Сто шестнадцать месяцев назад

      Утро вторника началось обыденно, после водных процедур профессор позавтракал с Зинаидой творожной запеканкой и проводил её на работу, оставшись в квартире наедине с собой. Сергей Глебович взял трагедию Шекспира, лениво покрутил её в руках и положил обратно на полку. Настроение читать сегодня, как оказалось, совсем не располагало. Тогда он пришел в спальню и сел на край кровати, вдавливая залипшую на пульте кнопку включения телевизора. На экране появился элегантно одетый мужчина, он восседал на роскошном троне и вёл беседу с двумя сидящими по разным от него сторонам женщинами. Они выверено разводили руками и спорили о нарядах девушки, мелькавшей в кадрах. Обстановка напоминала зал суда, где слушалось дело о безвкусном гардеробе подсудимой. Её спину просверливала сотня разных глаз. По одной их форме можно было понять, кто вовлечен в судьбу девушки, а кому маячащая особа и вовсе была безразлична. Профессор с интересом наклонился к экрану, происходящее по ту сторону зрелище его увлекло. Всё напоминало ему час неудавшейся расплаты: пыльные летающие кресла, переполненные нечистью трибуны, и, конечно же, сладострастная компания помешанных на отмщении негодяев. Сейчас их образы расплывались в мыслях, чтобы вообразить стоящего рядом воробья приходилось приложить немалые усилия. Никого. Сергей Глебович подумал о графине и чёрте, но на ум приходили лишь бывшие студенты.       – А если они никогда не существовали? – спросил он у себя, понадеявшись услышать ответ. Тишина. Настолько пугающая тишина, что хотелось грома, падающих кастрюль, бренчания металлических ложек. Что угодно, только бы заглушить, задавить эту пугающую тишину. Сергей Глебович вновь посмотрел на экран. Он видел людей – начинку телевизионных программ, без которой невозможно представить ни единого шоу. Там смеялись, что–то обсуждали. Профессор прислушался.       – Да, это безвкусно, – говорила женщина, – я бы сказала, совершенно безвкусно! Поймите, вы далеко не старуха, но ваши наряды… такое ощущение, будто вас из последней деревни выпустили, вы как дикарка! А эти несуразные бабушкины юбки! Вы влезли в них с головой, вот я держу перед вами пару примеров. Ужасная в цветочек и чуть менее ужасная в дурацкую крапинку. Выкинуть! Вы–ки–нуть и больше не вспоминать!       Он не ослышался. Начинка не желала скорее отыскать новое убежище, не упоминала план–перехват и часовые патрули по городу. Начинка говорила о себе и своих проблемах. Никто из них не упомянул преступника номер один.       – Вот те раз! – воскликнул Сергей Глебович. – Чего это они не обо мне?       – Я соглашусь с тем, что здесь только что сказали, – решила высказаться другая женщина, – Леночка, дорогая, вы ещё в самом расцвете сил, у вас прекрасные детишки, но как женщина вы себя совсем запустили. Я вот сейчас вижу, муж ваш кивает. Правду говорю? Вот и вот! Вам нужен толчок, чтобы вы сами захотели меняться, преобразовываться, косметика, в конце концов. Глазки подкрасили, губки подмалевали, и уже другой человек!       Студия захлебнулась в громких аплодисментах. Очередь выдвинуть свою точку зрения на всю ситуацию дошла до мужчины на троне:       – Полностью согласен с дамами! Прекрасная Елена, стилисты ждут вас! Дизайнеры подобрали для вас самые лучшие наряды, не постесняйтесь примерить их и показаться нам! Прошу!       