Сто шестнадцать месяцев назад

      Чистый, девственный холст. Не тронутый рукой человека, он дожидался своего часа, жаждал переродиться в отражение сознания мастера. Цвета не важны, ценность имеют лишь формы и умение передавать другим людям ту действительность, которой она и является для самого художника. Многие зададутся вопросом, почему крона дерева фиолетовая, и только некоторые воспримут авантюру как ваше мировоззрение.       За работой художник отделяет разум от тела, оставляя между этими двумя константами механическую связь. Пальцы сжимают кисть и водят ей по холсту, пока мысли всё опутывают новые просторы несуществующего.       Белизну окропило красками. Пурпурные лужи посыпались песком и слегка проглядывали из под пленительной толщи алыми трещинками. Тёмно–синие ивы опустили раскидистые ветви под блеском лунных колец в озере; возвышающиеся снежные горы таяли от горячих крупиц и склоняли головы к острым черным росткам.       Лиза смотрела на завершенную работу и мельком пробегала взглядом по холсту в поиске изъянов. Снова кисть, пара взмахов. Больше песка, больше ширмы от посторонних глаз. Она прятала истинную действительность во благо спокойствия других.       – Ты готова? – Павел заглянул в спальню.       – Ещё немного.       Темные колья, усаженные вокруг чернильного обода, на мгновение показались недостаточно яркими. Осторожные взмахи щеточкой, вверх с лёгким изгибом руки. Пурпурная корка больше не привлекала внимания, теперь все было сосредоточено на тьме бездонных озёр.       – Ты давно тушью не красилась, – заметил Павел, смотря на её отражение, – тебе даже идёт.       – Правда так считаешь? Забавно, папа говорил мне то же самое.       – Получается, это для него?       Лиза повернулась на стуле и бросила щеточку в косметичку:       – Это для нас, Паша. Причём всё. Мы ведь хотим показать ему наше счастье?       – Ты можешь не прикрывать меня, – с досадой произнёс Павел, – в этом нет никакой нужды. Мне очень стыдно за то, что я сотворил с тобой, Лиз.       – А представь, что сотворит с тобой отец, если узнает.       – Убьёт? – он поднял голову и попытался отыскать в глазах жены убедительный ответ.       – Он тебя уничтожит, – с вожделением произнесла Лиза, – от тебя не останется и мокрого места! Если бы он только знал, что здесь происходило вечерами…       – Я не понимаю тебя, для чего ты всё это делаешь? Расскажи ему обо всём, пусть мне будет хреново, зато так выйдет честно и справедливо. То, что делаешь ты, мне совсем не ясно. Я не понимаю твоих решений!       – Моих? – она улыбнулась. – Я уже ничего не решаю, Паш. Я давно не принадлежу себе. Только во всём этом есть одна очень странная деталь.       – Какая?       – Мне не страшно терять крупицы себя. В конечном счёте, всё бесцельно, и мы с тобой тоже. Ты безнадёжно пытаешься нащупать своё предназначение, но каждый раз упираешься в тупик с бутылкой…       – Я не в настроении сейчас философствовать, – перебил её Павел. – Собираемся, пора на вокзал.       – И всё же мы с тобой счастливые! – Лиза едва не повисла у него на шее. – Другим, должно быть, ещё хуже! Я так соскучилась по папе! Поехали. Поехали!       