Красный Буй и его обитатели

Пора уборки урожая в любой сельской местности – время и так горячее, а в Красном Буе в текущем году оно ещё больше усложнилось одним обстоятельством. Буквально в полукилометре от деревни произошёл пожар, но не совсем обычный. Браконьеры из Лупоглазовки, выкуривая фазанов, случайно подожгли поле. Конопляное. Ветер в это время предательски дул в сторону, противоположную их деревне - в сторону Красного Буя. Брыся, с момента известия о беременности находившийся в состоянии самоубийственном, отреагировал первым – его чувствительная нервная система восприняла насыщенный каннабиноидами дым моментально, и он принялся в обычном для себя стиле скакать по стенам. Виктор Иванович поначалу привычно его ругал, но уже в обед того же дня Стас застал возлюбленного на крыше его же коровника – бывший сержант загорал в полном неглиже, прикрыв пикантное место подсолнухом и блаженно улыбаясь. К концу дня весь Красный Буй вёл себя неадекватно: например, вечно уныло-серьёзный меланхолик Конь с совершенно идиотским хихиканьем пытался засунуть доктору Прощаю в зад какой-то устрашающего вида инструмент для расширения физиологических отверстий, Тима Солнышкин заплёл Степановы длинные русые лохмы в две косички с атласными ленточками, и теперь оба смеялись, разглядывая Стёпино отражение в бочке с водой. Винт у деревенского магазина гавкал на собак - разными голосами и с разными интонациями. На крыше Витиного коровника собралась уже целая компания – сам бывший сержант, Стас, Крупа, Тихон и Костыль – последний играл на гармошке, а остальные распевали непристойные частушки, причём каждый свою. Следуя примеру хозяина дома, все были голые и с подсолнухами – только Тише пришлось обмотаться цельной лианой «бешеного огурца», ибо его хозяйства ни один цветок прикрыть не был в состоянии. Стас без конца лез к омеге целоваться, и размякший от волшебного дыма Виктор Иванович ему это даже позволял. Когда же они вновь возобновляли свои вокальные экзерсисы, снизу им подвывал Рекс, а с третьего захода присоединилась и Лавиния. Потом на крышу залез Борделло, которому налили пива в мисочку, и вскоре он тоже внёс свою лепту в нестройное звучание хора: - Едет трактор по деревне, А за трактором мужик, За хуй к сеялке привязан - И не хочет, а бежит! Конопля горела два дня. За это время Стёпа умудрился получить согласие на брак с Тимой не только от самого Тимы, но и от его родителей – ставший от каннабиноидных паров невозможно сентиментальным Иннокентий Савельевич упал зятьку на грудь со слезами и текстом: «Береги Тимочку, Сева!..». Ветеринар пообещал сыну в приданое, помимо обычных для деревни вещей вроде комплекта постельного белья и нескольких вещичек ручной вязки, ещё и шприц для осеменения, размером с Тимино предплечье. Стёпа очень обрадовался, поскольку в последнее время все краснобуйские эскулапы отказывались делать братьям Красицким уколы: об их задницы ломались все иглы. Появление же такого шприца эту проблему решало. Деревенский композитор, Семён Семёныч, за это время переложил для гармошки все когда-либо слышанные им мелодии, от гимна Советского Союза до «Yesterday». Разбушевавшийся Маринич устроил всем желающим экскурсию по своим ягодникам и адски веселился, когда кто-нибудь попадал в ловушку – его мизантропичная натура не смягчалась даже коноплёй. Деревню захватили веселье и блуд. Не изменился лишь Говинда Свами – по той лишь простой причине, что этому упарываться дальше было некуда. Стас же снова пролетал мимо супружеского ложа, как ворона над сопкой с романтическим названием Агрономовы Штаны. Швецов, не отказывавшийся трахаться, замуж не собирался даже в состоянии наркотического опьянения. Когда же поля потухли, и еле живые от двухдневного угара краснобуйцы расползлись по хатам, большой омега и вовсе выгнал альфу домой. «До хаты» был унесён и Брыся, найденный Виктором Ивановичем всё в той же репке – богатырёша путешествовал у бывшего сержанта на плече, как мешок с луком, и так же непочтительно