Сто шестнадцать месяцев назад

      Павел ушел на смену. Ещё совсем недавно Лиза была безмерно счастлива остаться в полном одиночестве и отдохнуть от надоевшего до омерзения сожителя, но не теперь. Каждая комната, каждая деталь квартиры напоминала ей о жестоких выпадах мужа в порыве беспросветного пьянства. Дверца холодильника всегда пополнялась игристым вином, иногда дешевой водкой и несколькими банками пива. От одного вида алкоголя её начинало мутить, она вспоминала тот злополучный бокал вина, желчь сразу же подкатывала к горлу. Ей хотелось достать все бутылки и вылить их в раковину, с наслаждением смотреть вслед утекающему спирту и солоду. Останавливало лишь одно: до боли известные последствия. Она бродила по коридору и пыталась найти для себя хоть какое–то занятие. Из ванной пахло морской волной и пеной для бритья. Перед уходом Павел всегда принимал душ и представал перед ранеными пациентами с чистой душой. Лиза догадывалась, с какой радостью он делал перевязки и смаковал страдания людей. Он не прогадал с выбором профессии, пугающий интерес к лечебному делу отражался в качественном исполнении обязанностей, в больнице все отзывались о нем, как о хорошем специалисте и знатоке своего дела. То, что происходило дома, коллеги не видели, возможно, и не желали знать. Личная жизнь привилегированного сотрудника интересовала их куда меньше, чем отзывы больных о приёме. Здесь все было прекрасно: ни одна смена не обходилась без презентов. Коробка конфет, выдержанный коньяк, конверт с купюрами – все это приносилось в дом и оставалось лежать на верхней полке шкафа.       Представление сладостей заставило Лизу побежать в спальню. Она быстро забралась на стул и судорожно потянулась к дверцам. Глаза метались между бутылок, пальцы пытались нащупать за ними скользкую обертку. Пусто. Деньги шуршали в кошельке Павла, а конфет будто никогда и не существовало. Ещё недавно здесь находилась целая кладезь сладостей, а теперь, кроме сложенных наволочек и старого одеяла вдобавок ко всему уютно теснилась пустота. Она не верила тому, что видела, источник радости без вести исчез, забрав с собой даже яркие упаковки. Руки затряслись, мозг немедленно требовал сахара. Пластиковый чемодан с лекарствами, что стоял на нижней полке рядом со стопками домашней одежды, приманил Лизу тошнотворным ароматом аптечных трав. Крышка с защёлками отлетела в сторону, руки сами перебирали бумажные ленты шприцов и пытались добраться до самого сокровенного. Коробки с ампулами небрежно вышвыривались на покрывало, таблетки от простуды летели вслед за ними и освобождали одержимому идеей взгляду путь к панацее от кашля. Она выдавила на ладонь несколько овальных пастилок и запрокинула голову, шалфей и лаванда обволокли горло, сладкий привкус стекал в желудок вместе со слюной и приносил удовольствие.       Сдерживать Тень становилось все сложнее, монстр норовил поразить хозяина внезапностью, подобно выпрыгнувшему из табакерки чертику. Существо выжидало подходящего момента, приближение конца рвало душу в клочья и пропитывало её терпким страхом. Убийца затмевал влияние Лизы, она чувствовала, как мысли пронзает лезвие безумия и с остервенением проворачивается в ране, а детские крики постепенно заглушаются свиным визгом. Взгляд упал на гору выпотрошенных из чемодана лекарств. Обещание. Только оно останавливало от мрачных помыслов, над которыми нависла грозовая туча. Лиза направилась к окну и заглянула за штору, опасаясь всевидящего месяца. Он, как и всегда, беззаботно танцевал на небосводе и приглашал звезд присоединиться к безудержному веселью. Они походили на маленьких серебряных человечков, что держались за руки и водили хоровод вокруг их желтого брата. Дуновения ветра подхватывали с земли тёмно–фиолетовые воронки и подбрасывали их к золотому осколку, растягиваясь безжизненным серпантином. Ящик стола поддался порыву художницы только со второго раза, она достала блокнот и вытянула из страниц вложенный в них карандаш. Лиза не жалела грифеля, нижняя часть листа покрывалась серыми линиями и темнела с новым взмахом. Абстракция насыщалась красками тьмы, запястье скользнуло вдоль бумаги, потянув за собой серый шлейф. Страница всё больше погружалась во