Все слова, все речи, и все не о нём. Затаились? Сменили тактику? Решили не распространять коварные планы по телевидению? Что–то из этого явно могло быть правдой: как по отдельности, так и всё вместе. Профессор вдруг почувствовал себя ещё страннее, чем за вчерашним обедом с Зинаидой. Никаких богинь. Бракованная деталь в голове будто встала на место и шестерёнки закрутились в привычном ритме. Весь шпионаж и хитрые манёвры страдальческой козы показались вымыслом, проявлением богатой фантазии. Тяжело верилось в то, что ему не думалось о насущном. Интриги и таинства сплетений скомкали, будто исписанный лист бумаги, более не представляющий важности. Всё вытянулось в прозрачную трубу, очень похожую на приспособление для музыки титана. Блистательный рог извлекал пятнадцать нот за одно дуновение, но профессор понимал: расскажи он кому–нибудь о таком инструменте, и собеседники незамедлительно покрутят пальцем у виска. Любой здравомыслящий человек ответит вам, что на планете Земля есть лишь семь нот. Начиная с восьмой к услышавшим её людям начнут приглядываться из психиатрических интересов, но только девятая развяжет руки медбратам и завяжет их вам в смирительной рубахе. Профессор слышал пятнадцать и был абсолютно здоров, поскольку их и было пятнадцать, но бессовестные хранители секретов вселенной, нет, они не готовы мириться с видящими чуть больше, чем остальными людьми. Сегодняшнее утро разительно отличалось от всех предыдущих, миры схлопнулись во всевозможных обителях сущего и закрылись от глаз профессора на невидимый ключик. Искать его не имело смысла, трансляция с мозгом заглушилась сильным сигналом, вибрация от которого ощущалась каждой клеткой тела. Казалось, дрожали руки, ноги ходили ходуном, трещали в суставах и беззвучно выворачивались без единого намёка на боль. Погода здесь не играла главной роли, но проверить, что происходит за окном и почему так ноют ноги, профессору всё же стоило. Он подошел к шторе и тайком выглянул из неё на светлеющий с каждой минутой двор. Вставало солнце, начинался новый день. Сергей Глебович вытянул руку перед собой и коснулся кончиком указательного пальца стекла. Твёрдое препятствие отделяло его от внешнего мира. Можно посмотреть – нельзя потрогать. Мир обернулся необъятным музеем с оригинальными экспонатами, завораживающими восковыми фигурами, чересчур похожими на настоящих людей. Всё текло и извивалось, кто–то сверху включил пылесос, где–то сбоку скрипнули полы. Предметы жили собственной жизнью, их владельцы не обращали малейшего внимания на опаснейшего преступника.       – Что происходит? – Сергей Глебович снова сел на край кровати, девушка на экране успела превратиться в красотку с завораживающим макияжем. Она вращалась у зеркала и старалась не расплакаться, все поддерживали её, аплодировали, выражали озабоченность, несли цветы и преклонялись перед ней. На глазах человек стал другим, но только внешне. Внутри она по–прежнему была той скромной домохозяйкой, быть может, заботливой матерью и любящей женой. Дети подбежали к ней с большим букетом ромашек, кричали «мама!», «мамочка!», «какая ты красавица!». Профессор смотрел на всех них с замершей душой и хотел оказаться в зале сейчас же. Он вытянул руку к экрану. Нельзя. Запрещают, но не они, а рамки дозволенного. Только в сказочном мире возможно по щелчку пальцев оказаться там, где захочешь. Видеть тех, кого просит сердце. Великому путешественнику по вселенным запретили посещать загадочные владения таких же загадочных королей, всё разом испарилось и перестало существовать.       Профессор отдёрнул штору в сторону и бесстрашно показался миру. Никто из находящихся во дворе людей даже не поднял головы. Ковыляющая по дороге старушка с шуршащим в руках пакетом продолжала переваливаться из стороны в сторону к продуктовому магазину; курящий на лавке мужчина дымил себе под ноги, он был погружён в мысли и не хотел думать о преступнике.       – Неужели… всё? – с облегчением сказал Сергей Глебович.       Он мотнул головой, восемь лишних нот, подобно подстреленным из рогатки воробьям, свалились с линии электропередач в голые кусты. Нот стало семь, как и было когда–то. Профессор зашел в гостиную и взял тетрадь с письменами, с первой же страницы повеяло страшным бредом, от которого ненароком становилось дурно. Он читал вслух:       «ВЕДЕНИЕ УЧЁТНОЙ ЗАПИСИ С 21:00 ПО ___ ЗАПРЕЩЕНО ПО ПРЧИНЕ ДУРАК. ОББАСТВА коШАЧЬЕГО (иШАЧЬЕГО, осёл) ГЛАЗА (глаз – орган, ГЛАЗурь – кондитер. матер.) ПОСТАновление №893: съесть сырок. ВЫполнено».       