1830. Осень. Франция.
Небо приобретало мягкий голубоватый оттенок, волны бились об высокие скалы, прохладный морской воздух щекотал нос. Тëплое солнце в последнем часу перед закатом и сумерками освещало верхушки крон деревьев, отбрасывая золотые тени на засыпанные листьями дороги и на кирпичные крыши монастыря. Сам монастырь находился в удалении от столицы и, построенный почти у обрыва, рядом с цветущими лугами и густыми лесами, не пользовался особой популярностью, он был забыт.
Дикая вишня, старая одинокая дева, устроилась на заднем дворе, в пустом саду, что был обустроен когда-то давно только из-за вида на море. Её раскидистые ветви покрылись ярко-красной листвой, что мало-помалу опадала тонким одеялом на корни, выступающие из-под земли.
Рене, одетая в рясу монахини, чье простое чёрное одеяние считалось обетом бедности и скромности, мирно оглядывала задний двор. Она закрыла за собой трухлявую дверь из гнилых досок и спустилась по лестнице.
Шла вторая неделя наблюдения. Последний день. Это радовало.
«В отличие от моей деревни, здесь безопасно: мирно и тихо.»
Пришло время обеда; вишнёвый джем с хлебом здешние дети особо любили, но независимо, что будет на завтрак, обед и ужин, был маленький человек, который пропускал абсолютно все приёмы пищи с остальными детьми. Сироты были послушны только в присутствие старших, а в остальное же время всегда находили жертву, чтобы поглумиться. По этой причине мальчик почти не появлялся в столовой, ведь каждый раз кто-то из детей отбирал у него еду.
Выражать какие-то эмоции воспитанник монастыря уже не мог, ведь устал. Даже гнева не было на юном исхудавшем лице.
Рене была в растерянности, наблюдая за воспитанником. Ещё большее недоумение у неё вызывали люди, что шли по библейским законам. Рене считала, что служители монастыря должны были что-то сделать, как и подобает сёстрам и сынам одного духовенства...Они обо всём знали, но ничего не делали, не искали правды и не пресекали ложь. Какие же они тогда дети бога?
—...и сжечь всё это я не могу. Как жаль, как жаль, а очень хотелось.
«Нет, это уже не важно.»
В глазах промелькнули разные эмоции и все они смылись, когда девушка прикрыла веки, вдыхая. В правой руке была маленькая баночка джема, а в левой завёрнутый в чистую ткань мягкий хлеб.
«Были бы они к нему чуть мягче, то мне бы не прошло делать этого.»
Если подойти к дереву вишни чуть ближе, то можно увидеть на земле протоптанную дорожку из маленьких ножек, что ведёт за дерево. Уединённое место, скрытое от глаз.
Ребёнок, что спрятался за этим деревом, Рене из своих наблюдений считает изгоем. Она долго думала почему именно из всех детей только его выделяют. Потому что он молчалив? Он игнорирует остальных? Не сопротивляется когда с ним что-либо делают? Мальчик собрал за эти две недели образ равнодушного аморалиста со своим миром, что избегает общества.
Как рассказали монахини, служившие в монастыре дольше самозванки, этот семилетний мальчик помнит своих родителей, что распрощались с ним четыре года назад.
За четыре года можно забыть даже собственное лицо, но будучи ребёнком такие моменты запоминаются куда проще и отчётливее.»
Неловкие извинения и оправдания, обещание, что однажды его заберут хорошие люди. С тех самых пор он отвергает всех, любую заботу, и все в ответ отвергают его, но уже с большей жестокостью. Проявленная ими доброта — любовь Бога, если отвергаешь её, то или извинись или умри.
Но от одиночества и подобного отношения можно сойти с ума. Прятаться в себе, искать утешение в отдалённых местах – всё равно что накинуть на шею верёвку. Жить без мыслей, не отравлять себя молчанием...это невозможно.
«Я уверена, в этом ребёнке уже нет надежды, он смирился и уже не ждёт никого и ничего. Это понятно по взгляду. Я знаю таких людей, что просто существуют, как пыль. Князь тому подтверждение.»
Тихие шаги приближались к дереву маленького сада, который собственно и состоял только из этого одинокого деревца.
Даже листья под ногами Аморен молчали, не выдавали еë.
«Да, он определено подходит. Я смогу в идеале выполнить это задание, ведь
найти ребёнка, которому не куда вернуться, что потерян и удержаться ему не за что и не за кого, на самом деле будет послушен с теми, кто даст ему распрощаться со своей человеческой жизнью, без сожалений покинуть место, которое делает несчастным..О святые ëжики, мне нужно перестать заучивать все приказы, который пишет Князь своим высоким слогом. Этот дьявол плохо влияет на мою свободную христианскую душу. В моём сердце только Шекспир.»
Однако, Князь не ошибся в своём предвидении. Здесь и правда есть что забрать с собой.
Но она не хотела этого делать.
Рене прислушивалась к своим чувствам и явно ощущала беспокойство. Она беспокоилась об этом мальчике. О следующих трёх детях, которых должна отыскать и забрать: один из них займёт место жнеца, а два другие станут клинками семьи — так сказал Князь.
