Красный Буй и его обитатели

Брыська вертел перед глазами деревянный фаллос. Щека его подёргивалась, и глаз – то один, то другой, - и руки тоже, и вообще богатырёша выглядел нервным. Сам по себе фаллос, может быть, и не так уж бы его расстроил – что он, члена не видел, что ли, пусть и деревянного? Но его беспокоило другое: оный символ мужского достоинства был не одинок. На полке в сарае, где находились нынче омега и его супруг, стояло десятка два деревянных членов. Выглядели они совершенно как настоящие. Это было новое хобби Тихона. Брыся не знал, считать ли это благом, или срочно сдавать мужа в районную психбольницу. Дело было в том, что у Тихона закончилось его прежнее хобби – гробами были обеспечены не только жители Красного Буя, но и Лупоглазовки, и Восьмого Марта, и даже Залупья. У некоторых сельчан, особо достойных, гробов было по два, а хозяйственный Маринич обзавёлся тремя. В одном из них он выращивал портулак, в другом держал корм для кроликов, а в третьем со свойственным ему одному гостеприимством укладывал спать тестя, когда тот набирался решимости прийти из Восьмого Марта к Николаю Карловичу (которому, впрочем, удалось отвоевать для папы хотя бы матрас, укладываемый в гроб). Желающих посещать самого Казимировича по понятным причинам не находилось. Последним заказом на гроб была просьба Говинды Свами. Свой прежний он сломал о голову Крупы, поскольку другого личного имущества у Говинды не было, а радиолу, под которую йоги занимались медитацией, Бункер трогать не велел. А ещё Яков Генрихович заметил, что медитация, видно, помогает хреново, раз Говинда продолжает пылить – гуру на это потусторонним голосом ответил, что речь, вообще-то, идёт о Крупском, а тот способен даже цыплёнка взбесить, и никакой дзен не помогает. Итак, Тихон сострогал Говинде Свами новый спальный гроб, любовно обил его изнутри клетчатой байкой – и тут выяснилось, что больше никому специфическая столярная продукция не требуется. Тиша впал в депрессию, а это было очень плохо. У него начали обостряться все его мании. Он снова начал выслеживать кур, принялся сочинять по ночам полные мрачного нигилизма и извращений матершинные стишки, и наносил самому себе телесные повреждения своими же инструментами. Увидев как-то ясным утром своего альфу, сидящего на пеньке у сарая и медленно, со вкусом проводящего резаком по коже собственного волосатого предплечья, богатырёша завизжал, как поросёнок. Картина полного сумасшествия Тихона Геннадьевича сложилась окончательно. - Мне нужно чем-то заниматься, - оправдывался Тиша уже за обедом, глядя, как сердобольная Вася обмахивает полуживого Брысю раскрытым томиком Сервантеса (принадлежащего, естественно, Тиме Солнышкину). Тима же и заметил осторожно, на ухо Степану, что если Вася не удержит «Дон Кихота», то книжка, вылетев из её рук, убьёт богатырёшу нахрен – толщина её, помноженная на силу Василисы, трижды достаточна для этого. Степа нежнейшим образом чмокнул жениха в ушко и посоветовал ему не беспокоиться – Брыська куда крепче, чем кажется на первый взгляд, иначе их интимная жизнь с Тихоном была бы невозможна. Тима глянул на огромную волосатую тушу второго по порядковому номеру Красицкого и вздрогнул, судя по всему, пытаясь представить совокупление с этим самцом горной гориллы. Стасик, неподобающе хихикнув, предложил Тиме представить Тихона в сексе снизу. Тонкое веснушчатое личико омежки выразило иррациональный ужас. Брыська на замечание мужа подскочил на месте – таки треснувшись лбом о Сервантеса. - Тифа!!! – это у него получилось вместо «Тиша», ибо расстройство чувств не мешало ему пожирать домашнюю ветчинку, запечённую в тесте, и кусочек её торчал теперь у него из пасти. – Тифа!!! Да займись ты уже каким-нибудь хуем, изврафффенец!!! - Хуем, говоришь, - задумался Тихон. – Надо помозговать… Стасик, Стёпа и Вася молча стряхнули с физиономий ветчину - следствие Брысиной привычки вопить с набитым ртом. По этому поводу богатырёше уже давно