Через пару страниц то же самое, но несколько понятнее:       «№12. Духи (не нечисть, средство вкусного запаха). Всё в нос, всё в нос. Иногда мне кажется, что я тюлень. Мям, или как они там у–кают. Как футбольный мячик. Пш–ш–ш: когда лопается. Пок: когда саданули ногой и полетел. Нужно выпить лекарство от кашля, чтобы не стать лопнутым мячиком. Какой пш–ш–ш? Я ещё в самом расцвете пок! Окончания записи не будет, я устал. Доконали за балконом представлением. Радуйтесь, сволочи!».       Все записи до восемьдесят восьмой страницы не отличались оригинальностью и походили на то, что профессор только что прочёл. Запись на восемьдесят восьмой была необычной:       «№88. Страница совпала с записью и номером моей квартиры. Двойная бесконечность проявилась целых три раза. Неограниченная бесконечность! Я не хочу тратить силы на письмо. Знаю, что это необходимо, поскольку всё, что я вижу, где–то есть. Раньше ничего не замечал, а потом как по натака накатанной. Планет да Фирсов бы с ним сколько их на самом деле! Это маленькое представление нас в нечто большем. Если кто и найдёт то, о чём я пишу, будет сводиться непременно к разности вселенных. Я не математик, но философскую формулу приложу:       Вселенная = (Хорошие Люди + плохие люди) / кол–во планет искомой вселенной.       Также привожу расчёт Млечного Пути:       МП = (151 + 999 849) / 9 = 111 111,11       Таким образом, Млечный Путь (моя квартира в частности) насчитывает число 111 111,11. Что это за число, вы можете спросить. Я отвечу: это есть число возможных событий, совершённых людьми. Любой человек, хороший он или плохой, от собственного решения создаёт последствие. Следовательно, любое последствие рождает новую вселенную. Их можно обозначать как Вселенная1 + Вселенная2 + … + ВселеннаяN. А вот сколько всего вселенных? N, то есть, Nеизвестно (можно рассматривать N с точки зрения количества, это не повлияет на финальный расчёт, потому что их Фирсов знает сколько). Хотя, даже он не знает этого. За несколько лет я насчитал двадцать одну вселенную, и уверен в том, что насчитаю ещё. Вот пример некоторых из них:       1,2,3 – Вселенные мокрых дождей (вопиющая дурость, но её бы не было, если бы не Вселенная18, там сухие);       4 – Вселенная пьянки, алкаши, все дела;       5,6,7,8 – Вселенные убитых горем;       Начиная с девятой (9), а впрочем, позвольте мне опустить подробности девятой вселенной, стыд и срам!       10 – Вселенная простокваши (молочный продукт на уровне какой–нибудь деревни);       11,12 – Вселенные закончившихся часов (константа, не путать с постоянной времени);       13 – Вселенная пп (правообладательных паскуд);       И.Т.Д. (остальные вселенные и будущие вселенные на будущих страницах).       Читатели могут вполне оправданно спросить меня, в чём смысл писать в какой–то неприметной тетради о таком возвышенном? Я отвечу вам: моя задача заключается в том, чтобы разобраться в самой сути всех происходящих процессов. Только познав себя и окружение, человек познает смысл жизни. Может это и звучит тривиально, но таков расклад. Мыслить иначе не дают, НАДЗОР №08 бдит днём, по ночам №02 и №03. О понятии «Надзор» можно ознакомиться на стр. 46. Вкратце: сволочи, похуже сволочей, упомянутых в записи №12 (балконные циркачи). Прошу простить меня, я очень устал. Написал, пока слушаются руки, пока витамин бурлит в желудке. До встречи в новых записях, уважаемые Хорошие Люди!».       