Красный Буй и его обитатели

Как-то так вышло, что четверо из пятерых братьев Красицких нашли себе супругов в один и тот же год. От их свадеб весь Красный Буй и соседние деревушки трясло дней по десять. Тихон не жил один, поскольку был практически асоциален и нуждался в присмотре. Компанию ему составляли сестра Василиса – Вася, братья – старший, альфа Стас, и трое младших – альфа Степан, омега Фёдор и бета Руслан. Свои дома были у Стаса и Тихона (вернее, Тихон проживал в сарае, но ему просто так больше нравилось, он спал там на поленнице, считал через дверь звёзды и даже дал клички всем проживавшим совместно с ним паукам), да Стёпа строил отдельное жилище, придирчиво выискивая себе жениха – об этом все в деревне знали, и в последнее время все краснобуйские омеги в возрасте от пятнадцати до сорока пяти, увидев на улице Стёпу, начинали прихорашиваться. По деревне распространялись слухи, как идёт строительство, и по сведениям соседей в лице Эмилии, Степан уже закончил постройку нового туалета из хороших лиственничных досок, вырыл под ним идеальный параллелепипед ямы, и теперь красил сооружение в зелёный цвет. Младшие же Красицкие, Федя и Руся – по уверениям краснобуйцев, интеллектуальный уровень и рабочий КПД братьев шли по убывающей, - жили в собственно двадцатом номере с единственной сестрой и её мужем. Красицкие жили все кучей ещё и потому, что вместе составляли некую коммуну или бригаду, у каждого из членов которой были свои функции. Вася считалась главой семьи, Стас, самый старший, вёл основное хозяйство. Тихон, помимо своей плотницкой деятельности, в качестве собирателя даров природы был бесценным помощником, и когда он убирался в сопки, Вася и Стас могли смело проводить на хозяйстве целый день, не опасаясь явления хозяев очередной безвременно почившей курицы – брат шатался по лесу и притаскивал грибы, ягоды, папоротник и черемшу, берёзовый сок, дикие яблочки и шиповник. И рыболовом Тиша был знатным, щедрые на улов дальневосточные реки никогда не оставляли его без добычи. Степан, тоже мало способный к сельскому хозяйству, для тяжёлой и монотонной работы вроде колки дров или чистки скотских помещений подходил идеально. Он не задавал вопросов и не жаловался на количество работы – отпуская дурацкие шуточки, брал вилы или колун и делал, что велят. Федя был пастухом, а ещё несовершеннолетний Руся в основном использовался в качестве тягловой и вспомогательной силы. А вот охотиться ни у кого из Красицких не получалось – правда, не по их вине. Вася, справедливо полагая, что бешеному дитяте ножа в руки не давати, огнестрельного оружия братьям не доверяла. История взаимоотношений соседей в домах на берегу пруда была долгой и кипела страстями. В частности, Эмилия Анатольевна, жена Семён Семёныча, как-то сразу не поладила с Брысей. Само собой разумеется, что даром это не прошло ни для кого – Эмилия Анатольевна строила козни Брысе, Брыся – Эмилии Анатольевне, крайним же чаще всего оказывался безответный добродушный Лебедев. Трогать Швецова не решался никто. Большой омега завёл вскоре собаку, как и следовало ожидать, овчарку, окрестил псину бесхитростно Рексом и теперь смешил краснобуйцев невозможным сходством со своим питомцем. Хотя Брыся и не годился для работы в огороде, он уже искренне считал его своим и охранял его почти наравне с Рексом. Семён Семёнычу, в темноте по ошибке забредшему на сержантовы владения по малой нужде, так досталось по лбу заботливо разложенными на междурядьях граблями, что он до утра видел небо в алмазах, и после того с месяц путался в словах. Дохлых крыс, найденных после раскладки в погребах крысида, Брыся также аккуратненько ночью складировал на лебедевском участке, и опять-таки пострадал Сеня. Если к Вите ещё можно было найти хоть какой-то интеллигентный подход, то стучаться к Добрыне было также бесполезно, как подметать скотный двор зубной щёткой. Бессовестное глумление над соседями стало его любимым развлечением, тем более что с другими способами проведения досуга в Красном Буе было не очень. У семейства Лебедевых, точнее, у женской его половины в лице Эмилии Анатольевны, главной причиной неприязни к соседям было одно - то, что по части урожая, удоя, яйценоскости и прочих показателей рентабельности сельского хозяйства швецовская усадьба была на три порядка выше лебедевской. Этот факт Эмилия Анатольевна ещё могла со скрипом простить трудяге Виктору Ивановичу, а вот паразиту Брысе она этого прощать не собиралась. То обстоятельство, что и у неё, и у Лебедева руки росли, что называется, не только не оттуда, но ещё и не тем концом, её не смущало ни в малейшей степени, и во