Это ужасное будущее для совсем маленьких детей. Подобный путь, к которому будут их готовить с малых лет, тернист и тяжек, но это даже ещё не самое ужасное. Старейшины и Князь хотят взять юных, совсем маленьких, которые ничего не знают о сумеречном мире, как породистых щенят и воспитать с помощью Аморен, что будет питать к ним якобы материнские чувства.
Она не должна проявить хотя бы одну свою плохую сторону, воспитание должно быть без сучка и задоринки. Рене должна стать идеальной фигурой для этих детей, ведь план уходит в эмоции и привязанность. Забота и прочие сентиментальности.
«Старейшины думают, что так будет проще удержать будущее, если они будут иметь рычаги давления. Воспитать солдата каждый может, но им нужны марионетки, с ватой внутри, что можно вырвать, чем можно управлять через тонкие нити, не произнося и слова. Я буду нитью... Как это глупо звучит.»
Рене остановилась в шаге от дитя, что совершенно не заметил чужого присутствия рядом с собой, концентрируя всë внимание на плетении венка из одуванчиков. Так невинно.
Улыбка на бледно-розовых губах девушки была по-ядовитому сладка и нежна, как молодая роза.
Будущий Князь Арно. Это он.
— Карл, — Аморен мягко позвала его.
Карл тихонько вздрогнул.
— Не думал ли ты о том, чтобы выносить еду? Раз уж не хочешь есть с остальными.
Он поднял голову на стоящую рядом монахиню, замер на пару секунд, без особого интереса разглядывая её лицо, а после вернулся к тому, что делал раньше. Взял ещё один сорванный жёлтый одуванчик с колен и продолжил плести венок.
Девушка перед ним – недавно прибывшая в монастырь
Сестра, как приятно было называть всех монахинь, – не проявляла к нему неприязни и была всегда искренна и дружелюбна.
Но Карл был груб ко всем. Она не была исключением. Если не хочешь с кем-то разговаривать – сделай вид, что этого человека не существует.
Но сегодня ситуация осложнилась, ведь оказалось, что именно она готова взять опеку над ним, – вот почему этот день прошёл спокойно, без новых ссадин на руках. Дети лишь со злобой смотрели на него, но не подходили, сторонились.
Карл хотел бы её поблагодарить, но всë это подозрительно прекрасно под яркими лучами осеннего солнца. И настораживает.
Рене опустилась на землю, рассматривая молчаливого ребёнка. Спиной прислонилась к стволу дерева.
«Это нормально. Ему нужно привыкнуть к человеку, с которым он будет общаться. Каждый раз как первый. Я была такой же в детстве,» — думала она, снимая неудобную вуаль, что носила как вторые волосы в монастыре.
Рене сразу же заметила взгляд Карла. Головные уборы нельзя было снимать во время службы.
— Что ты так на меня смотришь? Это слишком неудобно. Моя голова устала от этого дерьма.
Карл впервые видел, чтобы кто-то из Сестёр снимал эту нелепую бело-черную вуаль и...выражался такими словами. Дерьмо. Это было неожиданно. Только дворяне могут так говорить и не вызывать отвращения от подобных слов.
Сестра, чей головной убор теперь лежал между ними, перемахнула свои длинные волосы на бок. Элегантно и неторопливо, будто бы замирая для художника на картине. Цветом они походили на мокрый песок, не светлые и не тёмные, что-то среднее.
Пока мальчик размышлял об этом, Рене тонко задала ему наводящий вопрос, что построит заново их диалог:
— Карл. Это имя тебе дали родители? Или священник здесь?
Карл нервно глянул на неё, — рыбка клюнула.
«Что? Я не понимаю...»
Его опекун, Княгиня Валуа, из влиятельной княжеской семьи, что могла себе позволить подобный цирк, спрашивает о такой мелочи. Происхождение имени безродной сироты...Разве это важно?
После минуты молчания, разглядывания банки джема в еë руках, мальчик несмело открыл рот, опуская глаза к рукам, к смятым одуванчикам, чей зелёный сок из стебельков кусал вчерашние ранки, оставленные на ладонях тонкой веточкой. Он провинился в том, чего не совершал, но дети, что боялись получить выговор за разбитую вазу и игры перед сном, думали иначе.
— Это единственное что у меня осталось от них...вы хотите поменять его?
— Нет, зачем мне это? Это твоё имя и я не вправе его менять, — она посмотрела на него с лёгкой улыбкой в глазах.
—...так, значит, вы не будете менять мне имя? Почему? Даже выкупленные дети в качестве слуги приобретают новые имена, — Карл замолчал, хмурым взглядом обдумывая что-то. — Я совсем ничего не стою? Всё имеет свою ценность, выгоду. Что мне нужно будет сделать, чтобы доказать, что я чего-то стою?
—...Дай мне немного подумать.
Рене тяжко вздохнула, холодный пар воздуха вырвался из её рта.
«Что мне ответить?» — Аморен разглядывала свои длинные тонкие пальцы в чёрных бархатных перчатках. Не долго думая, сняла и без спросу одела на его руки, что были меньше самих перчаток в два раза.
Это послужит хорошим примером.
Карл лишь ошарашенно выпучил глаза, глотая слова о том, что настолько дорогая вещь испачкается из-за его грязных рук.
Не громкий голос девушки, что растворялся в песни моря и ветра, был слышен только для него. Зелёный пигмент в глазах сиял ярче, чем обычно, когда она смотрела на волны, что разбивались внизу, у обрыва.
