Красный Буй и его обитатели

В то время как Стёпа, лихорадочно достраивая дом, окучивал кроткого, но непреклонного, как викторианская барышня, Тиму Солнышкина, и даже Тихон, маньяк-куродав, делающий в качестве хобби гробы всей деревне, обрёл хотя и сомнительное, но всё же счастье в семейной жизни с легкомысленным Брысей, Стасу никак не удавалось затащить замуж возлюбленного. Бывшему сержанту и одному неплохо жилось, в брак он не рвался, детей заводить не хотел. Помощь по дому ему не требовалась, со своим фантастическим трудолюбием Виктор Иванович сам прекрасно управлялся со всем хозяйством, включая неоглядный огород, густонаселённый птичник и «припизднутую», как он сам выражался, Лавинию с товарками. Изредка, в страду, нанималась в помощь Фиона Бемоль, и какая-нибудь несложная работа, в которой невозможно было ничего испортить, доверялась Брыське. Богатырёша немедля спешил расширить сержантовы горизонты, наглядно демонстрируя, что испортить хоть что-нибудь в любой ситуации всегда можно. Отношения большой омега тоже предпочитал свободные, так что Стасу и отказывать не отказывал, но и единственным его считать не разбежался, и метить себя не давал, при случае пуская в ход боевые навыки. В числе сержантовых ухажёров были: единственный в деревне рокер (он же хиппи, он же панк, он же вообще представитель любого неформального движения восьмидесятых) Идиятов; Винт, которому статус беты нисколько не мешал приставать к омегам, впрочем, ему вообще мало что мешало в этом занятии, и даже близкая к смертельной доза алкоголя ему скорее способствовала; сосед Виктора Ивановича, тот, чей огород примыкал к восемнадцатому торцом со стороны Кедровой – альфа с примечательным наименованием Владимир Ильич Крупский, личность с телосложением Минотавра, мышлением гламурной дуры (хотя Крупа и не знал даже слова «гламур», слово «дура», правда, знал) и душевной организацией буддиста в нирване. У Идиятова шансов не было по причине того, что сержанту Швецову не нравилась почему-то его фамилия, Винт рассматривался только в качестве собутыльника, благо физические кондиции бравого омеги позволяли прекратить поползновения Эдика одним тычком, ну, а Крупе время от времени перепадало сержантского тела – с ним Виктор Иванович дружил, как они оба считали. Брыся Крупу ненавидел до судорог – причём абсолютно взаимно. Когда богатырёша занялся духовными изысканиями под руководством Говинды Свами, то, по его словам, само существование в мире Крупы сводило на нет все его попытки полюбить человечество списком. Стас всех этих персонажей соперниками не считал. Идиятов – мимо, Винт – несерьёзно, Крупа, конечно, силушкой не обижен, но туп до такой степени, что это очевидно даже Вите, который мог бы быть героем любого анекдота про военных (Брыся, любя друга всем сердцем, не раз говаривал, что все перлы в стиле «От меня до следующего столба бегом марш» - вовсе не байки, а воспоминания швецовских сослуживцев). Оные сослуживцы, тем более, обитали и в Красном Буе, в частности, Козлевич и его родственничек, полуглухой после контузии минёр Ваня Немирович. Этот тандем белорусских партизан был страшен, по крайней мере, на излюбленные ягодно-грибные места этой очаровательной парочки не совался даже Тихон – поскольку там почти наверняка было минное поле. Тиша был мазохистом, но не до такой степени. Впрочем, впадая в депрессию, он грозил покончить жизнь самоубийством именно этим способом – пойдя на ягодник сынов Могилевщины, ибо никакой другой способ Тишу не взял бы, только противотанковая мина. Страдания Красицкого-старшего вызваны были личностью совсем иного сорта. Дело в том, что у Дубовой имелся заместитель. Непонятно, зачем он был ей нужен – но порадок, как говаривал старшина Немирович со своим могилевским прононсом, есть порадок. Считалось, что раз в Красном Буе