Сто шестнадцать месяцев назад

      Тусклый утренний небосвод исполнял композицию из мощных раскатов грома. Лиза сидела на кровати и смотрела на мокрое пятно на потолке, которое разрасталось с каждым днём всё больше. Тёмные разводы скопились в одном месте, готовясь устроить ливень прямо в палате. Настроение улицы плавно перетекало в собственное и не оставляло улыбке ни единого шанса украсить уставшее, измученное жизнью лицо. Ей довелось столкнуться с непонятным явлением, когда окружающие окунулись в свои проблемы и попросту не замечали бед таких же, обычных и вполне способных на эмпатию людей. До проявления болезни профессор подробно разбирал смысл этого термина и всегда повторял, что сопереживание, несмотря на все вытекающие из него прелести, имеет и негативный эффект. Он рассуждал: «Сопереживание другому является высшей степенью взаимоотношения людей, но также может проявляться в качестве застоя в стремлении двигаться вперёд и всячески совершенствоваться». На отнюдь не совсем понятную формулировку Сергей Глебович ответил на просьбу одного из студентов объяснить суть. Тогда профессор обратился к аудитории с большим интересном: «На мой взгляд, чрезмерная эмпатия порождает эгоизм, самые худшие его формы. Время идёт, люди меняются. Именно течение времени определяет вектор, направленность человека в желании познания. Воспитанный эмпатией индивид не встанет из мелкой лужи самостоятельно, он будет сидеть в ней, сетовать на океан страданий вокруг и дожидаться помощи от других. Современное общество, подобно целому составу, одновременно нажало в вагонах стоп–краны, и обрекло себя на чувственное замедление и угасание. Простыми словами – у человека нет будущего без эмпатии так же, как будущего, построенного на эгоизме. Во всём должен быть соблюдён баланс, найдена золотая середина. Надеюсь, я ответил на ваш вопрос в полной мере...»       Лиза изредка моргала и морщила лоб, когда задумывалась о важном для неё вопросе: на сколько частей можно поделить дождевого червя, пока он жив и ещё не перестал биться в конвульсиях. Сознание давало ясный ответ: на восемь. Представление ржавого черенка лопаты, с силой опускающегося на беспомощного и ничего не понимающего червя, пугали одной мыслью о том, что голова стала пустой и была способна допустить размышления о таком ужасе. Лиза вообразила себя посреди ночного поля, в центре которого на каменной плите лежал Павел и слёзно молил не совершать задуманного. Лопату сменила широкая коса, её лезвие переливалось на лунном свете и отдавало алым оттенком нависших кровавых облаков.       – Так, матрёшка моя! – в палату зашла женщина с пластиковым подносом, на нём стояли маленькие мерные стаканчики и тарелка с едой. – Ну–ка, давай лекарства пить!       Она отдала Лизе первый стаканчик, противное лекарство растеклось по горлу и опустилось в желудок, избавив мысли от кошмаров.       – Второй теперь давай, оп! Язык покажи.       – Да выпила я! – нервничала Лиза.       – Язык покажи!       Ей пришлось широко открыть рот.       – Хорошо. – быстро проговорила медсестра. – Так, это самое, вот тебе еда, вот тебе питье. Чаю нету, какао наварили. Позавтракаешь, поднос на тумбочку поставишь, поняла?       – Да, поняла.       – Вот. Я потом приду, ещё таблетку принесу, после еды положено. Давай, приятного аппетита тебе.       