— Смотри, до этих перчаток ты ещë не дорос, верно? Цена, которую ты заплатишь окупиться лишь тогда, когда придёт время. Ты ещë слаб и мал, и ничего не сможешь сделать. Это во-первых, а во-вторых...Твоë имя – это единственное, что у тебя останется. Не забывай его, когда будешь делать то, чего не желаешь. Многие вещи, которых ты раньше не видел и не знал, наполнят твою жизнь до краёв, полностью и целиком поглотят, будто тьма. Я научу тебя выживать в этой тьме.
Мальчик внимательно выслушал и кивнул с неоднозначным взглядом, опуская внимание на перчатки. Тепло.
— Я буду совершать те грехи, которых нельзя замолить. Теперь мне всё понятно.
«Но почему она со мной так разговаривает? Я в её глазах совсем ребёнок, а взрослые всегда врут детям. Я ожидал сладких речей. Ложь. Всё же слухи о семье Валуа...Монахини сказали, что хоть они и вошли в свет недавно, но уже обрели славу и влияние, трепет перед их именем. А это значит, что слухи не могут быть беспочвенными.»
У него были глаза взрослого человека, осмысляющего всё наперёд, нет, его глаза с самого начала не были невинны в силу возраста.
Тревога, которая нарастала в горле, рассеялась вместе с утихающим ветром.
— Я обещаю...что не разочарую вас. Если я стану сильнее, то всё стерплю, — после того, как его слова дошли до девушки и она с облегчением кивнула, он успокоился.
На самом деле улыбка Рене была слишком натянутой, но ребёнок этого не понял.
«Он легко это принял. Боюсь, что этот ребёнок станет огромной ошибкой для старейшин и Князя. Раз так, то мне нужно быть терпеливой...терпение и труд всё перетрут!»
— Расскажите мне чуть больше, — сразу же попросил Карл. — Пожалуйста.
Сверкающие глаза юноши разбили хрустальный вакуум Рене, психологическую защиту, которую она выстоила несколько секунд назад.
— Нет...давай не так сразу. Тебе подробности сейчас ни к чему, верно?. Такой ребёнок, как ты, не поверит мне, если не будет доказательств. Даже у меня есть ограничения в том, что я могу говорить, а что нет, — Рене перевела взгляд на море, на горизонт, что сливался в одном синем цвете; гладь моря отражала небо, а небо стало морем где-то в далеке.
Расстроенный Карл замолк. Любопытство и стыд смешались в нём, порождая мысль, что он не должен был так много говорить. Чего-то просить. Вина за свои действия наполняли его.
Рене тяжело вздохнула.
— Ладно, я могу тебе кое-что сказать, — начала она размерным голосом. — Это касается твоей новой семьи.
— То есть вас? — Карл навострил уши.
— Верно. По правде говоря, у меня есть крёстная дочь, Руи, — ей восемь, она старше тебя на год. Она тоже сирота, но из-за моей заботы, проявленной к ней с рождения, не горюет, а с правдой, что узнала от меня, думает, что смерть её матери, моей близкой подруги, была неизбежной, а отца же, как она поняла, с таким образом жизни давно поджидала жалкая смерть. И..после всего этого называет меня матерью. Удивительный ребёнок, она тебе понравится. Да и тем более у вас будет много времени, чтобы стать друг другу семьёй или хотя бы друзьями, ведь учиться вы будете вместе, как наследники одного рода. Позже в планах у лордов найти ещё троих детей, ваших будущих младших братьев и сестёр. Будь готов к этому.
— Вот как. У меня будет старшая сестра, а после и ещё...А как мне вас называть? — Карл задал уместный вопрос, заглядывая в ореховые глаза. — Тоже сестрой?..или..
Рене оглядела себя, посмеиваясь.
— Ах, ты про это? Ну, если пожелаешь, однако лучше просто по имени. Рене. Но на самом деле это не критично.
Девушка встала, отряхнула рясу от земли и листьев, взяла обед, к которому мальчик не притронулся, всунула ему в руки и подняла следом вауль. Глазами намекнула, что пора идти.
— Тебе нужно ещё собрать вещи.
— Они уже собраны.
— Так ты знал?
— Подслушал, — честно ответил он, тихонько шагая рядом. — Старшие сëстры не умеют тихо говорить.
— Отлично, — Рене нервно хмыкнула.
Она вновь взмолилась к неизвестному святому ëжику, изолируя свои мысли от мира, возводя в голове алтарь, где её душу лично предают в жертву. Почему ребёнок в его возрасте подслушивает разговоры старших?
— Я ведь не ослышался? Наследник. Семье Валуа, кроме девочки, нужен ещё и наследник? Нет, раз так, то наследник — я? — Карл едва слышно бормотал себе под нос. — Значит, сирота и беспризорник, возглавит род Валуа? До чего же нелепо. Сказка, а не жизнь.
Возможно, есть особые причины искать кого-то на эту роль, но Карлу она точно не подходила. Он был готов заниматься грязной работой слуги или наёмника, но быть наследником княжеской семьи – нет. Слишком много обязанностей. Сëстры много болтают на обеде, зачитывая газеты вслух. Карл смутно представлял, что из себя представляет его будущее.