был свален в заросли лебеды у крыльца дома Красицких. При этом обнаружилось, что Добрыня не преминул поживиться у лучшего друга – карманы и карманчики его жилетки-вассермановки (снятой непосредственно с Тихона, так что по размеру в неё можно было завернуть двух Брысь) оказались набиты перепелиными яйцами вперемежку с ягодами дикого винограда и облепихи. Виктор Иванович не обиделся – уж кто-кто, а он знал об отсутствии у Брыси чувства собственности, граничащем с клептоманией. Волшебный дым рассеялся в воздухе над речкой Уйкой – и жители деревень вспомнили о том, что заканчивается сентябрь, нужно собирать урожай, ремонтировать постройки, делать заготовки… С неохотой выползая во дворы и на поля, страдающие от лютейшего отходняка краснобуйцы еле волочили лопаты и прочие орудия труда. Виктор Иванович, помимо всего прочего, маялся спиной после падения с коровника, поэтому собирать обильный, как всегда, урожай ему было трудно. Сострадательная соседка Вася выделила ему в помощь Стёпу и Брысю, Стас выделился сам. Большой омега, с обвязанным вокруг крепкой талии поясом из шерсти Рекса, собирал фасоль – это не требовало наклонов, а ведёрко для зёрен он повесил себе на шею. Выглядел он, несмотря на рост и сложение, очень симпатично в своей старенькой клетчатой рубашке, так что Стёпе приходилось время от времени пихать в бок Стаса - тот глазел на омегу с приоткрытым ртом, что делало его похожим на слабоумного крокодила. Брыся зудел, как комар, над ухом у друга, расписывая ему Стасовы достоинства – он уже давно пытался пристроить большого омегу замуж. - Вот, посмотри, Витёк, вон, как он молотком-то работает, чистый дят… Э-э… Ну, в общем, рабочий он, такой рабочий, помнишь, «Рабочий и Колхозница»… Он рабочий, а ты… - Колхозница, - фыркнул Швецов. – Брысюк, отъебись. В конце концов Брыся так достал большого омегу, что Швецов сказал своим отрывистым низким голосом: - Брыська, итить твою, шёл бы ты вон – перец собирал, - и указал на другой конец своего необъятного огорода. - О, перчики, - довольно сказал богатырёша, по обыкновению подпрыгивая на месте. – Люблю перчики, фаршированные мяском. Витюша, а можно, Брысенька себе несколько перчиков возьмёт, у тебя же много… У нас с Тишей, сам знаешь, растёт только то, что само вырасти может – подсолнухи там, эта, как её… Крапива. А мне нужны витаминки, я же снова папочкой буду, ты помнишь, деревце ты моё? - Это не такие, - хмыкнул бывший сержант. – Сладкий я уже почти весь собрал. Это жгучий. Там четыре сорта, они разные. Смотри, не перепутай. Кидай в разные вёдра. - Спок, - заявил Брыся. – Я с собой Стасика возьму. Тут с него никакого смысла, стоит и на тебя пялится, сексуально озабоченный. - Ага, - согласился Виктор Иванович. – Правда, Стас, помоги Брысюку. Там четыре вида – зелёный длинный, красный длинный, красный круглый и разноцветный мелкий такой. - Хорошо, солнце, как скажешь, - взглядом снимая с омеги и рубашку, и старенькие растянутые джинсы, и выглядывавшие из-под них серые фланелевые трусы, сказал Стас, которому для полного сходства со спаниелем не хватало разве что высунутого языка. Прихватив зятька для верности за шиворот, альфа направился в другой конец огорода, маневрируя своим мощным телом среди ягодных кустов и почти не уступающих им по размерам патиссонов. Они уже достигли грядок с перцами и баклажанами, когда Виктор Иванович прокричал им вслед: - Ста-а-ас! Вы это… Пока перцы будете собирать, особенно разноцветные, в глаза руками не лезьте! Они дохуя жгучие! И Брыське скажи, чтоб в носу не ковырялся! Богатырёше это указание бывшего сержанта стоило отбитых пальцев – Стас ревностно следил за исполнением указаний возлюбленного, а Брыся мало что любил делать с такой же увлечённостью, как ковыряться в носу. Перцев было много, и Брыся, дуя на пальцы, предвкушал аджику – в свою беременность Алисой он ел её тазами, но сам говаривал, что после швецовской аджики зад вытирать нужно асбестом, всё остальное загорится. Виктор Иванович закончил с