни — одни из них.       До Chase идут молча. Не бегут, — нельзя лишний раз привлекать внимание. В случае чего, — глушитель стоит только у командира и у Фао, а остальные не смогут отстреляться без звука.       Серая-серая местность с отстоялым запахом мертвечины. Он в нос забивается, даже когда стараешься дышать через рот — настолько едкий и сильный. Они обступают полусгнившие трупы людей и желтушников, пару раз спотыкаясь об развалины. Эта часть города в День Конца умерла самой первой — гребаный центр с огромным количеством ништяков, где постоянно терлись такие, как Хэ Тянь. В первый год военные перестреляли здесь кучу зараженных, их было столько, что они в десять ртов разбирали тело человека по кусочкам. Они кишили здесь как паразиты.       На пути им встречается около семи желтушников. Для этого места — очень мало, несмотря на то, что одна тварь способна загрызть восемь человек за две минуты. Они держатся вместе, плечом к плечу: командир спереди, Рыжий и Ти — в середине, а мелкий с другим бойцом замыкают. Фао бегло косится на радар и толкает Рыжего, обращая внимание на красную точку, которая движется где-то в их районе. Не понятно, с какой стороны, поэтому бойцы оглядываются вокруг, целятся во все, пытаясь найти источник. Они почти добираются до места, когда видят небольшую группу людей из шести человек, и судя по отметке чипа, — они находят.       Группа останавливается и незнакомцы останавливаются тоже. Посередине — человек в глубоком капюшоне, и теперь Рыжий точно знает, что это он. Не показалось и не приснилось, потому что Шэ Ли обожает, мать его, эффектные появления.       Командир останавливает группу жестом, вскидывает винтовку.       — Кто такие?       — Вы нас знаете, — приторно-шелестящий голос, от которого у Рыжего пробегают колючие мурашки, — можно сказать, мы виделись совсем недавно. Точнее, мы видели вас, пока вы убегали от обстрела. Пять из десяти — неплохо, но мы могли лучше. Теряем хватку…       Парни за Рыжим вскидывают ружья, пока группа во главе Змея стоит каменными изваяниями. Кто-то из его людей сидит на земле рядом с огромным мешком и делает что-то, но не видно, что именно. Рыжего окатывает неприятным предчувствием.       Он скидывает капюшон и его прихвостни достают пистолеты. Рыжий замирает на желтых глазах, как на мишенях. Он бы выткнул ему оба глаза стрелами арбалета, если бы мелкий, который Рику, не потерял его в бегах. Рыжий каменеет и старается дышать ровнее. Ему нельзя мешать грязь минувших лет с тем, что есть сейчас. Он сейчас собранный, другой. Он себе лишнего не позволит.       Не в этих, сука, обстоятельствах.       Шэ Ли клонит голову.       — Через прицел ты выглядел симпатичнее. Что жизнь с тобой сделала?       Командир бросает косой взгляд на Рыжего, но решает не акцентировать внимания.       Они потребуют объяснений, обязательно. Рыжий расскажет может, не все, а только часть. Но и ее будет достаточно, чтобы военные захотели сами прикончить эту белобрысую мразь.       — Что вам нужно? — не сводит ружье с белобрысого.       Рыжий почти чувствует, как к горлу подбирается желчь. Сзади них — быстрый тяжелый бег, но он не отводит взгляд — не решается отвернуться хоть на секунду, и позволить себе такую слабость, как проверка обстановки. Надо смотреть в цель — выжигать зрачок, и тогда ты не пропустишь косой удар в скулу. Рыжий это со школы помнит — от Змея нельзя отводить взгляд, потому что это — капитуляция и заранее известный всем финал. Проморгаешь секунду — и ты в нокауте, проморгаешь две — ты труп.              Он думает, что не обернется, даже если желтушников сзади штук сто, но в какой-то момент понимает, что сзади — не желтушники, — читает по выражению лиц ублюдков. Там — их долгожданное подкрепление, которое, Рыжий почему-то думает, сейчас окажется бесполезным. Они подлетают и встают в один ряд.       Шаня дергает всем телом, когда он чувствует резкий знакомый запах, ударяющий в ноздри.       Держать взгляд уже не получается. Он всего на полсекунды мечется глазами к краю чужой куртки, — настолько позволяет зрение, чтобы позорно не повернуть голову, — и обратно. Он замечает на чужой одежде оттопыренный карман и не может понять, что там.       Какого хера ты здесь делаешь? Какого хера ты не там, когда весь бункер на ушах стоит из-за тебя одного?!       Рыжий сжимает кулаки и стискивает зубы крепче, почти чувствуя, как вздувается вена на шее. Их здесь как будто только трое, остальные — массовка. Это раскроенное и отвратительное прошлое, которое в настоящем выходит на какой-то новый, сумасшедший уровень. Это — несведенные счеты, и сейчас, ему так кажется, через пленку из воспоминаний можно разглядеть в нем потенциал маниакального урода, который был заметен еще в школе, на фоне горящего рюкзака и с черной рыбой в руках, в желтых кипящих желчью глазах и всякий раз, когда эта падаль улыбалась.       Рыжий предполагал, что он псих. Никто не думал, что настолько.       Шэ Ли заметно меняется в лице, потирает почему-то кровавые руки и улыбается снова, стоит Рыжему только об этом подумать. Будто возвращает в те дни, в ту атмосферу, но делает ее мрачнее. Окружает неконтролируемой паникой.       Его белые волосы колышутся на ветру как Звезды. Дышат с ним в такт, и на фоне общего хаоса Шэ Ли выглядит идеальной дополняющей.       Он обращается к кому-то справа от Рыжего, и у того перехватывает дыхание.       — Странно, что вы добрались до земли. Я думал, разобьетесь. Кое-кто должен был об этом позаботиться…       Рыжий слышит это и боится представить его лицо. Посреди полного зараженными города и набухших желтых растений сейчас происходит что-то жуткое, а он даже не может сообразить, что. Он не хочет ассоциировать Тяня с этим местом, осознавать, что это снова происходит, но теперь все вокруг смотрят и другие люди оказываются втянуты просто так.       Судя по звукам за спиной, подкрепление — это шесть человек, не считая Хэ Тяня. Отправлять больше — опасно, потому что твари сразу почувствуют скопление человеческой вони в городе. Но, сука, шесть человек. Их на первый взгляд больше, чем людей Змея, двенадцать против восьми, но что-то подсказывает Рыжему, что он ошибается.       — Как видишь, не вышло, — Тянь рикошетит железными связками, — к несчастью для тебя.       — Почему это к несчастью? Можно сказать, что я даже скучал. Представь себе, во всем этом дерьме снова встретить старых знакомых. Стою и радуюсь.       — Скоро ляжешь, — припечатывает холодным голосом и Рыжий слышит звук предохранителя над ухом.       — Слова-слова. Ты совсем не изменился, — Ли пилит Рыжего нечитаемым взглядом и бегает ядовитыми глазами по лицам бойцов, будто что-то ищет. Рыжий не может разобрать, что.       И это пугает до дрожи.       Что он может искать, если они стоят прямо перед ним.       Что еще.       — Какого хуя ты устроил, мразь? — рычит Рыжий, едва контролируя голос.       Остальные бойцы за ними напряженно сжимают оружие до боли в пальцах. Ждут команды, которую даст Шань или Хэ, или командующий. Кто-то должен приказать. Они завалят этих тварей сейчас, как командир и хотел, и останется не так много.       — Какая грубость. Ну да ладно, я привык, что вы ребята невеселые, — хищно улыбается и сужает блядские желтые глаза.       Как небо, как разорванные желтушные сухожилия. Как злое солнце, желтые.       Как сраная выцветшая и выгоревшая трава на пороге его дома. Она уже была такой, когда он прибежал домой за своей матерью.       Она была в фартуке, сука, желтом.       — Ты убиваешь людей, — низко цедит, заглушая внутренний скребущийся вой.       Змей даже не пытается оправдываться.       — Рад, что ты заметил. И буду дальше убивать, пока вы не начнете думать своими маленькими извилинами, — тычет указательным пальцем себе в висок, — такие штуки у вас в мозгах. Позволяют делать всякие классные вещи, например, просчитывать риски, если забираетесь на чужую землю.       — С каких пор это твоя земля? — рычит один из бойцов.       Шэ Ли смотрит на него снисходительно, как на ребенка, тянет губы в легкой, даже жалеющей улыбке. Здесь подозрительно тихо, даже немногочисленное птичье скрипение прекращается, или становится тише, потому что весь мир концентрируется на этом бесполезном монологе. Змей аномально спокоен, и это кажется странным до тех пор, пока Рыжий не поднимает глаза к крышам. Ебаные снайперы. Четыре штуки.       Шэ Ли удовлетворенно кивает, прослеживая его взгляд.       — Ты такой внимательный, Рыжик. Кстати, — весело тянет, обращаясь к Тяню, — тебя жизнь тоже конкретно помотала. Мешки под глазами, эта бледность. Ты же был таким симпатичным мальчиком в школе. Что стряслось? Недосып? — наигранно поднимает брови, и переводит влажный взгляд на Рыжего, — или недотрах?       У Шаня откручивает крышу. Он почти слышит, как медленно и со скрипом она отвинчивается, неспеша съезжает с каждым его словом.       Командир тоже замечает снайперов, но оружие не опускает.       — Свои разборки оставьте на потом. Это не касается бункера. Что вам от нас нужно?       — Вы, — говорит, как пушинку сдувает. До смешного легко и «понятно».       — Мы? — цедит Фао, и Змей перекидывает хищные глаза на него. Прищуривается, и перестает рыскать по бойцам взглядом, заостряя внимание лишь на нем. Лыбится так, словно нашел то, что искал.       У Рыжего от этой улыбки внутри сворачивается. С какой стати ему искать Фао? Он даже его не знает.              С какой, сука, стати ему его искать?!       — Зеленые, — и улыбается шире.       