Сто шестнадцать месяцев назад

      – Ты как?       Первые секунды после пробуждения человек проводит в ступоре. Кто? Где? Лиза вгляделась в сидящую перед ней фигуру, что быстро избавилась от мути и растворилась в уже знакомом образе:       – Паша... ты всю ночь сидя спал?       Он молча прижал её ладонь к губам и склонил голову. Некогда пьяный взгляд обронил чистые слёзы, а спокойное дыхание разрушилось душевным трепетом. Лиза видела в нем новое, неизвестное до сегодняшнего утра чувства – сострадания. Гордость и самоуверенность подмены сменились искренностью и принятием. Осознание совершённого поступка скатывалось по щекам и замирало на руке Лизы прозрачными капельками.       – Я дурак, Лиз, дурак, – шептал он, – прости меня, прости. В кого я превратился…       Рядом с кроватью стояло переполненное ватой и бинтами мусорное ведро. На кровавых обрывках лежали узкие упаковки от пластырей, окружая собой разбитую бутылку водки.       – Всё подмёл, всё вымел, прихожая блестит, ни одного осколочка!       – Помоги мне встать, – попросила Лиза, – мне нужно привести себя в порядок.       Они медленно направились в ванную, Павел держал Лизу под руку и не отводил от неё глаз. Всё в точности, как четыре года назад. Ликующую публику на свадьбе сменило молчание стен и наскучившего интерьера. Синий костюм жениха превратился в потную майку и спортивные штаны, а свадебное платье невесты обагрилось собственной кровью. Лёгкий шум в голове от похмелья и режущая боль у виска – подарки молодожёнам с записками о самых лучших пожеланиях на будущее. В одном зеркале одновременно отражались два человека, не имеющих между собой ничего общего. По крайней мере, теперь. Мимолётная, случайная встреча, как наваждение судьбы, показалась им счастьем. Она опаздывала на заказ и подвернула ногу, он задержался в тот день с ночной смены и решил помочь ещё одному пациенту. Обычное знакомство переросло во взаимную любовь, свидание за свиданием, как подтверждение своих чувств обернулось трепещущим многоточием, которое привело их сюда, в малометражную квартиру со старыми, ещё советскими обоями. Намерения поставить долгожданную точку в отношениях иногда зарождались в их сердцах, но почти сразу же переставали существовать, когда вера в лучшее внезапно учащала биение и награждала сознание ложными надеждами.       – Я взял отгул на работе на пару дней, – говорил Павел, помогая Лизе умыться, – сказал, что приболел.       – Выглядишь абсолютно здоровым… – хмыкнула Лиза.       – По–твоему, я должен был сказать правду? Что нажрался и влупил жене по голове бутылкой?!       – Ты мог этого не делать, причём ни одного, ни другого. Не стоит нежностей, я чувствую себя лучше и хочу прогуляться.       – Куда ты собралась?! – Он одёрнул её за руку и подтянул к себе.       – К профессору, – уверенно и бесстрашно произнесла Лиза. – И только попробуй мне что–то сделать! Я не поленюсь навестить твою больницу и сказать всем, почему у меня пластыри и как болеет мой муж!       Его полное изумление внезапно прорезавшемуся голосу на мгновение погрузило комнату в тишину. Сострадание в глазах сменилось растерянностью, Лиза почувствовала превосходство над надоевшим сожителем.       – Я пойду с тобой. – задумчиво произносил Павел, – Пойду с тобой...       – Зачем? Свечку хочешь подержать? Ты же спишь и видишь, как я хожу к нему только для того, чтобы изменять тебе!       – Замолчи. Я вызову нам такси.       – А что замолчи, Паша, что?! – она вцепилась ему в плечи, – Каждый раз я слышу от тебя это слово, ты хочешь моего молчания?       – Мне больно.       – Больно?! – Лиза сдавливала кожу с большей силой. – А как было больно мне, когда прилетело бутылкой? Какую боль терпела, когда любимый человек превратился в монстра?! Ты мне противен! Я тебя ненавижу!       