Сто шестнадцать месяцев назад

      Лиза проснулась полтора часа назад, всё это время она лежала в постели и смотрела на деревянную рейку у потолка, так и не дававшей ей покоя. Единственным различием прошлых мыслей от нынешних являлось то, что теперь её не интересовало значение. На вопрос «зачем?» пришло логичное «почему?». Почему именно там, ни на сантиметр выше или ниже? Она следовала взглядом за аккуратно вбитыми гвоздями, шляпки которых находились на одинаковом расстоянии друг от друга. Ей казалось, что глаза были поездом, преодолевающего на длинном деревянном пути маленькие железные станции, где люди дожидаются прибытия близких родственников. Задержавшись на одной шляпке, она медленно скользила вдоль рейки и чуть притормаживала, когда взгляд достигал очередного гвоздя. Лиза сравнивала никчёмность с собственной жизнью, похожей на бессмысленный и безынтересный путь, напичканный страданиями за совершённые ошибки. Она слышала, как за стеной приглушённо работал телевизор, на смену ритмичной музыке приходили восторженные возгласы мужчин и женщин, все они были рады современному показу и благодарили дизайнера за проделанную работу. В перерыве между аплодисментами и похвалами слух отчётливо достигало шипение и гулкий звон стеклянной крышки. Стук ножа по разделочной доске и едва уловимый хруст свежей зелени заканчивался вновь нарастающими по силе мотивами.       Там, за бетонной преградой, лишённой красивых бирюзовых обоев, находился её муж. Он старательно готовил завтрак, аромат которого разлетелся по квартире нотками петрушки и вяленых томатов. Лиза закуталась в одеяло и вышла в коридор, наблюдая за тем, как Павел ссутулился над столом и подпёр рукой голову. Стоящий на полочке телевизор транслировал яркий белоснежный подиум, по сторонам которого, оставаясь во тьме, сидели обескураженные новым дуновением в слове моды критики и самые обыкновенные зеваки. Модель с золотым обручем вокруг лица вальяжно шла ближе к камере, волоча за собой полуметровую шаль. Почему она на полу, а не на плечах? Лиза последовала её примеру и сбросила с себя одеяло, сделав из него подобие пышной юбки. Павел обернулся внезапному шуму и застыл: на него шла полуобнажённая, горячо любимая жена с почти зажившей раной на виске и бинтами на руке. Лиза смотрела перед собой и старалась во всём походить на девушку с экрана, по–модному марширующей на подиуме и получающей за такие грациозные похождения небывалую славу. Она села на оторопевшего Павла и сомкнула руки на шее. Лиза утонула в его растерянных глазах и жадно впилась в губы, на которых ещё ощущался сладкий вкус спелых помидоров. Он поддался страсти и получил на мгновение то, что больше не требовало коробок конфет, пышных букетов и сотни часов, проведённых вечерами в парке. Павел властно сдёрнул с неё пленяющее одеяло и приспустил спортивные штаны, снова усадив Лизу на себе. Она точно не знала, кто управлял её телом, но вопреки всей ненависти к мужу, сознание затмевалось блаженной пеленой удовольствия. Эти моменты, как и четыре года назад, приносили им ныне забытые чувства, обычно заканчивающихся выполнением долга перед природой. Сейчас они наслаждались друг другом, невзирая на всю боль, что причиняли за прожитые в браке годы. Лиза извивалась от уверенного темпа Павла и опиралась за край стола, вцепившись свободной рукой в его подбородок. Он держал её за бёдра и улавливал каждый робкий вздох, прерывая его страстным поцелуем. Новую порцию аплодисментов Лиза восприняла на свой счёт, как подчёркивание грации и беспрекословное проявление любви. Протекающей в жилах вместе с кровью озлобленности и потаённому под многоуровневыми надолбами гневу прошлого удалось миновать душевные баррикады и выплеснуть гной повсюду, отравив труп больше не существующей девушки.       – Лиза… – его темп стремительно замедлялся, он вжался в бёдра с большей силой, не отводя от жены взгляда.       Ответом на такое обращение последовала неоднозначная и совершенно неожиданная реакция. Лиза ударила Павла по щеке и приподнялась над ним так, что теперь он оказался в плену локонов, скрывающих обоих от внешнего мира.       – Не называй меня Лизой! – прошептала она, пытаясь найти долю уверенности в глазах, что была там несколько минут назад.       Павел всем видом показывал, что он не до конца понимал такую мгновенную перемену настроения и оставался в полном удивлении. Вдруг Лиза пощурилась – она не ожидала столкнуться с бездействием со стороны мужа, привычная агрессия и выпады даже не зарождались в его мыслях. Павел выглядел точно так же, как и в тот день, когда она уехала с Арсением к нему домой, такой же ошеломлённый и шокированный. Её это завораживало.       – Что значит… не называть? – наконец проговорил он сквозь ком в горле.       Осознание того, что творилось внутри, начало постепенно отзываться в разуме и открывать путь к станциям жизни. Кто она: не имеющая слова художница Лиза или уверенная в себе, непоколебимая Тень? Для ответа на этот вопрос ей следовало вернуться на несколько недель назад, когда жизнь поделилась на «до» и «после». Лиза перестала удерживать Павла и откинула одеяло ногой ближе к коридору.       – Что произошло? Всё же было прекрасно!       Она молча зашла в спальню, пиная покрывало на то место, где до недавнего времени лежал ковёр.       – Куда ты его дел?       – На помойку выбросил, – пожимая плечами, отвечал Павел, – ты залила ковёр кровью, мне стоило оставить всё как есть?       – Он ещё там?       – Откуда мне знать?! Мусоровоз вроде на днях был, скорее всего увёз.       – Но на нём же… кровь! Что подумают?       Растерянность на лице мужа перекраивалась в знакомое пренебрежение. Он ощущал прилив так полюбившейся власти, без которой он казался немощным и никчёмным человечком. Доминирование над другими будоражило мозг точно так же, как секс или вкусный ужин. Павел не мог не контролировать других – он жил этим чувством. Находясь в перевязочной с пациентом, он знал о его беспомощности и получал удовольствие от того, что человек не в состоянии убежать или дать ему отпор по состоянию здоровья. Павел обожал свою работу.       Так и сейчас, Лиза наблюдала заинтересовавшегося в её анамнезе доктора, готового вправить здоровые суставы и оставить пару незначительных синяков. Павел сел на кровать и закачал головой:       – Весь двор в курсе произошедшего. Не удивляйся, если на тебя будут косо смотреть. Они вполне имеют на это право. Ты, главное, скажи мне: неужели ты настолько никчёмная, что тебя погнал даже… как ты говорила… единственный человек, который никогда не отворачивался от тебя?       Лиза опустилась на колени перед Павлом, голос её задрожал.       – Ты же был тогда со мной! В тот день! Сказал, разменяешь деньги и придёшь, но ты не пришел!       – Пришёл, – уверенно сказал Павел. – Дверь оказалась закрытой. Я звонил ему, стучал, но всё безрезультатно. Почему то подумал, что ты ушла, решил вернуться домой. Зашел в спальню, а тут ты… полубледная, полуживая, в кровище лежишь. Я быстрее звонить в скорую, благо приехали быстро. Я ответил на твой вопрос? Чудесно, а теперь ответь на мой: почему я не должен называть тебя по имени? Дашь мне альтернативу? Ну, там, не знаю… потаскуха, шлюха, может, нет?       Он отошел к окну и вздохнул, поднеся кулак ко рту.       – Ты, наверное, считаешь меня гнидой, сволочью, мразью? Пожалуйста, я не обижаюсь! Имеешь полное право! И я тоже имею вполне обоснованное право называть тебя шлюхой и потаскухой, поверь, – Павел обернулся к Лизе и, пощурившись её безмолвным, слёзным кривлянием, подошел к ней. – Да встань ты бля, не позорься. Ты сама во всём виновата. Только что рыдать и руки резать можешь – сказка, а не жена!       Он помог ей лечь на кровать, нервный взор метался по комнате, как и он сам, от одного угла до другого, пока Павел не успокоился и не озвучил надуманное решение:       – Короче. Врач сказал, что тебе нужно время на реабилитацию. Положительные эмоции, прогулки на свежем воздухе, встречи с людьми. Всё это я тебе предоставлю. Но потом, когда тебе полегчает, наши пути, скорее всего, разойдутся. Так будет лучше для меня, ну и для тебя тоже.       – Ты намекаешь на развод? – приподнялась на кровати Лиза.       – Я может и намекаю, а вот жизнь нам с тобой кричит об этом. Для тебя это станет, наверное, лучшим и завершающим событием курса реабилитации…       Комната окунулась в тишину. Они боялись посмотреть друг другу в глаза от чрезмерной правды, прозвучавшей за сегодняшнее утро. Перегородка, построенная на скорую руку, вернула гной в душевную обитель и представила миру не имеющую слова художницу Лизу.       – Я нам завтрак приготовил… пойдём поедим, что ли.       – Да… идём.       Проблеснувшее из тучных облаков солнце окинуло золотым светом маленькие лужи и вновь скрылось в тёмных владениях неба. На календаре было двадцать четвёртое октября. На термометре – плюс пять градусов. Павел открыл крышку сковородки и позволил пару взмыть вверх. Он делил омлет деревянной лопаткой на две равные части, пока Лиза наполняла бокалы чёрным чаем. Они боялись сказать любое слово, способное разрушить и без того шаткую идиллию. Павел переключил канал и погрузил кухню в монотонный диалог двух учёных–биологов о комменсализме. Телепрограмма шла на фоне, пока каждый был погружён в собственные мысли. Лиза осторожно подняла взгляд с кружки на Павла и попыталась понять, о чём тот сейчас думает. Хмурые брови и нервный стук вилки по тарелке свидетельствовали о чём–то нехорошем, но, быть может, правильном. Возможно, за несколько лет внутри него, наконец, пробудилась совесть и даёт ему в голове смачных тумаков, от которых нокаутированному сознанию потребуется ещё очень долго приходить в себя. Лиза не успела отвести взгляд, как поймала на себе такой же осторожный взор Павла. Отводить глаз не имело смысла – они оторвались от еды и приосанились от неловкой встречи. Лиза надеялась услышать какие–либо слова от мужа, однако тот лишь откашлялся и взял с подставки для приправ солонку.       – Что–то недосолил, – тихо произнёс он и опять опустился над тарелкой. Он тормошил солонкой над едой и тяжело дышал, поставил её на место и вдруг ударил кулаками по столу.       Лиза осталась непоколебимой перед проявлением подмены, она лишь обречённо уставилась на того, кто перед ней сидел.       – Давай завтра сходим погулять. В парк. Ты согласна?       – Да… давай.       Ничего не изменилось. Он – доминирующий доктор. Она – не имеющая слова художница, полностью подчиняющаяся мужу. Это было просто удобно.