Ти его выедает своими зелеными глазами, вцепляется в винтовку так, что сейчас, кажется, вообще сломает.       — А ты, я смотрю, не слепой, — шипит в ответ.       — А ты, я смотрю, очень глупый, — Змей кивает себе за спину и парень сзади волочит мешок по земле, раскрывает, и у Ти перехватывает дыхание, когда внутри мелькает прядь белоснежных выкрашенных волос.       — Что. Тебе. Надо? — командир цедит, стараясь не смотреть вниз, пока парни Змея достают Лю Хуан из мешка и ставят на ноги.       Она не плачет. Только пялится на Фао огромными стеклянными глазами. На него, и ни на кого больше — выцепляет сразу, но даже не пытается к нему дернуться.       Змей чешет затылок пистолетом, наигранно закатывает глаза, словно показывая, как его заколебала чужая тупость. Хватает девчонку за волосы и Ти делает тяжелый концентрированный шаг вперед, но Рыжий выставляет руку.       Говорит одним взглядом: мы воздадим ему с большей силой. Мы отомстим, ты подожди только. Мы ее вернем, а его, блять убьем.       Убьем.       Только не делай глупостей, неужели не видишь?       Фао пилит Рыжего, чтобы тот убрал руку, вдыхает широкими ноздрями воздух, как бык на корриде, и кажется, от гнева немного даже краснеет, но позже — понимающе отступает на шаг обратно, вновь приклеиваясь сосредоточенным взглядом к девчонке.       Шэ Ли замечает это и цокает языком, едко лыбясь.       — Хороший песик, — подмигивает Фао, пока тот до треска сжимает винтовку.       Змей мог пристрелить их сто раз, тем более если учитывать четырех вооруженных человек на крыше, шансов у них маловато. Он этого не делает — ему что-то надо. И он сейчас обязательно озвучит, что, когда поступится со своей дебильной привычкой постоянно тянуть время. Надо просто выждать этот бесполезный треп.       Выждать, выждать.       Не делать глупостей. Просто п о т е р п е т ь.       На периферии сознания нервно-радостным галопом: нашли. Мы ее нашли. Она и правда была здесь, и датчик, подкинутый одному из браконьеров, пригодился очень кстати. Она жива, и Ти на нее смотрит.       Ее можно спасти.       Он оглядывает парней в темных куртках и эта мысль проигрывается в его голове совершенно другой интонацией.       Ее можно спасти?       Пусть Ли пиздит сколько угодно, они обязательно сотрут эту надменную ухмылку с его лица. Потом. Сейчас — только выбраться и забрать белобрысую, а все остальное — потом.       — Мне не нужна кровь, — Змей коротко смеется, — В смысле нужна, но в очень ограниченном количестве. Можно сказать, что вы — как доноры для изобретений, жертвуете и душой, и телом. Насильственная самоотдача. Наша мм…организация занимается наукой… Нет, не так. Псевдонаукой. Ну, знаете, это когда…       Рыжий перебивает:       — Просто скажи, чего хочешь, и мы, блять, разойдемся.       — Какой ты нетерпеливый. Вечно лезешь в спор. Рыжик, — тянет, — Раньше был таким послушным, а сейчас все время сопротивляешься.       Они оба этот диалог помнят.       «Мы с тобой одной породы. И должны держаться вместе»       Шэ ли усмехается и медленно, не сводя глаз с Рыжего, проводит по шее ласковым невесомым движением, будто чешет.       На месте гребаного шаневского укуса, на котором долгое время был огромный самоклеящийся пластырь, у него вдруг зачесалась шея. Спустя четыре года, посреди развалин, ни с того ни с сего.       Его провокация действует, потому что где-то справа скрипит челюсть и ломается железобетонное терпение. Трескает прямо на лице под бездушной темной челкой. У Рыжего холодеют пальцы, но он старается это чувство подавить.       Вместо этого холодеют руки.       Тянь ничего не говорит. Просто смотрит выцветшими глазами с заточенной черной радужкой, выжигает в нем дыру. Рыжий знает, что он для себя уже все решил: как, когда, каким способом его убьет. И это случится точно не сейчас. Он выждет и сделает это сам, и никому другому не позволит.       Лю Хуан вся идеально чистая, без единой царапины и крови на одежде, только кулаки разбиты в кровь, потому что она сопротивлялась. Рыжий боится даже представить, что с ней пытались сделать: она далеко не слабачка, но — девчонка, а браконьеры — монстры в человечьей шкуре, которые косят под людей. Она не мычит и не плачет, только пялится на Фао так, словно все уже наперед знает.       Словно видит его в последний раз и пытается запомнить.       — Это наука, — невозмутимо продолжает Шэ Ли, начиная разгуливать взад-вперед, как маньяк, и размахивая пистолетом в воздухе, — может, немного своеобразная, но все же. Мы, то есть, мое непосредственное начальство, желает создать сверхчеловека, который сможет пользоваться всеми преимуществами болезни, не испытывая побочек. Вся эта сила, скорость и гнев, абсолютная неубиваемость, — идеально для сверхчеловека. Жаль, что вместе с этим в комплекте идут адский голод и отсутствие мозгов. Такая расточительность, — наигранно-печально морщит губы, — Так что нам нужны подопытные крыски, чтобы выявить поведение микроорганизмов и «успокоить» их. Ни один прогресс не случится, если мы не будем чем-то жертвовать, так?       — Пожертвуй собой, раз такой прогрессивный, — командир рычит сквозь зубы, — А наших людей оставь в покое.       Шэ Ли уставляется на него так, словно поражается, насколько люди бывают недалекими. Им по сто раз одно и то же объясняют, а они — за старое.       — Ты чего? Я же руковожу процессом. Эти ребята, — окидывает взглядом своих людей, — Просто гении, и я ими дорожу, ведь они, как я сам, проводят опыты. Наши ученые сейчас работают над колоссальным проектом. Мы стоим на пороге новой жизни.       Рыжий скалится, про себя отмечая, что где-то слышал нечто подобное.       — Опыты? — цедит, — Как на животных? Ты понимаешь, что несешь?       — Твари есть твари, — Ли хладнокровно скалится, — Или ты их жалеешь?       Рыжий почти ощущает на себе тяжелый взгляд одной небезызвестной «твари», когда выдавливает:              — Я никого не жалею. Ты это на своей шкуре ощутишь, тварь.       Даже без желтушных подтеков на полтела и уродливых птичьих скрипов, самая мерзкая тварь на земле, которая тоже, по долбаной случайности, осталась жить вместо того чтобы сгнить в первый день.       «После апокалипсиса выживут только тараканы» — это пиздеж. Выживет только он. У тараканов нет шансов.       Это было бы смешно, если бы не было так страшно.       — Хорошо, — он примирительно хлопает в ладоши и вдруг останавливается около Хуан, — Есть предложение. Нам надо немного. Двух здоровых в месяц вы отдаете нам, и мы больше не будем красть с вылазок ваших людей. Идет?       — Или, — рычит командир, — мы сейчас перестреляем друг друга, а ты ничего не получишь.       — Валяйте, если хотите. Но, проблема не снаружи, да? Она внутри.       Рыжий понимает, о чем он говорит. У них в бункере есть предатели, которые сливают информацию браконьерам, Шэ Ли знает их в лицо, поэтому знает, через кого действовать. Даже то, что они пришли к Chase — дело рук кого-то в бункере. Змей не мог знать, где они встретятся. Все идет по продуманному сценарию, в котором каждый их шаг — пункт в его проработанном плане.       Если они сейчас устроят здесь балаган, они сделают только хуже. Никого спасти не удастся.       — Мы подумаем над вашим предложением, — командир цедит, угрожающе разминая шею.       Он не будет ни о чем думать, но сейчас так надо сказать. Отдавать живых людей на опыты — это зверство, даже если за это им вернут пропавших. Одна жизнь другой не стоит. Беречь нужно всех. Они отправятся в восточный и решат, как выдавить этот гнойный прыщ с земли, пока он не упек еще кого-то, придумают, как достать пленных и, может, если они ранены, спасти их. Главное — не делать глупостей.       Это Шэ Ли. С ним любая глупость может стоить кому-то жизни.       — Подумаете? — округляет змеиные глаза, — Ваши люди не могут ждать вечно. Чем дольше думаете, тем меньше их будет становиться, — медленно облизывает пересохшие губы.       Кто-то из толпы рыпается вперед, но его держат. Сзади начинается какая-то шумиха, пока парни разбираются, насколько разумно сейчас быковать или разбираться на месте. Они — некоторые из них — только вышли из западного. В этом молодняке кровь кипит, а разума мало. Они не знают, что такое стратегия, потому что их не успели научить, выпнули на поле боя, ведь дорожить ценными людьми в восточном — пустая трата ресурсов.       «Они и так разберутся».       Разобрались, блять. Ага. До гиенистого рычания за спиной и, Рыжий почти уверен, пеной у рта.       Командир шикает себе за спину и все смолкает.       Он напрягается всем телом и стискивает винтовку, медленно опуская вниз, пока парни Змея делают тоже самое.       Железно говорит.       — Тогда, мы уходим, верно? Примем решение и обговорим его здесь, на этом самом месте. Через неделю.       Ли клонит голову.       — Неделя слишком много. Может, пара дней?       — Может, дохуя просишь?       Ли рассматривает его с каким-то сожалением, а потом вдруг кашляет, когда пытается не заржать, — воздух здесь дерьмовый.       Как и ебаное все.       — Возможно.       — Мы можем идти? — говорит сдержанно, на грани спокойствия, конца, который еще не начался. Пока можно что-то исправить, командир старается это, блять сделать, подавляя инстинктивное желание нажать на курок и вышибить мозги из мразотного черепа.       Ли всегда по боку были чьи-то старания.       