Сто шестнадцать месяцев назад

      Облака неторопливо плыли на юг вслед за покинувшими родные просторы теплолюбивыми птицами. Люди стали одеваться теплее, всё чаще внизу мелькали тёплые куртки и шапки. Деметра, богиня плодородия, горевала по своей дочери Персефоне вот уже второй месяц. Природа наполнилась её слезами и омыла тротуары большого города забвением о некогда прекрасном времени года. Съеденное Персефоной гранатовое зерно оказалось проявлением доверия к королю подземного царства Аиду. Всё шло своеобразным чередом. Многие хотели бы изменить ход всего живого, повернуть время вспять и установить новые законы, однако ещё никому не удавалось прыгнуть выше собственной головы. Даже титанам и богам. Они лишь охраняли колыбель времени и не подпускали к ней жаждущих перемен смертных. Гармония царила далеко не первый век, идеальный баланс, выдуманный высшими умами, как некстати предопределял направление и без того непростых судеб таящих душу людей. За осенью всегда последует зима, а вслед за ней – весна, пора пробуждения, период оживающей красоты и радости Деметры о возвращении дочери из царства мёртвых. Её энергия любви пробуждает природу к жизни, так трава пробирается сквозь тернистую, согретую солнцем почву, так деревья набухают почками и взрываются яркой зеленью.       Сергей Глебович сидел у окна второй час подряд. Он подпёр голову рукой и наблюдал за смертью мира с улыбкой. Профессор знал, что не успеют пронестись и полгода, как в воздухе разольётся трель вернувшихся птиц, всё снова наполнится смыслом и подарит ему желанный покой. Прошло несколько дней с тех пор, как внутри него в неизвестный по счёту раз пробудилась надежда. Ему было тяжело описать её проявление, рядом с сердцем гостила хлопочущая соседка, которая решила помочь хозяину, устроив генеральную уборку в четырёх небольших комнатках. Из них то и дело выливались вёдра с грязной водой, с каждым разом вода становилась всё чище, а ноги так и рвались пуститься в беззаботный пляс. Его больше не волновали мстительные студенты, их попросту не стало. Может, они нашли новую жертву для бесчисленных нападок, быть может, познали смысл жизни в центре вселенной, и всё нынешнее, прошлое и будущее, отныне посчитали самой простой задачей, справиться с которой будет под силу даже первоклассникам.       Мир смотрел на него бесцветными улицами, дышал выхлопными газами автомобилей и шептал гудками поездов. Сергей Глебович чувствовал себя неугомонным мальчиком, с тем же градусником подмышкой и кружкой сладкого горячего чая. Температура ползла вверх, лоб горел, а за окном в этот момент город засыпало белыми хлопьями. Они медленно опускались на землю и сразу же таяли, тут же им на помощь приходили другие крупинки, за ними третьи. Слой за слоем двор покрывался волшебным белым ковром. Раньше всё виделось иначе, пятьдесят лет назад снег был другим. Он ещё не успел оскалиться, казался настоящим чудом и предвестником новогодних праздников. Осенью этого года ещё ни разу не выпадал снег, он притаился в тёмной пещере и глодал кости поверженных ланей, но стоило приглядеться, как сразу же в нём проглядывалось обычное, завораживающее и чарующее проявление природы. Сегодня у профессора так же горел лоб, но температуры не было, а значит, соседка явилась к нему с исключительно благими намерениями. Пять мешков с пылью и штукатуркой оставались лежать в голове, восемь ведер с мутной водой продолжали тоскливо булькать в сердце. Мусор требовалось вынести на свалку, но была одна проблема: профессор не знал как избавиться от того, к чему нельзя притронуться или увидеть. Мусор собран, расфасован по пакетам, разлит по емкостям, но выкинуть не представляется возможным. От него нельзя избавиться никоим образом, можно лишь совладать с ним, сопротивляться, и иногда приглашать добродушную соседку, готовую подвязать развязавшиеся мешки и поменять воду в грязных вёдрах.       Сергей Глебович посмотрел на жёлтый шар, что скрывался под облаками. Сейчас его свет был ничтожен, безобиден и мал для восприятия. Там, под серой толщью, свирепствовало космическое полотно, сотканное из тысяч звёзд. Туда летал человек, тех краёв достигала его крошечная нога. Ари́стант, безымянный титан, сферы – всё свалили в непонятную кучу и связали на крепкий узел. Она барахталась, старалась выбраться, хотела вновь показать себя обескровленному миру, воевала с тугой завязью, колотила её руками, но всё без толку: профессор улыбался неминуемой смерти мира.       