фасолью, осторожно поставил ведёрко на крыльцо летней кухни и глянул на огород. Так, Брыся вон он – моет свои лапки в бочке у помпы, а где же Стас? - Брысюк! Стасик где? - А? А-а! Поссать пошёл. Потом уже руки помоет. - Ага. Бывший сержант довольно кивнул и собрался было назад к фасоли, по пути раздумывая, что он лично, пожалуй, сначала сполоснул бы руки. А то мало ли, чего он там хватал, пока перец собирал. Перец. Жгучий. Очень-очень жгучий перец. После которого нельзя тереть глаза и ковыряться с носу. Через пару секунд Виктор Иванович почувствовал неумолимо надвигающуюся катастрофу. А ещё через секунду из-за кустов астильбы раздался дикий вой. Стас выскочил на просторы швецовского огорода, он прыгал и ревел, как сирена. Такие звуки мог бы издавать страдающий зубной болью аллозавр. Судя по движениям, альфа пытался оторвать себе член. - Воды-ы-ы-ы!!! Ёб твою ма-а-а-ать!!! Брыся, истерически хохоча, свалился наземь и катался по картофельной ботве, указывая на родственничка пальцем. Швецов сначала было окаменел, воздев руки на уровень груди, а потом метнулся к ухажёру, схватил его за ремень и поволок беснующегося альфу по дорожке к болотцу. Суета поднялась невозможная, поскольку на оглушительные Стасиковы маты сбежалось пол-деревни. Сам пострадавший при этом продолжал держаться руками за чувствительный орган, что заставило не страдающего излишней деликатностью Швецова гаркнуть: - Стас! Отпусти хуй, идиот! С этим напутствием он спихнул альфу в болотце. Воды, просимой страдальцем, там было достаточно, но ему это не помогло, и теперь Стас занимался водной аэробикой среди ряски, чилима и пары сотен перепуганных лягушек. Тихон, взиравший на брата со свойственным ему выражением кроткого извращенца, добродушно заметил: - Иваныч… Горячей воды бы надобно. Холодная не поможет. - Согласен с Тихоном Геннадьевичем, - робко и вежливо сказал укутанный в шарф Тима Солнышкин, которого, как наседка цыплёнка, укрывал от жестокого мира мощной дланью Стёпа. – Алкалоид пиперин, содержащийся в жгучих видах перца, гораздо лучше смывается горячей водой, чем холодной. Швецов ничего из речи омежки не понял, но про горячую воду мысль всё же ухватил. Но Стасу тут не повезло вторично: гораздо раньше Виктора Ивановича эту идею усвоил присутствовавший здесь же Маринич. Краснобуйский мизантроп всегда действовал быстро: он смотался домой за чайником, перманентно поддерживаемым Николенькой в нагретом состоянии, и, вернувшись, плеснул горячей водой прямиком старшему Красицкому на причиндалы. Последовавшую за этим вторую часть арии перчёного альфы перекрыл адский хохот куриного маньяка. Брыся, сведя брови домиком, наблюдал за мужем – он так и не сказал ещё Тихону, что каким-то космическим чудом собирается снова родить. И чем дольше он созерцал супруга, тем меньше ему хотелось это говорить. Стасик оказался в фельдшерском пункте. Травмы у него были не серьёзные, но болезненные и не слишком почётные, так что он предпочитал отлежаться на больничной койке, пока хотя бы немного не позабудется у односельчан его пляска с расстёгнутой ширинкой по огороду любимого им омеги. При этом в беде своей он почему-то винил Брысю. Крюков и Лёва, краснобуйские стражи порядка, долго размышляли над тем, стоит ли им пытаться упаковать партизана в подвал Дома Культуры, но не упаковали – решили в конце концов, что тем двигали благородные побуждения. О том, что Казимирович и благородные побуждения – две вещи несовместны, они предпочли в протоколе не упоминать. Виктор Иванович, лишённый общества альфы, пожал плечами и ничтоже сумняшеся пригласил вечером Крупу: помогать с аджикой и пить чай. Надо ли говорить, что Крупа согласился, потому что знал – после возни с заготовками и чая большой омега ему даст. Но болезному Стасику благоволила сама судьба в виде больной спины Виктора Ивановича. Чего нельзя было сказать о Крупе – во время минета, мастером которого справедливо считался бывший сержант, поясницу омеги прострелило так, что он едва не откусил Вове член.