Красный Буй и его обитатели

Виктор Иванович шил себе новую юбку. Старая служила ему около трёх лет, и пришла в негодность два дня назад, когда Витя помогал соседям – Лебедевым – тушить пожар. Возгорание устроил, конечно же, сам Сеня Лебедев. Ему на день рождения доктор Прощай подарил лупу, и Сеня, всегда имевший склонность к натуралистским изысканиям, принялся с её помощью изучать последних осенних муравьёв и искать места, где зарылись в землю хрущи. Биологию Сеня знал неплохо, чего нельзя было сказать о физике – свойств увеличительного стекла краснобуйский гармонист не учёл. Октябрьское солнце оказалось достаточно ярким, чтобы сквозь лупу подпалить жухлую траву – и пока Сеня ползал у сарая в поисках насекомых, этот самый сарай загорелся сразу с двух сторон. Сеня не был бы Сеней, если бы не заметил пожар только тогда, когда ему (находящемуся на четвереньках носом к земле) отвесил пенделя закопчённый Эдуард Казимирович. В руках партизана помещалось ведро, а пламя уже поднялось выше вершин ранетковых деревьев. Вокруг сарая бегали соседи – Крупа с подборной лопатой, Тихон, от которого уже исходил сильный запах палёной шерсти, и Стас – он не столько тушил пожар, сколько приглядывал за братом, подозревая, что и Тиша пожар не тушит, а просто бегает туда-сюда в горящее строение и обратно: среди прочих Тишиных заскоков была и пиромания. С другой стороны с огнём воевали Эмилия, Вахмурка и Виктор Иванович (последний пытался сбить пламя юбкой, ибо пожар застал его во время дойки, и, соответственно, в юбке). Козлевич, по-видимому, тоже прибежал с того же фронта. - Сеня, недопырок, - рявкнул партизан, – ты чо делаешь?! - Мураши тут ещё есть, - объяснил Сеня, ткнув ручкой лупы в землю. Партизан с грохотом отбросил ведро и повернул Сенину голову на девяносто градусов – в сторону бедствия. Семён Семёнович остолбенел на минуту в позе богомола – с поднятыми вверх руками, и солнце сияло в лупе, как магический огонь в посохе Гэндальфа. Потом краснобуйский повелитель пламени Анора вскочил на ноги с воплем: - Пожа-а-а-ар!!! - Заметил, етить! Скоро вся деревня загорится! Иди тушить помогай! Но Сеня уже бежал к сараю – и завернул за угол, где Вова Крупский как раз вовремя замахнулся лопатой, швыряя на пламя очередную порцию грунта. Сеня и встретился с лопатой на излёте, треснулся об неё лбом и рухнул наземь, как срезанный пулей дуэлянт. Вова и Стас дружно на него воззрились. После чего Стас вернулся к благородному делу помощи соседям, а Вова, оценив эффект воздействия шанцевого инструмента на организм, подумал и треснул Красицкого номер один по затылку лопатой. Он до сих пор не мог простить Стасу того, что после «тантрического секса» именно он первым попался под руку бывшему сержанту – да и много другого из той же оперы. Из-за сарая выскочили Витя с обгоревшей юбкой в руках и Эмилия Анатольевна, так равномерно покрытая сажей, что походила со своим перманентом на крашеную в рыжий цвет Анджелу Дэвис. - Помощь не нужна? – почти пролаял запыхавшийся омега. А Эмилия уставилась на лежащих мужа и соседа, после чего перевела взгляд на Крупу с его лопатой и сделала все нужные оргвыводы. Она, глядя Вове прямо в глаза, изъяла у него лопату, взвесила инструмент в руках, и с короткого замаха огрела им Крупу по лбу. Вова в силу некоторых особенностей интеллекта не успел даже пригнуться. Эмилия покинула поле боя, оставив на нём растерянного Виктора Ивановича над тремя распростёртыми телами. Вовину лопату бета забрала с собой в качестве трофея. - Не нужна помощь, - констатировал Витя. Из-под его локтя