За стеной Зинаида боролась с шипящей плитой, изредка стучала ложкой по тарелке и говорила с тишиной больше получаса. Сергей Глебович вышел в коридор и остановился, Зина сидела напротив сковороды, из которой валил пар. Она прижала руку к уху и кивала в такт звучащим в телефоне словам.       – Всё не слава богу, – вздыхала Зинаида, – я последнее время тоже как на иголках. Что? Плохо слышишь меня? А вот так? Я говорю последнее время как на иголках! Да. А ты представь на минуту, что бы было, если бы я там где–то не спасла его. Это мне ещё повезло оказаться на его стороне. И вот почти… а? Молоко сейчас убежит? Ну, иди, давай, потом расскажу.       Она положила телефон на стол и сказала сама себе:       – Молоко у тебя, значит, тварь эдакая. Конечно, как других выслушать, так я первая, а как меня, сразу слышат плохо, молоко убегает, дети сиську просят! Дрянь ты, Галя…       Зинаида взяла с подставки деревянную лопатку и помешала ароматные овощи в сковороде. Больше всего чувствовался запах зелёной стручковой фасоли и сладкой кукурузы, пробуждающий аппетит. Профессор сел за стол и с интересом заглянул в кухонное окно: во дворе проехала чья–то машина.       – Мне к часу на работу, ты как себя чувствуешь? – спросила Зинаида, не оборачиваясь.       – Ха. О. Эр. О. Ша. О.       – Чего?       – Это я по буквам.       – Хорошо, говоришь? Потрясающая новость. Есть будешь?       – Ещё не проголодался, но пахнет очень вкусно! Чуть позже, – Сергей Глебович приготовился задать Зине волнующий его вопрос. – А можно я к тебе на работу схожу?       – Это ещё зачем? – смутилась она.       – Чего я уже несколько дней дома безвылазно сижу, надо бы развеяться. Да и потом, прийти не как клиент.       – А как кто?       – Они не знают, кто я? – удивился Сергей Глебович.       – Знают они всё, твой приход в этом очень поспособствовал. Ей богу, как снег на голову! Вот так годами не объявляться, и тут оп! Всё кубарем понеслось. Так… тебе здесь не нравится?       – Почему же?! Очень! Очень нравится! Я только на людей хочу посмотреть, а то дальше двора ничего из окна не видно.       – Тебе не следует там появляться.       – Перестань, это же всего лишь люди! – развёл руками профессор. – Как ты, как я! Знаешь, от меня будто что–то отодрали, и мне от этого только лучше. Люди… они повсюду люди! За стенками, на улице. Жизнь кипит, оказывается! Нет. Нет–нет, надо идти! Надо быть в этой жизни, а не смотреть на неё из окна.       Зинаида покосилась на дверцу настенного шкафа. Профессор продолжил:       – Странно, конечно, странно! Вырвали, а… и сказать нечего! Нужно будет ещё подумать, переосмыслить, возможно, что–то.       – Неужели ты вот так просто всё забыл? – спрашивала Зинаида. – Будто ничего и не было. Как будто не ты эту жизнь проживал!       – Детство хорошо помню. Перед глазами стекло, за ним всё, а мне туда нельзя. Лекарства как еду ел, на дню по несколько раз. А сны мне, знаешь, какие снились? Сразу и не поймешь, что происходит. Помню, пустыня приснилась, песок такой горячий, а вокруг ничего. Я не знаю куда идти, что делать. Мама горчицы в носки насыплет, охнет раз другой, и опять лоб мне щупает. А потом дом такой, как раньше были. Колонны, сады красивые, люди в костюмах. Не успеваешь проснуться, растирать начинают. Лежишь так потом, тело пощипывает слегка, как будто пузырьки отрываются и под потолок улетают. Полегчает, опять к окну подходишь и смотришь…       – Собирайся! – она прервала его. – Со мной пойдешь.       – Куда?       – Куда хотел.       Весь путь до салона профессор шел с опущенной головой. Асфальт проносился с бешеной скоростью, и только ботинки оставались такими же спокойными, как и он сам. Левый, правый. Левый, правый. Рядом с ними вышагивали кожаные сапоги, в одинаковом ритме они постукивали каблуками и неслись вперёд. В какой–то момент Зинаида резко остановилась, и Сергею Глебовичу пришлось поднять голову. Она увлечённо смотрела на соседний дом, где на балконе второго этажа, высунувшись, стоял старик.       – Чего ты? – профессор сделал несколько шагов назад и перевёл взгляд на фигуру.       – Почти каждый день вижу его там, – говорила Зинаида, – выходит воздухом подышать, бывает, закурит, опять домой зайдёт.       – Что ты хочешь сказать?       – Не один ты любишь на мир поглазеть, – вздохнула она с отчаянием, – всю жизнь, считай, просмотрел. В голове одни фотографии, а плёнок нет. Вот и вся твоя странность.       