Сто шестнадцать месяцев назад

      Найти руководство для создания арбалета в домашней библиотеке – задача явно не из простых. Такими редкими экземплярами профессор не располагал, более того, никогда не видел. Он лишь помнил внешний вид орудия, как туманный образ переплетался с фантазией и всевозможными представлениями. Точный инженерный чертёж по памяти воссоздать не получится, и поэтому придётся прибегнуть к помощи книги. Но какой? Сергей Глебович достал с полки труды Гегеля и спешно изучил каждый лист. Ни одной картинки, только буквы, много букв и каверзных терминов. Не подходит. Вслед за прусским мыслителем в руки профессора попала сама античность: Сократ, его ученик Платон; Аристотель оказался нетронутым ввиду личной неприязни. Профессор уверял себя: дураки до создания арбалета не додумаются. А кто не дурак? Кто стоял у него на хорошем счету и прослыл гением своего времени?       – Эпикур – тугодум, – вслух размышлял профессор. – Демокрит – идиот, Аристотель – так вообще больной на всю голову! Неужели не найдётся тот, кто мог бы создать нечто изощренное, но по праву действующее? Может, я не там ищу?       Сергей Глебович опустился на полку ниже. Между «Макбетом» Шекспира и «Портретом Дориана Грея» Уайльда затесалась невзрачная, похожая на старый черновик книга с выцветшей обложкой. На ней был изображен бледный, едва различимый витрувианский человек эпохи Ренессанса.       – Симметрия, значит? Человек есть вселенная?       Творение неизвестного автора. Почти на каждой странице располагались рисунки причудливых созданий, доработок и вычурных для человеческого сознания идей. Люди бросались навстречу судьбе с обрыва и освобождали разум от страха, когда порывы ветра подхватывали их и сопротивлялись конструкциям на спинах, похожих на крылья птицы. Полотна, перетянутые прочными верёвками, сшивались по образу сферы, внутрь которой поступал горячий воздух. Через несколько страниц показалась внушающих габаритов баллиста на деревянных колёсах. Профессор замер на мгновение: ему довелось найти искомое орудие.       – Арбалет! – удивился он и попятился к дивану, не отрывая взгляда от рисунка. – Только тут... ба... мелко написано. Баллиста. Да какая разница, на арбалет похоже? Похоже! Снаряды метает? Метает! Арбалет это! Точно!       Сергей Глебович взял со стола чистый лист бумаги и ручку. Стержень оставлял слегка заметные линии, профессор не знал, с какой части ему начать эскиз. Он вспомнил о рамке, в её правом углу должен располагаться штамп со всеми пояснениями и подписями. Наспех разлиновав лист у края, Сергей Глебович внёс свою фамилию в графу разработчика, не забыв поставить цифры «28–06» в ячейку рецензента. Теперь, когда появились поля и штамп, можно приступать к самому главному. Профессор провёл по линейке черту в самом центре и поставил стрелку, обозначающую длину в миллиметрах. Для указания размеров нужно знать масштаб изображённого в книге арбалета. Сергей Глебович вновь прибегнул к размышлениям, орудуя линейкой:       – Ну, сколько тут? Пятнадцать сантиметров. Плюс тетива, но это вширь уже пойдёт. Колесо пять сантиметров, это... пятьдесят миллиметров, значит, двадцать пять – радиус. Цитадель. Метров... достаточно высокая, скажем так. Крыша, предположим, тоже не малая.       Сплошные цифры и вычисления. Целый вечер профессор потратил на расчёты и проработку уже собственной машины для убийства Лебедева. Он добавил вращающуюся конструкцию, сделал толще тетиву и решил обливать болты легковоспламеняющейся смесью, чтобы причинить врагу больший вред и доставить ему такие мучения, о которых тот даже не мог додуматься за последние девять лет. Финальные штрихи, Сергей Глебович отдаляет от себя эскиз и довольно клонит головой, рассматривая каждую мельчайшую деталь. За такое никогда бы не поставили отличной оценки – результат оказался выше привычных рамок оценивания. Итог был близок к идеалу.       