Скрежет секундной стрелки по корпусу часов напоминал профессору шаги невиданного существа. Оно поселилось на кухне и постепенно протягивало щупальца в мозг, порождая надоедливый звук. Абстрагироваться от тихого шума помогала тарелка макарон. Сергей Глебович накалывал на вилку каждую макаронину и тщательно разглядывал её, затем делил пополам и расстраивался. Он думал о том, как хорошо было бы увидеть внутри неё целую вселенную, живущие виды на которой построили бы собственную магистраль в полости, а сами поселились на краях теста. Как и для каждого цивилизованного общества, полагалось выделить средства на детские сады, школы, открыть различные кружки на любой вкус и закончить обучение высшим образованием – институтом. Даже для такого маленького изделия с совсем невидимыми обитателями появлялась острая необходимость в форме правления.
– Кто может править макарониной? – вслух размышлял профессор. – Вот я наколол её на вилку, следовательно, вилка правит макарониной... бред какой–то, но, допустим! Как вилка может править макарониной? Удовлетворительно, хорошо, беспардонно? Но я мог не накалывать вилкой макаронину! И тогда бы никто не правил...
Сергей Глебович хрипло рассмеялся, прикрывая рот ладонью. За последний месяц он не чувствовал себя так спокойно, как сейчас. На мгновение все проблемы, подобно беспроглядному туману, вдруг исчезли и даровали сердцу долгожданное облегчение. Слёзы смеха проступили на глазах и заблестели от упавших с неба солнечных лучей. Кухню озарил тёплый, поистине весенний свет, дарующий природе сигнал пробуждения. Его смешил идиотизм собственных мыслей, допуск фантастических идей, достойных грандиозных фильмов. Если профессор не думал о волшебстве и чудесах, слух сразу же атаковали десятки разных голосов, владельцам которых было суждено сохранить анонимность.
Ничтожество. Дрянь. Выкинь мусор. По чём костюмчик? Она вчера готовила. Ку–ку, я здесь! Сдохни! А говорили, их там больше. Прости меня! Сволочь! Мне вас жаль... Кастрюля?
– Все будет хорошо! – профессор схватился за голову и продолжал смеяться. – Все будет хорошо! Спокойно, будь рассудителен! Их же нет... их же нет, их же нет. Их же нет? Нет, нет, нет, нет! Это фанера, это фанера, грязные руки. Сейчас. Сейчас. Уходите. Уходите. Прочь. Прочь! Прочь!!!
Сергей Глебович ударил тарелкой по столу, в надежде напугать засевших в мозгах провокаторов. Осколки разлетелись повсюду, от крупных до самых мелких, они покорно остались дожидаться незапланированной уборки. Зачинщик бардака медленно осматривал кухню, как десятки вселенных из теста собрались на полу и обеспокоились внезапным перемещением. Единственная из всех вселенных прилипла к углу скатерти и невероятным образом держалась из всех сил, чтобы не упасть. Профессор подтянул шорты и присел, минуя всякую боль в коленях. Он шмыгал носом и смотрел сквозь слёзы на достойную выдержку макаронины, как она, превозмогая страх разбиться, всё держалась за скатерть и едва заметно покачивалась.
– Как же ты это делаешь?! – дрожал его голос. – Это же... ненаучно.
Он испугался, что от взгляда макаронина может оторваться. Профессор выдвинул из–за стола табурет и подставил его ровно под край скатерти.
– Держись, прошу тебя, только не падай!
Держись, прошу тебя, только не умирай!
– Всё решено, она останется со мной! – доносилось из макаронины. – Пойми наконец, ребёнок должен быть с матерью, зазубри хотя бы это.
– Почему ты решаешь всё за неё? Пусть она сама решит, с кем хочет остаться!
– Доченька, подойди к нам. Кого ты больше любишь, меня или папу?
Я вас люблю одинаково.
– Слышишь? Одинаково! Ты и дальше хочешь причинять ей страдания?
– Какие страдания?! Пусть всё... иди, милая, иди играть... пусть всё решит суд. Я не намерена оставлять её тебе.
– Ответь мне на простой вопрос – почему?
– Зачем? Почему? Ты всю жизнь отвечаешь на эти вопросы, а теперь тебе вдруг потребовалась помощь филолога?! Не о том ты думаешь, опустись со своего Олимпа хоть раз и посмотри, как живут обычные люди! Надоело все это, сил нет, как надоело! Черта лысого ты получишь, а не дочь!
Сорок восьмой по счёту. Смейся, смейся. А говорили вы скудны на чувства. Ленинград? Виноград! Папа... Только мне оставь. Закрой рот! Сам закрой! Ха–ха–ха! Как пробку от шампанского.
Голоса из повисшей макаронины прекратились, на полу послышались голоса из другой. Профессор поднёс вселенную к уху, словно телефонную трубку.
– Состояние стабильно тяжелое. Она подключена к ИВЛ.
– Доктор, она выживет?!
– На данный момент я не хочу давать каких–либо прогнозов, как хороших, так и плохих. Мы сделаем всё возможное, чтобы помочь ей выкарабкаться из этого состояния.
– Нет! Я хочу точно знать, что с моим ребёнком!
– Зина, идём...
– Убери от меня свои грязные руки!
Варить до готовности. Не слушай его! И ещё два сверху. Ехал на гору мужик. Мне, пожалуйста, буханку хлеба. Папа! Три целых. Да я тебе говорю! Не веришь? Небо цвета журавля. Я вижу музыку!
Макаронина, оставшаяся на столе в солонке, исполнила церковный хор, за которым последовали последние слова ясности:
– Я не знаю как дальше жить, я не знаю! Господи! За что?!