Кулаки самопроизвольно сжались, чтобы ударить сожителя в грудь и попытаться достучаться до самого сердца. Он не стал отвечать ей тем же, как привык это делать. Напротив, Павел обнял Лизу и прильнул к губам, наградив их лестным поцелуем. Опять. Снова. В очередной раз. Магия счастливых воспоминаний способна избавлять от злобы и тех ужасов, что происходили совершенно недавно. Поддаться на уловку или раз за разом находить себя на полу в компании осколков посуды? Слышать многочисленные извинения или лай соседской собаки? Огромное шахматное поле, где фигуры перемещаются по своему желанию, давно обходились без игроков и самостоятельно принимали решения. Рядовая пешка имела больше прав, чем Лиза. Два шага вперёд, один назад – боевой клич всех королей применялся в случае поражения, воодушевляя чудом оставшихся на поле бойцов, и только она, хранительница притчи профессора, всегда шагала назад к невидимой пропасти, брешь в которой давно расползлась по всей клетчатой доске и задела каждую фигуру. Партия давно проиграна, однако никто этого не знал и с особым азартом продолжал бороться за выигранный приз.        – Ненавижу… – Лиза честно приняла поражение, ответив мужу взаимностью на объятия.       – Я тоже каркаде не переношу, – улыбнулся ей Павел. – Вернёмся домой, я заварю потрясающий эрл грей с твоим любимым печеньем…       – С овсянкой? – по–детски пролепетала она.       – Именно с ней. – Павел отвлёкся на оповещение телефона, что раздалось писком цыплят. – Собирайся, таксист прислал сообщение, он ждёт нас у подъезда.       Лиза не до конца понимала всё происходящее. Углубиться не позволяла редкая боль под толстым слоем пластырей, и даже она не могла испортить внезапно появившееся настроение. Сидя перед зеркалом, художница лёгкими мазками прятала покраснения и припухлости с помощью пудры и специальных тонирующих средств. Лицо – такая же картина, как натюрморты или волшебные дали с чарующим рассветом. Далёким от высоких искусств людям обычно хватало одного взгляда, чтобы навесить громоздких ярлыков и чувствовать себя хоть на долю лучше того униженного жизнью прохожего. Старухи у подъезда и едва стоящие на ногах ценители спирта не разбирались в творчестве известных художников, предпочитая распространять сплетни и невнятные речи. Зачем приобщаться к возвышенному и пополнять багаж знаний, когда можно провести день вместе с такими же сплетницами и отбросами, не способных на саморазвитие? Лиза часто задавалась этим вопросом и прекрасно знала, кем она станет, если не спрячет последствия от ударов косметикой. В первую очередь ей приходилось защищать мужа, в какой–то степени оправдывать. И лишь убедившись, что его репутация осталась непоколебимой, можно, наконец, подумать о себе. Настоящие же критики, в отличие от зевак и любителей, будут дотошно изучать каждый мазок и искать хоть малейший недочёт, чтобы помочь пострадавшему избавиться от тирании. К счастью, критики в городе давно не живут…       – Ты готова? – Крикнул Павел из прихожей.       – Иду.       Уже в такси Лиза задумалась о странном рвении мужа навестить Сергея Глебовича. До этого момента они были знакомы единожды, на свадьбе в ресторане. Профессор не выходил из–за стола, предпочитая оставаться наедине с манящими закусками: обилие блюд не вставало в сравнение с йогуртами и макаронами с сосисками. Он наблюдал за танцующими гостями, смеялся от нелепых конкурсов и выпивал шампанское за здоровье молодожён. Алкоголь затмевал сознание плотным туманом, его действие лишало любых тревожных мыслей и позволяло забыть обо всем на пару часов. Этот вечер обернулся попыткой Лизы вывести Сергея Глебовича в общество и напомнить ему о былых временах, когда тот преподавал в институте, оставался с должниками и терпеливо выслушивал одни и те же параграфы из учебников десятки раз. Коллеги любили его за профессионализм, доклады на конференциях всегда воспринимались слушателями с особым интересом и собирали громкие овации. Он любил жить, просыпаться и идти в институт в любую погоду, чтобы учить людей смотреть на мир глубже и знакомить их с трудами великих философов. Один день изменил всё, Сергей Глебович потерял работу, друзей, поддержку. Мама с каждым днём становилась все хуже, забывала слова и говорила цифрами, значение которых оставалось непонятным. Так, на число двадцать один она могла покачать ногой, а на девятнадцать, наоборот, фыркнуть или скривиться. Все это прослеживалось в глазах одинокого человека, что сидел за столом, подперев голову и улыбаясь сквозь слёзы невесте.       – Четыре года назад его видел, время летит... – Павел повернулся к Лизе с переднего сидения. – А кого ты поминать собралась, ночью конфет просила?       Она поймала на себе подозрительный взгляд водителя с зеркала заднего вида:       – Давай дома поговорим, хорошо?       Ответом на просьбу послужила полная тишина. Её изредка прерывал рёв мотора и скрип коробки передач, когда машина подъезжала к светофору на красный свет. Пустынные, совершенно мёртвые улицы замерли в ожидании прохожих, мерцая поломанными вывесками магазинов. Небо затянуло тучами, оно вот–вот разразится громом и снова зальёт не успевающие высохнуть тротуары. Дворники встречных автомобилей клонились из стороны в сторону, очищая стекла от мелкого накрапывающего дождя.       – Вы не будете против, если я закурю? – спросил таксист, потянувшись в карман куртки.       – На здоровье! – ухмылка Павла окончательно убедила его в задуманном.       Салон за несколько минут наполнил едкий табачный дым. Запах бензина смешивался с гарью, напомнив Лизе о дедушке. Когда она вернулась из школы, заядлый курильщик лежал на кухне с разбитой головой у плиты. В пепельнице, среди остывших серых хлопьев, дотлевал оставленный окурок. Девочка бросила портфель в прихожей и села рядом с трупом, зашуршав фантиками от шоколадных конфет, которые мама обычно прятала в шкафчике. Она не обронила ни слезинки, набрала её номер и спокойно сообщила: «Мам, я помянула деда». Недоумевающие возгласы в трубке остались ею неуслышанными, Лиза пошла в свою комнату выполнять домашнее задание. Целую неделю любопытные соседи норовили узнать причину смерти, одному из них выпал прекрасный шанс разузнать абсолютно всё, когда папа забрал Лизу с продлёнки и они возвращались домой. Тромб, оторвался тромб – донеслось до детского сознания неизвестными словами, складываясь в логическую цепочку: у дедушки что–то оторвалось. Это «что–то» явно влияло на жизнь, он распрощался с ней на холодном кафеле, попутно ударившись головой об угол стола.       – Ну не сволочи ли?! – мужчина выдохнул в приоткрытое окно. – С каждым годом качество ухудшается, а цена только растёт! Табака ноль, химия сплошная. А ведь когда–то, ещё в восемьдесят шестом где–то, эти сигареты всем союзом искали! Развалили, капиталисты, мать их, а теперь дерьмом пичкают. Потом по телевизору жалуются, что у мужиков письки не стоят и бабы понурые ходят!       – Так уж капиталисты? – в дискуссию вмешался Павел.       – А кто ж? Мы что ли?! – хрипло рассмеялся таксист. – Всё оттуда идёт, с запада проклятого. Жития не дают, рыпаются, а мы бы сейчас уже в золоте купались! Правду говорят из ящика, там всё зло бурлит. А вы что думаете, девушка?       Лиза пожала плечами:       – Меня эти проблемы не интересуют.       – То есть как это не интересуют?! Вы из тех, кто одним днём живут? А вы хоть задумывались, милая, в каком государстве проснутся наши дети завтра?       Павел резко поменялся в лице. Он о чём–то задумался, в словах таксиста промелькнуло нечто горестное и печальное. Боль людей завтрашнего дня его точно не интересовала, эгоистичный настрой был превыше всего, и в первую очередь он думал о себе. Кем проснётся на следующее утро – загадка с очевидным ответом, ведь гораздо сложнее предположить, что с ним станет через несколько лет, как распорядится судьба и не растеряет ли последнюю долю человечности.       – Не знаете? А я вам отвечу: если мы сейчас не почешемся, то потом чесать будет некому! Приехали!       