Сто шестнадцать месяцев назад

      – Подъём, лежебоки! – прогремел веселый голос отца. – Так всю жизнь продрыхните!       Лиза открыла глаза. Папа стоял перед кроватью со сковородкой, держа её за горячую ручку прихваткой. Комната наполнилась запахом жареной рыбы.       – Я такого жирнючего карпа у вас в магазине отхватил, во, гляди!       Семён Геннадьевич поднес ещё шкварчащую рыбу почти к лицу Лизы. Павел лениво перевернулся на бок и зашевелил ноздрями, облизываясь где–то на полпути к пробуждению.       – Па, где ты её нашел? – Лиза смотрела на старую чугунную сковороду.       – Да в полке у вас! Вот раньше на совесть делали, а! Не то, что сейчас! Поднимайтесь–поднимайтесь, уже десять утра, пора за стол.       Из ванной Лиза вышла быстро, аромат папиной готовки всегда выманивал её в детстве из объятий лени. Уловка сработала и сейчас. Семён Геннадьевич сел напротив и смотрел, как дочь и её муж забавно возятся с мелкими косточками и выкладывают их на бумажную салфетку.       – Костлявый, зараза, зато какой вкусный, а?! – причмокнул он. – Сейчас ещё пюрешечки сделаю, у вас под мойкой картошки в ведре немного осталось.       – Спасибо, Семён Геннадьевич, очень вкусно! – кивнул головой Павел.       – Ешьте–ешьте! О, может, присолить немного, Павлуш? Лизонька?       – Не, пап, и так хорошо, – она достала из мяса небольшую косточку, похожую на рогатку. – Что значит – давно рыбу речную не ела, совсем забыла, сколько косточек. А ты чего не ешь?       – Да я пока готовил, немного перехватил, сейчас чаю поставлю, – он дотянулся до рукоятки на плите. Под чайником вспыхнуло пламя. – Вчера толком и не расспросил… как дела у вас?       От неожиданности Лиза чуть ли не выронила из рук вилку; в горле, казалось, одновременно застряли десять маленьких косточек, совсем крошечных, но способных разодрать его в кровь. Настал час лжи, и Лиза приготовилась рисовать отцу пейзаж непомерного счастья. Слова превращались в краски, смешивая их, картина насыщалась яркостью и выглядела очень свежо. Четыре года радости пролетели незаметно для обоих, Павел продолжает лечить людей, она – рисует на заказ. Семён Геннадьевич с каждой минутой погружался в выдуманную дочерью реальность и млел от того, насколько удачно сложилась жизнь самого дорогого ему человека. С новым взмахом холст окропляло брызгами синего и зелёного, художница вела кистью по спирали и захватывала всё больше событий в гущу сладкого обмана. Творец был уже не здесь, не за кухонным столом, а на бескрайнем поле, сочная трава на котором щекотала босые ноги отверженной миром художницы. Впереди снежные горы, непреодолимые для человека высоты, со своими секретами и тайнами. За ними – голубое море, полное плавающих венков из ромашек. Лиза летела вперёд, и платье её, цвета облака, свободно развивалось. Лёгкая, неощутимая тяжелым человеческим телом ткань тянулась за ней по небу и развивалась от дуновений тёплого ветра. Художница бесцельно следовала по сотворённым просторам и наслаждалась собственным рассудком, который она держала в хрупкой стеклянной баночке. Под закрытой крышкой, в бардовом рассоле, барахталась отрезанная голова карпа, глаза которого время от времени скрывались в жиже.       – Отпусти меня, – жалобно булькало в склянке, – выпусти в море и раствори все печали, предайся настоящему счастью.       – Не–а, – Лиза сжала баночку ещё крепче, – я из тебя уху сварю.       – Ты ведь говоришь с рыбой…       – А ты говоришь с человеком. Цыц, ты мне ещё пригодишься.       – … собираемся. На следующей неделе, да, Лиз?       Она проглотила кусочек черного хлеба, колкий ком опустился вниз по пищеводу.       – На следующей неделе? – ей пришлось повернуться в сторону раздавшегося голоса. Его обладателем оказался Павел. – Что на следующей неделе?       – Мы же собирались в кафе сходить, мой друг детства приезжает сюда на пару дней, хотел с нами увидеться.       – Да, точно! – согласилась она. – Вылетело из головы!       – Друзья – это хорошо! – с улыбкой говорил отец, разливая заварку по чашкам. – Тем более такие верные. Сейчас друзей детства не у каждого найдёшь, даже если хорошенько порыться!       Лиза надавила на крышку баночки и направилась в сторону поднимающегося солнца, к проглядывающему золотистому песку.       – Семён Геннадьевич, мне покрепче.       Носик чайника блеснул над его чашкой ещё раз. За фарфоровым звоном последовал щелчок, кипяток смешивался с заваркой в коричневый оттенок, похожий на корку растущих неподалёку от песочных далей, уже на равнине, раскидистых дубов.       – Мать без чая не может, – папа вгляделся в чашку, – ничего больше не нужно, только чай подавай! Ни кофе, ни минералочки там, – он потупил взгляд, – я вчера, Лиз, не стал уж говорить. Захворала она, неделю как из постели не вылазит. Врачи руками разводят да плечами пожимают, не понимают они, что стряслось.       Банка выскользнула из её рук и устремилась вниз, разрезав водную гладь. Поднявшиеся в воздух капли вновь слились с бескрайнем горизонтом, где росли несуществующие деревья с фиолетовыми кронами.       – Как же они не понимают, Семён Геннадьевич?! – Павел застыл в возмущении.       – Так вот, Павлуш, и ничего ты не сделаешь. Лиза когда матери звонила, я рядом был, телефон на тумбе дребезжал. Слушаю, ало–ало, а в ответ тишь. Я то сумки в охапку, да на вокзал билет брать.       – А как же вы тут, а…       – Подруга с ней согласилась посидеть. То–то я и ненадолго у вас.       Лиза ринулась за головой карпа в помутневшую воду, пронзив её, словно выпущенная из лука стрела. Она оказалась по другую сторону мира, с небом на земле и морем на небе. Развивающиеся ленты платья зацепились за муть и заковали художницу в колыбель, не позволяя упасть к звездам. Ей удалось вернуть пропажу, она обнимала стеклянную баночку и убаюкивала её, нежно поглаживая бока:       – Тише, дитя, ты навсегда останешься в моей памяти, в моей голове. Я сотворю из тебя бога и буду молиться тебе…       – Мама…       – Да, Лизонька, видишь, как оно бывает, – папа нахмурился, – ненароком, да и беда стрясается. Мать бойкая, выкарабкается, ничего. И на наш век хворей хватает.       – Верно, – подбадривал Павел, – самое главное верить и надеяться. Может я чем–то могу помочь, Семён Геннадьевич?       – Чем ты поможешь, Павлуш? Зараза внутри сидит, ты то снаружи лечишь.       – Я связи имею, а это, знаете, повесомее. Пойдемте в комнату и обсудим это.       – Как? – он спешно поставил чашку на стол. – А здесь чего нет? А Лизонька?       – Обсудите, – хрипло говорила Лиза, – а я чаю попью.       – Доча! – недоумевал отец. – Как же ты так к мамке то?! Неужто всё равно?!       Павел молча тряс головой на вопросы Семёна Геннадьевича, подталкивая его все ближе к коридору. Он поймал на себе взгляд монстра, что жаждал плоти на тонких, сдерживающих от просачивающегося зла лентах. «Уводи его быстрее!» – полыхало в её глазах. Перед тем, как скрыться в спальне, Павел ещё раз посмотрел на подмену за столом и, одуревши от осознания надвигающейся беды, закрыл дверь.       Лиза осталась на кухне одна, вслушиваясь в доносящиеся из комнаты обрывки фраз. Размеренный голос пытался подавить громогласные возгласы. Несмотря на всю свою доброту, Семён Геннадьевич был крайне вспыльчивым человеком, он быстро заводился и также быстро успокаивался. «Доченька» сменилось на «носилки», «по–блату» и «мать».       – Скажи честно, – рыбий обрубок уткнулся ртом в крышку банки, – почему ты так поступаешь с людьми?       – Ты ведь говоришь с человеком, – умиротворённо отвечала художница, поглаживая стекло.       – А ты говоришь с богом. Молчи, ты ещё пригодишься этому миру.       – Я предала тебя, я не имею права быть здесь.       – Ты удостоена большего, и я открою для тебя путь к истине, если ты избавишься от меня. Безвозвратно.       – Нет, – твёрдо и уверенно произнесла она, – мне не суждено видеть большее. Мой путь заточён в страдании. Я не отпущу тебя. Я сварю из тебя уху.       К вечеру Лизе стало лучше. Она сидела на балконе и с интересом наблюдала за соседом, который битый день подряд прыгал у своей машины в грязной рабочей одежде. Папа постучал в балконную дверь и слегка улыбнулся дочери, как бы прося у неё разрешение войти.       – Заходи, пап, – позвала она.       – Тебе не холодно, доча, на балконе то? – Семёну Геннадьевичу, казалось, было трудно говорить, он старался подбирать единственно верные для этой минуты слова. – Я вот тебе пальтишко принёс, накинь на плечи.       Лиза поёжилась от прикосновения папы, на мгновение она вернулась в детство, когда он бережно расчёсывал волосы гребешком и помогал заплетать ей косички.       – Па, ты прости меня, пожалуйста. Я последнее время сама не своя.       – Павлуша рассказал уже, – с досадой проговорил Семён Геннадьевич.       – Про что?       – Вдохновения у тебя нет, от того то ты и не своя. Не рисуется, да?       Она молча мотнула головой.       – Вдохновение дело интересное, – он скрестил руки и посмотрел на соседний дом, – да вот, мою рыбалку для примера взять! Там без него не обойтись. Это со стороны может показаться, сидит себе мужик часами на берегу, да ждёт, когда клюнет. А вот как раз без вдохновения клевать вообще не будет! Рыбы то они чуют, по нужде плывут! Придёшь весь в мыслях своих, так и рыбы не подплывут, им такие не нужны.       – Не нужно думать? – спросила Лиза.       – Думать как раз нужно, рассуждать нельзя! – потёр щёку Семён Геннадьевич. – Я уж не учёный до всех явлений вопросами задаваться. Это они там об атомах языками чешут, о непостижимом грезятся, а я человек обычный, мне до их непостижимостей как... им до моей удочки! – он рассмеялся. – О как, Лизка! Не забивай голову чепухой, жить станет легче, и вдохновение скорее придёт. Не терпит оно заумных, не для них оно придумано было.       – Да я и не рассуждаю особо, – она подпёрла голову, оперившись локтём на коленку и ссутулившись, – всё о себе. Сходить в магазин, поесть приготовить. Рассуждаю об обыденном.       – Это можно. Даже нужно! О себе никто кроме себя то и не подумает. Родные только, да и то не всегда, – он изменился в лице, – чего ты так про мать, Лиза?       – Как?       – Тебе как–будто всё равно, что с ней. Что так оно и надо. На всё воля Божья, да?       – Ты думаешь, мама чем–то разозлила бога, что он так поиздевался над ней и послал болезнь?       Семён Геннадьевич виновато отвёл глаза, он по привычке хотел спрятаться в пухлой фуфайке:       – Ничего я не думаю. И думать об этом не хочу. Не такая ты раньше была, не такая. Что с тобой произошло, доченька?       Лиза покосилась на лыжные палки, что стояли в углу. Она сразу же стала гнать ужасные мысли прочь.       – Раньше всегда с теплотой, с любовью, а сейчас… тебя будто подменили.       – Меня подменили?! – Лиза повысила голос. – Пап, ты дурачком прикидываешься?       Отец лишь резко вздохнул и уставился на дочь в леденящем кровь изумлении. Лиза юркнула в дверь и поспешила уйти в спальню, так и не объяснив своего поведения. Уже ночью она вскочила в постели от приснившегося кошмара: рядом с зеркалом стоял отец, а в отражении – покойный дедушка. Лиза держала нож у горла папы и смотрела по другую сторону на дразнящий её труп. Она знала, чья кровь течёт внутри неё. Это проклятье, от которого невозможно избавиться и с которым придётся сожительствовать бок о бок до самой смерти.       – Ты чего, чего ты? – в полудрёме щурился Павел.       – Я ведь могу потерять контроль над собой и убить его, – тараторила она, – я желаю смерти тем, кто её не заслуживает. Это, это, я не могу!       – Ложись, ложись, всем кошмары иногда снятся.       – Он уехал? Уехал же?       – Кто?       – Папа. Папа!       – Куда он уехал? В зале спит. Ложись, а то разбудишь своими воплями.       Лиза послушалась его и уставилась в потолок, тяжело дыша. Павел положил руку ей на грудь и сделал отчаянную попытку приласкать жену.       – Так ты спать или как?       – Спать, спать, – Лиза повернулась на бок, почувствовав, как Павел подтянул её поближе к себе.       – Давай уснём в обнимку? – вдруг предложил он.       – Зачем?       – А может мы с тобой так всю ночь проспим. Твой отец встанет, к нам зайдёт, а мы тут такие все счастливые до невозможности.       – А если нет? Если мы опять проснёмся по разным краям?       – Да ладно тебе, не привыкать! – он снова потянулся к груди. – Может, всё же, отложим сон?       – Только не при отце, – Лиза отвернулась от него и подтянула к себе одеяло, – ещё не хватало.       – Зато вопросы бы развеялись сами собой, и потом, физиологические потребности никто не отменял. Не хочешь, как хочешь. Я всё равно в выигрышной позиции, а ты страдай. Доброй ночи.       Лунный осколок на небе скрылся за бесформенное облако. Лиза провожала взглядом тёмное полотно и тайно ото всех надеялась, что за невидимыми для человеческого глаза просторами есть нечто большее. Где–то на самом деле простирается перевёрнутый мир с чудными деревьями и колыбелью из багряных лент, на которых в обнимку с богом лежит неизвестная осязаемому существованию художница, рассуждающая о высоком и безумном.       Когда Павел засопел, Лиза вышла на кухню и открыла дверцу холодильника. На верхней полке, рядом с нетронутой пачкой сыра, стояла тарелка с отрезанной головой карпа. Она обмакнула палец в луже рыбьей крови и жадно облизала его.       – И всё же я слаще, – шепнула она голове, – но уха будет что надо!       Всю дорогу до спальни Лиза продолжала облизывать палец, пока не добралась до кровати. Монстр получил свою пищу и приказал хозяину спать. Лиза беспрекословно подчинилась ему.