Он цокает языком, хитро обводит бойцов глазами и останавливается на Тяне. Рыжий мрачно прослеживает этот взгляд и вдруг понимает, что Тянь ни разу не удивлен увидеть Змея здесь, в Шанхае, среди его людей в черных шмотках. И до Рыжего вдруг доходит, тяжким осознанием падает на голову и разбивается об затылок.       Он знал, что Змей один из них. Он его здесь искал.       Поэтому они прилетели с Чэном, с Цю Гэ и вообще все вместе. Это неоконченное дело, проблема, которую нужно решить самостоятельно, не привлекая Шанхай. Это — их гребаная ответственность.       Ли знал, что за ним явятся, потому что один раз чуть не попался и сбежал сюда со своей шайкой. Он поручил кому-то из бункера подстроить аварию, сделать так, чтобы они не долетели, не достали его здесь.       У него почти получилось.       Рыжий косится на Хэ и примораживается к застывшему профилю, в котором — дикие воспоминания той аварии, которые он Рыжему никогда не рассказывал. Там погиб Хэ Чэн.       Там разбилась насмерть часть его прошлого, которая через тускло-серую сетчатку пробивается наружу, будто вытекает ядовитым сигаретным паром, и Рыжий этим паром дышит. Он никогда об этом не думал, но именно сейчас, находясь под прицелом снайперов, на открытом бетонном поле под угрожающими и пустыми высотками он начинает собирать по кусочкам утерянные в аварии образцы и отметины на теле Хэ, смерть его брата и падение самолета, которое было подстроено.       Все оказывается куда проще, чем казалось.       Сраная случайность, погубившая тысячу жизней.       У Змея в глазах — смерть. Умирающее желтое небо, которым он пропитывается насквозь и с удовольствием, словно он был рожден именно для этого, — чтобы во времена, когда всем плохо, сделать еще хуже.       Командир повторяет:       — Мы можем расходиться? Да? — пилит тяжелым военным взглядом. Пулевое в переносицу — колючими зрачками, даже без прицела.       Шэ Ли облизывает Рыжего и Хэ взглядом. Почти с восхищением смотрит на командира и говорит весело, хлопая ладонями.       — Идите. Кто вас держит?       Рыжий чувствует: это не все. Не бывает так просто, потому что у него по прежнему в руке пистолет, а командир рычит, не сводя оружие с мерзкой белобрысой дряни.       — Все мы, — давит словом «все» и кивает на Лю.       Лю Хуан пересекается взглядом с Рыжим и его такой жутью прошивает, что в какой-то момент он понимает, что это все. Потому что она здесь не просто так, а развязывать ее никто не торопится.       Никто не станет тащить через желтушный город пятьдесят пять килограммов просто для того, чтобы помахать перед носом.       Хуан вдруг улыбается через плотно заклеенный скотч, а у Рыжего внутри все леденеет. Так улыбаются, когда ничего не остается: безнадега и злость, печаль и страх — у нее больше вообще ничего нет. Сломали давно, со всеми необходимыми для этого нюансами и изощрениями. Змей оглядывается на Лю и подходит вплотную, забирает из хватки своих людей чуть ли не бережно. Осторожно трогает за шею и встает сзади. Облизывает ее от плеча и ведет языком к уху, пока Фао до крошева сжимает зубы. Шепчет:       — Я чуть про нее не забыл. Спасибо, что напомнили, — шепчет ей на ухо, — капитан.       У Рыжего в башке звенит сирена, когда все бойцы сзади напрягаются, а у Ти сбивается дыхание. Когда Тянь почему-то сжимает плечо Рыжего.       Шэ Ли уставляется прямо на Фао и закусывает губу.              — Лови.       Выстрел пролетает навылет, окрашивая белоснежные распущенные волосы в красный, и никто не успевает ничего понять. Девушка просто падает замертво, с открытыми и сухими глазами, и Рыжий, как в замедленной съемке, оглядывается через плечо замечая, как меняется лицо Ти: от сковывающей внутренности ярости до отчаянной безнадеги и оголтелого ужаса, до застывших на сетчатке бело-розовых волос, которые дергаются вместе с его глазами, когда он вскидывает их на Змея. Он подрывается, когда кто-то из бойцов хватает его за руки, но он отталкивает их и с отчаянным криком бежит прямо к Шэ Ли, стреляет тому в руку, высекая кровавый брызг, и вторая пуля — близко к голове, но на бегу попасть сложнее, поэтому — мимо. Он проносится еще два метра, как вдруг дергается всем телом и грохается на землю с размаху, застывая в вывернуто-неестественной позе.       Мир ломается напополам в две секунды. И Рыжий даже не кричит.              Просто не понимает.       Из глаза Ти льется черно-красная кровь, вытекает струями на грязный асфальт, а Фао почему-то молчит, лежит себе дальше, словно помеха в глазу его вовсе не беспокоит.       Змей широко улыбается и приподнимает брови.       — А глазки-то красивые. Даже жалко.       Бойцы сзади, как собаки, рычат и перебирают оружия, то снимают с предохранителя, то мнутся с ноги на ногу, а Фао среди них больше нет. Он там — посередине, между браконьерами и бойцами, лежит отдыхает.       Ну и хули ты разлегся?       Вставай.       Рыжий не дергается, только чувствует хватку на плече отчетливее. Тянь его схватит, если он побежит. Но, он даже не думает бежать: ноги врастают в асфальт а тело напротив — обмякает, как вата.       Хватит лежать, твою мать. Люди смотрят.       Командир старается не смотреть на бездушные тела, пока они равнодушно остывают на холодном грязном асфальте. Он держит дистанцию и соблюдает свою тактику. Он просто хороший капитан, который не может жертвовать остальными.       Он, не меняя тон, выдавливает:       — Теперь все?       Шэ Ли удовлетворенно кивает, зажимает сочащуюся руку и бегло оглядывается, явно боясь, что на запах сбегутся твари. Теперь уж точно все. Им нельзя здесь оставаться. Наверное, он надеялся на резню или перестрелку, может хотел испытать их на прочность. Командир проходит эту проверку, а все остальные — просто вынуждены ее пройти.       Змей накидывает капюшон, скрывая в тени гадкую хищную улыбку: он заметил лицо Рыжего. Не мог не заметить, как оно окаменело от внезапного шока и искреннего недоумения.       Обыкновенная логическая ошибка. Ти лежит на земле, а должен стоять в строю.       Он должен, но почему-то не стоит.       — Это предупреждение. Не суйтесь на наши земли.       Он разворачивается, делает круговой жест в воздухе и снайперы с крыш исчезают только тогда, когда они полностью скрываются за горизонтом.       Рыжий зачем-то смотрит на радар. Красная точка не идет за Змеем и его группой. Она остается на месте. Прямо там, где сейчас лежит мертвое утонченное тело.       Желтушные скрипы становятся отчетливее. Пара выстрелов привлекла их. Надо уходить, иначе они потянутся со всей округи.       — Быстрее, — дергано сообщает один из бойцов, — надо доложить старшим.       — В восточном может быть предатель. Тот хер явно дал понять, что он среди нас.       — Да? Ну тогда сам думай, че ты будешь делать. Или ты рил хочешь этому психу живых людей отдавать?!       — Никто из вас не будет это решать, — командир железно припечатывает и напряженно всматривается в лицо Рыжему.       Смотрит так, словно ждет решения от него. Прямо здесь и сейчас они требуют объяснений, потому что Шэ Ли обращался к ним, потому что они знакомы, и от этого никак не отмыться. Кажется, капитан говорит что-то о том, что Рыжий и Тянь теперь будут частью верхушки, будут с ними заодно, они объединятся и разворошат логово браконьеров, и сейчас нужно возвращаться чтобы начать готовиться. Он говорит, что скоро может случиться настоящая война и надо то-ро-пить-ся. Только, Шань не реагирует. Мир сужается до горячего прикосновения чужой руки и двух расслабленных тел на асфальте.       Чужеродно видеть на тротуаре застреленных людей. Обычно от них ничего не остается, — сжирают подчастую, или убивают, если они уже обращаются. Когда два человека убиты аккуратно и чисто, это выглядит не по настоящему. Кукольно, будто они просто спят.       Искусственно и неестественно. Что за цирк?       Рыжий отмирает спустя полминуты, когда рука Хэ разжимается. Он медленно плетется к точке на радаре, нависает над Лю и грохается на колен. Сдирает с ее губ серую ленту, оголяя такое же красивое, как прежде, лицо, с аккуратными коричневыми тенями.       Красная точка наползает на отметку, где стоит Рыжий.       Они нашли датчик и подкинули ей.       Рыжий застывает над ней всего на пару мгновений, а потом резко срывает бункерную куртку с тонкого холодеющего тела, шарит по карманам штанов, залезает в обувь, но и там оказывается пусто.       Эта хуйня должна быть здесь.       Бойцы позади начинают нервно перешептываться, когда из-за поворота выскакивает первый желтушник. Его застреливают в голову, но на звук подбегает второй, и на него уходит сразу три патрона. Рыжий слышит выстрелы, но не обращает внимания, — концентрируется на своих руках, которые ищут, перебирают девчонку, щупают через одежду.       Он не понимает, где чертов датчик.       У Рыжего в ушах раздается адский писк, когда в голову приходит сумасшедшая мысль и он резко задирает ее майку. На аккуратном плоском животе, жирной уродливой линией — еще не заживший и слегка красноватый шрам.       Вшили.       Они вшили его внутрь.       Все было бесполезно. Вылазка, спасательная операция. Они сами вырыли себе могилу. Браконьеры знали про ебаный чип. Они были готовы.       Он так хотел спасти ее.       Тянь садится рядом, и Рыжий запоздало соображает, что сейчас он должен быть вообще не тут, а в лаборатории, может, со шприцом в вене или окруженный беспокойными врачами лаборантами.       Может, он должен быть мертв.       Он поднимает на Тяня пустые глаза и говорит:       — Т…       Зависает, абсолютно не понимая, что надо сказать.       Ты здесь.       Ты жив.       — Ты охуел?       Тянь непонимающе хмурится, но у Рыжего нет сил объяснять, что он имеет в виду. У него — датчик под девчачьей тонкой кожей, кроваво-желтое небо с рваными больными облаками и серо-желтый город. У него друг сладко спит на дороге, пока они отдуваются.       Как можно быть таким эгоистом?       ВСТАВАЙ!       Тянь изламывает брови, осторожно дотрагиваясь до майки Лю и закрывая шрам. Касается Рыжего, и тот дерганым движением пытается скинуть чужую конечность.       — Не стоит.       Не стоит его сейчас трогать, пытаться разговаривать. Оно сломано. Оно уже не починится, даже если очень хотеть.       Жизнь комкается болезненным клубком до тихого и беспомощного «не стоит», когда Тянь все-таки убирает руку.       Потому что не стоит лишний раз соваться в незнакомый район, если раньше никто так никогда не делал. Не стоит искать красную точку, потому что ее уже нашли кучу времени назад, и через крики и слезы, наверняка без анестезии и малейшего обезбола, силой запихнули в хрупкое девчачье тело.       Он вернул датчик. Таким образом Змей приказал «не соваться» во всех возможных смыслах. Передал скрытое послание и наглядно продемонстрировал, что он может сделать.       Рыжий внезапно косится в сторону Фао и внутри снова дергает чем-то неправильным. Он до сих пор не понимает, почему тому так нравится лежать на сырой земле. Это холодно. В конце концов, просто противно.       Почему он никак не встанет?                    — Не надо, — Тянь сдвигается перегораживает обзор своим телом. Ловит пустой взгляд Рыжего, — Не смотри туда.       Когда Рыжий вскакивает с земли, Тянь перехватывает его за плечи. Пялится в глаза сумасшедшими, огромными зрачками, и Рыжий сейчас всей душой их ненавидит. Звезды смеются им в лицо, — те, которые противно разрастаются из земли, — а те, что на небе наверное, даже не улыбаются. И вообще нет дела до бойцов. Слишком далеко и слишком бесполезно.       Просто недосягаемо.       Фао мечтал увидеть звезды, а те мечтали, чтобы их мир поскорее загнулся.       — Не смотри, — Тянь говорит жестко, — Хватит. Если у тебя есть возможность не видеть, не надо себя заставлять.       Он не пытается успокоить, а скорее приказывает, чтобы Рыжий собрался, чтобы были чертовы силы на то, чтобы вернуться домой, принять факт и смириться. Рыжий осекается и зависает на каменном лице Тяня, на болезненной морщине у носа, когда тот старается его в чем-то убедить, и понимает, про что он говорит. В том самолете у Тяня не было возможности «не смотреть». Он видел изнутри, пока то, что снаружи — мешало закрыть глаза.       У Рыжего есть возможность не запоминать его таким.       Он вдруг прыскает горько, почти на грани истерики.       — Не, блять, а че, долго он лежать собрался? Нам пора к старшим. Ало, я кому говорю!       Его голос эхом окатывает пустое бетонное поле, проезжаясь по перевернутым машинам и уходя вверх, к темным небоскребам. И только сейчас до Рыжего в полной мере доходит осознание того, что они одни. Больше никого нет — они одни, люди в бункерах, браконьеры и желтушники. И все.       Пустой, никому не нужный, мир, который зачем-то существует.       — Шань.       Он пялится на Хэ, как на последнее, что имеет хотя бы малейшую ценность. На Тяне уже нет маски, он почему-то дышит спокойнее, и Рыжему на секунду кажется, что это он — один единственный среди них живой, а все остальные — мертвые и выломанные изнутри, какие-то помятые и неправильные.       Озверевшие, как этот сраный мир.       — Пойдем, — Хэ давит, и Рыжий обессиленно спрашивает, так, словно реально ждет какого-то ответа.       — Почему он лежит, Хэ?       Рыжий глазами умоляет.       Придумай что-то, скажи, соври. Ты же идеально врешь, просто божественно, и все вокруг тебе все время верят.       Сделай так, чтобы я поверил.       Сделай что-нибудь с ним, со мной или с ней, чтобы это не было так больно.       У Тяня в глазах — потухший серый асфальт. От него пахнет какой-то медицинской хуйней, спиртовыми салфетками и бинтами, и это единственное, что напоминает Рыжему о бункере, о том, что он все-таки, похоже, был в северном отсеке. О том, что это все правда. О том, что он сейчас, сука, здесь.       Ти был рядом, когда Рыжий потерял мать. Хэ Тянь рядом, когда он теряет Фао.       Тянь слабо улыбается и сглатывает. Они с Фао тоже ладили, даже почти успели подружиться.       Их мир одно сплошное ебаное «почти».       Тянь считывает его взгляд и делает то, что так хорошо умеет.       Он врет, чтобы стало легче.       — Дай ему отдохнуть, Шань. Он очень устал.       Командир хочет поторопить, но только потерянно замолкает и отворачивается к рации. Он что-то кому-то докладывает, пока бойцы осматривают местность, выцеливают подтягивающихся по одному желтушников.       Когда Хэ обнимает Рыжего, тот каменеет в чужом тепле, трепыхающееся сердце рвется заглянуть через плечо и посмотреть, но Тянь меняет их местами и поворачивает Рыжего спиной к Фао, сам утыкаясь взглядом в мертвое обездвиженное тело.       Заставляет себя смотреть, лишь бы не дать Рыжему отпечатать в памяти еще одно выедающее горе. Забирает всю боль на себя.       Ничего, сука, не меняется.

…

      В восточном крыле оживленно.       Они не дожидаются приказа о собрании, просто всей группой заваливаются в отсек под возмущенные вопли Дзюн Чо и других главных, под недоуменный и холодный взгляд Мию и удивленный — капитана Шона. Обсуждают всю эту ебалу всю ночь и принимают решение, что белобрысую тварь надо убить вместе со всей его шайкой.       Они даже не рассматривают второй вариант. Они, что бы ни говорил Син Че, все же люди, хоть и в военных шкурах. Они спасут пленных и никому не отдадут своих.       Теперь в восточном знают, что среди них есть предатель. Он ходит по пятам, изучает и смотрит, готовясь в любую минуту всадить нож в спину. Просто — так уже не получится. Они все слишком для этого готовы.       Мирной жизни в бункере приходит конец. Надо готовить абсолютно всех.       Они понимают это слишком поздно.              Дже Хой злой собакой оглядывает всех бойцов в южном. С недавних пор его перевели в восточный, поближе к отцу, и теперь он стал на ступень выше. Он сам в эту иерархию не верит, но соблюдает только из соображений мнимого контроля над ситуацией. У них тут — цивилизация, а там — на улице, опыты над живыми людьми и зверские условия, которые Змей выдвигает в обмен на жизнь похищенных.       Они могут быть живы, могут — нет. Он может сказать все, что угодно, и никто наверняка не знает, что случится через неделю, когда они соберутся у Chase и начнут мериться хуями.       В восточном отсеке начинается балаган и система ломается за пару часов. Рыжий думает: где-то здесь сидит человек Змея и наблюдает за этим, склизко ухмыляясь и давясь этим хаосом, выжидая худший из моментов, чтобы нанести сокрушительный удар.       Змей уже его нанес.       Для Рыжего это было не предупреждение. Это — сирена на полную громкость, как в День Конца, и объявление войны. Настоящей, среди людей и людей, а не против тварей.       Инфекция подарила смерть целому миру, а эти психи хотят дать ей жизнь. Они хотят, чтобы вирус развивался. Стал частью их гребаных будней.       Разве он уже не в них?       Разве не сидит в каждом тускло-желтым небом и отголосками ушедших, растворившихся в бетонном блоке, душ?       Разве Звезды — это не самое страшное? Куда страшнее?       Ли всегда умел находить, куда.       Склонившись над круглым столом они рисуют примерный план здания. Цу Ши, — как оказалось, так зовут командира той вылазки, — описывает окна, фасад и крышу — если там будут снайперы, — и Рыжий с Тянем склоняются над этим, добавляя детали. Первый день от «той самой» недели проходит практически полностью в восточном.       В этот день он приходит в блок один, привычно садится на кровать. Он смотрит в стену перед собой, когда дверь захлопывается, перебирая глазами его вещи, вдыхая его запах и с отвращением рассматривая ошейник Бунчи, который Хуан так и не успела забрать.       Они их даже не похоронили. Оставили на морозе, как никому не нужный мусор.       Сейчас их тела жрут желтушники, пока Шэ Ли решает, сохранить ли кому-то из выживших жизнь.       Рыжий вылетает из бокса как ужаленный, сразу к командиру отряда, и тот — даже не пререкается. Он молча соглашается, когда Рыжий сам выбирает блок, в который хочет переехать и даже дает разрешение на любые несанкционированные действия от имени бункера, просит передать Хэ Тяню тоже самое.       Система ломается, пока какие-то разрешения еще имеют смысл.       Скоро эти бумажки станут бесполезны.       Двери 148 бокса впускают его охотно и, кажется, даже без скрипа. Тяня нет, потому что — все еще в восточном, с Дже Хоем и его отцом, а Рыжего отпустили раньше.       Наверное, Тянь постарался.              Его там все уважают, потому что несмотря на то, что он зараженный, он — все еще господин Хэ из Пекина. Он может им помочь и оказать поддержку в боевых действиях. Хэ как-то упоминал, что Пекин прилетит сюда, если они долго не будут выходить на связь.       Рыжий даже не знает, живы ли Чжань с Цзянем.       Сейчас, когда он потерял двух близких человек, только надежда на это позволяет ему дышать, двигаться. Не сходить с ума.       Тянь приходит под вечер, когда Рыжий валяется на кушетке и чистит нож. В блоке воняет жестяными панелями и ржавыми кроватями, как воняет весь бункер. Ему уже тошно от этого запаха.       