всех неудачах и ляпсусах виновными моментально назывались соседи. Даже в том, что новопостроенный свинарник спустя полчаса после окончания постройки рухнул прямо на голову Лебедеву и его приятелю с партийной кличкой Костыль, был обвинён вредитель Брыся – хотя всё соседское участие в возведении свинарника ограничивалось саркастическим сержантским «Ну-ну…» по адресу Сени, когда тот старательно навешивал дверь (вверх ногами). Проходя мимо сгибающейся под тяжестью стручков зеленой фасоли и сверхъестественно пышных помидоров, громадных тыкв мультипликационной расцветки и баклажанов в большом новом парнике в Витином огороде, Эмилия Анатольевна делала абсолютно зверское лицо. Феня и Егорушка по нескольку раз в день предпринимали отчаянные попытки раздобыть съестного в соседских огородах, попытки, на памяти жителей окрестностей пруда ещё ни разу не закончившиеся хотя бы относительной удачей. Егорушка примерно раз в неделю бывал бит Васей, раз в три дня – Эмилией Анатольевной, и как минимум дважды в сутки – Швецовым. Способы расправы были самыми разными. Вася обычно ограничивалась боксёрским прямым в челюсть, Эмилия Анатольевна хватала тряпку или веник – погрязнее – и гнала Егорушку до гнилого крыльца двадцать второго дома, Виктор Иванович неторопливо брал вилы или конский кнут и перетягивал воришку вдоль хребта, или прицельно снимал его камнем. Воровство в Красном Буе не приветствовалось. Когда Тихону взбрело в голову ухаживать за Брысей, это оказалось не так-то просто. У него имелся серьёзный соперник – заведующий краснобуйским домом культуры Леопольд Унгерфук. Как ни странно, Дом культуры в Красном Буе не только продолжал существовать, но и вполне себе пресуспевал – за вход на представления самодеятельного театра, демонстрацию фильмов с видеокассет на единственной в деревне «Электронике» или концерт Семён Семёныча и его гармошки жители платили натурпродуктом – овощами, яйцами, молоком. Денег у краснобуйцев по большей части не было ещё со времён СССР, и в деревне господствовал натуральный обмен, курс коего регулировался Дубиной Константиновной и самими жителями – кто в чём нуждался. Так вот, Брыся мечтал стать звездой сцены, на худой конец хотя бы краснобуйской. И роман с Унгерфуком мог предоставить ему такой шанс. Правда, встречаться им было по большей части негде – Швецов Леопольда переносил с трудом. Да тут ещё и Тихон влез, маньяк несчастный. Будучи при всём при том человеком умным и понимая, что личным обаянием довольно пугливого Брысю ему не соблазнить, Тихон начал омегу подкупать, благо покушать Брыся любил в масштабах, далеко выходящих за пределы его размеров. Поначалу альфа просто складывал на швецовском крыльце пойманную им рыбу и художественно связанные пучки укропа (единственное, что росло у него в огороде); когда завёлся Рекс, Тиша с ним не поладил – он предпочитал котов (без взаимности). Он начал подсовывать дары природы в окно Виктора Ивановича, продравшись к нему через густые заросли малины. Большой омега, находя в комнате рассыпанных по полу карасей, озадаченно чесал в стриженом затылке, но собирал загадочную рыбу и угощал ею своих двух хавроний. Дела Тихона пошли на лад, когда его симпатию к Брысе заметила Вася – сестра давно считала, что этих всех пятерых стоялых жеребцов пора спихивать замуж. Тогда Тихон стал приходить к Добрыне с угощениями вроде домашнего пирога или всё с теми же карасями, но уже запечёнными в сметане. Вечно голодных Кулебякиных-Бемоль такое незаслуженное внимание к не менее бесполезному и ленивому, чем они, Брысе выводило из душевного равновесия. Однажды Егор решил подтвердить статус главы семейства и отважился подойти к Тихону на расстояние метров пяти. Но на вопрос Егорушки «А чё это Брыське даешь, а нам нет?» Тиша только глянул исподлобья, но глянул так, что даже у безмозглого Егорушки душа ушла в пятки. Он понял, что чувствует та курица, которой в последний момент удалось увидеть летящие на неё полтора центнера, составлявшие вес Тихона. Торчавший на крылечке двадцатого номера Стёпа, как бы в подтверждение братниного взгляда, потряс топориком, как команч томагавком. Егорушка икнул и ретировался в дом, откуда моментально выскочила Феня – чтобы в случае чего послужить буфером. Впрочем, именно Брысе Егорушка был обязан жизнью, правда, ценой серьёзного унижения. Поставив однажды целью залезть в Витин птичник, где в числе прочего водились беззащитные перепёлки, Егор забрался на крышу Витиного же коровника. Наступил на неукреплённую доску – и оказался один на один с тремя сержантовыми коровами, одна из которых, симменталка Лавиния, имела две особенности – она