никто не делал никаких замечаний – только воздух зря сотрясать. И вот спустя неделю Добрыня стоял у мужа в сарае, вертя в руках деревянный член. На полочке рядом гордо торчали точные копии хозяйств некоторых краснобуйцев, и подпись под каждой гласила, кому какое изделие принадлежит. Поскольку в знаменитой бане Красицких бывали почти все жители деревни, недостатка в натуре у Тихона не было. Особенно впечатляющим выглядел орган бывшего сержанта – этому и альфы бы позавидовали. Его-то и вертел в руках богатырёша – по привычке хватать самое большое. - Да уж, занялся хуями в буквальном смысле слова, - брюзгливо сказал он. – Витьке это не понравится. А ты изврат, Тиша. Из-врат. Все мысли о членах. - А где Витька-то? – добродушно спросил альфа, любовно выстраивая деревянные фаллосы по ранжиру. - Дома его нету. - Хрен его знает, - всё так же недовольно проворчал богатырёша. – Упёрся куда-то. За огородом и скотиной Козлевич смотрит. Я у него спросил, куда Витёк наш подевался, так он мне ружбайкой грозится своей. Некрополь несчастный. - Мизантроп, - поправил Тихон. - Какая разница, если он меня пристрелит когда-нибудь. Тихон Геннадьевич, с жалостью посмотрев на мужа, не стал уже говорить, что партизан – вовсе не единственный, кто в Красном Буе мечтает пристрелить Добрыню. Брыся вышел из сарая, мрачно, как Печорин, глядя на уходящую вдаль, в сопки грунтовую дорогу – образ лирического героя, правда, несколько подмывала копия сержантова члена, которую он всё ещё держал в руке. Вдали клубилась пыль облаком – кто-то ехал в Красный Буй. Это случалось очень редко, да к тому же все, кто мог куда-то ездить, были на месте – Винт со своим «кабриолетом», кулаки и Маринич. Собственная Брысина фиолетовая «Ока» тоже смирно стояла в сарае, ожидая, пока Винт переклепает её двигатель в дизель (бензин в Красном Буе не водился, и ближайшим местом, где его можно было достать, был Уйск, а вот солярку деревенские умельцы лихо тырили с ферм, и конкретно Винт наловчился в этом до того, что это уже напоминало колдунство). Отсутствовал в деревне только Швецов – но он при всём желании не мог так напылить, даже вместе с Рексом. Богатырёша от любопытства приоткрыл рот – и тут уж от печоринского тоскливого благородства не осталось вообще ничего, зато сходство с ловящей муху болонкой стало поразительным. Пыльное облако приближалось, и начало к тому же, ещё больше распаляя Брыськино любопытство, издавать жужжание и дребезжать. Богатырёша напряжённо высунул язык. К нему в наблюдении присоединились Тима со Стёпой и Маринич со своего крыльца. Кроме того, у своей завалинки были видны Немирович и Борделло – последний что-то нашёптывал хозяину, прикрыв пасть лапой, явно сплетни пересказывал. - Чего это? – подозрительно спросил партизан, глядя на дорогу и вскидывая «Зауэр». – Может, ёбнуть из двух стволов на всякий случай? - Эдуард Казимирович, - искренне возмутился деликатный Тима. – Как же так можно?.. Ведь кто бы это ни был – он не сделал вам ничего дурного! - Запомни, кукусик, я никогда не дожидаюсь, пока кто-то мне что-то сделает, - назидательно сообщил Маринич. – Я сначала ёбну. А уж там никому и в голову не придёт мне чего-то делать. Разве что кучу с перепугу. И это опять же польза, на удобрение пойдёт. - Вот низорал, - пробормотал Брыся. Тихон, успевший бесшумно занять пост сразу за его спиной, поправил снова: - Мизантроп. - Тихон!! – заорал богатырёша, подскакивая на полметра от земли. – Сколько раз просить – не смей ко мне подкрадываться!! У меня так выкидыш будет!! Альфа недоуменно уставился на мужа, а Стёпа, приобретя, как всегда в растерянности, абсолютно умственно отсталый вид, спросил: - Чего у тебя будет? - Э-э-э… - заблеял Брыся, поняв, что спалился. – Н-ничего. Я имел в виду – когда-нибудь, когда я буду… А он подкрадётся… Тихон!! Ты меня понял или нет?! Ты, долбанный извращенец, сам только и знает – члены вырезать! Чужие притом! Вот где ты успел так швецовскую дубину