Тянь застывает на пороге, когда Рыжий зачем-то спрашивает:       — Ты знал, что это он, да?       Шаг к кровати — слишком громкий, а скрип от чужого приземления вовсе режет по ушам. Рыжий никакого другого ответа от него не ждет.       — Знал.       — Почему не сказал?       — Зачем? Он — просто сошка.       Рыжий огрызается.       — Сошка, которая позволяет себе убивать всех без разбора?              Тянь смотрит тяжелым взглядом.       — Я думаю, ему приказали. Он принес девушку, чтобы сыграть на чьих-то чувствах и вызвать страх. Это же Змей.       — Кто ему приказал?       — Кто-то отсюда. Мы выясним, кто, — колючие узкие зрачки впиваются Рыжему в глаза, пока тот не решает поднять их, — А когда это кончится, мы убьем всех, кто был к этому причастен. Надо найти Чженси и Цзянь И, мы организуем эвакуацию. В Пекине браконьеров нет, там большой бункер и все смогут…       Рыжий широко пялится на Хэ и тот замолкает. Он его эмоции читает слишком хорошо.       Там большой бункер, и все смогут туда перебраться — он это хочет сказать. Они будут бежать. Будут скрываться, пока Змейне поймет, что людей не осталось и не начнет искать их в другом месте, или убивать своих, или — реально пойдет ловить зараженных.       Это же Змей. Это же, сука, Змей, там ждать можно вообще чего угодно.       Рыжий скалится, как бешеная дворняга, мечтая пробить Тяню череп. У него впервые за столько времени откровенно сильное желание его грохнуть, не напускное, а настоящее, потому что он нихрена не знает, что здесь происходит. Какой Пекин? Какая эвакуация? Какие Чжань-Цзянь, если они могут быть тысячу раз мертвы?       Какого хера никого не удивляет, он зараженный?! Почему ни одного косого взгляда и ни одной угрозы? Почему его не держат на прицеле, а слушают и подчиняются, словно он здесь — чертов бог без лицензии.       — Ты не думал, что они у Змея? — выплевывает так едко, что желчь застревает в горле.       Тянь, не мешкая, отвечает.       — Нет.       — Почему, бля?       Тянь сцепляет руки и весомо говорит:       — Потому что он бы об этом обязательно сказал. Скорее всего он даже не в курсе, что в самолете был кто-то кроме нас с Чэном. Он мог знать про Цю Гэ, но про них — точно нет. Если бы он взял их в плен, он бы надавил на это, чтобы мы быстрее приняли решение.       Это немного успокаивает. Рыжего чуть отпускает, когда он слышит неоспоримую логику. Это Шэ Ли. Он бы не побрезговал надавить на самое больное. Всегда это делал. Ему такое было бы на руку.       — Тогда где они, блять?       — Я не знаю, где сейчас, но, когда мы последний раз виделись, они сказали, что свяжутся с Пекином. У них рации остались.       Рыжий сбито поднимает голову.       — Когда это вы с ними виделись?       Тянь тяжело выдыхает.       — Помнишь день, когда мы в вас стреляли? Ты с крашеным корейцем был в старом магазине, где мы оставили Сяо.       — Помню.       — Это был Цзянь И, — Рыжий вскидывает глаза и видит, что Тянь не имеет ни малейшего понятия, как это объяснить, но объяснить все же приходится: — Мы встретились в городе, когда они убегали от Цю Гэ. Мы тогда разделились на несколько групп по два человека и я пошел с Сяо. Там мы нарвались на двух стрелков. Цзянь увидел меня и испугался, подумал, что я… — разводит руками, — Он закричал и стал в меня целиться, но когда я пытался его успокоить, он остолбенел. Думаю, выстрелил просто со страха.       — И попал в Сяо?       — Попал в Сяо, — кивает, — мы договорились никому об этом не рассказывать, чтобы их не прикончили. Лица никто не видел кроме У, но он мертв, так что в случае чего их не узнают.       Рыжий думает: это в стиле Цзяня, делать все сгоряча. Сгоряча стрелять, когда не надо и шуметь в гробовой отравленной тишине.       Они с Фао действительно очень похожи.       Он тоже выстрелил. Тоже, сука, когда не надо.       Если бы он не кинулся на Змея, его бы не прикончили.       Тянь щелкает пальцами у его лица и Рыжий переключается. Он не дает ему шанса вспомнить, даже подумать. Концентрирует его мозг на задаче: сохранить людей, Рыжий, не время ныть, Рыжий.       «Рад, что ты не пал духом»       Шань стискивает зубы и опускает голову, выдавливает наконец то, что роится в башке почти сутки.       — Почему тебя отпустили?       — А ты хотел, чтоб держали в заложниках? — смешливо вскидывает брови, — Кормили три раза в день и избивали по расписанию? А ты садист.       — Нет, — Рыжий раздраженно вскидывает глаза, — Ты не отвечаешь. Почему они отпустили тебя, если знают, что ты желтушник? Какого хуя все к тебе так нормально относятся?       Тянь вдруг серьезно говорит.       — Никто не знает кроме ученых и проверки. Люди, которые осматривали бойцов — это военные из восточного. Здесь никто не в курсе, — кивает на дверь, имея в виду южный отсек, — можешь не переживать.       Рыжий тупо выдает:              — И на тебе опыты не ставили?       — Я кроме тебя никому еще не позволял на себе ставить опыты.       Тянь косит ухмылку в сторону. Рыжему он позволяет все: маска — это опыт, сырое мясо из подсобки — тот же эксперимент. Даже поцелуй на кровати — опыт, который Тянь, как ни странно, пережил, и Рыжий тоже, и ничего с ними за это время не случилось, а Рыжий хочет сделать вид, что этого не было.       Он осекается, когда ловит прямой взгляд в переносицу.       Он обещал больше не делать вид.       — Ты ведь сейчас не хочешь обсуждать это, — Тянь говорит.       — Не хочу, — Шань честно признается.              — Тогда мы не будем.       Тянь протягивает к Шаню руку, коротко оглаживает по скуле и ерошит волосы. Наклоняется и коротко целует в лоб, прикасаясь сухими обветренными губами.       От него все так же пахнет больницей. Рыжий эти больницы в детстве всей душой ненавидел.       Когда Хэ наклоняется, из оттопыренного кармана куртки выставляется что-то стеклянное. Рыжий на это еще в городе внимание обратил, а спросить времени не было.       — Что это?       Тянь отстраняется и произносит.       — То, что позволит мне целовать тебя без последствий, — ухмыляется, но когда ловит яростно вспыхнувший взгляд, говорит серьезнее, — Возможно, это то, чего пытается добиться Змей.       Он достает из кармана три колбы и показывает Рыжему.       — На мне ставили опыты, но не такие, как ты себе представляешь. Се Лянчень разработал это, вроде как, с моим ДНК, не знаю, не вдавался, — объясняет, — Это не лекарство, не антидот, и я не здоров. Оно снижает чувствительность к запахам. Паразиты просто не понимают, где цель и не нуждаются в пище извне.       Рыжий смотрит на него тупым сбитым взглядом и Тянь, приподняв брови, переводит на более простой язык:       — Фигня, отбивающая обоняние. Я запахи не чувствую. Не ориентируюсь по ним, поэтому не агрессивен. Паразиты ни на кого не нападают.       Рыжий пялится на колбы, как на восьмое чудо света. Смотрит на Тяня, который странно-печально улыбается, и вдруг почему-то вспоминает взгляд Лю за секунду до выстрела в висок.       Безнадега напополам с надеждой.       Ты все еще держишься, псина.       — Тогда чем они питаются? — спрашивает, заранее предполагая ответ.       Тянь смотрит на Рыжего, словно не понимает, зачем он правда это спросил. Смотрит отрешенно: ты же понял. Понял же, зачем тебе это слышать.       Рыжий не отворачивается и Тянь все-таки говорит:       — Мной.       Шань давит ком в горле и спрашивает:       — Зачем ты согласился?       Тянь уплывает глазами в сторону, застывая с каменной усмешкой, от которой сводит челюсть.       — То, что я пришел в себя — это чистая случайность. Нельзя распоряжаться судьбой как захочется. Я не мог не принять их условия, если хотел и дальше оставаться здесь. Мне нужно это колоть постоянно. Наверное, и есть что-то можно, но толку от этого будет мало.       — А что будет, когда… — Рыжий осекается, — когда паразиты…       Убьют его?       Сожрут изнутри?       Что ты сейчас собрался, сука, спросить?!       Рыжий кусает щеку изнутри и морщит лоб, подавляя странное желание встрясти его и заорать прямо в лицо.       ЗАЧЕМ ЗАЧЕМ ЗАЧЕМ ЗАЧЕМ, БЛЯТЬ       — Я не знаю. Наверное, что-нибудь нехорошее, - он улыбается очень ласково, а у Рыжего внутри все волком воет, заходится и скребется, как лезвием по бумаге.              — Ты боишься смерти? — спрашивает совершенно бездумно и даже не ждет конкретного ответа. Просто, не спросить не может.       Тянь склоняет голову и утопает в зрачках Рыжего, передает через себя все мысли и чувства, которых — и так через край, даже не смотря на то, что он — холодная машина для убийства, которая за все свое зараженное существование умудрилась сохранить малейшую человечность. Несмотря на кровь на его руках, на болезненные, орущие сиреной, воспоминания, на скрежет железа в голове, когда они падали вниз на самолете и на то, что он помнит после. Он по прежнему человек. Его ебаный человек, за которого можно отдать целую жизнь, потому что он своей жизни не пожалеет.       Для Рыжего он нихрена не пожалеет. Так всегда было, и стараться не замечать не получалось.       В школе можно было списать на подростковое бунтарство. Сейчас, посреди пыльного пустого города уже ни на что не спишешь.       Внутри окатывает щемящим теплом и Рыжему хочется из себя нахуй вырвать легкие. Может, от них так противно жарко. Может, если он перестанет дышать, станет хоть немного легче и не придется все время устраивать скачки наперегонки со своим сердцем.              Он все равно не догонит.       — Я боюсь, — Тянь ерошит его мягкие волосы, — что ты останешься здесь один.       