имеется администрация, то у неё должна быть глава, а раз есть глава – должен быть и зам, должен, и всё тут. И он таки был. И был альфой. И звали его Яков Генрихович Бункер. Бункер был холост, вполне пристойно выглядел, носил костюм и очки (что дозволялось в Красном Буе без обвинений во вшивоинтеллигентности только двум людям – доктору Прощаю и, собственно, Бункеру) и был чертовски образован, закончив в своё время институт аж в Хабаровске, как его при этом занесло в Красный Буй – история умалчивает, сам он ограничивался туманным «пошёл в народ». Зам Дубины Константиновны любил демонстрировать манеры и вести светские беседы. Чести в них участвовать удостаивались немногие: краснобуйские работники народного просвещения в количестве четырёх человек, ветеринар Солнышкин, доктор Прощай (в трезвом виде) и ещё два-три человека. Особое уважение односельчан Яков Генрихович снискал тем, что не распылял свою великосветскость на таких ворон в павлиньих перьях и выскочек, как Клавдия Бронштейн и Сусанна Левина (две активистки-феминистки – Клава напоминала артистку Нонну Мордюкову в химзавивке, а Суся – крашеную хной в рыжий цвет болонку на задних лапах) и Унгерфук. При этом Бункера не смущало то, что Виктор Иванович, избранный им в качестве объекта ухаживания, имел в активе восемь классов и армию, и слово «светский» у него ассоциировалось исключительно с лампочками и краснобуйским электриком. Стасик узнал о сопернике от самого Виктора Ивановича – тот и не думал ничего скрывать. Попытка побить Бункера бесславно провалилась – как из-под земли, нарисовалась Вася, - любившая мир во всём мире и никогда не жалевшая тумаков для его поддержания, - отвесила братцу затрещину и не велела распускать руки. Высунувшиеся из-за угла Кедровой улицы блюстители порядка в количестве двух фуражек укрепили Васю в сознании её правоты, а это было чревато продолжением рукоприкладства. Стасик, скрежеща зубами так, что слышно было в Лупоглазовке, и избегая насмешливого взгляда Якова Генриховича, был вынужден покориться. Проблема встала перед обоими альфами. Поскольку и Стасик, и Бункер высказали намерение взять замуж именно Виктора Ивановича, и никого другого, а один на два не делится, то ситуация казалась неразрешимой. На стороне Стасика была многочисленная семья и соседи (за исключением мизантропа Козлевича), на стороне Якова Генриховича – администрация и интеллигенция. Этот локальный конфликт грозил перерасти в общекраснобуйский, как в своё время война Алой и Белой розы - сиречь Садового и Бараненаса с семействами, тлевшая до сих пор. Дубина со свитой и милиция поднялись в ружьё. Брыся не был бы собой, если бы не нагадил и тут. Однажды утром за завтраком, когда семейство в который раз обсуждало Стасикову незадачу, Брыся заявил, что драками с Бункером Стас добьётся только одного – пятнадцати суток в подвале Дома Культуры, где почему-то размещалась сельская тюрьма. Это, кстати, была идея Бункера – он утверждал, что правонарушители, слушая Сенину гармошку или Шекспира в исполнении краснобуйских звёзд сцены, таким образом приобщаются к высокому и перевоспитываются. Нельзя сказать, что он был совсем далёк от истины – в частности, Винт, проводивший в этом подвальчике две недели в месяц, с недавних пор частенько матюкался стихами. Так вот – Брыся, романтик в душе, из всей школьной программы помнивший, как раз по причине романтичности, только «Евгения Онегина», предложил Стасику вызвать Бункера на дуэль. Мол, и красиво, и благородно, и без всяких вариантов выяснит, кто же возьмёт замуж Виктора Ивановича. Тут же богатырёша объяснил родственнику и правила – по памяти цитируя А.