Щелчок двери, и Лиза вновь осталась наедине с собой. Завтрак не пробуждал аппетита, наоборот, отталкивал одним своим видом. Синяя кайма на тарелке спряталась под серой, остывшей молочной кашей. На очищенном курином яйце с одного бока виднелась мелкая скорлупа, заботливо оставленная невнимательными поварами. Крупинки сахара походили на рассыпанную отраву для мышей в углу палаты. Лизе захотелось дополнить блюдо неизвестной приправой, посыпать ей кашу и обвалять в ней яйцо, чтобы превратить последний завтрак в незабываемую предсмертную трапезу. Странной кулинарной идее не было суждено сбыться: в дверь постучали с особым пристрастием ровно пять раз. За стуком ничего не последовало, Лиза продолжала сверлить взглядом вход в палату, вооружившись столовой ложкой от потенциального чужака.       – Подруга! – донёсся из коридора женский голос. – Ты у себя?       – Кто вы? – спрашивала Лиза.       – Вы? Я здесь одна с тобой более менее в адеквате. Салют самоубийцам! Я зайду?       Умение незнакомки складывать слова в предложения и связно выражаться успокоили Лизу:       – Ну... заходи.       За распахнутой дверью показалась молодая рыжеволосая девушка. «Бардак на голове» легко объяснялся длительным отсутствием горячей воды. Салатовый халат с тонким поясом пестрил ядом и отравлял здешнюю серость непривычной яркостью.       – Вечер в хату! – улыбнулась она, спрятав руки в карманы. – Как тебе эта тошниловка?       – Я ещё не ела. Ты правда адекватная?       – Нет конечно! Не заморачивайся, кто вообще может быть в этом мире адекватным? Все со своей припизднутцой, только попадают сюда единицы. Меня Дарьей зовут, можно просто Дашка, но для своих я Дашуха.       Уверенность девушки и немыслимый заряд энергии заставил Лизу улыбнуться без всякой фальши:       – Лизуха, для своих!       – Круто! Лизух, а знаешь как я догадалась, что ты при уме?       – Как? – с интересом спросила она, позволив собеседнице сесть на соседнюю кровать.       – Ты одна по всему отделению хмурая бродила до туалета, – объясняла девушка, – такие тут либо с сохранившимся рассудком, либо проколотые и прокапанные в стельку. Я весёлая, но в поряде, ты не думай.       – Я уже ни о чём не могу думать. – Лиза наклонилась над пакетом и, недолго шурша, достала из него пачку печенья. – Овсянку будешь?       – Еда! – воскликнула Дарья, выхватив печенье из рук и жадно откусив от него половину. – Господи, еда! Нормальная еда! А можно ещё?!       – Угощайся на здоровье!       – Спасибо! Я с детства овсянки не ела, а эта ещё и с кусочками шоколада! Блин, вот здорово! А это хрючево в тарелке лучше не есть, так и загнуться можно. Давай со мной печенье хавать!       Лиза ещё никогда не видела, чтобы человек сиял от такой мелочи, как от печенья. Всю жизнь она сталкивалась с неблагодарными людьми, которые списывали собственные неудачи на судьбу. Набалованные дорогими подарками, они переставали радоваться простым вещам и не замечали той души, что была заложена в крошечную безделушку.       – С тобой уже разговаривал врач? – Дарья говорила с набитым ртом. – Небось, уже затирал тебе про мать, про то как покончить со всей жизненной ебалой это плохо, ай, яй, яй!       – Говорил… – улыбка бесследно пропала с её лица.       Дарья молча закатала рукав халата и показала Лизе множество шрамов, все они расположились вдоль руки, и только один, почти у самого локтя, растянулся поперёк.       – Этой мой первый, – она указала пальцем точно на него, – сколько мне тогда было? Лет пятнадцать вроде… ничего не знала, резанула, как попало! Вот, дальше шрам, тут мне восемнадцать было, несчастная любовь. Смотри, третий, двадцать два года, сраный папочка окочурился от пьянки. Дурак, единственный человек был, с ним как за каменной стеной. С работы попёрли, суки, спился. Четвёртый, свеженький, на неделе буквально резала. Устала. Ну ладно я, у тебя сколько трофеев под бинтами?       – Трофеев? – Лиза пожала плечами.       – Да! – уверенно отвечала Дарья. – У кого судьба гуд, тем кубки, медали на грудь. У кого судьба херня собачья, тем вот такие бледные полосочки. На трофей смотришь и всегда вспоминаешь, когда получил, при каких обстоятельствах. Трофеи! Ещё какие трофеи! Одной моей мамочке памятник при жизни нужно ставить.       – Врач говорил…       – А! – она перебила Лизу. – Базарил! Он много чего на уши вешает, я тут постоянная гостья, на меня его гипноз про мамочек и «задумайтесь» не работает. Моя мать шалава последняя, я ей ничем не обязана. Уже под сраку лет, а всё, чему научилась, так ширку на ложке варить да по вене пускать. Беззубая, худая как доска, тоже откинется скоро. В тюрьме пару ходок было, думаешь, чего я так разговариваю. Наслушалась, пропиталась этим насквозь, а теперь избавиться не могу. Лизух, я сама одиночка, раньше бунтаркой была, против течения жизнь бороздила, а теперь только по течению и могу. Шаг в сторону, новый трофей.       Лиза не знала, как следовало отвечать в такой ситуации. Она пододвинула бокал какао ближе к Дарье и опустила глаза.       – Какао, кстати, у них ничего так. Но я не буду, спасибо. Меня мой в палате ждёт.       – Даш, прости, я не знаю, что тебе сказать. Я никогда не была в подобном положении, а говорить банальное «держись» или «всё скоро наладится» несуразно.       – Это хорошо, когда не знаешь, – задумалась Дарья. – Значит у тебя в семье полный порядок. Я права?       – Да, – тихо произнесла Лиза, – это всё, что я могу тебе ответить.       – Не парься. Ты просто не хочешь делиться со мной счастьем, чтобы я не начала воображать его, когда у самой каждодневный траур.       – Нет, я совсем не…       – Забей! – нервно улыбнувшись, повторила Дарья. – Ты правильно поступаешь. Вряд ли мы поймём друг друга, у тебя есть семья, у меня от неё осталась лишь мать–наркоманка. Я четыре раза пыталась покончить жизнь, даже в четвёртый не получилось. Как думаешь, стоить попробовать пятый?       – Ты надеешься на успех? – Лиза сделала глоток ещё тёплого какао. – Может, стоит что–то поменять в жизни?       – Я давно труп, разве по мне не видно? Труп не может жить, он давно распрощался с жизнью. Может мой задор и кажется тебе энергичным, но всё это блядские таблетки. Без них мысли лезут в голову, я лежу в темноте и плачу, потому что совладать с ними не в силах! Через какое–то время меня опять выпустят отсюда, заклеймят в бумагах «ремиссией» и отпустят на все четыре стороны. Я живу в съёмной квартире…       – Юрьева! – медсестра зашла в палату незаметно для них и уже с порога повысила голос. – Ты чего у неё забыла? Чего я должна за тобой бегать?!       – Пришла поболтать, что, нельзя?!       – Вон, бери пример с других болтунов, ходят себе и бубнят под нос целыми днями!       – Мы ещё в состоянии говорить с другими, – встряла в разговор Лиза, пытаясь защитить гостью.       – А я не с тобой ля–лякаю! Почему каша нетронута, яйцо не съедено? У нас свиньёв нету, у Люськи, поварихи, хряк был, год назад сдох. Отдавать некому, так что есть надо, если дают!       – Я бы с удовольствием поела отравы из угла, – Лиза увлечённо хрустела печеньем. – Не боитесь, что пациенты захотят попробовать на вкус яркие гранулы?       – Ну ты ж не больная! – смеялась медсестра. – Врач то знал, это самое, куда расселять! Кому вы нужны то, господи!       – Нужны, – твёрдо ответила Дарья. – Но явно не вам. Лизух, она не даст нам поговорить, давай попозже, может, завтра.       – Конечно не дам, лекарства нужно после еды пить! А ну Юрьева, марш в палату! А к тебе я позже загляну!       Лиза смотрела Дарье вслед и кивала на только что прозвучавшее предложение о встрече. Она была готова на всё, лишь бы побеседовать с понимающим человеком. Одно стало ясным: на смену предательству лучшего друга пришла новая надежда.