вынырнул Николай Карлович: - Витюша, а где Эдичка?.. Я принёс вам бутербродов с домашним сыром… Таким образом, пожар имел ряд последствий. Вскочило три шишки – у Стаса на затылке, у Крупы и Сени – на лбу. Сотрясения мозга ни у кого не диагностировали, по словам Прощая – за отсутствием такового. Эмилия весь вечер поила огнеборцев чаем с домашним хлебом и жимолостным вареньем, и Вахмурка успел влюбиться в рыжую погорелицу до потери сознания – в Биробиджане никто его чаем с вареньем никогда не поил. Сарай усилиями Виктора Ивановича и партизана не сгорел дотла, но к дальнейшему хозяйственному использованию был уже непригоден, и этим же вечером за попытками снова его поджечь был пойман Тихон. Эмилия с помощью Вахмурки и Вовиной лопаты прогнала соседа, и за это поплатились Красицкие – Тиша, не в силах совладать с разыгравшейся пироманией, подпалил сортир на собственном подворье. А Витя лишился юбки, и на следующий день, чтобы подоить Лавинию, бывший сержант одалживал необходимый предмет одежды у Василисы. Бета, мило улыбаясь, одолжила розовую юбку-клёш, передав её соседу под аккомпанемент «Славного моря», в мрачном басовом исполнении запертого в погребе поджигателя Тихона. Васина кормовая часть была значительно шире, чем его собственная, и Вите пришлось подпоясать юбку солдатским ремнём – помимо этого, она была коротковата для почти двухметрового роста омеги, чуть прикрывала колени, и выглядел он в ней истинной красоткой из шестидесятых, если не принимать во внимание всё тот же рост. Отсутствие у него столь модного в те времена пышного бюста скрадывала старая болоньевая куртка-стёганка «Адидас». - Мерилин Монро, - заметил со своего крыльца Николай Карлович, который очень любил кино, и в Красном Буе считался знатоком важнейшего из искусств – к его мнению прислушивались и киномеханик, и даже зав. Домом культуры Леопольд Унгерфук. – Витюша, к такому фасону косыночку нужно по-другому повязывать. И кокетливо выпускать из-под неё белокурые локоны. У тебя есть белокурые локоны? Бывший сержант носил короткую стрижку, и из-под выжившего на пожаре павло-посадского платка торчала только тёмно-каштановая чёлка. Белокурых локонов у него, соответственно, не было, как не было и чувства юмора. - Отстань, Николенька, - мрачно сказал он, хмурясь на хихикающего над мужниными шуточками Козлевича. – Что ж делать, если эта сатана только штаны увидит – так или на рога, или лягаться. Однажды я её тёсом огородил и за морду к стойлу привязал – так она в ведро с молоком насрала. Уж лучше в юбке. - Иваныч, - деловито предложил партизан. – У меня есть метров семь хорошего матерьялу. С Бараненасом на рабицу сменялся. Мне он не годный – синтетика (слово «синтетика» Эдуард Казимирович произносил с чётким «е», а не «синтэтика», как положено). А тебе как раз юбка выйдет. Сменяемся? - Экономист мой, - с восхищением глядя на супруга, сказал Николенька. – Коммерсант. Негоциант. Итак, по итогам сделки Николай Карлович сложил в холодильник «Океан» два десятка перепелиных яиц и литровую банку сливок, негоциант Казимирович закатил в каморку восемь штук тыкв для кроликов, а Витя в обмен на это добро приобрёл семь метров двадцать три сантиметра текстиля. Договоров мены высокие стороны не подписывали. Цвет материи, тёмно-синий, с узором из сиреневых розочек и зелёных листиков, понравился бывшему сержанту намного больше, чем революционно-алый колер его прежней юбки (которая, к слову, и была сработана из переходящего знамени бывшего колхоза, и даже кисточки из жёлтых шнурков остались при ней). Ширина ткани была