      …

      Утро встречает их гробовой тишиной, и это сразу настораживает. Рыжий выходит в пустой коридор, когда Тяня уже нет в постели, а лампы в центре тускло мигают и моргают попеременно, то освещая углы, то нет.       Пусто, как в старой больнице. У них теперь такое — везде.       Когда введено военное положение, нет режима, нет построения. Все бойцы отсыпаются, пока все самое важное происходит в восточном.              Рыжий появляется в восточном отсеке в спальных штанах, взъерошенный, и это никого не удивляет. Практически все военные так и одеты — они вымотаны настолько, что уже не до формы. Им надо разгребать все то дерьмо, которое нависло над ними, им надо, сука, спасать жизни, пока есть кого спасать. Только один Дзюн Чо с недовольной миной периодически одергивает свою форму. Наверное, думает Рыжий, он вообще не спал, сидит в этом со вчера.       Куча бумаг на огромном столе, Цу Ши, Мию Кхен, Дзюн Чо и Шон, остальные военные и пара бойцов из южного, которых пустили сюда только потому, что они были на последней вылазке. Недопитый кофе в пяти или шести кружках, остаток чьего-то бутерброда. Всем стало плевать на ебаную иерархию, на сохранение цивилизации и общественного строя.       Когда люди начинают торговать людьми, цивилизация пропадает автоматически. Ни в чем больше нет смысла.       Этот мир кончен.       Вечером Рыжий решает навестить Лю Хао, потому что не сказать нельзя. Это надо сделать очень плавно, чтобы не травмировать ребенка.       Одно ее нахождение здесь — уже травма.       Рыжий заворачивает в закрытый западный отсек. Там стало больше защиты — весь южный теперь концентрируется там, стараясь поддерживать оставшуюся жизнедеятельность. Перед толстым стеклом теперь еще и решетки. Рыжий замечает, как боец с отросшими красными волосами осторожно держится за них, сидя на корточках. Он замедляет шаг, стараясь подойти неслышно.       По ту сторону — не только Лю Хао. Еще около шести маленьких детей примерно того же возраста сидят в кругу, пока Син Че, что-то рассказывает. Они понятливо кивают.       — А если он нападет на тебя сзади? — говорит какой-то мелкий карапуз, — Что ты сделаешь?       — Меня учили делать бросок через плечо. Скорее всего, я его переброшу.       — И убьешь?! — кровожадно воскликнула маленькая девчонка.       — Конечно, — жмет плечом, — задушу в объятиях. Будет задыхаться, пока я буду его обнимать.       — А ты много убивал?       Син Че неожиданно замолкает, и Рыжему становится ясно. Много. Настолько, что он, скорее всего, даже вспомнить не сможет.       Кореец отмахивается, говорит:       — У меня в старой квартире часто летали мухи, бил их полотенцем почем зря с утра до вечера. Таких убийств на моем счету вообще целая куча.       Дети смешливо переглядываются, как вдруг кто-то из них смотрит на Рыжего и громко говорит:       — Шань, ты тоже убийца?       Син Че от знакомого имени передергивает, — со спины видно. Наверное, не ждал, что кто-то может вот так подкрасться и смотреть, как он не-ведет-себя-как-тварь. Он резко прощается с мелкими, проходит мимо Рыжего, кисло лыбится в знак приветствия и Шань его останавливает.       — Не знал, что ты любишь детей.       Кореец бегло оглядывается на «свиту» и, посверлив его хищным взглядом, тихо сообщает:       — Я вообще люблю посмотреть на страдающих милашек, лишившихся единственной родни. Я пизжу всякую хрень, а безмозглые макаки со всем соглашаются. Можно сказать, у меня развлечение — глазеть на обезьян за решеткой, — улыбается, — Будет разочарованием, если однажды они не дождутся кого-то из близких, да Шань?       Рыжий цедит сквозь зубы.       — Ты конченый отброс.       — Как мы все. Давай, иди скажи крохе, что ее сестре продырявили башку.       Он надменно-яростно пялится в глаза Рыжему, заставляя себя снова надеть маску ублюдка, в какой-то момент зачем-то проплывает взглядом куда-то Рыжему за плечо и тот не удерживается, — поворачивается следом, но успевает заметить только кончик скрывшихся за поворотом светлых волос.       Возвращается взглядом к Син Че, который совсем по-другому пялится. Сдержанной ледяной агрессией, ему не свойственной. Он цедит, впечатываясь в Рыжего широкими дикими глазами.       — Хули ты вертишься?       Рыжий не обращает внимания. Только низко рычит.       — Ты можешь не быть уебком и помочь в операции.       — С чего бы мне это делать?       — Чтобы облегчить свою ебаную жизнь, — огрызается. Этот урод не исправим.       Син Че снова, как по переключателю, улыбается, обжигает ядовитым взглядом с невысказанной агрессией, тоннами желчи, которая копится в нем годами.       — А она у меня непростая? — клонит голову, — По моему, это у тебя друг-зараженный и мертвый сосед, разве нет?       Рыжий вцепляется в его ворот чисто на рефлексах.       — В тебе дерьма, как в толчке.       — А ты рушишь детям психику, — нараспев сообщает.       Рыжий поворачивает голову в сторону обеспокоенных детей за стеклом. Замечает Лю Хао — и все трескается.       У нее никого кроме Рыжего не осталось. Была сестра и Фао, а теперь — никого. Даже нет гребаной собаки. А Рыжий прямо у нее на глазах ведет себя как агрессивный…       — Солдафон, — приторно шепчет, словно заканчивая его мысли, — Мию сказал, что под вечер малышек откроют. Ты сможешь прийти в отсек безопасности лично и сообщить ей эту свою сказочную новость, — отцепляет руки Шаня от себя, — Не через стекло, Рыжий, а лично. В глаза сообщить, что она теперь одна, — змеисто ухмыляется, — ведь даже ты ей не нужен.       У него в глазах дикая смесь наслаждения и невысказанной ярости, а Рыжий вдруг перестает злиться. В момент прекращается гневный пульс в ушах и желание всадить в чужое рыло тонну свинца. Просто куда-то девается и все.       Рыжий поправляет куртку. Получается сказать очень легко, с глубоким чистым вдохом и расслабленными веками.       Получается сказать искренне.       — Перестань отталкивать людей, которые тебя терпят. Я перестал.       Син Че дергано поправляет черный свитер, натягивает поглубже на руки, привычно закрывая татуированные шрамы. Он толкает Рыжего в плечо и уходит, оставляя наедине со сторожевыми военными и испуганными взглядами мелких, осиротевших детей.