Профессор смотрел на свои труды с устрашающей мыслью: он ровным счётом ничего не понимал. Работа всей его жизни, где он искал суть всего, утекала сквозь пальцы, как пылесос сверху или скрип полов за стеной. И вот, механическое шипение прекратилось, перестали ходить и вдруг успокоились. Тишина снова ударила по ушам, прерываясь лишь быстрым перелистыванием страниц. Записи, сотни пронумерованных заметок, несущих абсолютное ничего. Сергей Глебович поймал себя на страшной догадке: всё, что с ним происходило, осталось в центре вселенной, в восемьдесят восьмой квартире. Он посмотрел на потолок, откуда до недавнего времени доносился шум пылесоса, затем медленно перевёл взгляд на стену с впечатанным в неё скрипом. Люди есть сверху, люди есть и сбоку. В таких же четырёх стенах, в таких же вселенных. Их головы – ещё одни вселенные. От осознания всего случившегося за обычное, рядовое утро вторника, его бросило в жар. Виски пульсировали, гоняли под собой кровь куда–то вверх, по бесконечному шлангу пылесоса, пока не отдавали пульсацией, похожей на древесный скрип. Сергей Глебович не понимал, что с ним происходит. Это не происки грязных рук, не нападки троицы и не указы Носухоротова. Да что там говорить, профессор стоял у окна и не боялся патрулей Лебедева или Перовой! Он не знал, как поступать дальше. Что писать в книгу, кого обвинять в посягательствах на квартиру. Сергей Глебович решил открыть случайную страницу и прочесть любой отрывок. Бумажный веер, вздымаясь, зашелестел бумагой и упал на палец профессора. Запись номер двести сорок два:       «№242. Сдурели! В магазине работают некомпетентные сотрудники! Не побоюсь этого слова: халтурщики! Мало того, что мои расчёты и доводы, касательно ценовых условий на хлеб потерпели крах, так ещё одна шпионочка поимела совесть выставлять на прилавок вздутые банки! Меня травят, пошла натуральная травля! Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что могло бы быть, указав я им на сроки годности. Меня бы отправили на ковёр к самому М.А. Я бы в его рожу зарядил! Что я хочу сказать. В недавней записи №234 (она же лекция), я упоминал филигранную работу Вселенной37. Там как по нотам! Утром бумаги несут, днём, вечером. Бесперебойники, молодцы! Их расшифровка слова «Вселенная» не касается точно. «Все» – «ленная». То есть, все ленятся. Начиная от созданных условий и заканчивая людьми. Пример: дождь не идёт, потому что не хочет, ленится. Человек не занят делом, причина – лень. Да, уважаемые Хорошие Люди, я в курсе, что такое природное явление, как дождь, есть конденсация пара, скопление воздушных масс и так далее, но ввиду нынешнего безобразия балагана с подменой понятий товарищем М.А, у меня нет выхода думать и полагать иначе. Так вот к чему я это всё. Разве вы ещё не уловили мою мысль? Хорошие Люди меня точно поймут! Вернее, уже поняли!».       Сергей Глебович отклонился от тетради и обречённо уставился на стену. Глаза слонялись меж маленьких ромбов с белыми точками внутри. День назад он бы непременно подумал о белых затемнениях, но сейчас профессор чётко видел узор обоев. Дрожащей рукой он стянул очки с носа и положил их на прикроватную тумбу. Говорить с собой, а о чём? Какой вопрос он мог себе задать, если не знал ответов? Тишина продолжала давить на него, между пальцев гремели водопады, снова зажужжал пылесос, но уже где–то впереди, в другой комнате, в другой вселенной. Профессор вышел в зал, в очередной раз взял произведение Шекспира, второй раз покрутил в руках и второй раз убрал трагедию обратно на полку. Настроение читать…       – Да какого же чёрта! – выкрикнул он и с ужасом прикрыл рот. Пропал Фирсов. Настроение читать, по видимому, всё же было, но читал он не чужую, а собственную трагедию. – Нужно поспать. Ещё.       Он лёг на диван и подложил руки под голову, как его учили в детском саду. Настало время тихого часа. Маленький Серёжа хотел как можно скорее переместиться из неограниченной бесконечности в абсолютное ничего. Иногда там бывает лучше, ведь сон, каким бы он ни был, всегда конечен…