Атмосферу нависшей в воздухе победы над первым представителем троицы нарушил телефонный звонок. Трубка в прихожей разлилась по квартире противной трелью, следовало незамедлительно ответить незнакомцу. Тяжёлое дыхание раздавалось на другой стороне провода, профессор слышал хрипы, но говорить первым не решался: пусть отвечают первыми, если решили позвонить. Сквозь шипение послышался неприятный женский голос:       – Один – четырнадцать – десять – пятнадцать – один – девять – десять – пятнадцать…       – Вы ошиблись номером. – Сергей Глебович собирался положить трубку, как заметил приоткрывающуюся из–за сквозняка дверь в спальню.       – Один, – продолжали медленно произносить, – четырнадцать – десять – пятнадцать – один – девять – десять – пятнадцать…       Мрак за дверью смешивался с чёрной и непроглядной дымкой, клубы тумана рассеялись на мгновение и обнажили коридор, тройное распутье, вдоль которого тянулись серые завихрения, больше похожие на длинные седые волосы. По левому краю расположилась миниатюрная тумба со стеклянной вазой, наполненной пустотой. Пурпурные отблески перемежались вместе с чернильными бороздами, что устремились к ногам профессора и заставили его шагать назад, от вероятной опасности.       – Девятнадцать – двадцать девять – пятнадцать – шестнадцать – двенадцать … … … один – четырнадцать – десять – пятнадцать – один – девять – десять – пятнадцать…       Сергей Глебович обернулся: зал исказился, превратившись в тёмное помещение с одним единственным столом. За ним сидела Зинаида Николаевна в привычной для неё строгой позе, когда студент отвечал на билет. Её чересчур спокойная улыбка пугала профессора, он чувствовал себя первокурсником перед холодным взором преподавателя.       – Сколько художников, представителей так или иначе понимаемого творчества имеется в романе «Портрет Дориана Грея»? – спросила она, дожидаясь моментального ответа.       – Зина…       – К каким сценическим и несценическим персонажам в драме «Дикая утка» Ибсена и как именно относится образ дикой утки?       – Какой утки?! Я не читал ни про какую утку!       – Отвечать на вопросы! – Зинаида со злости ударила по столу ладонью. – Я не потерплю лишних высказываний!       Очная ставка? Великим упущением, по мнению самого Сергея Глебовича, был факт незнания зарубежной классики. Он перечитал сотни трудов философов, но так и не познакомился с творчеством знаменитых авторов. Зинаида Николаевна знала про них практически всё, единицы учащихся выходили из аудитории с оценкой «отлично» в зачётной книжке. Тем не менее, профессор решил рассуждать логически:       – Ибсен. Если не ошибаюсь, Генрик. Норвежский драматург. Что ещё… публицист.       – Я это прекрасно знаю, – язвительно ответила она, – меня интересует конкретно поставленный вопрос. Хорошо, если это вызывает у вас затруднения, мне не составит труда упростить вопрос до элементарного уровня: к каким сценическим персонажам относится образ дикой утки?       Сергей Глебович почесал затылок:       – Лично ко мне – никак не относится, хоть я и отчасти сценический персонаж. И, попрошу заметить вас, не утка, а скорее, воробей.       – Воробья в пьесе никогда не было!       – Смотря какая пьеса…       Намёк профессора оказался ей непонятым. Вероятно, она лишь сделала вид, что ничего не поняла, затаила обиду и вот–вот грянет новым, совершенно не элементарного уровня вопросом.       – Ромео и Джульетта о чём–нибудь вам говорят? – Зинаида поправила очки и закусила щёку.       – В начале жили, в конце померли, – смеялся Сергей Глебович, – обычная себе жизнь, как и у всех людей в этом мире. Жизнь, смерть, перерождение, другое начало, и всё по кругу! Цикл… замкнутость. Ещё никто из него не выбрался, потому что никто подобными вещами не задавался, но это сделал я. Пока вы мусолите, какого цвета занавесочки в комнате героя, какой ложкой он обедает и, извините, кто чем задницу подтирает, молодое поколение забивает голову всякой чепухой, не оставляете путей совершенствования.       – Это ваше субъективное мнение, спорить я с ним не буду, но и соглашаться не стану, – Зинаида посмотрела на него совсем иначе, с особой теплотой и некоторым сочувствием, – Серёжа, неужели воспоминания о наших отношениях тебе настолько противны?       – Ты предала меня, жестоко предала. Перешла на сторону Носухоротова вместе с этой злосчастной троицей, почему бездействуешь, они справляются на ура, а ты что? Стесняешься?       – Я никогда не предавала тебя!       Молчание в трубке прервалось очередными цифрами:       – Тринадцать – шестнадцать – восемь – двадцать восемь…       Зинаида Николаевна переменилась в лице, она медленно встала из–за стола и подошла к профессору.       – Не убедительно? Я так и знала. Во всяком случае, актёры справляются со своей работой филигранно. Верни трагедию Шекспира на место, иначе тебе будет ещё хуже. Не стоило уничтожать того, до чего не додумался сам!       – О чём ты? – недоумевал профессор.       – О книге, что порвал в бреду. Думал причинить вред мне, а причинил его, как и всегда, только себе. Я ненавижу тебя. Я хочу, чтобы ты сдох, чтобы ты захлебнулся собственной кровью, звал на помощь, но оставался при этом немым. Сдохни. Сдохни! Сдохни!!!       Мгла пронеслась между ними плотным шлейфом, оставив на месте Зинаиды трясущуюся иссохшую фигуру – маму. Она истерично смеялась и одновременно плакала, из её рта, вперемешку с кровью, по ночнушке стекали лекарства. Загадочный собеседник перешёл на крик:       – Один – четырнадцать – десять – пятнадцать – один – девять – десять – пятнадцать…       Профессор попятился к прихожей, что виднелась через мутную зеркальную раму на стене. Плотное стекло сдерживало его от настоящего мира в неизвестном мраке, очередной уловке главаря. Мама приближалась всё ближе, пока темноту постепенно заливала её непрекращающаяся рвота.       – Один – четырнадцать – десять – пятнадцать – один – девять – десять – пятнадцать…       Смрад успокоительных лекарств и желудочного сока вызывал у Сергея Глебовича рвотные позывы, однако он продолжал наваливаться плечом на стекло в попытке сломать баррикаду. Удар, и по всей поверхности, со страшным хрустом пробежала огромная трещина.       – Один – четырнадцать – десять – пятнадцать – один – девять – десять – пятнадцать…       С каждой попыткой разбить зеркало трещина расходилась всё больше, пока не задела шею в отражении матери. Трубка раздалась диким воплем, смех и плачь прекратились в одно мгновение: голова упала в едкую лужу вместе с телом, растворившись в бордово–желчной массе. Рама раскололась напополам, зеркало разбилось на мельчайшие осколки, которые вылетели в прихожую и осыпались на тумбу. Сергей Глебович спешно переступил через проём и оказался в квартире. Он бросил трубку на пол и побежал на кухню. Впервые за долгое время профессор пил таблетки самостоятельно, без упрёков Лизы. Они не казались противными, наоборот, стали безвкусными и не горькими. Сразу же вспомнилась методика успокоения, следовало перевести дыхание после всего произошедшего.       Сергей Глебович понял одну важную вещь: нападки приобрели устрашающий характер. В бой пошла «тяжелая артиллерия», главарь отдал приказ извратить образ мамы и заставить думать его, что она тоже не разделяет с ним интересов защиты дома. Она, как и всегда, спокойно лежала в спальне, смотрела в потолок и считала до двадцати девяти. Всё в порядке.