Рене внезапно остановилась, юноша почти впечатался в её спину с неловким:«Ой», но во-время отступил назад, благодаря натренированной реакции.
По неоднозначному взгляду, Карл предполагал, что у Рене, похоже, хороший слух и она всё услышала.
Он уже был готов склонить голову, как делал это всегда, и извиниться за то, что не должен был говорить, делать, понимать. Карл знал, что люди могут быть добрыми, но не терпеть ошибок.
Рука дворянки невесомо коснулась юношеского впалого лица, протянушись в изящном жесте, и подняла вверх.
— Посмотри на меня.
Глаза, подобные небу над головой, прозрачные и чистые, смотрели на неё без страха.
— Посмотри и скажи мне, похожа ли я на сироту и беспризорника?
— Нет, конечно, нет. Вы — Княгиня, я бы ни за что не... А?
— Понял? Я такая же сирота, как и ты, — коротко объяснила Рене. — Поэтому не смей больше сомневаться в моих решениях. Ты – мой выбор, следующий Князь. Унижая себя, ты унижаешь и меня.
Она солгала слишком непринуждённо. Он не был её выбором, Князь Арно давно всё предрешил.
— Но во мне нет ничего благородного.
—...Если думаешь, что манеры и дворянская кровь это что-то недосягаемое, то ты ошибаешься. Они простые люди с особо развитым высокомерием и гордостью. На деле трусливы и честь для них очень гибка. Вот я, к примеру, прожила в деревне, охотилась и делала прочие не аристократские вещи, но даже такой чуткий человек, как ты, не смог поймать меня.
Карл гулко сглотнул.
— Охотились? Убивали...животных?
— Да! Разных животных, — Рене обхватила одной рукой мальчика. Теперь они шли в ногу. — Я могу научить тебя стрелять, разделывать мясо, готовить его на костре или же уже завтра начать говорить про столовый этикет, учить разным тонкостям в блюдах. Чего ты желаешь больше?
— Я не знаю, — после такого ответа глаза Рене не перестали сиять недобрым блеском. — Но.
— Но что? Первый вариант звучит очень заманчиво, да?
—...я хочу компромисс.
— Компромисс? Ты и такие слова знаешь?! Книжки воровал, да? Признавайся.
— Тайны должны оставаться тайнами. А компромисс прост: перед охотой, думаю, стоит изучить этикет. Как я буду есть мясо, которое сам же и принёс?
— Ах! Верно...я об этом не подумала. Отлично, значит у нас уже есть план. Нужно будет заранее отправить письмо Яну, чтобы он всë подготовил. Но знай, теория и книжки про этикет – очень скучные! Там одна вода, нет ничего существенного, только на первые десять-пятнадцать страниц что-то дельное ещё есть, но потом...
Голоса людей отдалялись от дерева, красные листья подлетели вверх и вихрем смыли воспоминание о том дне, как волны, что стерают следы ног на мокром песке.
Вспоминая тот день, Карл неосознанно заглядывал в оранжерею, роскошную пристройку у поместья, предназначенную только для первой Княгини Валуа.
Дерево вишни, посаженное в самом сердце оранжереи, безмолвно дремлет уже не один десяток лет. Они вместе посадили его на восьмой день рождения Карла.
Здесь Аморен проводила вечера, чтобы успокоить разум, чаще всего просто поспать после обеда на кресле-качалке в самом углу, что теперь была занята Карлом.
Пространство вмешало в себя карликовые деревья, какие-то кусты диких ягод и полевые цветы.
Мхом заросли многие деревянные перекладины, пожелтели. На стёклах собралась вся грязь и в углах разросла паутина. Но, не смотря на всë это, растения не потеряли свой яркий цвет, не засохли, — Карл регулярно приходил, чтобы полить их. Он привык к этому с малых лет, приходить днём или к вечеру, чтобы немного позаботиться о том, что было важно для его матери и для него самого.
Он не называл Рене матушкой, как делала это Руи, и чаще всего обращался просто по имени или по титулу. Близнецы без тени смущения кричали «мама!», когда же Генри учтиво скланивал голову и называл своего опекуна
мастером. У них были странные отношения, разные и в то же время схожие.
Старые желто-красные листья вишни с прошлого года застелили кресло-качалку, подобно белой ткани, что обычно накрывают мебель.
Один листочек, напоминание осени,
Князь прокручивал между пальцев в тонких чёрных перчатках.
— Я пришёл, чтобы сказать...Сказать, что церемония прошла успешно, я стал новым лордом Арно, как ты и хотела. Руи скорее всего уже осваивается в твоих покоях, как Княгиня, — разговаривать вот так, в пустоту, ему было не в первой. Смотря себе под ноги и не поднимая глаз, он не мог отделаться от мысли, что его рассказы, возможно, каким-то образом доходят до Аморен. Это бред, но для Карла, что до последнего верил в невозможное, это в порядке вещей.
Карл приподнял голову, короткие чёрные волосы щекотали переносицу. Его челка всегда была перекинута на один бог, скрывая рассечёный лоб и бровь. Уродливый шрам почти догодил до века глаза. Все шрамы, полученные при жизни, идут в бессмертную жизнь вместе с вампиром.
Карл посмотрел на дерево, что держало старую оранжерею на своих плечах.