мрак грифеля, обнажая мертвое рыло давнего друга. В приоткрытой пасти Хрюнтика копошились полчища упитанных опарышей. Линии догоняли друг друга и сливались в одну, более темную и мрачную полосу. Отрезанная свиная голова протяжно взвизгнула, пятак пошевелился из стороны в сторону и замер. Лиза снова переживала леденящий кровь момент из детства, как дедушка заносит нож над ухом ничего не подозревающего Хрюнтика, как в потускневших глазах полыхает мир, а редеющая улыбка испускает сквозь шипения жуткий смех. Небесный хоровод пополнялся новыми звездами, яркие дуги тянулись от месяца и рассыпались повсюду серебряной крошкой. Выражение месяца напоминало не сумевшего опохмелиться алкоголика: такое же опухшее, мерзкое и злое. Лунные морщины проступали на старом лбу и опускались к узким глазам, хранивших погребенный под тьмой блеск. Её звали, молили показаться на улице в изящном подарке Михаила Альбертовича.       Сомнения оборачивались стремлением, а неуверенность – порывами Тени. Силы подавлять влияние монстра совсем иссякли, чистые слезы вкрапляли в себя тушь и обжигали щеки, оставляя на них черные рытвины. Дедушка знал, как в людях зарождаются чудовища, он жил вместе с ним всю жизнь, как сейчас живёт Лиза. Существование казалось бессмысленным, лишённым важной детали. Она вспоминала детство, зелёные деревенские луга и безоблачное небо затмевались маячащим перед глазами окоченевшим трупом поросёнка. Хрюнтик конвульсивно дёргал ногой, его жалобный взгляд застыл на рыдающей девочке, пытающейся остановить пыл подвыпившего убийцы. Кухонный нож впивался в окровавленное ухо, хлюпающие звуки слышались пугающе близко, как двадцать два года назад. Летним вечером. В свинарнике. Первые похороны Лиза запомнила на всю жизнь. Бабушка завернула тело Хрюнтика в мешок из под картошки, она волокла его по земле вдоль усыпанной пылью дороги ближе к оврагу, где дедушка увлечённо орудовал лопатой. Позади покойного друга, опустив выплаканные глаза на чумазый мешок, шла восьмилетняя Лиза. Она безразлично цокала и гоняла во рту сливочную карамельку, навсегда замолчавший Хрюнтик скользил перед ней и по–живому шуршал за холщовой тканью. Бабушка украдкой что–то говорила себе под нос, словно не желала, чтобы её мысли оказались услышанными любимой внучкой. Они спустились к вырытой ямке, настолько маленькой, что в неё могла бы с лёгкостью поместиться сама Лиза. Дедушка вырвал из рук бабушки мешок и небрежно швырнул его в самый центр, затем вытер кепкой со лба пот и тяжело вздохнул.       – Что ж ты натворил, что ж ты натворил, – причитала сквозь слёзы бабушка, – ирод, ирод!       – Уймись! Мясо вот жалко…       Голоса доносились до Лизы обрывками, она смотрела на очертания проглядывающих сквозь мешок копытец и воображала, как Хрюнтик бегает по небу и весело отбивает ими облака.       – Деда, – едва слышно произнесла она, – а люди умирают так же, как свинюшки?       Бабушка закрыла лицо руками, из ладоней вырвались гулкие всхлипывания.       – Помирают все по–разному, – говорил он, – кому ненароком в темечко прилетает, а кому и чего похуже. По–разному бывает, Лизонька, по–разному!       Он закусил между зубами кончик папиросы и потянулся в карман за спичками, не отводя взгляда от ямы. Бабушка обняла Лизу, сухие губы коснулись макушки и на мгновение задержались на каштановых волосах.       – Милка, брось горсточку земли, так положено, – шептала она, – тогда земля Хрюнтику пухом будет, мягонькой–мягонькой, пушинкой! Когда бросать будешь, попроси у него прощения за всё, ему будет легче на небо отправиться.       Лиза села на корточки и взяла в ладошку земли. Бабушка и дедушка отошли в сторону, дав возможность внучке попрощаться с лучшим другом.       – Хрюнтик, поросёночек мой любимый, прости меня, пожалуйста, за всё. Тебе, наверное, было очень больно, но сейчас тебе спокойно, правда? Деда говорил, что так нужно, что у Бога на всё своя воля. Я вот уже поплакала, а значит на его похоронах мне будет легче. Расскажешь мне что–нибудь? Не хочешь? Можно тогда я расскажу? Мне скоро в город возвращаться к маме с папой, я в школу пойду. Я там уже была, мама с папой хвалили за пятёрки, подарки дарили! Папа говорил, чего мне всё лето в городе быть, лучше чистым воздухом дышать. Помнишь, как мы с тобой в прошлом году на луг выходили, бабушка к тебе поводок привязала, ты ещё маленький был, как и я. Знаешь, Хрюнтик, мне говорят, что я взрослая уже. Учительница вот так говорит, а мама с папой смеются. Думаешь, это правда? Я не знаю. Мне только от одного страшно. Знаешь, от чего? Вдруг ты никуда не отправишься, а так и будешь здесь лежать? Почему взрослые ходят на поля с крестами и фотографиями, а потом плачут? Зачем? Они же все давно на небесах. Я буду верить... что отправляются.       Она бросила горстку на мешок и застыла, совершенно не зная, что делать дальше. Дедушка о чём–то разговаривал с бабушкой, они не слышали, как внучка прощалась с Хрюнтиком.       – Бабуль, дедуль, я попрощалась! – крикнула им Лиза.       Дедушка докурил папиросу и взялся за лопату. Земля осыпала мешок, постепенно скрывая его во владениях смерти. Теперь Лиза понимала, что означало таинственное понятие «умереть» – не двигаться и молчать. Через несколько лет оно вновь настигло юную художницу. Рядом с глубокой могилой, не похожей на маленькую для Хрюнтика яму, на нескольких табуретках стоял гроб с бледным дедушкой. На холодном лбу лежал венчик с изображением святых, в оцепеневшие руки была вложена икона. Мама старалась успокоить отца и бабушку, вокруг собралась толпа родственников и знакомых, а в воздухе повис вой отчаяния. Лиза держалась рядом с родителями и с презрением смотрела в сторону дедушки, не обронив ни слезинки. Она танцевала у себя в голове, представляла на месте Хрюнтика, лежащего в луже крови, уже чуждого душе человека. Плачь, огибающий кольцом гроб, был настоящей усладой для детских ушей. Агония и скорбь окружающих подпитывали смеющуюся во весь голос Тень, оставляя на лице девочки лишь едва заметную ухмылку. Именно она помогла переосмыслить многие вещи в жизни и начать думать иначе, именно ей Лиза должна быть благодарна за то, что в безвыходных ситуациях находилось их решение. Она впервые подумала о том, что Тень могла быть не врагом, а самым настоящим другом. Двойник заставлял кровь бурлить в жилах, действовать напролом и ничего не бояться, в то время как её немощная, никчёмная противоположность забилась бы в угол и плакала, плакала, плакала.       Лиза встала напротив зеркала и увидела в отражении друга. Не розовый слоник, не кукла, и уж тем более не Хрюнтик. Все они остались в умершем и больше не существующем прошлом, ценность представляло лишь настоящее. То, что человек видит здесь и сейчас, а именно, улыбающуюся Тень.       – Ты осознала! – радовалась она. – На это потребовалась уйма времени, но результат… да–а! Он превосходит все ожидания!       – Я больна, больна как профессор…       – Забудь о нём, он остался в прошлом. Важно лишь то, где мы находимся с тобой, взгляни вокруг, мы в настоящем, мы сможем перекроить будущее так, как захотим! По щелчку пальцев, по нашей воле! Ты согласна со мной?       – Согласна, как никогда…       – Давай отпразднуем наше воссоединение, выйдем на улицу в этот поздний час и зарежем какого–нибудь алкаша!       – Зарежем…       – Зарежем! Насмерть! Зарежем насмерть! Пьяные ничтожества испортили тебе жизнь, значит им нужно отомстить! Потренируемся на никудышных тварях, а в конце нашего пути покончим с Павлом. Зарежем! Насмерть! Зарежем насмерть!       Из черной газели вышли четверо мужчин в заляпанных пятнами комбинезонах. Лиза заглянула в глаза склонившейся над гробом бабушки, кроме града слез и разочарования в любимом человеке там ничего не было видно. Угасающая любовь терялась во владениях разрастающейся душевной бреши.       – Попрощались? – спросил подошедший к отцу мужчина.       – Ещё минуту. Прошу, ещё одну минуту…       Папа положил руку на плечо дочери и прижал её к себе. Лиза обхватила крепкое запястье, она слышала, как суровая воля дедушки трепетала в отце и не давала слезам освобождения. Ей стало страшно от одной мысли о том, что избежать гроба не удастся никому. В нем рано или поздно будет лежать бабушка, мама, папа. Лиза представила их всех, как кладбищенский ветер покачивает черные ленты на венках, недалеко от них лежат и молчат дорогие душе люди. Бабушка больше не будет вязать в кресле, приносить гостинцы от зайчика и читать на ночь сказки. Папа перестанет ходить на озеро, а его счастливое ведро для рыбы так и останется пылиться в кладовке. Мама больше не скажет, как сильно она любит дочь, не защитит от звереющих сверстников и не одарит тем спокойным, убаюкивающим «не бойся, я рядом». Ужас необратимости колотился в сердце девочки, глаза противно резануло. Лиза заплакала громче всех, муть заполонила зрение и смыла образы покойных.       