      …

      Вылазки больше не устраиваются. Теперь все направлено на то, чтобы перевезти людей в безопасное место, куда подальше, ведь они не знают, насколько много у Змея информации о бункере. А еще они не знают, сколько у него людей.       Может быть, тридцать. Может, сто. Может, сука, пол тысячи.       Они должны заняться эвакуацией сегодня. Военные уже знают относительно безопасные точки. Они должны организованно собраться и разбиться на стратегические группы.       Но, сегодня наступает второй по степени дерьмовости день в жизни Рыжего, потому что собраться «организованно» не получается.       Шань просыпается от резкого толчка и подпрыгивает на кровати, а потом его как будто на полной мощности въебывает во что-то очень твердое и тяжелое. Он падает на пол и видит разбросанные обломки, части стен, панелей и кое-где — потекшую трубу. Писк в голове заглушает громкие крики за дверью, когда он пытается встать.       Разлепляет глаза полностью и внутри все нахер падает, потому что в блоке горит красный свет.       Толчок неведомой силы происходит еще раз и Рыжий действует чисто инстинктивно. Рвануть к пустой соседней кровати, подавляя шум в ушах, скинуть одеяла и подушку, схватить припрятанные колбы и сунуть в куртку.       Он распахивает дверь и она падает на пол, отрываясь от хлипкой стены. Дым и пыль ударяют в лицо почти сразу, — мимо него табуном проносятся военные с оружием, целыми запасами патронов, и до Рыжего доходит: эвакуируют то, что осталось.       Не запланированное переселение. Нарушенная, сбитая стратегия.       Эвакуация, которую не ждали.       Где-то на отключенном рассудке загорается: их нашли. Нет, не так. Их сдали.       Рыжий выбегает в коридор и в него врезается пара бойцов, они падают вместе с сумками, но тут же поднимают вывалившееся из них оружие, которое раскатывается по полу и сокращаются от ударов ног, пока другие, не останавливаясь, бегут прямо по ним.       Рыжий сквозь писк ничего не соображает, только ищет, как собака. По запаху, по черной макушке и изогнутому стройному силуэту.                    Верхушка бежит где-то далеко, у них на руках почему-то дети. И кровь. И ебаные дети почему-то рядом с этой кровью.       Слишком близко, словно она принадлежит им.       Некоторые несут женщин, взваливают стариков себе на плечи, но падают под обвалами вместе с ними, и им никто не помогает.       Просто некогда, потому что все, блять, хотят жить.       Рыжий видит в толпе Дже Хоя и кидается к нему посреди несущихся, сбивающих с ног тел и летящих осколков. Тот что-то ищет, так судорожно и безнадежно, что Рыжий даже передать не может. Он бегает темно-карими глазами по развалинам, по рушащемуся зданию и не понимает, почему никак не находит.       Рыжий на автомате догадывается: он ищет отца.       Он налетает на Мию резко, чуть не врезаясь лбами и стараясь заглушить дикий писк в ушах. Когда орет, кажется, будто голос принадлежит не ему.       — В чем дело?!       — Они бомбят восточный! — Мию тоже кричит сквозь шум, стараясь сохранять теперь-уже-капитанское спокойствие, — Какого хера ты не наверху?! Живо на выход!       Рыжий срывается с места под потерянное "Шань", разъяренное "Это приказ, блять" стойкого и сдержанного обычно Дже Хоя. Он неесется в бешеном темпе, но — не к выходу, а против толпы, мимо развалин, где рушатся стены, падают панели и везде что-то скрипит и орет, лопаются стекла на полупрозрачных дверях и в полу появляется трещина.       Он ускоряет бег, когда замечает Син Че, который точно так же, как Рыжий, зачем-то бежит в ту сторону. Кореец пригибается, когда труба рассекает воздух и наотмашь выбивает мозги одному военному.       Позже Рыжий поймет, что это был Дзюн Чо.       Еще позже осознает, что восточный завалило полностью.       Внутри вспыхивает обжигающей болью, но он себя успокаивает: еще три отсека. Он может быть в любом из них.       Рыжий несется за корейцем чисто интуитивно. Скорость — до боли в пятках и отбитых почках. Син Че чуть не врезается в поворот, когда оттуда выбегает Мию Кхен с огромным рюкзаком винтовок и какой-то девушкой на руках. Они даже не обмениваются взглядами, вообще друг на друга не смотрят.       Некогда. Не до выяснений.       Они бегут в западный, пока вокруг падают стены. Син Че прилетает первым, а Рыжий — следом, и тот, услышав бег сзади, на секунду оборачивается.       У него в глазах — рассеченная надежда всмятку, лютое отчаяние, и, кажется, Рыжий слышит глухой вой доберманов, видит пену из бешеной пасти, снова укусы и крики, снова паника и снова не знаешь, что делать.       Они жили без этого почти два года.       Рано или поздно пора проснуться.       Они отстают друг от друга буквально на полметра, несутся мимо уносящейся взрывами мечты о будущем, о том, что когда-то все будет хорошо. Рыжий пролетает за угол, чуть не впечатываясь в падающий с потолка обломок, и кореец дергает его на себя в последний момент, сам грохается на пол и Шань, не думая, хватает его под руку, тащит до самого стекла, которого уже валялось разбитым на полу и за которым обычно стояли дети. Разломанная решетка, проход в столовую, камни-обломки-ничего. Грохот заглушает уши и они дергают вправо, уворачиваясь.       В этом хаосе они вдруг слышат чавканье. За дверью, где хранятся припасы, четверо военных жрут, как не в себя, набивают желудки всем, что там осталось, а буквально рядом — за стеной, — теперь они оба это видят, двое маленьких детей плачут от вонзившегося в руки стекла.       Они едят, пока дети не могут подняться с пола, пока их руки кровоточат а глаза с ужасом все это запоминают, откладывают в детской травмированной памяти.       Они жрут, как подвальные крысы, которые боятся помирать голодными. Пытаются набить свои желудки перед смертью вместо того, чтобы попробовать спастись. Попробовать спасти тех, кто не может сделать этого сам.       Рыжий запомнит это покадрово.        Секунда — отчаянные светло-карие радужки мелькают в полуосвещенных развалах. Вторая — сжатые зубы и красные волосы, так похожие на кровь, спадают на отчаянное лицо. Третья — татуированные руки, впервые не прикрытые рукавами, все в шрамах и черных рисунках, сжимаются на винтовке. В грохоте летящих камней не слышны выстрелы, зато видно, как четверо бойцов дергаются и разбрызгивают кровь по складу, окрашивая ей друг друга, еду, которую они так жадно жрали и все в периметре двух метров.       Син Че опускает дымящуюся пушку и дергает к детям вместе с Рыжим.       Они не достойны жить. Такая падаль не может называться солдатами.       «За пушками и военными куртками самые обыкновенные трусы»                    Ты был прав. Ты был так, сука, прав.       Дети плачут, изнывают от боли, испуганно смотря на струи непрекращающейся крови. Они хватают детей на руки, — маленького пацана лет семи и девчонку лет одиннадцати. Под оглушительный треск стекла дергаются в сторону выхода, но слышат чей-то плач со стороны.       Кто-то из них не успеет.       Рыжий кричит, как в последний раз, надрывая связки:       — Вали быстрее!       Тоже самое, что кореец кричал ему тогда, в городе. С раненой ногой, когда они думали, что их вот вот пристрелят.       Он бешено пялится, пока Син Че с девчонкой на руках застывает на долю секунды. Хочет сказать, наверное, что не бросит. Может, что сейчас не время геройствовать.              Рыжий не может уйти. Ему все равно здесь оставаться, потому что без ебаного Тяня он никуда не побежит. А если его здесь не окажется, тогда нет смысла. Если он остался в восточном, под обвалами, то Рыжему уже не надо наверх, он останется здесь, чтобы спасти тех, кого еще можно, потому что не смог спасти его.       Он будет сраным героем из истории с плохим концом. В нынешних реалиях это - не так уж и плохо.       — Уноси детей! — он кричит громко, но под шумом этого становится недостаточно, Син Че его не слышит, но, читает по губам и в суматохе выхватывает из рук Рыжего мелкого пацана, взваливает на себя, стараясь случайно не вонзить осколки в его тонкой коже еще глубже, перехватывает девчонку крепче.       Они разбегаются в разные стороны, когда между ними с потолка падает огромный кусок и рассыпается старая штукатурка. Рыжий дергается в сторону плача и не видит чертову цель.       Он не может понять, где ребенок.       Рыжий суматошно оглядывается, пока не понимает, что голос исходит из-под ног. Он отскакивает, пытается поднять здоровенный кусок стены, пока тот намертво прибивается к земле, становится слишком тяжелыми и у Рыжего после семи попыток уже не хватает сил. Мышцы болят а дыхание режет и он падает на пол с размаха, просовывая в щель руку. Кто-то снизу хватается за нее маленькой ладошкой и плачет сильнее. Рыжий стискивает зубы, трясет взмокшей головой, напрягает все мускулы, и они чуть не лопаются под воздействием невиданной тяжести. Плач не смолкает, а Рыжий совершенно не кстати задумывается: она могла плакать совершенно так же.       Цзы Цянь могла быть где-то в городе под этими обломками и больше всего на свете ждать, что ее спасут.       Ненормально сильные руки отбрасывают камни, когда в сантиметре от уха лопается стеклянная перегородка. Он понимает две вещи:       Под камнями была Лю Хао.       Ни один человек не смог бы такое поднять.       Рыжий не успевает даже обрадоваться, сообразить, пока они уже несутся мимо горящих стен и пыльного крошащегося бетона, пока девчонка на руках Хэ Тяня визжит и сжимает своего плюшевого питомца. На фоне кровавых трупов и огня эта игрушка выглядит до зубовного скрежета ужасающе, просто дико. Как вата среди иголок. Как чертово большое белое облако, застрявшее в колючей жестяной банке.       Их не должно быть здесь, пока рушатся стены. Отсек безопасности должен их от этого охранять.       Белоснежный заяц трясет ушами над землей, подпрыгивая в такт сумасшедшему бегу. Рыжий замечает на игрушке кровь, но не придает значения. Он себя убеждает: она чья-то. Не ее.       Потом он поймет, что она — его.              Следующий удар сотрясает абсолютно все, и они понимают, что бомбят, кажется, не только восточный. Рыжий на секунду отмечает что не видел ни одного белого халата, но ему быстро становится похуй. Не до размышлений, когда под ногами трещит земля, а рядом в две секунды погибают люди.       Не от укусов и не от выстрела в висок, а просто потому что кому-то так захотелось.       Под непрекращающийся бег у него звенит в башке чужой голос.       «Неделя слишком много. Может, пара дней?»       Не вопрос и не предложение. Ультиматум.       «Может, дохуя просишь?»       