— Все забились по углам. Никто не хочет с друг с другом разговаривать. Младшие прилетели с Японии, сказали, что дела с экспортом самоцветов надёжны и что в Портовой мафии работают ответственные люди, а после доклада разбежались по комнатам. Вышли только сегодня. Я ожидал подобного, ведь прекрасно всё понимаю. В Японии есть способный детектив, думаю, что они искали помощи, но не нашли.
«Вся надежда была только на этого одарённого эспера. Похоже, теперь в её смерть поверил и сам Жан, а раз он сдался, то сдамся и я, но мне нужно не предаваться отчаянию в отличие от младшего. Да, надо просто принять это, как сделал Генри.»
— А.
Карл неловко кашлянул и продолжил:
— Тебе, наверное, интересно узнать о Генри. Я не знаю о чем он думает и не могу понять его в последнее время. В детстве мы были очень дружны, он следовал за мной и Руи, а мы за ним, но сейчас этот недоумок стал каким-то совсем сухим. Мне очень сложно бывает перекинуться с ним даже парой слов без ругани, обычно доходит до драки... Раньше всё было по-другому. Все мы будто бы стали незнакомцами, вовсе уже не семья. Думаю, в этом есть твоя вина, мама.
Звук ветра, что проникал со свистом в щели разбитых окон, составил Карлу компанию в тишине его безумия.
Карл неспешно встал, провёл руками по штанам, смахивая прилипшие листики.
Но он не хотел уходить.
«Мне было тяжело оставаться здесь больше десяти минут, но сегодня...я хочу остаться. Мне слишком одиноко. Из-за этой ублюдской церемонии, делом всей моей гребанной жизни, я совсем раскис.»
Ещё какое-то время Карл бродил по оранжерее со своими мыслями, пока взгляд его не пал на письменный стол, что теперь заставлен целебными травами одной некомпетентной знахарки. Руи, его бессовестная дорогая сестра, везде уже запихала свечи, травы, благовония, гримуары, лишь бы только напомнить, что она из исчезнувшего клана французских ведьм.
Однажды, где-то в то время, когда он был человеком, то обнаружил над своей кроватью что-то странное, созданное из палок, нитей и перьев, Руи сказала, что это ловец снов. Карл подумал, что с этого дня ему лучше вообще не спать. И он не спал несколько дней. Мало ли что.
Карл расценивал и расценивает все её ведьменские штучки, как угрозу, ведь не ясно с какой целью она это делает и зачем.
— Хм?
Карл, зацепившись взглядом за причудливые растения, думая не выбросить ли их, вдруг вспомнил далёкий образ женщины, которая часто сидела за этим столом в отдалении ото всех, за бумажной волокитой, читая какие-то книги.
Карл впервые подумал:
«Неужели все документы, письма мама читала в оранжерее, а не в кабинете? Я помню, что она вела дневник.»
Многое в поведение Аморен было Карлу непонятно, но подумав, что она была свободолюбивым человеком и ей работалось легче в такой экзотической атмосфере, он без задней мысли проверил нижние ящики стола — там могли быть какие-то книги, возможно, даже старые документы, написанные еë рукой, — и не прогадал.
Почерк Княгини не был слишком целомудренным: маленькие буквы, отчётливо написаные, в какой-то момент преобразовались в какие-то иероглифы, а в конце предложений почему-то уже плыли волны, слова заканчивались на первых двух слогах и дальше уже какие-то закорючки заканчивали мысль. Неразборчиво. Где-то выводила каждую букву, а где-то халтурила.
Карл откровенно смеялся, разбирая всë это. Лень для неё не была чем-то незнакомым.
«Многое подпортилось. Но я всё могу разобраться даже так. У меня почти такой же почерк, но почему-то я раньше этого не замечал.»
На самом деле после долгих годов переливания крови, кровь Карла и Рене стала почти идентична. Передалась не только часть дара Аморен, но и некоторые другие черты. Также было и у остальных.
Отряхнув стул от пыли,
Князь сел, внимательно разглядывая документы, как делала это Рене. С прищуром, будто бы подозревала в подлинности.
Примерно через час Карл обнаружил одну странность. Его чёрные брови сошлись в одной точке.
На каждой копии отчётов, на обратной стороне, были отрывки каких-то фраз. Будто бы заметки. Они были обрывисты и чаще всего приклеены на обратной стороне. Не важно в каком порядке Карл раскладывал листы – смысл не менялся.
«Я считала Князя интриганом и тем, кто может просчитать множество ходов наперёд, но оказалось, что перед моим биологическим родителем, Константин – жалкое существо.1897.»
«В самый пик популярности живодерства столичные лорды нашли козлов отпущения. Это был мой дом и люди, что следовали обычиям варваров. Камиль посодействовал этому ещё до своей смерти. 4 октября.»
«У бессмертных есть только один страх. Страх перед будущим, перед вечностью. Они готовы совершать любые грехи, чтобы обеспечить себе мирные дни. 1892.»
«Понимаю, что сбежать у меня не получится даже со всем тем, что я вспомнила, в том числе, что когда-то уже бежала из этого ублюдского клуба по захвату мира. Паразит почти забыл про уборку в моей голове. Это мой шанс? Или уловка? Меня проверяют? 1909.»