Бабушка попятилась назад, вытирая нос платком. Окружение расступилось, в показавшемся проходе безразлично прошмыгнули мужчины из газели. Они несли крышку с позолоченным крестом и длинные веревки, что тянулись по сырой, напитанной от осенних дождей земле. Бледное лицо утонуло во мраке, в края гроба вонзились закручивающиеся штыри. Рука отца дрогнула, сверху послышались робкие всхлипы. Казалось, он плакал впервые, лицо его налилось кровью, губы дрожали и едва не выпускали изо рта творящуюся внутри бурю. Веревки пропустили под гробом, каждый взялся за узел.       – На раз–два! – скомандовал седовласый старик, его подчиненные сразу же встрепенулись и, превозмогая тяжесть, подняли футляр с дедушкой в воздух.       Он навис над могилой, рабочие осторожно меняли хватку, деревянная махина плавно опускалась на самое дно. Круг начал стремительно сужаться, родственники брали горсть свежевырытой земли и поочередно бросали её на крышку. Чеканящие крупицы звонко разбивались об лакированный дуб и разражались в сознании пронзающим эхом. Вскоре очередь бросить горстку дошла и до Лизы. Она надменно швырнула её, холодная маска Тени приказывала молчать, не говорить ни единого слова об умершем тиране.       – Вспомни его, вспомни, – роптало отражение, – какой мерзкой фигурой он был на шахматном поле. Разве ты не видишь его схожесть с этим старым, вонючим козлом?! Он не любил тебя, а когда выпивал, превращался в монстра похуже некоторых. Я же знаю, я слышу твои мысли, ты думаешь так же, как и я, но боишься сказать их вслух. Не бойся, озвучь их мне, я никому не расскажу, обещаю!       Зеркало сохранило очертания Тени, Лиза взяла с разделочной доски на кухне нож и вернулась в спальню.       – Умница! А теперь давай наденем бальное платье, убивать нужно изящно, чтобы каждая деталь осталась в памяти и грела душу за решеткой! Давай, не робей, они заслуживают смерти, нет прощению – да крови!       – Я ведь убью ни в чём не повинного человека…       – Плевать, подумай о себе! Всегда думала о других, как им будет, хорошо или плохо, заботилась, а ради чего? Посмотри, куда ты себя завела, в какой тупик?       – Ты поможешь мне выбраться из него?       – Конечно же, помогу, ради этого я и ждала столько лет! Но теперь ты всё поняла сама, мне будет гораздо проще…       Перевязанная пурпурной лентой коробка показалась из–под кровати, бант самостоятельно развязался и напомнил Лизе о своём возвышенном положении полноправной блюстительницы собственно сочинённых законов. Она поступает так, как считает нужным – должно ли последовать за этим наказание? Нет, она и есть наказание для других.       Избравшие спирт, постигнут холод стали.       Нож превращался в мстительный клеймор, что парил за спиной художницы в ожидании атаки. Стоило ей вытянуть перед собой обе руки, как из–за головы, словно гадюка, выскользнуло бы пронзающее плоть обидчика острие. Платье меняло текстуру, стразы оборачивались перьями воронов, их образы на плечах казались живыми. Раздирающиеся клювы жаждали пищи, человеческие останки сгодились бы в самый раз. Каблуки застучали по ступеням в подъезде, отмеряя приговор потенциальной жертве.       Заслуживают смерти. Зарезать. Насмерть. Зарезать насмерть.       Лиза стояла на крыльце и смотрела на ночь глазами Тени. Сочащаяся из шрама тушь стекала к ладони и собиралась в тёмную сферу боли, из которой слышались свиные визги и хриплый, прокуренный смех. Она запустила её перед собой, мгла просвистела через весь двор и впечаталась в стену соседнего дома, позволив чёрным брызгам окропить всё вокруг.       – Раз, два, три, четыре, пять, – смакуя слова, проговаривала Лиза. – Я иду искать. Кто не спрятался, тому смерти не миновать.       Крыльцо окатило язвительным смехом.