Сто шестнадцать месяцев назад

      Тишина – первое, что услышала Лиза после продолжительного сна, показавшегося ей целой вечностью. Влажная простыня прилипла к спине и не желала отпускать из объятий, пружины старого матраса тихо скрипнули и замолчали, дожидаясь нового движения. Понимание происходящего сочилось в окутанное туманом сознание и заставляло видеть мир прежним после отключки. Боль в виске давно затихла, на её смену пришла надрывающая резь в руке. Лиза чувствовала, словно под толстым слоем бинтов расползлись голодные пиявки, которых не кормили годами. Может ли пиявка прожить несколько лет без еды? Сейчас художницу это нисколько не интересовало.       Спёртый, затхлый запах чего–то очень старого вперемешку с лекарствами, казалось, въелся в стены и полы. Одного взгляда оказалось достаточным, чтобы понять, в каком месте она находится. Больница – это тот демон, с которым каждый человек рано или поздно сталкивается лицом к лицу. Люди посещают её не по своей воле, любой рад обойти такого рода учреждение за сотню метров и никогда не болеть. Вопреки судьбе, раз в жизни, человек приходит сюда сам или его привозят на машине скорой помощи. Кому–то суждено выйти из больницы после борьбы с продолжительной болезнью и облегчённо вздохнуть. Кому–то суждено переехать из палаты на нижний этаж, накрыться холодным полотном и получить на большой палец ноги маленькую бирку.       Осознание содеянного, как дуновение ветра из сна, окончательно избавило мысли от тумана и открыло путь к давно зажившей ране, начавшей слегка кровоточить. Забытое событие, терзающее разум, норовило напомнить ей о прошлом. Оно, словно монстр, раздирало длинными когтями баррикады, что строились годами лишь для одной цели – забыться и жить дальше. Лиза подмяла под себя одеяло и повернулась к окну, за которым буйствовали сереющие, последние краски тёплого сентября. Мир сквозь небольшую толщу стекла менялся с каждым днём и становился художнице всё безразличнее. Профессор напомнил ей о главной роли в жизни – роли изгоя. Стремление показаться лучше, помогать другим и сопереживать их бедам исходило из души и тут же пресекалось непониманием. Сострадание довело Лизу до точки невозврата, перед глазами стоял её двойник, погрязший в туши. Фантомная боль в животе вновь дала о себе знать, последствия удара острых прутьев из сна перетекали в реальность.       – Елизавета Семёновна, – в палату зашел мужчина в белом халате, – как ваше самочувствие?       Она пригляделась и приметила на его груди бейджик врача. Предположения подтвердились – это больница.       – Я… переродилась?       – Нет, – равнодушно ответил доктор, сделав пометку на бумаге, – как раз мы воспрепятствовали этому. Елизавета Семёновна, повторю свой вопрос: как ваше самочувствие?       – Хорошо, – задумчиво говорила она, – рука только болит… и живот немного.       – Постарайтесь ни о чём не думать, сейчас к вам придёт медсестра и поставит капельницу.       – А вы настоящий? Я не сплю?       – Самый настоящий, – он подошел к койке и сел с краю, – можете коснуться меня, если не верите.       Лиза с опасением дотронулась рукава халата и продолжала скользить по нему вниз, пока крепко не сжала ладонь.       – Убедились? – врач отклонился от неё и крикнул в коридор. – Марина! Два кубика реланиума!       В палату зашла белокурая, совсем молодая девушка со штативом и небольшой бутылью раствора. Неопытность прослеживалась в каждом движении, она затягивала жгут дважды, пока доктор наблюдал за ней.       – Зачем же вы так с собой? – вдруг обратился он к Лизе.       – Вы про правую руку?       Врач молча кивнул.       – Я могла иначе, – улыбнулась художница, – а выбрала это. Думала включить духовку и лечь спать. Или выпить горсть таблеток залпом и ждать… я рисую картины, портреты на заказ. Я, как никто другой, вижу мир иначе. Именно «иначе» является моим проклятием, а поступок… скорее попытка избавиться от него.       – У вас почти это получилось, но благодаря бдительности вашего мужа, вы живы, в чём я непременно рад.       – Паша?       – Павел Алексеевич сидел рядом с вами всю ночь, – рассказывал мужчина, – сейчас он отправился домой, чтобы собрать для вас вещи, быть может, взять какие–то книги. Вы предпочитаете чтение?       – Нет времени, – объяснялась она, – его смертельно не хватает. Всё куда–то летит с невероятной скоростью, совсем недавно была подростком, а уже вот–вот исполнится тридцать лет.       – И тем не менее, вы нашли время на столь мрачный поступок…       – Вы попрекаете меня в содеянном? А что сделали бы вы, когда от вас отвернулся единственный верный вам человек? Люди, их много, улицы кишат ими, но лишь один из всей огромной толпы способен выслушать и помочь…       – Павел Алексеевич от вас не отворачивался, – прищурившись, заметил врач.       – А я говорю не о нём, – Лиза почувствовала лёгкость, слова показались исповедью перед незнакомцем, – я даже не желаю вспоминать его. Он причинил мне столько боли… я устала. У меня не было другого выхода.       – Выход есть всегда, – доктор поставил укол в капельницу и сделал отмашку медсестре, чтобы та ушла, – и даже там, где его быть не может. Убить себя, Елизавета Семёновна, тоже выход, но подумайте, в какой тупик вы бы загнали своих родственников. Освободившись, как считают многие, от бед, вы бы наслали их на самих близких. Все проблемы лишь пустяки, главное то, насколько вы готовы решить их или принять позорное поражение. Знаете человека, что работает годами без выходных да ещё и бесплатно?       – Таких людей не существует, – резко ответила художница, – какой дурак будет трудиться без выходных и бесплатно?       – Ошибаетесь, – он снова сел на край койки и взял Лизу за руку, – вы точно знаете этого человека. О нём знают все, но вспоминают лишь единицы. Я говорю о матери, матерях. Сколько бессонных ночей они проводят рядом с кроваткой, как волнуются, когда у нас что–то болит, переживают, когда подолгу нет дома. Мы обязаны им всем, всем что имеем, поскольку это их заслуга. Мамы, подобны трудолюбивым гончарам, которые создают из глины горшки, а затем раскрашивают и добавляют на них узоры. Цена горшков может быть разной, важно то, какими заботливыми руками они были вылеплены, и какой кусочек души в них вложили. Именно матери вырастили нас такими, какие мы есть. Подумайте на досуге над моими словами, Елизавета Семёновна. Если для вас важен этот человек, уверен, вы не повторите подобное вновь, потому что не захотите причинять ему самую страшную в жизни боль – потерю собственного ребёнка.       Доктор оставил её наедине с собой и мыслью об отношениях с мамой. Лиза никогда не звонила ей первой, она не находила и пяти минут, чтобы набрать номер и поинтересоваться делами. Жизнь в другом обществе заметно изменила её, превратив послушную девочку в замкнутую эгоистку. Одна, в чужом городе, она выстраивала для себя правила и решала проблемы без помощи родителей. Свадьба лишь омрачила мечты на лучшую жизнь, и Лиза встала на тёмный путь, не имеющий проблесков и счастья. Художница отчётливо помнила последнюю встречу с мамой в торговом центре перед отъездом, как та просила дочь остаться в родном городе и продолжить обучение в местном университете. Празднование окончания школы с отличным аттестатом происходило в кафе, отец в это время пребывал в командировке.       – Лизонька, доченька моя, почему ты не хочешь учиться у нас, а всё рвёшься в незнакомый город? – спрашивала она, отдав меню официанту.       – Мам, я же говорила тебе! – Лиза откинулась на спинку дивана и недовольно скрестила руки.       – Двадцать лет, как мама, а всё не могу до тебя достучаться! Милая, прошу тебя, расскажи мне о своих планах, я как никто другой имею право узнать будущее единственного ребёнка!       – Я уже взрослая, какой ребёнок?!       – Для родителей дети всегда будут казаться малышами. Лиза, ну пожалуйста, поговори со мной…       – Мам, – рявкнула она, – мы уже обо всём поговорили на прошлой неделе. Мне хватило того разговора в половине десятого вечера! Папа не против, почему ты не хочешь отпускать меня?       – Я боюсь, – почти шепотом отвечала мама, – боюсь за тебя, одну единственную! Чужие улицы, незнакомые люди, совершенно иная обстановка…       – Хватит! – перебила дочь, – Я устала слышать одно и то же по сотому разу! Мы пришли сюда праздновать окончание школы, или сопли на кулак наматывать?! Я самостоятельная девушка, привыкла всё делать сама. Мою посуду, убираюсь по дому, готовлю худо–бедно, но готовлю! Я получила эти знания благодаря тебе, и ты до сих пор думаешь, что отпустив меня в другой город, из меня получится труп в первый же вечер?       – Не говори так! Ты просто не понимаешь меня…       – А ты меня, и это нормально! Почитай классиков, всё исписано на эту тему!       – Классика классикой, – мама нервно сжимала салфетку на столе, – а жизнь – совершенно другая вещь! Когда ты станешь матерью, ты вспомнишь меня, вспомнишь, как я сидела здесь с тобой и переживала! Материнское сердце чувствует, его не обманешь!       – О–о–о боже! – протянула Лиза, – опять эта песня про сердце! Тебе не кажется, что мы ходим по кругу?       – Ладно, ты всё равно останешься на своём, я не в силах тебя переубедить.       – Как хорошо, что до тебя это наконец–то дошло! Не беспокойся за меня, я сама уже в силах решать проблемы, а если произойдёт что–то, с чем мне не справится, я обязательно попрошу помощи у тебя и папы. Всё, правда, хватит. Сейчас принесут салаты, давай спокойно поедим.       – Последний вопрос! – убедила её мама, – Скажи, ты не пожалела, что не пошла на выпускной?       – Шутишь? – Лиза развела руками. – Отмечать с ними? С теми, кто все одиннадцать лет относились ко мне, как звери? Нет уж, спасибо. Кстати, специальность в институте я выбрала подходящую.       – Какую, если не секрет.       – Не секрет. От вас с отцом у меня никогда не было секретов. – она взяла бокал и посмотрела сквозь него на капризного ребёнка за соседним столиком, – Социология. Меня интересует, что движет человеком объединяться против себе подобных и заниматься настоящей травлей.       – Доченька, разве ты не хотела поступить на изобразительное искусство, – опешила мама, – ты же так мечтала стать профессиональным художником!       – Я мечтала, будучи маленькой. Теперь меня интересует другое. Я не заброшу рисование, поверь, но оно останется только моим хобби.       – Не совершай моей ошибки, ради всего святого!       – Надо же! – Лиза подпёрла голову и облокотилась на стол, – Чего я о тебе не знаю? А ну, говори!       – Доченька, – она тяжело вздохнула, взгляд её стал печальным, – получать хорошую зарплату ещё не значит получать от работы удовольствие. Я всё детство мечтала стать актрисой, у меня были способности, но родители так и норовили посадить меня в кабинет юриста. Они считали эту работу престижной, а стоять на сцене, по их мнению, могут лишь холуи. Я пыталась доказать им обратное, в первую очередь себе, что способна добиться мечты не смотря на трудности и желание родителей. Я даже подала документы в вуз на актёрское мастерство, сдала вступительные экзамены на отлично, кроме последнего…       – Не сдала последний экзамен?       – Я не пришла на него, – мама смотрела сквозь слёзы, – просто не пришла, испугалась. Всё зашло слишком далеко, страх перед матерью и отцом возобладал над о мной. Да, я стала отличным юристом, превосходно разбираюсь в своём деле, но иногда мне очень больно…       – Что ты не стала актрисой?       – Нет. Что совершила самую непростительную ошибку – предала собственную мечту. Я никогда не заводила разговора на эту тему, но иногда последствия выбора возвращаются ко мне в воспоминаниях, и я не могу сдержать слёз. Я предала себя…       Лизе стало дурно. Она хотела провалиться сквозь землю от переполняемого стыда перед мамой. Двойное предательство и непослушание стали причиной того безумия, что властвовал с момента её переезда в другой город. Мечте было суждено остаться обычным хобби, на котором можно заработать немного денег для проживания, уступив место совершенно спонтанной идее стать социологом. Мурашки пробежали по телу и вернули художницу из закоулков прошлого на скрипучий матрас. Раствора в капельнице оставалось всё меньше, вместе с этим постепенно становилось спокойнее. Лиза водила пальцем по колесу зажима и наблюдала за всё замедляющимся ритмом стекающих капель, пока лекарство не закончилось вовсе. На улице начался дождь.