С. Пушкина и безжалостно его перевирая. Тихон, присутствовавший при разговоре, насторожился. Ему давно хотелось увидеть, как кто-нибудь кого-нибудь укокошит. Услышав о секундантах, Тиша немедленно напросился. К несчастью для Бункера, вызов состоялся по всем правилам, публично, на пятачке перед магазином. Причём в присутствии бывшего сержанта. Отказаться – означало опозориться не только перед всем Красным Буем, но и перед вожделенным омегой. Якову Генриховичу ничего другого не оставалось, как поднять шмякнувшуюся ему в физиономию промасленную брезентовую перчатку (других в доме Красицких не было, Брысину розовую в голубую полосочку варежку Стас с негодованием отверг), и принять вызов. Таким образом, о предстоящей дуэли уже через час знали все краснобуйцы. Событие было знаковым, такого в истории Уйского района не было ни разу, и присутствовать пожелали многие. Кое-кто пригласил даже родственников из окружающих деревень – они приходили пешком, как Ломоносов в Москву, потому что дороги с весны так ещё и не просохли. Дальше возник затык. Пистолет в Красном Буе был только у начальника милиции Крюкова (и наручники тоже хранились у него, а у его единственного подчинённого Лёвы Мальвина – он и по паспорту был Лёвой, - была дубинка и громкоговоритель системы «матюгальник», так они распределили). Остальное огнестрельное оружие для дуэли не годилось, не сподручно стреляться из дробовиков – помимо соперника, можно положить с полдесятка зрителей. Обращаться к Мариничу за его «Зауэром» не решился никто, включая Дубовую. Брыся, понатужившись, вспоминал что-нибудь ещё про дуэли, Тима Солнышкин деликатным шёпотом напомнил про «Трёх мушкетёров». Но шпаг тоже не нашли – в постановках Шекспира в Доме культуры их заменяли обструганные творчески мыслящим Тихоном штакетины. Винт, как всегда поддатый, предложил дуэлянтам карданные валы от грузовиков, в изобилии валявшиеся у него в гараже – поднять-то их соперники смогли, но вот драться ими было всё-таки неудобно. Виктор Иванович, которого происходящее явно забавляло, предложил бросаться кирпичами с десяти шагов. Маринич, злобно шмыгая носом (он даже это делал со злобой на человечество), заметил, что если уж им так не терпится поубивать друг друга, так и быть, он их перестреляет, ему не жалко. Жалко было Тихону – ему не хотелось банального огнестрела, ему хотелось чего-то поинтереснее. И он, скалясь и вдохновенно сияя глазищами, как безумный кот, начал предлагать оружие из собственного арсенала. Было несложно понять, что он давно на эти темы раздумывает. Тут были и стамески, и топоры, и шинковки для капусты, даже мясорубки. На последнем предложении Бункер, дошедший до кондиции, мефистофельски расхохотался. Тиша счёл это одобрением, кивнул Дубовой – и Регина Константиновна, знавшая о дуэлях чуть меньше, чем о применявшихся в них оружии, утвердила этот вариант ударом кулака о забор. Забор пошатнулся, заскрипел и рухнул, придавив Брысиного сына Антона, Эдика Кнопочкина и медитировавшего в цветущем жасмине Говинду Свами. Говинда подтвердил свой авторитет, даже не открыв глаз, когда на его поблёскивающую лысую макушку и спину, обмотанную оранжевой занавеской, громыхнулись дореволюционные сосновые доски. Кнопочкин же и Антон дзена не достигали – оба заорали благим матом, причём, как заметил впоследствии Виктор Иванович, блага было куда меньше, чем мата. Маразм, как коньяк, со временем продолжал крепчать. Краснобуйцам давно было скучно, и даже если Яков Генрихович и чувствовал некоторую странность в происходящем, выхода у него не было. Дуэль была назначена на вечер ближайшей пятницы, поскольку всем было ясно, что она перейдёт в гулянку. Местом был выбран бывший зерновой двор. Там расставили лавки и стулья из Дома Культуры. Завстоловой выдал Регине Константиновне две ручных мясорубки под роспись. Дубовая, в свою очередь, торжественно вручила их секундантам – со стороны Стаса таковым был Пётр Афанасьевич, а со стороны Бункера – доктор Прощай. Тихона в секунданты не взяли, как