небольшая, и юбку пришлось шить с воланом по подолу. Уже вечером Витя снял мерки, аккуратно, по старой папиной выкройке раскроил ткань и принялся строчить на ручном антикварном «Зингере», приговаривая: - Хорошая материя. Жалко, что синтетика, из остатков бы трусы как раз пошить… Поясок на крючках сделаю, чтоб раз-два, а то с этими пуговицами вечно… В разгар работы кто-то отчаянно забарабанил в окно. Омега, занятый ответственным делом стачивания юбки с поясом, в своей сочной манере матюкнулся: - Да ебись оно конём, кому там чего надо?! - Виктор Иванович!!! – Большой омега с удивлением узнал голос Тимы Солнышкина. – Помогите, пожалуйста! Его тут же заглушило знакомое верещание: - Витя, башка дубовая, там твоя корова опять теракт учинила!!! Иди убирай тую скотину, а то я Козлевича попрошу этим конским жопорасширителем стрельнуть, которым он всегда Тишку выключает!!! Посоображав полминуты (Брыся снаружи продолжал орать без умолку), бывший сержант схватил Васину юбку, повязал свой платок и выбежал на крыльцо: - Брысюк, чо ты панику наводишь? Тимка, скажи ты по-человечески… Тима, который Виктора Ивановича несколько побаивался, робко начал: - К сожалению, Добрыня Антонович более или менее прав, принадлежащая вам корова в настоящий момент… - Со Стёпкой бодается!!! – перебил, выпучив и без того большие глаза, Брыська. Больше Швецов ничего спрашивать не стал, схватил богатырёшу за подол рубашки-распашонки и выбежал со двора на улицу. Тима, прижимая узкие ладони к груди, семенящей походкой гейши последовал за ними. Фраза «со Стёпой бодается», как вскоре выяснил бывший сержант, не была художественным преувеличением. Посреди улицы стояла Лавиния, разгребая задними копытами гравийку, и лоб в лоб с ней – Стёпа, упёршийся мощными ногами в дорожное полотно. Вокруг собралась уже приличная толпа – но мужчины, памятуя о нраве коровы, предпочитали стоять за заборами. В канаве у дороги, сжавшись в комок и поскуливая, лежал Афоня Понас. - Ни хрена себе, - заметил Виктор Иванович. – Стёпка-то герой. - Именно герой, - с жаром сказал Тима. – Я так за него испугался. Но он спас вот этому человеку жизнь, - Тима указал на Афоню, а Брыся раздражённо фукнул, проверяя целостность сметаны в своём бидончике: - Было б чего там спасать, всё равно его Тишка пришибёт. Лавиния увидела хозяина в его ретро-юбке, выпрямилась, постригла ушами, как коза, и дружелюбно мукнула. Стёпа, не успев перегруппироваться и изменить центр тяжести, плашмя грохнулся на землю. Тимофей, помогая жениху встать, рассказал бывшему сержанту, как было дело. Они со Степаном прогуливались по Ленина параллельно идущему стаду, когда увидели атаку Лавинии на Афанасия. Тима ахнул: - Она его убъёт!… Стёпа бросил на своего омегу взгляд Супермена – хотя комиксов не только не читал, но и сроду в глаза не видел. Зато их читывал в школьной библиотеке Тима – и он просто увидел, как на его женихе поверх полосатой рубахи, суконного пиджака и старых джинсов появляются синий облегающий костюм с красными трусами поверх него. Стёпа в три прыжка оказался посреди улицы, прямо на пути взбесившейся коровы – и за спиной его взметнулся незримо красный плащ. Тима, захваченный зрелищем, даже не услышал громкого замечания с крыльца Маринича (и голосом Маринича) «Ой дурааак…». Альфа и животное столкнулись лбами. Мало какой череп выдержал бы столкновение с коровой – но Лавинии попался Стёпа Красицкий. Его лоб выдержал бы и носорога. Они бодались несколько минут – Афоня успел очнуться от страха и на одном инстинкте, отлично работающим у людей трусливых, отползти в