Машина остановилась во дворе дома профессора. Лиза потянулась в сумку за кошельком, чтобы достать карту и расплатиться. Одного вида пластика оказалось достаточным, и водитель перешёл на привычное для него обращение:       – Мля, заколебали с ними уже. Нету у меня аппаратуры под неё, только наличкой беру. Чё делать будем?       – Мужик, давай тогда до терминала доедем, тут недалеко совсем, – предложил Павел. – Лиз, а ты иди пока, я минут через пятнадцать буду.       – Хорошо. – она отдала ему карточку и вышла из такси.       Единственный вопрос не давал ей покоя: «почему Паша хочет навестить Сергея Глебовича и почему это желание возникло только сейчас?». Вполне разумные ответы разбивались о скалы догадок, множество теорий можно построить вокруг одной проблемы, но так и не найти верного решения.       Поднявшись на четвёртый этаж, Лиза столкнулась с недавней странностью: входная дверь была снова приоткрыта. Теперь в замочной скважине торчали ключи от квартиры, что исключало возможность нахождения профессора внутри. В зале горел свет, Лиза переступила порог и оказалась в тёмной прихожей. В спину кольнуло чем–то острым.       – Дёрнешься – прирежу. – слышался позади голос профессора. – Медленно, без лишних движений, идёшь на кухню и занимаешь место справа. Я сяду напротив.       Сердце бешено колотилось, руки затряслись, а ноги стали ватными. Она приняла его условия, медленно шагая на кухню. Клинок продолжал упираться в спину, профессор следовал за ней. Он закрыл дверь и прислонил палец к губам, заняв место рядом.       – Не бойся, – жутко шептал Сергей Глебович, – я хочу лишь поговорить с тобой. Догадываешься… о чём?       – Н–нет – обрывисто отвечала Лиза.       – Я намекну. Видишь чайник? Он мне тут брякнул, что ты встала на путь зла. Уж кто зло, ты точно знаешь…       – Сергей Глебович… чайник не может говорить. – она едва не срывалась на истерику.       – Ещё как может! Лизонька, как ты могла предать меня и заручиться поддержкой Михаила Альбертовича?       – Я ни к кому не ходила, я не ручалась…       – Тише, тише, не плачь. Хорошо, может это действительно так, меня пытались запутать. А что ты скажешь о таблетках?       Он пододвинул к ней блюдце и предоставил слово, махнув клинком.       – Энап, – её голос дрожал, – панкреатин и аминазин.       – Верно! – приободрился профессор. – А теперь скажи их эффект, на что действуют?       Лиза поняла, что солгать в такой ситуации означало встречу с непредвиденными последствиями.       – От давления, – ком в горле мешал говорить, – от желудка и… это не витамины. Аминазин… выпускается без рецепта, нейролептик…       – … и принимается от проявлений бреда. – закончил мысль Сергей Глебович. – Я прав, Лизонька?       – Вы знаете, зачем я даю вам эти таблетки вот уже девять лет? Чтобы чайники не разговаривали, чтобы на балконе никто не танцевал, чтобы вы жили прежней жизнью!       – Прежней жизнью?! – разозлился он. – Да что ты вообще о ней знаешь? И тебе ли рассказывать, как жить? Мне искренне жаль Павла, и отчасти я понимаю его.       – Что вы хотите сказать?       – Всё, что я хотел сказать, сказал ему в день вашей свадьбы. Пашенька сразу приуныл, всё думал, что это розыгрыш, а потом и сам убедился в моих словах. Я больше не хочу тебя видеть, пусть ты останешься в моей памяти, как лучшая студентка, чем подлый предатель. Всё время скрывала личину под маской доброты и искренности, а как оказалось, покрывала троицу, чтобы потом легко выкрутиться и обозвать всё происходящее бредом.       – Сергей Глебович…       – Пошла вон отсюда! – хладнокровно отозвался профессор. – Не стоит поощрять моё великодушие, и то, что я сохранил тебе жизнь. Переродилась бы в собаку и лаяла на каждого встречного…       – Вы меня прогоняете? – Лиза не верила его словам. – Навсегда?       – Навсегда. Появишься здесь ещё раз – на пощаду можешь не рассчитывать. Выход – по корриду налево, не заблудишься.       