Всю дорогу до вокзала Павел ехал молча, погрузившись в мысли. Лиза изредка поглядывала на переднее сидение и замечала на его лице некое отторжение, которое было очень тяжело объяснить. Она боялась произнесённых дома слов, поскольку в них отсутствовала даже малейшая доля правды. Лиза не скучала по отцу, и, вероятнее всего, именно эта реплика сейчас слонялась в голове мужа, безуспешно пыталась найти себе объяснение. Водитель такси сосредоточился на дороге, успевшей покрыться за ночь тонким слоем льда. Вокруг всё потемнело. Выбеленные облака, вестники первого снега, расплылись по небу и заполонили собой всё пространство, протискивались в души мелькающих пешеходов и наполняли их разум целым спектром забот. Кто–то радовался приближению зимы, кому то, напротив, было тоскливо и мрачно. Люди шагали в неизвестность, тая под сердцами пережитое время.       – Вон там остановите, – указывал куда–то направо Павел, – во–во, здесь. Спасибо.       Не успела Лиза открыть дверь автомобиля, как её волосы сражу же подхватил беспощадный порыв ветра. Она поправила беретку и подтянула шарф к шее, внимая тяжёлому стуку колёс подъезжающего состава.       – Вовремя! – сверился с часами Павел. – Пойдём скорее на перрон.       – Паш, – остановила его Лиза. – Давай… может, подождём?       – Чего подождём? Твой отец вот–вот выйдет из поезда!       – Давай вернёмся домой, давай?       Он положил руки ей на плечи и посмотрел в глаза:       – Да что с тобой такое? Ты же соскучилась.       – Я уже не знаю. Не знаю!       – Чего не знаешь? Пошли!       – Не надо на перрон…       – Ты мне это брось! – Павел потянул Лизу за собой. – А ну, идём!       Сопротивляться настрою мужа оказалось, как и всегда, бесполезной затеей. Если он что–то задумал – так оно и будет. Лиза проклинала себя за тот спонтанный звонок матери, приведший их обоих к ещё большей путанице. Почему ответил отец? Зачем? И снова вопросы возобладали над ответами, незнание превалировало над ясностью.       – Какой вагон? – Лиза погрузила себя в ещё большее неведение.       – С хвоста третий, – спешно ответил Павел, проходя мимо появляющихся в дверях состава проводниц.       Пассажиры выставляли впереди себя громоздкие сумки, а потом и сами ступали на давно забытую каменную плитку перрона. Лиза и Павел встали напротив вагона и ждали, пока в проходе не появится тот самый, ради кого им пришлось сегодня собраться с силами и погрузиться в счастливую, беззаботную, ненастоящую жизнь.       – Лиза! – громогласно раздалось из тамбура. – Лизонька, доча!       Отец нисколько не изменился, его образ плавно перетекал из воспоминаний Лизы в реальность. Круглое, щетинистое лицо с карие глазами едва ли не было спрятано в воротник тёмно–зелёной фуфайки. В тёплых болоньевых штанах, он шуршал по ступенькам и не отводил взгляда от дочери.       – С тобой всё хорошо? – он бросился обнимать и целовать её. – Лизонька, родненькая, напугала меня!       – Всё хорошо, пап. Здравствуй.       – Сколько ж я тебя не видел, уж счёт на годы пошёл!       – Со свадьбы? – робко произнесла она.       – Четыре года, получается. Ох, Лизка! Вымахала за это время, любименькая моя!       – Семён Геннадьевич, приветствую! – Павел подошел к нему и протянул руку.       – А вот и Павлуша! Как поживаешь, родной? Дочку мою тут не обижаешь?!       – Что вы, Семён Геннадьевич! – он переменился в лице и снова заулыбался.       – Смотри у меня! Накажу!       Лиза не поняла, шутил отец или нет. Любые переживания проходили через его решительность и спокойствие. Она подняла сумку и поняла в тот момент, что ей ровным счётом было нечего рассказывать папе. Лиза могла лишь отвечать на вопросы и улыбаться сквозь поселившуюся внутри неё боль.       – Как вы, устали с дороги? – поинтересовался Павел.       – Старый стал, Павлуш, ноги не к чёрту, авось на погоду ноют, собаки!       – Мы здесь недалеко остановились, вон такси наше стоит.       – Ага–ага, – кивал он в ответ, – Такси–макси, чёрт бы с ним! Лизонька, ну ты что, улыбнись, а то хмурая какая–то! Стряслось чего?       – Нет, пап, всё хорошо.       – Она сегодня с утра не в настроении, Семён Геннадьевич, – говорил Павел, – раз на раз не приходится, знаете?       – Да чего уж, конечно знаю! Бывает с кровати нечистая поднимает, всех обматерить готов, а бывает, наоборот, всех только добрым словом!       – И то верно.       Переднее место в такси на этот раз занял Семён Геннадьевич, Лиза и Павел расположись сзади. Всю дорогу отец расспрашивал водителя о рыбалке, давал советы, какие снасти стоит брать и на какую приманку лучше всего клюёт та или иная рыба. Он широко разводил руками, хвастал большим уловом и во всём был непринуждён. Заводить разговор с незнакомцами у Семёна Геннадьевича получалось невообразимо просто и легко. Пара минут, и ты уже знаешь о сидящем перед тобой человеке практически всё. Каждую новую тему он оборачивался назад и умудрялся вовлекать в разговор Лизу с Павлом. За непродолжительную дорогу до дома они успели обсудить тонкие аспекты машинных дел.       – Такое лепят, страсть! – плевался Семён Геннадьевич. – Вот, считай, неделю назад на своей двенашке масло менял. Ну, что, покаталась, а потом в колы встала. Ети её мать, руки бы этим зельеварам оторвать, гадость делают ой–ёй–ёй! Хорошо без эксцессов всё закончилось, эту дрянь мерзопакостную слил, новое залил. Так и до эмульсии дело могло дойти, но ничего, я вовремя спохватился, – он хлопнул водителя по плечу. – Вот так вот, сынок! Так что тщательнее выбирай, да присматривайся, сейчас столько подделок мастерят, рот–наоборот!       Павел ещё поддерживал их разговор, и время от времени рассказывал свои истории, чего нельзя было сказать о Лизе. Она ограничивалась лишь бездумным мычанием, и не потому, что вовсе не разбиралась в этих темах. Лиза чувствовала себя лишней и виноватой. Именно из–за её необдуманного звонка сюда приехал отец, именно из–за неё их привычный с Павлом лад мог пошатнуться и навсегда разбиться.       – Па, а ты к нам насколько? – она задала единственный, мучавший её в ту минуту вопрос.       – На недельку–другую, – поразмыслил Семён Геннадьевич, – мне дольше то и не получится…       – А, хорошо…       Оставшийся путь они проехали в давящей тишине. Ноги сами привели Лизу домой, безумное месиво из остановившейся машины, сумки и ключей от квартиры мелькало перед глазами и больше напоминало вспышку фотоаппарата.       – Семён Геннадьевич, может, выпьем за встречу? – предложил Павел, открыв дверцу холодильника.       – Не, Павлуш, я давно не пью, всё ноги проклятые, лекарства принимаю. Нельзя мне.       – Извините, не думал, что у вас так серьёзно.       – У стариков иначе и не может быть! Устал я сегодня, милые мои. Выделите старику местечко?       – Какой ты старик, пап? Только диван можем предложить.       – Да мне другого и не надо, что вы! Пойду помоюсь, да спать. Уморился я.       – Да, конечно.       Лиза проводила отца до ванной и вернулась на кухню:       – Я не должна была звонить им.       – А может оно и к лучшему, – задумался Павел, – может всё быстрее закончится.       – Что «оно»?       – Ну, вот это вот всё, ошибка, называй как угодно.       – О чём ты, мы же счастливы, забыл?!       – Нет, не забыл. Просто я думал, что ты с отцом будешь чуточку ласковее, а он тебе как шёл, так и ехал. Тебе вообще не интересно, что с ним?       – С чего ты это взял?       – Ты изменилась, Лиз. И явно не в лучшую сторону…       Она не стала что–либо отвечать. За неё только что всё сказали. Те, кем она дорожила, в момент перестали нести значимость. Лиза окончательно потеряла себя.