«Боюсь, что свободу встречу ещё не скоро, а если встречу, то только по указу мёртвеца.1923.»
«Я плачу от того, что не могу их убить. Один уже мёртв, а второй вроде бы не причём и тоже пострадал. Это странно. Ненависть и сочувствие к потенциальным врагам. Не думала, что когда-то испытаю подобное. 20 мая.»
«Эти ископаемые, одинадцать древних вождей Франции, знали о планах советника и просто наблюдали, использовали, а после вот так трагично покончили. Истинные старейшины. Я предполагала что-то подобное, ведь укрыться от них было бы невозможно даже одному из древних, как мой отец. Его защищали в своих интересах. Думаю, Камиль тоже проследовал какую-то свою цель. Возможно, это и есть создание полукровки или передача дара мне. Я не знаю о чём он думал, я не знаю зачем вообще расследую всё это.»
«Геннобавд, Аскарик, Маркомир, Суннон,
Фарамонд, Теодорих, Хлодион, Хильдерик,
Хлодвиг, Рагнахар, Иоанн. Мне были известны только их искажённые имена, но даже узнав их настоящие, я не могу ничего сделать. С другими это бы сработало, как с псами, на которых одели ошейники и намордники. 1927.»
«Месть не имеет смысла, ведь страдать буду только я. Бессмысленно всё это.»
«С тех самых времён, когда мой дом был уничтожен, и спустя какое-то время, когда я решила довериться Жаннет даже с учётом того, что всё это спектакль с трагичным концом, у меня не было друзей, близкого круга общения. Мой дедушка, Эрнест, всегда настаивал на том, чтобы у меня был хотя бы один друг, с кем можно будет скрестить мечи, доверить свою спину. Я не могу справиться с этой задачей. Все мои друзья мрут на моих глазах, уходят, покидают меня. Я уже ничего не чувствую, но сожалею о своих ошибках. Если бы мне дали ещё немного времени, то я бы смогла спасти последнего своего лучшего друга. Точно бы смогла, ведь прибыла обратно во Францию только с этой целью. Почему они просто не могли нанять одарённого учёного для иследования? Почему нужно всё доводить до крайности? До шантажа. Мне так это надоело. Эти жулики, чтоб им подорваться. 1999 г.»
Карл рассматривал последний документ, что содержал около десяти листов вместе с оторванным блокнотным клочком бумаги, запиской от Аморен.
— Иследование Доктора Эндрю Оукмана.
На лицевой стороне было написано то, что послужило концу и началу всего:
«Трансценденты.
Отчёт о продвижение эксперимента с искусственными пользователями способностей.»
Карл запустил руку в карман брюк и вытащил зажигалку. Огонь мелькнул в его глазах, а после пламя коснулось бумаги и вспыхнуло.
***
Девушка, одетая в чёрное церемониальное платье, в тонкое, как паутина, и роскошное, как ночное небо, несмело зашла в прибранную комнату. Кудрявые тёмные волосы, подобные горькому шоколаду, покачивались в такт шагов и цокот каблуков. Она здесь только ради одного. Возьмёт это и уйдёт. Или останется?
«Старшая госпожа сегодня особенно взволнованна, — подумал Ян, передавая кое-какую одежду из шкафа слуге. — И растеряна. Я бы хотел как-то помочь, поддержать, но я всего-то слуга семьи. Я ничего не могу сделать без приказа.»
— Теперь это ваша комната, — ласковая улыбка дворецкого и вежливый тон не выдали его нервозности. — Мы не успели прибраться здесь до конца, но следующим утром точно всё закончим и ваши вещи доставят с нижнего этажа.
Руи мельком посмотрела на Яна ни чем не выражающим взглядом. Он знает своё дело, никогда не подводит и тенью следует за своим хозяином. Следовал.
— Я всё понимаю. Не беспокойся, — спокойный голос девушки прошёлся тихим течением по их ушам, когда она разглядывала вещи в руках слуг, с тревогой выискивая что-то.
Накидка, которую носила её мать, тот самый отличительный знак княжеской власти, – длинный широкий плащ, который спускается до земли, скрывая фигуру, – был в руках у одной из служанок.
Глаза Руи задрожали. Не думая о своих действиях, не размышляя о тоне своего голоса, она подошла к слуге нетерпеливыми шагами.
—...Ты, отдай мне вещь, которую держишь.
Служанка замерла в испуге, когда подняла глаза на девушку. Княгиня точно смотрела на неё. Бессмертные, занимающие позиции слуг, существуют как призраки и их не замечают, так что они не волнуются за свои проданные души и просто следуют указаниям. Без вопросов и сопротивления.
— Ох, — Ян вмешался, понимая сметение служанки. — Эти вещи пылились на протяжении двадцати лет. Это плохая идея, госпожа. Я обещаю, что принесу мантию утром...
—...Оставь это. Просто оставьте мантию и уходите.
—...госпожа, — Ян со сложными эмоциями взглянул на Руи, но почтенно склонил голову. — Как будет вам угодно.
Даже после того, как получила желаемое, Руи не могла унять внутренней дрожи, прикасаясь к тонкой ткани. Она даже не заметила, как
её комната опустела.
Лёгкий запах насилия, пыли и кожи остался на ткани. Старая накидка, не потерявшая своего величия, теперь впитывала постыдные
алые слëзы.