Сергей Глебович наблюдал за готовящимся принять смерть человеком. Отсюда можно было увидеть его неувядающую улыбку, полную настоящего бесстрашия. Старик не знал, что его ждёт – ему было безразлично будущее, в котором его не будет. Механизмы жизни продолжат крутиться и без него, без маленькой шестерёнки в огромном устройстве с миллионами подобных шестерней. Их стало больше, численность людей заметно увеличилась, потому что так требовала игра, потому что так говорил Маятлани. Невозможно хранить у сердца тех, кто тебе безразличен. Нельзя ценить тех, кто не желает принимать твоего счастья. Люди, их миллионы, на разных континентах, на величественных материках, они живут изо дня в день, питаются дарами природы, создают и уничтожают, любят и презирают, страдают и радуются. Профессор заплакал от лёгкости собственного бытия, он будто превратился в маленькое пёрышко, которое было не в состоянии сдвинуть с места ни одному могучему ветру нашей планеты. Девятое ведро ударило днищем об голову, кристально чистая вода, подобно быстрой реке, устремилась в глаза и стекла из них по щекам на землю, сливаясь в общее с богиней плодородия горе. Деметра ждала Персефону так же, как смертные ожидают встречи с близкими душе людьми. Миллиарды, миллиарды тел копошились на крошечном шаре, перебегали через дороги, поднимались на этажи своих квартир, трудились и отдыхали, смутно представляя завтрашний день. Прошлое проплывало в их сознании, настоящее съёживалось под сердцами. Будущего нет, и никогда не было. Человек лишь что–то загадывает, будь то давнее желание на новый год или собственное "я" через несколько лет. В этот час, в эту минуту профессор стоял на чётко выверенной координате Земли в окружении вселенского воя и плакал от бессилия что–либо изменить в этом необъятном, непостижимом для ума человека механизме. Он – Сергей Глебович, он есть сейчас, он был и в то же время никогда не существовал в будущем. Разум боится остаться без тела, как и тело без разума. Оно находилось в настоящем, а разум – далеко отсюда, на неизученных планетах со своими жителями, которые так же, как и мы, горюют, беззаботно смеются и беспрерывно крутятся, крутятся, крутятся.       – Зина, – профессор взял её за руку, – оказывается… всё иначе!       – Что именно?       – Мой папа, он же умер по–настоящему, правда?       – По–настоящему, – тяжело отвечала она.       – Он ведь больше не появится здесь. Его нет! Будто и не было на этой земле! Того старика тоже скоро не будет, но сейчас он ещё есть. Я ведь забыл, какого это… существовать. Я всё это время не мыслил!       – Я вылечу тебя! – Зинаида смотрела в его глаза. – Постараюсь избавить от недуга, а если не получится, то буду ежечасно душить его из всех сил, топтать и бить так же, как он измывался над тобой. Ты ни в чём не виноват, и пусть будет трижды проклят тот, кто положил на вторую чашу весов с радостью терзающее душу горе!       – Зина! – слёзы рухнули на щёки профессора. – Я горю! Я полыхаю! Всё прекратилось, всё исчезло! Как мне быть? Как мне мыслить?!       – Посмотри на него, – она снова указала на старика, – мы – это он. Нас тоже не станет, нас предадут земле и мы исчезнем. Ты чувствуешь мою руку?       – Тёплая…       – Слышишь мой голос?       – Звонкий…       – Видишь меня?       – Существующую…       – И я, я тоже! Мы ещё не исчезли, понимаешь? Мы ещё чувствуем, слышим и видим, мы ещё мы!       – Зина!       Профессор обнял её и вжался в пуховик, словно ребёнок. Он держал кулак у рта и надрывисто дышал на него, стараясь сохранить обжигающую тело жизнь в этот холодный, пасмурный день. Зинаида обняла его в ответ и склонила над ним голову, оберегая от опасностей мира. Сотни мыслителей обходили их стороной, тысячи мудрецов смотрели под ноги и не замечали остановившихся посреди двора людей. Они не бросали вызов самому главному и быстрому течению – жизни, плыли вперёд, выбросив из лодок за ненадобностью вёсла.       Всё успокоилось, кроме уборки в голове. Мокрая тряпка слетела со швабры и хлыстнула по мозгам, мастерски вернув их в тело одним точным ударом. Сущность всего и вся перестала двоиться и предстала перед ним единым целым. Мир медленно угасал и освобождал путь другой материи, осознанной и ощутимой. Разум вернулся на Землю.       – Ну всё, всё, – Зинаида успокаивала профессора, – всё хорошо, мы с тобой здесь, и никуда ещё не собираемся, ведь так?       – Здесь, здесь.       – Идём.       Старик хлопнул створками на балконе и неспешно зашёл домой. Профессор смотрел ему вслед, как закрывается дверь и исчезает из виду всё, что было с ним связано. Когда–то так уйдёт каждый, вернётся в спальню, и в ожидании увидеть очередной восход солнца, заснёт вечным сном, навсегда исчезнет из родных просторов, полюбившихся за наши скоротечные, короткие жизни.