Сто шестнадцать месяцев назад

      – Да, – послышалось из–за двери, – прошу!       Сергей Глебович повернул круглую ручку и вошёл в кабинет. Представления о троне и роскошной жизни сразу же улетучились при беглом осмотре помещения – запрокинув на дубовый стол лапы, в старом кресле из зала сидел Лебедев с трубкой в клюве. Вдоль стен расположились книжные полки с трудами философов, названия на обложках которых были зачеркнуты чёрным маркёром и подписаны оскорблениями «тугодум», «идиот» и «больной на всю голову». Источником света в кабинете служили три больших окна в виде арок. За ними простирались безграничные просторы морской глади.       – А я думал, это у меня в голове шумит. – профессор сел напротив актёра.       – Не жужжит?! – с особым энтузиазмом спросил Лебедев. – Нет? Не важно...       – Ха, отгрохали тебе хоромы, вот, казалось, ну живи себе спокойно. Но нет, нужно же лезть ко мне!       Воробей достал из ящика стола пару бокалов и бутылку виски:       – Не горячись, Глебыч. Ты же сам знаешь, что наше трио – пешки в руках Михаила Альбертовича. Он сказал тебе концерт устроить – мы исполняем, а если молчит, так нам это в радость, сидим по своим владениям, занимаемся важными делами.       – Да? – разозлился профессор. – То, что вы своего голоса не имеете, это мне давно известно, а вот...       – Бу–бу–бу! – перебил его актёр, разливая односолодовый напиток. – Хорош бубнить, бубнилкин! Давай–ка выпьем, угомонимся, у всех нервы не к Фирсову, так что ж поделаешь, время такое!       – Какое такое?!       Лебедев гордо подошёл к окну строевым шагом, отбивая тапками оставшийся на подошве песок:       – Сам посуди, где такое видано, чтобы обычный профессор философии сидел в величественной цитадели среди пустыни, пил добротный виски и общался с редкого вида птицей! Кому расскажешь – не поверят! А оно вот, вот! Реально! И стол форму имеет, и даже вон то море со старой кроватью, тоже настоящее! Кстати, гляди, твоя мать приплыла.       Сергей Глебович подбежал к арке и раздвинул тяжёлые шторы, сквозь которые смотрел представитель троицы. Тот не соврал, мама действительно качалась на волнах и всё приближалась к суше, где её ждала сотня воробьев с верёвками в лапах.       – Сейчас коечку перевяжем и поселим на этаж ниже, – Лебедев смаковал напиток, – и... чудесное пойло! Так вот поселим, тебе, с барского плеча, тоже пару квадратов выделим. Заживём, а?!       Он слегка ударил профессора локтем по руке и продолжил:       – Ладно, не урчи! Пойдём лучше в мой настоящий кабинет, а то мы с тобой в приёмной разговорились, а все чудеса только впереди...       Воробей щелкнул пальцами и обратил внимание Сергея Глебовича на книжный шкаф, который начал сдвигаться в сторону и все больше обнажать потайную дверь. Переступив порог, они оказались в огромной комнате, совершенно не вписывающейся в габариты цитадели. В полу, под толстым стеклом, находились огромные часы с большой рукоятью в центре. Её вращение приводило стрелку в движение и открывало путь к двум проходам с таблицами «Отдых» и «Работа». Сам циферблат был поделён на два неравных между собой сектора с совпадающими на таблицах названиями. Три четверти отводилось на работу, и только одна часть – отдыху.       – Эти часики – подарок Михаила Альбертовича, – рассказывал Лебедев. – Внушительные, а?! Без них любой порядок превращается в беспорядок, а с ними – в строгий график и наказания за его несоблюдение. Двадцать часов мои воробушки трудятся, и только четыре – отдыхают. Что самое интересное, ещё никто не возмущался! Всех устраивает горстка пшена на обед и несколько капель росы. А что им ещё надо, Глебыч? Труд из птицы человека сделал, вон, посмотри на меня, во какой!       – Человек ты, человек... – сдерживал смех профессор, – только голова воробьиной осталась, совсем безмозглой.       – Это почему ещё?       – Да чтобы командовать, нужно самому потрудиться и понять, какого это. Есть прекрасное выражение, которого я не постесняюсь произнести в твоём присутствии: «пиздеть – не мешки ворочать». А ты как раз околесицу порешь, кто же согласится работать по двадцать часов в сутки?       – Не, Глебыч, не, – Лебедев подошёл к центру механизма, – в моих владениях для ночи нет места, солнце всегда высоко–высоко, а подчиненные всё молчат... и только я в праве решать, когда им задницу пернатую отлеживать, а когда пот стекающий градом с клюва вытирать!       Он надавил на рукоять и перевёл стрелку часов в сектор «работа». Сразу же завопили сирены, вместе с электрическим клацаньем слышался встревоженный птичий щебет. Под самым потолком раздался гул, за которым последовал мощный хлопок и стремительно нарастающий свист.       – Не паникуй, профессура! – Лебедев старался перекричать шум, с усилием передвигая рукоять в попытке что–то настроить. – Это у тебя не перепонки лопнули, это я сброс отработанного топлива сделал! Ох, ёп... Шестерёнки надо смазать, совсем не слушаются!       Солнце скрылось под стремительно увеличивающимся темным облаком, что кольцом окружило верхушку цитадели. Небо окрасилось в пепельный цвет, стянувшись в единую серую пелену. Шипение пара заглушалось вместе со свистом, наступила тишина.       – А что же вы тут производите? – поинтересовался Сергей Глебович.       – Да, мелочь всякую, – отмахнулся Лебедев. – двигатели ракетные, бензин... тут, кстати, неподалёку жила нефтяная имеется.       – Ты хочешь сказать, у вас ракеты на бензине летают?!       – А как же! Вёдрами черпаем воду из моря, несём в цеха. Делаем из неё дистиллират, потом бодяжим с переработанной нефтью и всё...       – Но это не научно, это бред!       Воробей достал из круглой урны, что стояла рядом с проходом, длинный свёрток, разложив его прямо на полу. Он подтянул брюки и опустился, гордо объясняя каждый агрегат на чертеже:       – Двухкомпонентный реактивный двигатель на обессоленном бензине, моя разработка. Первый компонент тут как, пара компрессоров на высокое и низкое давление, камера сгорания и сопло. Второй – направляющий аппарат сжатого воздуха компрессором низкого давления, его ещё КНД называют. Я тут несколько формул на листе набросал, все это дело секретное, Глебыч, но ты же у нас философ... Чего–чего, а таких дифирамбов я тебе ещё не пел!       – Иерихонская труба какая–то. – усмехнулся профессор. – Как у тебя ракета на этой дурнище полетит? Обессоленный бензин, невидаль!       – Вот только зубоскалить не надо! – он показал на разлинованную таблицу, где в ячейке рецензента красовался особый след воробьиной лапки. – Подпись самого главного инженера в цитадели! Он проверил все расчеты и утвердил мою разработку. Могу познакомить лично.       В эту секунду Сергей Глебович понял, какой подарок даровала ему судьба, и как Лебедев только что приговорил себя к смертному приговору. Профессор подумал, если ему повезёт подговорить инженера построить нечто, способное устранить первого представителя троицы, то все проблемы, связанные с его унизительными насмешками и посягательствами на квартиру, одним разом обретут обратный и очень болезненный эффект. При такой строжайшей дисциплине и повелению времени, обязательно найдутся те, кто захочет обрести свободу или хотя бы задуматься о ней.       – Определенно! – задумавшись, ответил Сергей Глебович, как вдруг добавил, – Но сначала я хочу увидеть маму.       – А чего на неё любоваться? Красавица, всегда в своих мыслях, считает себе, голубушка. Её бы на кассу в магазин или в банк в окошко посадить – озолотишься!       Профессор прошёл за Лебедевым в лифт и облокотился на поручень. Актёр дал указание воробью жестом на пальцах, тот прыгнул на рычаг и потянул его вниз. Махина устремилась в бездну.       – Глебыч, ты даже представить себе не можешь, каких успехов я добился, благодаря твоей социологии! – он достал из кармана брюк трубку и закурил. – Я же раньше дуб–дубом был, понятия не имел, как говорить с людьми и что им отвечать. А теперь? Думаешь, тот день, когда ты завалил меня на экзамене, изменил мою дальнейшую жизнь? Изменил, ещё как изменил! Люди, как и эти комочки с перьями – всего лишь расходный материал. Тупые создания, ошибки, которым дали право на жизнь. Это вы, философы, всё ищите какой–то правды, задумываетесь о вечном, о непостижимом, а что в итоге? Помрете как шавки, забудут о вас, вовсе и не существовали никогда. И всё же мешки я ворочал, ворочал… А вот вы, мыслители, только языком, да по одному месту.       – Хорошо так смело выражаться, когда крыша над головой есть, да ещё и сам заправляешь над всеми, – Сергей Глебович со злости закусил губу. – сволочь ты редкостная, Лебедев, как и друзья твои.       – А ты попробуй, Глебыч! – оранжевые полосы разгорающегося пламени печей быстро пробежали с лап до пернатой головы, сверкнув в серовато–коричневых глазах актёра. – Быть сволочью – куда интереснее, нежели раздавать никому не нужную доброту и спасать обречённый на гибель мир от зла. Знаешь, как прекрасно просыпаться с мыслью о том, что ты никому ничего не должен – тебе все должны! Захочешь, отдашь приказ убить неугодного, захочешь, велишь подать на обед воробьиную грудку под брусничным соусом! Ты накалываешь на вилку мясо недруга и наблюдаешь за реакцией поваров, что готовили тебе своего сородича, за реакцией официантов, что общались с ним несколько часов назад. Видишь настоящий ужас в их маленьких глазёнках и знаешь, что они боятся оказаться на этой же вилке по одному твоему щелчку пальцев. Растягиваешь удовольствие, а затем запиваешь сочнейшим страхом побледневших подчинённых. Я называю это блаженством!       Они опустились в самое сердце цитадели – на минус сорок первый этаж. Здесь было гораздо жарче, чем на поверхности: грохот работающих машин аккомпанировал скрипящим шестерням и стуку затворов, стрелки термометров колебались у самого максимума. Вокруг большого сосуда, наполненного желтой бурлящей жижей, растянулись пышущие паром трубы. Воробьи в маленьких, перепачканных нефтью фартуках, следили за бегающей по экрану осциллографов полосой и делали пометки на клочках бумаги лапками, заранее попрыгав рядом в чернильной лужице. Контролировали воробьев особые пернатые с острыми железными клювами – своеобразными намордниками, которыми они были готовы заклевать возможных нарушителей.       Целая иерархия правления предстала профессору и поразила его сознание тем, что птицы повинуются стоящим на ранг выше собратьям. От простых работников, трудящихся за грамм пшена и каплю росы, до деловых и занятых управляющих, что летают в холле и предпочитают работать с бумагами.       – Какого это, управлять всей цитаделью? – спросил Сергей Глебович, следуя за актёром вдоль раскалённых громадин.       – Очень даже! – задорно отвечал Лебедев. – Это как поранить палец и высасывать всё собирающуюся кровь, пока тромбоциты не выполнят своих прямых обязанностей. Ты, я, мамочка твоя – такие же цитадели, внутри которых также борются подчинённые за существование и стараются, во что бы то ни стало, поддерживать в нас жизнь. Здесь же интереснее в тысячу раз! Я добился совершенства во власти, мужья трудятся в поте пушистого лица и зарабатывают на жизнь, их жёны воспитывают всё подрастающее поколение. Отдых – работа, и наоборот. Им не нужно ни за что беспокоиться, за них всё давно продуманно, за них всё давно решено.       Он снова шёл строевым шагом и довольствовался страхом встречающих его рабов, что ненадолго оторвались от дел ради поклона их любимому и единственному владыке трясущимися крыльями:       – Здравствуйте, свет пернатого будущего! Продолжайте трудиться, награждение не заставит себя долго ждать! В честь пришедшего к нам сегодня гостя, на обед, все без исключения, получат не одну, а целых две миски пшена! Ура, воробушки!       Весь этаж охватил ликующий щебет.