— Матушка...
В детстве, когда Руи ходила хвостиком за Аморен, то всегда хотела ухватиться за низ накидки, что дразнила её, развиваясь у ног женщины.
Аморен никогда не давала разрешения прикоснуться к чему-то грязному, измазаному в крови, как эта мантия. Маленькие детские ручки могли испачкаться в том, чего Руи в таком нежном возрасте не должна была даже видеть.
Руи не знала чем занимается её крёстная мать. Она не понимала, что чёрные пятна на мантии – это вовсе не тень и даже не грязь. Она даже пыталась подкупить Яна сладостями, вампира, который всегда следовал за Аморен и вовремя снимал накидку с плеч своего хозяина, не давая и шанса Руи дотронуться до того, что могло ей навредить. Через кровь можно передать множество инфекции, бактерий, но маленькая Руи этого не знала. Сам вид крови мог оставить отпечаток на детской памяти девочки.
Обиженными глазами она провожала спину предателя-дворецкого, когда Рене брала её на руки, объясняя, что это тоже самое, что потрогать плесень. Это фу, это бее, – и всё в таком роде.
В её ласковых, осторожных объятиях всегда было очень тепло.
«Мама всегда была рядом...и теперь её нет. Что со мной будет?»
«Мне грустно», «Мне одиноко», «Мне страшно», — что из этого можно сказать? Что из этого точно укажет на её чувства?
Руи было невероятно сложно всё это время держать эмоции под контролем, принять тот факт, что дорогой ей души не стало.
Эти десятки лет прошли как год.
Как будто время остановилось только для Руи.
В отличие от всех тех, кто был на пути принятия и тех, кто сразу всё осмыслил, — Руи застряла на границе между ними. Она понимала всё, но не знала что ей чувствовать, что ей говорить и как себя вести.
Как было бы правильно себя вести.
Несколько слëз скоромно упали на мантию.
***
Крепкий запах чёрного кофе. Горячий, дымящийся напиток нагревает кружку и обжигает руки, когда кофе подносят ко рту и останавливают в нескольких сантиметрах от лица. Запах душистого и свежего напитка должен задержаться в памяти надолго, чтобы облегчить работу.
На самом деле Генри не любил пить кофе, но перед работой всегда варил его.
Эта традиция имеет две причины.
Первая причина тщательной обжарки зëрен — комната, которая источает тяжёлый смрадный запах. Он из века в век становится только гуще, поэтому каждый раз, когда Генри приходит в свою лабораторию, то в руке приносит несчастный маленький пакетик кофейных зёрен.
Вторая причина кроется в собственном суеверии. После кропотливой работы над телом Генри выливает в раковину напиток вместе с остатками крови и телесных волокон. Этот остывший последний напиток, что пьют его клиенты, отходит вместе с ними в мир иной. Своего рода милость жнеца.
Бессмертный, надев халат и перчатки, собрав короткие светлые волосы на затылке, в пучок, приступает к работе. К рутинной работе, что есть у каждого человека. Но на столе он не разбирает бумажки, на этом столе он вскрывает и иссушает трупы. До последней капли и косточки. Кости, которые распирают в пыль, кровь, которая наполняет чьи-то бессмертные жизни и жнец смерти, что одаряет их благами за достойную плату, –очень ценятся в теневом мире и на чёрном рынке. Особенно органы. Сердце, почки, кожа, глаза, пальцы – зачем кому-то скупать это Генри не знал, он просто выполнял то, чему его учили с детства.
Кап. Кап.
Жнец приступил к обмыванию тела. Мокрой тряпкой проходился по коже, смачивая ткань в железном тазу с водой и хлорированной добавкой.
Иностранка, которой не посчастливилось попасть в его лабораторию, наверняка имела какие-то мечты, амбиции, раз приехала в сердце Франции. Карьера или любовь.
Как бы сложилась её жизнь, если бы не смерть?
Одним вечером вместе с компанией таких же студентов, как и она, измученных учёбой, выбралась выпить. Полиция установила, что знакомые ей одногруппники были трезвы и ещё несколько девушек были рядом, когда всё началось. Заигрывание зашло слишком далеко, чтобы быть безобидным флиртом, и поэтому смущенная Эллен сбежала в туалет, чтобы привести себя в порядок, а после её нашли мёртвой. Подскользнулась и ударилась об раковину.
Генри сделал надрез, надавил чуть сильнее, когда лезвие пошло дальше к животу, обошёл пупок, отложил окровавленное лезвие в сторону.
Опустим долгую работу, что он продолжал ещё какое-то время прежде чем установить свою теорию произошедшего.
Нахмуренное лицо подпольного патологоанатома не сулило ничего хорошего, малахитовые глаза потухли, не впуская в себя даже внешний свет от ламп.
Молчание – это всё на что способен жнец.
Рене никогда не учила Генри влезать в то, что может повлечь за собой череду событий и проблем.
Генри поджал губы, когда его руки в белых перчатках по локоть полностью обогровели.
Дверь лаборатории с прозрачным стеклянным окном со скрипом открылась.
— А?
Генри неожидал сегодня и ещё в течение нескольких дней его увидеть.
— Брат? Что ты здесь делаешь?