давала самый высокий удой крайне жирного молока во всём Уйском районе, и совершенно не выносила мужчин любого статуса, коих определяла по одежде – брюкам. Для того, чтобы подоить Лавинию, Витя выряжался, как цыганка – увидев его в первый раз в цветном павло-посадском платке и красной юбке из портьерной ткани с жёлтой бахромой по подолу, любой не введённый в курс дела индивид испытывал мощнейший разрыв всех шаблонов. Встреча с Лавинией в брюках последствия могла иметь самые плачевные – единственные, кого она не трогала, был пастух Федя Красицкий и почему-то Брыся, коего Лавиния, очевидно, за мужчину не считала. Остальные же вздевались на рога или гнались взбесившейся скотиной до ближайшего дерева или крыши. Потом симменталка, душераздирающе мыча и мотая острыми рогами, стояла внизу, поджидая жертву, пока не являлся наряженный в юбку Виктор Иванович и не уводил её. Предложения пристрелить рогатую террористку время от времени вносились пострадавшими краснобуйцами, но Витя и слышать не хотел. Ради двух вёдер лучшего молока ежедневно он готов был доить корову хоть голым. И вот к этой вот парнокопытной шовинистке и двум её чрезвычайно внушаемым товаркам и свалился через крышу Егорушка. Лавиния, когда в её стойло, вычищенное дотошным сержантом до блеска и наполненное свежим ароматным сеном, шмякнулся посторонний объект, мгновенно приняла недовольный вид. Разглядев же на пришельце штаны и учуяв запах пивного перегара, Лавиния пронзительно замычала и нацелила на Егорушку рога. Егорушка, как и все трусы, в момент опасности действовал инстинктивно. Не дожидаясь, пока корова пойдет в атаку, он мимо неё и окаменевших от неслыханного нахальства двух других зверюг метнулся к двери коровника. Дверь была аккуратно закрыта на задвижку. Снаружи. Бежать было некуда. Лавиния, угрожающе мыча и опуская рога всё ниже, словно прицеливаясь Егорушке в достоинство, медленно продвигалась к нарушителю. Егорушка от ужаса съёжился до размеров средней индюшки и зажмурил глаза. Он не услышал, как открылась дверь, не услышал и Брысиного голоса, который звал его по имени. Лавиния, увидев приятеля-омегу, приняла невинный вид и даже завиляла хвостом, как собака. Не дозвавшись Егорушку, Брыся попинал его носком розового в цветочек резинового сапога, после чего свистнул окучивавшего в огороде картошку Швецова. Помимо Виктора Ивановича, сбежались Вася, Стас, Стёпа, Федя, Эмилия с Семёном Семёнычем, гостивший у них Костыль и доктор Прощай. Все они узрели такую душераздирающую картину. Егорушка Кулебякин, сжавшийся в комок и весь зажмуренный, как куриный зад, тихонько перекатывался с боку на бок в сене. Над ним, как памятник пионеру-герою, стоял Добрыня с маленькой – обрезанной по его росту – лопатой, и лучезарно улыбался, дружелюбно глядя на окружающих большими, по-детски честными зеленовато-карими глазами. Вася покачала химзавивкой и сочувственно сказала "Да-а, не пойдёт Аркадий в школу..." Витя, не отличавшийся деликатностью, отвесил Егорушке полновесного футбольного пенделя. Доктор Прощай, хотя и давал клятву Гиппократа, но судя по выражению его носатого лица со свойственным всем деревенским интеллигентам голодным выражением, сержантовы действия одобрял целиком и полностью. Более того, своим дребезжащим тенорком предложил Вите добавить, для закрепления воспитательного эффекта. Витя уважал доктора – Прощай был хотя и доходягой, но всё же альфой, - и считал его мнение авторитетным, поэтому совету последовал. Егорушке досталось еще два или три очень болезненных удара в область солнечного сплетения. При этом он был поставлен на ноги – лежачего Витя, верный своему кодексу, не бил. А поскольку сохранять вертикальное положение самостоятельно Егорушка был не в силах, его с двух сторон поддерживали в этом положении Стас и Костыль – с одинаковыми садистскими выражениями лиц. Остальная публика выражала одобрение свистом и аплодисментами, и даже миролюбивая Вася кивала головой. Стас, правда, по большей части смотрел не на Егорушку – он как будто только что разглядел Виктора Ивановича. Лицо его, хотя и имело фамильные черты всех Красицких, обычно выглядело несколько более обезображенным интеллектом, чем у младших братьев, тут же ему впору было ставить диагноз «умственная отсталость», с такой идиотской ухмылочкой он созерцал соседа. Егорушка приходил в себя сутки. Заговорил он только на следующее утро. И до сих пор – а прошло больше года, - при звуках коровьего мычания Егорушка покрывался разноцветными пятнами и начинал икать. Правда, Эмилия Анатольевна, Вася и доктор вслух сомневались – что напугало бедолагу больше, сама Лавиния или её владелец.