лицо, заинтересованное в чьей-нибудь гибели (настучал на него Дубовой собственный муж, по привычке, но Тиша об этом не знал). Расстроенный, он сидел на пеньке в первом ряду зрителей, как цельнолитая металлическая скульптура в стиле «модерн», и надеялся увидеть наконец как можно более пафосную гибель хотя бы одного из дуэлянтов, а лучше – обоих. Поскольку Прощай оказался в секундантах, медпомощь упала на плечи акушера-репродуктолога Василия Конева, носившего, само собой, оригинальную погремуху «Конь». Пальто и материал, из которого оно было пошито, добавлялось к погремухе опционально, а вот на Василии оно помещалось зимой и летом. Пётр Афанасьевич и Кондратий Прощай выдали соперникам оружие. Первый пожелал зятю «ворога сокрушати яко татя во нощи, и со фортуною и супругом любезным в терем ворочатися», второй только вздохнул, протягивая заму главы администрации мясорубку. Выражение лица Якова Генриховича с самого начала дуэли прошло ряд градаций и теперь было совершенно непередаваемым. Но фраза «твоюматьтвоюматьтвоюмать» бежала по его лбу неоновой строкой, совсем как единственная в Уйске светящаяся реклама. Стас же был хмур и решителен. Виктор Иванович сидел в первом ряду, между Добрыней и Мариничем. Большой омега улыбался своей добродушной и весёлой, хотя и делавшей его суровое лицо несколько глуповатым, улыбкой, богатырёша, рдея маковым цветом, тёрся бочком о сидящего с другой стороны от него блаженного Говинду, а Эдуард Казимирович со своим соседом Немировичем увлеклись сворачиванием «козьих ножек». Пока Регина Константиновна отсчитывала шаги, бывший сержант, закурив папиросу, доброжелательно поинтересовался у Брыси, из-за чего, собственно, весь сыр-бор. - Слышь, Брысюк, - спросил он. – А чего они не поделили-то? Неделю на всю деревню колготня. Тут только богатырёша понял, что Виктор Иванович о причине дуэли ни сном, ни духом. И уж конечно, ему невдомёк, что причина, собственно, он сам и есть. - Дык, - ошарашенно произнёс он. – Чего… Ну ты и дуб, Иваныч. Это ты со вторника всё дотумкать не могёшь? Тебя и не поделили… - Это как это – меня? – не врубался бывший сержант. – Нельзя меня делить. Я же не булка. - Ну как – так, - Брыся был немного раздражён тем, что дуэль происходила не из-за него, романтика, а из-за дубинноголового Витька с его плоской задницей и тотальным промискуитетом. – Кто победит, тот возьмёт тебя замуж. Под первый удар мясорубок друг о друга до Виктора Ивановича дошло, что один из этих рыцарей ордена Кухонной Утвари может стать его мужем. Второй удар побудил его к действию. «Прекрасная дама» возмущённо вскочила во все свои сто девяносто три сантиметра, повалив Брысю на Говинду, а Казимировича – на Ивана, одёрнула по армейской привычке бушлат и гаркнула: - Да пошли вы оба в жопу!!! Я ж вам обоим русским по белому – не хочу я замуж! Произнеся эту ободряющую тираду, призовой фонд маршевым шагом покинул ристалище. При этом даже его зад в камуфляжных штанах выражал презрение. Воспользовавшись возникшим замешательством, Стас изловчился и запустил в Бункера мясорубкой. Яков Генрихович, хотя и слыл интеллигентом, фразу «Ёб твою мать» сдержать не смог, но зато смог пригнуться, и утварь полетела в зрителей, уже на излёте треснув по кумполу Тихона. Таким образом, не увидев убийства, Тиша всё же получил удовольствие, поскольку без просьб к мужу и родственникам удовлетворил свои мазохистские наклонности. Поймал кайф и Брыся – как от обломавшегося в лучших чувствах Стаса, так и от фееричного падения вверх тормашками с лавочки Крупы, сшибленного Тихоном. Красицкого-первого тут же повязали оба краснобуйских стража порядка. Военно-полевой суд в составе Регины Константиновны немедля впаял нарушителю пять суток в подвале Дома Культуры. Дуэль бесславно окончилась. Зато последующая пьянка продолжалась до сенокоса.