Карл не спешил отвечать, разглядывая плоть и кровь, что осталась от Эллен. Он увидел взгляд брата прежде, чем Генри успел его спрятать.
— Что случилось? У тебя такое лицо, будто бы ты вновь испытываешь отвращение к людям.
Генри хмыкнул, опуская голову к мёртвой девушке.
— Да, кажется, я никогда не смогу избавиться от этого мерзкого ощущения, но я знаю, что не вправе испытывать что-то подобное..Эту девушку зовут Эллен Лори. Она скончалась от отравления наркотиками. Групповое изнасилование совершилось в ту ночь, а не несчастный случай. Думаю, что её смерть обнаружили, когда она совсем затихла или продолжали до тех пор, пока не протрезвели. Похоже, среди студентов, которые надругались над ней, был сын влиятельного человека. Всё это слишком быстро замяли. Синяки на руках и ногах – их не было на фотографиях. Они отлично постарались, чтобы это скрыть, — Генри снял перчатки, кинул их в мусорку одним точным броском и одел новые.
Нужно приступать к следующему этапу: изъятию органов и костей.
— Генри, — Карл тихо позвал его, не спуская взгляда от тела на столе. — Скажи мне кое-что.
— М? Что ты хочешь узнать?
Карл вспомнил как хорошо горели бумаги. Содержание записки в его руке легло тяжёлым камнем на его душу.
— Если...Если бы я увидел её тело мне стало бы легче принять решение? Мне сложно сейчас мыслить здраво и я в поисках подсказки. Возможно, я уже обезумел.
— Хах, — усмешка сорвалась с губ Генри, когда он повернул голову к старшему брату. — Ты всегда был безумен...Но причём здесь мастер? Её не найденное тело всё ещё мучает тебя?
— Ответь мне на вопрос, — глаз Карла задëргался.
— Ладно, мы впервые разговариваем нормально, нет, это ты раньше был невыносим, но сейчас ты пришёл по адресу и я тебе всё расскажу, — руки Генри в чистых хирургических перчатках легли на стол. — Я уже наблюдал, как разрывается связь между господином и его тенью. От начала до конца минуты проходят в муках, если не дни и не недели или даже годы. Будто бы рыбу выбросили на сушу. Эта боль, что застывает на лице, крик, что застревает в горле...Я был уверен, что ни один человек подобного бы не вытерпел. Чем сильнее связь, тем дольше проходит всё это. А, и связь слишком сильна у древних, а тень порождённая тенью, как в нашем случае, ничего не почувствует. У тебя бы не было никаких чувств или они были, но ты бы их не понял, отвергал бы всё, связанное с ней, любые воспоминания, — отвечая Карлу, Генри ещё не знал чем обернётся эта ночь. — Ты и лица, наверное, её уже не помнишь.
Карл мрачно улыбнулся, замолкая, его взгляд был мутным. Генри этого не заметил.
— Я всё понял. Спасибо тебе, брат, — сказал Карл на прощание, он получил ответ, всё, что было ему нужно, он понял.
Дверь плотно прикрыл, будто бы его здесь и не было.
К Эллен Генри больше не прикоснулся, расхаживая по лаборатории со своими мыслями, убирая за собой наведëнный бардак.
— Мастер, вы потеряете всё. Вам не грустно от этой мысли?
— Не настолько, чтобы сомневаться в своём решении. Эндрю говорил мне, что у меня всегда есть шанс сбежать, но я боюсь последствий, боюсь боли. Нет и минуты, чтобы я не чувствовала тревогу.
— Вы осознаете риск? Возможно, вы не умрёте и...по моим расчётам мастер проведёт около двадцати лет в беспамятстве, пытаясь разрушить связь.
— Я хочу уйти. Это эгоистично, но мне всё равно.
***
Это был самый дальний уголок запутанных коридоров древнего поместья, на чьих стенах увешаны известные и неизвестные картины, утерянные между развилок времени портреты, запечатанные на холстах природные красоты давно несуществующих и стёртых мест — всë это сохранённо в сокровищнице, в тихом и безлюдном коридоре, что пустует и тоскует каждый день.
Заходят сюда не часто, но тот, кто обычно появляется здесь, пьян и проливает вместе с выпивкой на ковëр свои слëзы. Рыдания наполняют укромный уголок из года в год, делая место не прекрасным и не загадочным от исторической пыли и паутины, а печальным и мрачным. Выцветшие стены наблюдают из раза в раз одну и ту же трагедию мужчины.
Длинные чёрные волосы, как шёлковые нити, струятся по плечам и спине. Человек этот обладал пленительной внешностью: острый подбородок, тонко очерченные скулы, красивые тонкие губы, чёрные брови и выразительные глаза, чей цвет подобен свету белых звёзд. Молодой мужчина высок и строен, на бронзовой коже лица нет и намёка на морщины, однако за ухом, как страшный секрет, была скрыта седая коса.
Восточная внешность, царские манеры и мягкий бархатный голос.
— Камиль, — позвал он слабым голосом. Лорд на портрете, чьи серые глаза хранили в себе глубины мрака, смотрел на него с грустной улыбкой на губах.
Сегодня Князь ушёл в отставку и теперь он всего лишь Константин, что опускается бессильно на колени перед портретом того, кого больше всего уважал, любил и почитал, пока тот не предал его.