Момент, и она стояла в подъезде, внимая арию скрежещущих замков. Смысл жизни, искомый многими философами декадами, полностью испарился за несколько секунд. Тот, ради кого Лиза заботилась и утешала в сложную минуту, громко хлопнул дверью. Павла так и не было, и Лиза приняла отчаянное решение: вернуться домой, чтобы покончить с собой и решить все проблемы разом. Она давно перестала быть человеком, представляясь всем обычной игрушкой, которой можно легко манипулировать. Зачем жить, если теперь в этом нет смысла? Настала та пора, когда заявить о себе и исполнить финальный аккорд как некстати казалось правильным выбором. В голове проплывали отчаянные идеи: проглотить лезвие, отравиться таблетками или включить духовку. Лезвие, пожалуй, представлялось самой мучительной смертью. Оно порежет горло, начнётся неконтролируемая рвота с кровью. Выпить таблетки – означало смерть от жуткой боли. Духовка, пожалуй, казалась самым безобидным вариантом, сон настигнет быстрее смерти, однако могут пострадать соседи. Заявлять о себе нужно в известной стезе, а именно, прибегнув к художественным навыкам. Уйти из жизни и нарисовать последнюю картину – верх профессионализма. Патологоанатомы станут последними ценителями искусства, изучая бледное тело на наличие трупных красок, морг на один день преобразится в музей и погрузит его работников в сказочную атмосферу выставки.       Блокнот с незаконченной работой раскрылся на столе на новой странице. Чудесному творению удостоилась честь наполниться новыми бордовыми цветами. Лиза положила кухонный нож на предплечье и приготовилась почувствовать резкую боль, после которой станет легче. Резать по сухожилиям художница не стала, опасаясь лишиться возможности рисовать лучшие работы в загробном мире. Точка. Без лишних переживаний и дум, Лиза броским росчерком завершила работу над картиной всей жизни. Горные пейзажи с хвойными лесами и кристальным озером обагрились потеками тёплых чернил. Устремляясь вниз по руке, они оставляли алые следы и стекали с пальцев на чистый лист блокнота. Клякс становилось всё больше, они приобретали осмысленную форму и представлялись художнице автопортретом. Она создавала новое, нечто неизвестное и безумное, от чего остальные авторы не выдерживают гнёта моральных устоев и остаются безызвестными. Кровь оказалась лучше чёрной туши и грифеля, её неповторимые оттенки будоражили сознание и вдохновляли на немыслимые открытия в личном портфолио. Столько красок циркулировало внутри каждый день, годами материал выжидал своего часа и наконец оказался на тетрадном холсте.       Инстинкт убийцы и жажда смерти сопровождали её двадцать девять лет. Кончина Хрюнтика, смерть дедушки, а теперь и профессора помутнили разум. Она умерла в его глазах и больше не возродится, Лизе казалось, будто кровь огибала руку бардовыми лозами с пышными цветами. Её история подошла к концу, любовь обернулась мраком, а доверие и забота померкли в остатках ясного ума. Очередной взмах кистью, краски полились на блокнот с невероятной скоростью, стало тяжело дышать. С каждым новым вздохом в груди всё сильнее колол шип розы, стебли разрастались внутри и покрывались каменной коркой.       – Как ты могла? – Елена Васильевна эхом возникла откуда–то сверху.       – Я уйду в землю, и на могиле вырастут прекрасные цветы. – Лиза едва держалась за стол, пока кровь стекала на туфли и разливалась по полу маленькой лужицей.       – Ты обещала…       – Я хочу жить для себя, а не для кого–то. Я устала. На вашей могиле бурьян и колючки.       – Лиза…       Она замертво упала на ковёр и смотрела в потолок на прибитую рейку. Двойной аккорд плотника и художницы прогремели в унисон. Поняв, что Лизы давно нет у профессора, Павел вернётся домой и обнаружит тело жены с последней картиной в блокноте – портретом убийцы, жестокой и сумасшедшей девушки, что не справилась с тяготами и оставила их здесь, отправившись в другую реальность, полную умерших родственников и домашних животных.       – Хрюнтик, я хочу стать собачкой…       Ощутив необычную лёгкость и умиротворение, Лиза закрыла глаза.