– Я никогда тебе этого не прощу! Слышишь?! Никогда! Связать собственную судьбу с твоей было огромной ошибкой!
– Зачем?! Почему?! Ответь мне! Ответь мне!
– Не подходи ко мне на улице, не смей даже смотреть в мою сторону, не вздумай начинать со мной разговор! Всё. Всё!
– Как же болит голова...
Почему? Да потому. Зачем? За тем.
После того диалога голова беспокоила профессора все девять лет, время от времени разражаясь резью и голосами, как сейчас. Сергей Глебович перестал себя обманывать: никакого спокойствия он не ощущал, лишь пытался думать о чём то хорошем и на мгновение забыться о проблемах. Весеннее солнце скрылось под осенними облаками. Таблетка на подставке для чайных пакетиков одновременно пугала и успокаивала. Выпить её означало избавиться от голосов и дурных мыслей. Выпить её – лишиться последнего лекарства от всевозможных провокаций. Единственным человеком, знающим местонахождение припрятанных витаминов, была бывшая студентка, лучший друг по совместительству, которого выпроводили из квартиры упрёки чайника руками Сергея Глебовича.
– Выбирай, – он качался на полу, всё держась за голову, – выбирай, выбирай! Они не замолкнут, пока не выпью! Они не замолкнут!
Конечно! Только додумался. Не мешайте мне красить звёзды! Беленьким, беленьким! Я ему так и сказал. Смешной какой! Лошадь под номером пять лидирует! Козу не забыли? Тихо! Т–с–с... Поверил? Давай! ОБРУЧАЛЬНОЕ КОЛЬЦО–О–О, НЕ ПРОСТОЕ УКРАШЕ–Е–НИЕ...
Сергей Глебович облокотился на стол и попытался подняться с пола. Ноющие колени сопротивлялись желаниям хозяина и явно играли партию против него. Стиснув зубы, он подтянулся на руках. Пара макаронин, вместе с небольшим осколком тарелки, проскользнули под тапками и отлетели к дверце мойки.
– Сейчас вас всех заткну! – профессор старался подцепить таблетку ногтями, однако та слонялась по всей подставке, будто маленькая лодка посреди обрушившегося на море шторма. – Имей совесть перед Посейдоном!
Мы уйдем на день, но потом вернёмся! Он говорит правду. Тебя никто не спрашивал. Умник. Молчите! Смотрите, ему удалось взять её! Какое достижение…
Когда власть над витамином была в руках профессора, он положил его под язык и решил не запивать водой, желая продлить действие. Сергей Глебович сел на табурет с обречённой мыслью прожить последний день в здравом уме. Не пройдёт и двадцати четырёх часов, как голоса вернуться вновь и будут шептать сумасшедшие вещи, несвязный бред, от которого крайне тяжело избавиться. Закрыть уши не помогало, они кричали внутри мозга, позволяли себе брань. Троица отличалась от шумной публики в голове и представляла куда большую опасность. Михаил Альбертович не зря выбрал в помощники именно их, искусно манипулируя жертвой, они добивались своего даже у крепких психикой людей. Кто виновен в том, что происходит последние девять лет?
Спасибо, что пришел!
Да он не и будет! Знаю од пьяный к удак!
Су а, пропада Урод выпи
Жди завт
у!
Бред постепенно сменялся истинным спокойствием. Обрывки слов затихли окончательно, наполнив кухню мёртвой тишиной. Стрелка часов встала на четвёрке.
– Время… – профессор почесал бороду, – во всём виновато время! Куда? Зачем так быстро? Почему так жестоко?
Ответы на вопросы разнеслись по квартире трелью: кто–то очень жаждал попасть в квартиру, не щадя дверного звонка. Сергей Глебович позабыл о клинке и вышел в прихожую совершенно безоружным. На пороге стояла подъездная императрица «баба Маня» в тёмной, совершенно не свойственной правителям дублёнке.
– Кошмар какой–то! – шепелявила она. – Здравствуйте! Уже по всем этажам прошла почти, никто не сознаётся!
Профессор попытался выслушать царицу, не вмешиваясь излишними эмоциями.
– Представляете, давеча в цветочнице убиралась, смотрю, что–то чёрное в кустах валяется. Подхожу, батюшки, пакет! А знаете что внутри? Две пачки пшена, причём хорошего такого, две бутылки с водой, ну, литрушки! Но самое главное – вдумайтесь, коробка сахара! Сначала думала, кто–то с улицы может выбросил? Потом думаю, а может кто–то из наших из окна выронил. Это не ваше?
– Нет, не моё, – безразлично ответил Сергей Глебович.
– Вот я тоже думаю. На кой вам в окно пакет бросать, вы же профессор, учёный!
– А с чего вы взяли, что пакет из окна бросали?
– Так соседка сказала! – старушка гремела в кармане ключами. – Фёдоровна же на первом живёт, открыла проветрить, котлеты жарила, вдруг грохот услышала. Вот, на неделе было!
Профессор повёл бровью: условия сделки с инженером двадцать восемь – ноль, шесть оказались под вопросом. Он не стал спрашивать про чертёж, чтобы не попасть под подозрение.
– Ладно, пойду на пятый поднимусь, может там чего скажут. Извините.
– Ничего страшного, – профессор закрыл дверь и ещё несколько секунд смотрел в дверной глазок. Императрица покорно поковыляла наверх. Он огорчённо вздохнул, на кухне его ожидала внеплановая уборка. Чистильщик вселенных, за место холодного оружия, вооружился веником и пластиковым совком.