канаву, а Тима и богатырёша – сбегать за Виктором Ивановичем. Большой омега увёл свою корову – Лавиния весело подскакивала, следуя за элегантно колышущейся на прямой сержантской фигуре розовой Васиной юбкой. Тима, впервые в жизни пренебрегая приличиями, на виду у всей деревни обнимал своего жениха, Стёпа блаженствовал, свидетели оживлённо переговаривались и хлопали в ладоши – до сих пор укротить Лавинию удавалось только её хозяину. Иннокентий Савельевич, решившийся наконец оторвать лицо от груди супруга, потрясал молитвенно сжатыми ладонями: - Я всегда, всегда говорил, что этот юноша будет лучшим женихом для нашего Тимочки! Сева, вы герой! - Он Стёпа, - поправил ветеринар, без надежды, что его услышат. – Его счастье, что ты тогда в него утюгом не попал. Конверсионный продукт ЧТЗ* – это тебе не коровка. К Стёпе и Тиме подошли из толпы Дубина Константиновна, Бункер, Клава Бронштейн и Леопольд Унгерфук. Дубина потрясла руку альфы и пообещала наградить его почётной грамотой. Клава прочла Тиме лекцию о важности гармонии в семейной жизни с таким отважным человеком, Бункер уверил, что побеседует с Виктором Ивановичем насчёт поведения Лавинии. Крюков и Лёва в канаве трясли за шкирку Афоню – требовали с него справку об освобождении. Афоня симулировал эпилепсию, чем заработал лёгкий удар дубинкой промеж тощих лопаток. А Унгерфук, главный краснобуйский культуртрегер, предложил написать Стёпин портрет. - Мастер, - завистливо сказал Эдик Кнопочкин, за год нерегулярных попыток научиться рисовать создавший только эскиз старой силосной башни и карикатуру на Бронюса Бараненаса. – Он в Доме культуры все плакаты нарисовал. Леопольд, как положено художнику, был фигурой необычной и высокостильной, со своим длинным носом, зелёной войлочной шляпой и свисающими из-под неё черными длинными волосами. Волосы его удивительно гармонировали со шляпой, потому что от природы гражданин Унгерфук был рыжим, как летний заяц, и шевелюру красил для законченности образа басмой – отчего волосы имели лёгкий зеленоватый оттенок. Охальник Маринич утверждал, что и шляпу Леопольд носит не потому, что ему так нравится, а чтобы прикрывать рыжие корни: басма в сельпо завозилась нерегулярно. Но хуже как художник Леопольд не становился ни в шляпе, ни без неё. Плакаты в Доме культуры и в самом деле были исполнены мастерски, как и портрет Дубовицкой в сенцах сельсовета. Стёпа застеснялся было, однако мысль иметь собственный портрет ему в общем понравилась. Ни у кого в их семье не было портретов, кроме Петра Афанасьевича – его Унгерфук однажды выбрал в качестве натуры из-за его типажа, но сам портрет ему так и не отдал. Дело решило предложение Тимы повесить портрет Степана в гостиной их нового дома. Стёпа согласился. Унгерфук с восторгом приволок из Дома культуры планшет и альбом, усадил Стёпу на фоне склона сопки и резных ворот терема Красицких, извлёк из-за пазухи похожий на патронташ пенал и приступил к работе. Виктор Иванович тем временем водворил Лавинию в стойло (две другие коровы уже находились там, нормальных парнокопытных всякие там Афони не интересовали), и вернулся к своему рукоделию. Через пять минут к нему присоединился богатырёша, немедленно сел на подушечку для иголок, сбил размер строчки в «Зингере», потерял куда-то напёрсток и катушку синих ниток, соорудил себе бутерброд с баклажанной икрой, очистил два варёных яйца, всё это слопал, запивая квасом, и принялся трепаться. Хмурый Виктор Иванович не отвечал – он был не в настроении, но Брыське собеседники и не требовались - он болтал в режиме радио. Примерно