рассмотреть, а?! Налево поглядываешь, изменщик! Ну да, Витёк знаменитая давалка! Всем, кто знал богатырёшу, было отлично известно: если этот товарищ в ответ на какие-либо обвинения начинал выдавать ответные претензии в стиле «А у тебя одно яйцо меньше другого», это значит – виноват по всем пунктам, а может быть, и ещё чего-то натворил, что пока не всплыло. Тихон, само собой, осведомленный об этом лучше многих, набычился, и осторожно прихватил мужа за отвороты вышитой рубашечки. Перейти к выяснениям отношений ему помешало приближение неопознанного объекта: в пыли проступили очертания механизма, в котором зрители вскоре смогли опознать мотоцикл с люлькой. За ним, в свою очередь, показался автомобиль. Ни одно из этих средств передвижения в Красном Буе раньше не появлялось. Маринич поднял ружьё, Стёпа закрыл собой Тиму, а Брыся нерешительно постучал кулачками по ручище Тихона, державшего его на весу сантиметрах в сорока над поверхностью почвы. На крыльце дома Красицких показался Стас. - Что это там такое? И ещё – кто-нибудь знает, где Витя? Ответ на свой вопрос он получил почти сразу же. Мотоцикл, тарахтя, как пулемётный взвод, подъехал к калитке дома Швецова. В личности, слезшей с переднего сиденья, несложно было опознать бывшего сержанта, слегка припорошенного рыжей пылью, в люльке сидел Рекс в пластиковых мотоциклетных очках на морде, а вот пассажир мотоцикла, невероятно улыбчивый молодой альфа в будённовке и с перемазанной ваксой рожей, был краснобуйцам неизвестен. Следом за мотоциклом у калитки остановилась древняя «Победа», у которой даже колпаки колёс были выкрашены в алый цвет. Но ни это обстоятельство, ни водитель-бета в панамке в цветочек, ни пассажир, хмурый, похожий на вампира альфа, ни выпущенные с заднего сиденья и из багажника шесть разномастных собак не были самой интересной деталью кортежа. А была ею табуретка – обыкновенная деревянная табуретка, накрест привязанная стропами к багажнику позади «Победы». На этой табуретке, притороченный к ней и к машине буксировочным тросом, сидел человек, бета размером с Тихона, и против своей этой позиции, по-видимому, нисколько не возражал. Напротив, его лицо выражало живейший интерес, странно выглядящий на этой абсолютно неандертальской физиономии. - Здорово, други! – обращаясь к краснобуйцам, возгласил пассажир табуретки рокочущим басом. – Се прибыли мы, и возрадуемся же ныне. Вкусить медов и яств здешних желаю я немедля. - Да подожди ты вкушать, троглодит, - весело сказал обладатель панамки. – А то не отвяжем. - Не можно сие! – возопил горестно живой багаж, и энергично завозился в своих путах. – Требую свобод демократических, Женевскою великой конвенцией мне инда дарованных! Отпустите, ироды… Виктор Иванович, уже снявший кожаный потёртый шлем, заметил, какое впечатление на односельчан произвели его гости. Большой омега добродушно засмеялся: - Привет, привет. Я тут вот народонаселение увеличиваю. Детей рожать не получается, так вон… - Плохо пробуешь, - проворчал Стас, ни о чём так не мечтавший, как о том, чтобы возлюбленного своего обрюхатить, может, замуж тогда пойдёт. Виктор Иванович, не обращая на него внимания, повёл рукой: - Ну, короче, вот это Боб. - Роберт, - представился альфа-вампир. – Боб для друзей. Это мои собаки. - Мало нам своих блоховозов, - сквозь зубы процедил совсем помрачневший Стас: Боб ему явно не понравился. Мало ему Бункера с Крупским, теперь ещё и этот пёсий кореш его омеге глазки строит. Но на него никто не обратил внимания. - Это вот Яромир Дмитриевич на табуретке сидит, а это Вахмурка. - Кутузов, - с досадой поправил бета в панамке (на которой помимо цветочков, оказался ещё и бантик). – Витя, и ты туда же. - Ага… А это – Юлик Осинкин, Осина. – Так отрекомендовали альфу с ваксой на морде. - Они раньше в Бирике жили, но решили в деревню переехать. У нас тут и дома свободные есть, пусть живут, жалко, что ли. Тихон, поставь Брыську, чего ты его в воздухе болтаешь? Продолжение следует.