Он дал им только пару дней. Не важно, что сказал командир, если Шэ Ли на это не ответил.       Он не сказал «да». Он сказал «возможно».       Справа маячит темная макушка и Рыжий так боится потерять ее из виду, что чуть не падает под полетевший огромный экран в общем зале. Он разбивается на тысячу маленьких осколков после того, как белеет и покрывается паутиной трещин. Из труб льется вода, попадает на разорванный провод и Рыжий только успевает оглянуться, когда видит обугленное тело кого-то из бойцов.       Он заставляет себя не смотреть. Остается немного.       Они несутся, отбивая бешеный ритм по треснувшему полу, перескакивая преграды и периодически уворачиваясь от обломков стен, которые рушатся с каждым новым взрывом в отсеках. Взрыв — огонь лижет пятки, когда они на бегу сворачивают за угол. Взрыв — кто-то в толпе толкает их и Рыжий падает, приземляясь рядом с рюкзаком кого-то из погибших, сгребает его инстинктивно быстро и чувствует, как сильная рука буквально сдирает его с пола и рвет к выходу.       Они застревают в моменте, где двухлетние воспоминания крошатся на мелкие осколки.       Когда они оказываются наверху, Рыжий не помнит. Просто, резко — тьма от очередного взрыва, движение влево и рывок куда-то вверх. Оглушительный грохот, и Рыжий не может определить положение своего тела и источник шума. Он везде — у него в ушах, на улице, в голосовых связках испуганных людей.       Это все прекращается, когда в глаза ударяет яркий утренний свет.       Они пробегают буквально шестьдесят метров и прыгают на почти растаявший снег плашмя, закрывая голову руками и прикрывая девчонку. Над ухом ее надрывный визг, в поле зрения — слякоть, в которую они приземляются и белый кровавый заяц.       Белый с красным. Как волосы Лю Хуан на асфальте.       Бункер уходит вниз под землю вслед за внушительным ярко-желтым взрывом: обломки и осколки, отсеки, смешавшиеся в груду жестяно-бетонного мусора, люди, которые почти выбрались, но не успели, — все оказывается под землей за пару минут.       Всего за пару минут они лишаются дома и огромного количества людей.       Они лишаются гребаной надежды, которой и так не было. Рыжий неспроста в нее не верил.       Он разлепляет плывущие глаза и, кажется, уже не слышит плач девчонки. Наверное, просто привык, что шумно и болят уши, а башка гудит как от сотряса. На секунду прошивает страхом, когда Тянь трогает свою открытую рану на груди и смотрит на красную руку.       Рыжий напоминает себе: все хорошо, он под лекарством. Все в порядке.       Потому что если бы сейчас у Хэ случился приступ, это был бы просто конец света.       Им и так всем конец. Взрыв слышали все желтушники. Целый город тварей, которые скоро будут здесь.       У него в глазах — лед и холод, но вместе с этим, невероятное облегчение, потому что он смотрит на Рыжего и с тем, вроде как, все в порядке. У него — колючие ножи и взрывы в серой радужке, и Рыжий в какой-то момент по глазам понимает, что Хэ его не просто убьет. Не пулей в висок или ножом по шее.       Убьет как можно более жестоко. С кровью и развороченным ебалом.       У Хэ Тяня это в лице читается, и это — уже не намерение и не желание. Это факт. Рыжий не сомневается в том, что так и будет.       В тумане из пыли и дыма Рыжий замечает силуэты людей. Вскидывает пистолет и бежит к ним, пока не понимает, что это свои. Тянь хватает девчонку и бежит куда-то влево, и он не видит, куда, только дергается, когда слышит мат Син Че и громкие детские крики.       Они выбрались. Он спас обоих.       Где-то мелькают белые халаты, бегут в сторону Тяня и до Рыжего доходит, что из них достают стекло. Дети кричат, как резаные, пока Син Че орет врачам, чтобы те следили за своими ебаными руками, делали все аккуратно, потому что это дети, которым больно.       Нет времени на аккуратно. Надо быстро. Они все это понимают.       Военные оперативно командуют что-то, переговариваются и кидают уцелевшие оружия выжившим бойцам и Шань замечает, что здесь почти не осталось стариков и детей. Они есть, но очень мало, потому что и те и другие имеют привычку долго спать, потому что им не надо на построение и не надо воевать. Они не ожидают проснуться от того, что рушатся стены.       Они не ожидают проснуться, чтобы тут же заснуть навсегда.       Крики и паника накрывает их с головой, когда где-то сверху у горы слышатся подтягивающиеся птичьи скрипы. Им нельзя кричать, но сейчас — уже все равно. Даже если заткнутся, взрыв посреди пустого города — это очень громкий звук, который точно слышали все.       Они только что потеряли дом. У них нет времени даже чтобы смириться.       Он как-то оказывается в группе военных, как-то получает сумку, патроны и оружие, встает в строй, практически ничего не соображая, и Тянь встает рядом. Они окружают врачей, которые на носилках несут раненых людей и Лю Хао он среди них почему-то не видит. Сердце разжимается, когда он замечает в конце строя корейца, который прижимает Хао к себе, просит успокоиться и что-то шепчет, пока старшие рычат, что ребенку лучше быть с врачами, а он огрызается, шлет всех по матери, и его больше никто не трогает. Он прижимает ее к себе белыми заледенелыми пальцами, пока она плачет ему в майку. Она от него не отцепится, даже если попросят.       «Развлечение — глазеть на обезьян за решетками»       Кому ты пытаешься врать, козел.       Рыжий залипает на нем всего секунду, пробегаясь по смугловатой коже и светло-карим глазам и коротко качает головой, отворачиваясь обратно.       Вы разные.       Вы все-таки разные.              Они идут плотным строем, выцеливая тварей. Бункер поделился на десять практически равных групп, и за кем увяжутся желтушники — чистая лотерея. У военных есть какой-то план. У них есть точки.       Рыжий замечает в толпе Дже Хоя, который идет рядом со своим отцом, немногочисленных девушек и пару стариков, кучу бойцов в рваной форме, белые халаты. Глаза Хэ Тяня здесь кажутся лишними.       В них нет страха. И это слишком пугает.       Они слышат надрывные крики огромной группы людей с юга и пара бойцов оборачивается, но старшие сквозь зубы говорят этого не делать. Зараженные выбрали цель. Нет смысла пытаться это исправить. Всех не спасти. Твари могли пойти и за их группой, но раз этого не случилось, нужно дорожить чертовым везением.       Они выиграли лотерею.       Рыжий смотрит на мажорчика, зачем-то открывает рот, но вместо голоса выдавливается хриплое сипение и Хэ перестает пялиться перед собой. Он бегло косится на Шаня и обратно, вдруг сжимает его руку до хруста, в другой - зажимая винтовку. Рыжий только сейчас замечает где-то под одеждой, запиханный за майкой и перевязанный чем-то клейким, кусок гребаного ошейника с бубенцами.       Он стискивает зубы крепче, позволяя себе сжать руку в ответ. Сейчас ему кажется, что только эта рука не позволяет ему остановиться, а заставляет идти, потому что Тянь его тащит. Перед тем, как вытянуть кисть из захвата, Шань оглаживает большим пальцем его костяшки. Тепло и уверенно. Благодарно.       Он его взял. Схватил ебучую память о друге, который, будь он здесь, обязательно бы выжил. Фао был живучим, просто невероятно выносливым. Он бы и из-под обломков вылез, и детей бы спас, и, может, даже прихватил бы чего полезного.       Он бы выжил сейчас, если бы не был мертв уже тогда.       Они идут плотной узкой стеной, стараясь не задевать звезды. Идут очень медленно, прикрывая врачей и уцелевший западный отсек, высматривают в окнах людей, но никого не находят. Они потерянные и пустые. Идут туда, куда скажут, надеясь, что хоть там есть что-то похожее на безопасность.       Они доверяются военным, среди которых по прежнему может быть предатель.       Они могут идти на верную смерть, даже не подозревая об этом.       Так выглядит безысходность.

      …

             Огромный бетонный дом с железной дверью впускает их, раскрывая ворота со скрипом. Это — Рыжий не знает, что. Кажется, сраная тюрьма для особо опасных. У них нет альтернативы, только выбор: оставайся здесь или умри снаружи.       На первом этаже что-то вроде приемки. Начиная со второго и до пятого — камеры со сломанными решетками. Здесь койки, пара разрушенных стен, но в целом, все цивильно. Рыжий осматривается, пока уставшие и голодные бойцы растекаются по зданию.       Это — конечная точка. Больше не будет «дома». Будут временные убежища. Тюрьма — тоже временное, потому что без особой звукоизоляции, не наполовину под землей, как в бункере, и потому что здесь нет еды, а прокормить сотню человек спасенными запасами — это нереально.       Из шести тысяч выживших осталась всего одна, и первая группа уже погибла. Девятьсот человек. Девять групп спасенных.       Они были нужны ему живыми. Выходит, мертвыми тоже неплохо.       Рыжий замечает в толпе мелкого пацана, который странно потерянно останавливается у самой угловой камеры, отходит на пару шагов и выставляет пистолет. Кажется, его зовут Рику.       Кажется, они в здании не одни.       Тянь видит это еще раньше и взбирается по лестнице в два счета, отталкивая мальца себе за спину. Выставляет оружие и замирает, как пришибленный, даже успев снять с предохранителя.       Рыжего начинает тошнить, когда Рику потерянно поворачивается в толпу снующих бойцов и начинает рыскать глазами. Они нашли нормальное место, они только что разместились и им нужна еда и медицинская помощь, а здесь есть еще «кто-то». Это могут быть люди Змея. Их может быть даже больше - по углам, на третьем этаже, в округе.       Рыжий взлетает по лестнице с взведенным пистолетом и рвущимся отчаянием в груди, сжимает зубы, когда остается немного, но вдруг Тянь убирает ствол в задний карман и это заставляет его замедлиться. Воспринять картину неправильно и не так. Хэ больше не целится.       Почему он не целится?       Рыжий подходит к камере неуверенными шагами, когда Рику с криками зовет кого-то из врачей и бросается вниз, к военным, тянет их к ним в сторону, отрывая от проработки очередного плана.       На кушетке с полуприкрытыми глазами лежит парень с сочащейся, изгрызенной до мяса рукой. На нем бинты, пропитанные кровью насквозь, а на полу, наклонившись над ним, — другой парень осторожно промокает ему горячий от температуры лоб. Раненый замечает подошедших, слабо кивает головой в их сторону и боец оборачивается тускло и равнодушно, словно уже готов ко всему.       К смерти, к выстрелу в висок. Как будто уже не важно, потому что бежать бесполезно.       Он сталкивается с Рыжим прозрачными светлыми глазами и разорванный мир на секунду склеивается заново, когда Цзянь И позволяет себе усталую обреченную улыбку.