через час с улицы до них снова донеслись какие-то громкие звуки – там, судя по всему, опять поднималась суета. Витя упрямо продолжал работу – ему осталось только подрубить низ и пришить крючки к поясу. А любопытный Брыська тут же высунул нос в окно, после чего подскочил к столу, стянул из миски горсть ранеток и выбежал на улицу. Через минуту, чертыхнувшись, к окошку подошёл и Витя – он беспокоился за дурного богатырёшу. Там его взору предстал, как потом выразился Николенька, вестерн. Мимо окна бывшего сержанта промчался Леопольд Унгерфук, громко крича «Я так вижу!!!» За ним бежал в облаке пыли Стас Красицкий, рыча, как тираннозавр. Замыкали странную процессию оба полицейских – Крюков потрясал наручниками, а Лёва дул что было мочи в свисток. Виктор Иванович пожал широкими плечами и вернулся было к машинке, но тут в дом ввалился истерически хохочущий Брыся, а вслед за ним – недоумевающий Стёпа, возмущённый Тима, ухмыляющийся Маринич, хмурый Боб, Борделло и Тихон – у этого почему-то шаловливо бегали глаза. - Ой, не могу-у, - стонал богатырёша. – Не мо-гу. Витька, гляди, чего Шляпа нарисовал… Виктор Иванович, в живописи разбиравшийся чуть больше, чем в балете, недовольно посмотрел на незваных визитёров, отрывающих от работы, и взял альбом. Некоторое время омега созерцал рисунки, перелистывая страницы, и с каждым листком его лицо всё больше походило на морду овчарки, ищущей взрывчатку на вокзале. Перевернув последний лист, бывший сержант бросил альбом на пол: - Ср-рамота! - А по-моему, очень талантливо, - заметил Тихон, добродушно глядя на альбом. Богатырёша ткнул мужа кулачком в плечо: - Захлопнись, извращенец. Тиша поднял альбом и сам принялся его перелистывать, под возмущённое бормотание Тимы, в котором прорывались непонятные большинству слова вроде «импринтинг», «паттерн», «сублимация» и «галоперидол». На картинах, судя по общему образу и предметам, художник порывался изобразить то Петра Афанасьевича, то Сеню с гармошкой, то Винта, то ещё кого-то – но каждый раз он рисовал Виктора Ивановича. Иногда на нём сохранялись некоторые детали одежды, но по большей части портреты были выполнены в стиле «ню». Кроме этого, их объединял ещё один факт – всякий раз бывший сержант на портрете бывал снабжён мужским достоинством, которому бы позавидовал бы бык Лаврентий. - Зато сразу видно, какая именно часть твоего тела его так впечатлила, - ворковал Тихон, причащаясь искусства. Витя, у которого уши приняли оттенок лучшей вишнёвки Немировича, повторил: - Ср-рамота!.. Богатырёша отобрал у Тихона альбом. В горницу вошёл Стас – этот весь был цвета борща. В руках у него, гармонируя расцветкой с лицом, имелась мятая зелёная шляпа. - Ушёл, гад, - злобно проворчал альфа. – В контору успел забежать, с-сука. Онанист крашеный. Поймаю – убью, козёл винторогий. - А я ещё за него замуж выходил, - негодующе сказал Брыся. – Кстати, Витька, ты сейчас, прям скажем, не такой стройняшка, как на этих шедеврах. Там вон какой пресс. А ты чего-то раздался, вон брюхо уже над ремнём свисает, смотри. Большой омега внимательно изучил в зеркале свой торс и хлопнул себя по животу: - Ага, есть сантиметра три в талии с лета… Сёдня мерил же. Да это ещё я в обед чугунок картошки с мясом съел. Лицо Стаса так быстро прошло путь от цвета бордо до молочно-белого, что будь тут доктор Прощай – предложил бы укольчик хлористого. Альфа дико заухмылялся и оторвал от своего трофея ленту, почему-то торжествующе глядя на Боба. На полу Борделло листал альбом и хихикал. _________________ *ЧТЗ - Челябинский тракторный завод.