Нежный

      Невилл сидел, прислонившись спиной к дивану, пристроив голову на подлокотник, и был абсолютно, до сумасшествия, счастлив. Сидел он на ковре, вытянув длинные ноги к каминной решётке. На диване, в сантиметре от его правого плеча сидела Гермиона. Её колено в тёплом чулке практически касалось его плеча. Если бы он повернул голову, то мог бы коснуться его губами. И эта мысль тревожила парня и одновременно раззадоривала.       Он опустил тяжеленный фолиант с описанием множества растений Новой Зеландии на ноги, скрыв результаты своих размышлений. Прикрыл веки и откинул голову на диван. Чувства обострились. Он ощущал дуновение ветерка, когда Гермиона листала страницы. Голоса в гостиной слились в один сплошной гомон, стали белым шумом. Камин приятно грел стопы, а он сам утопал в запахе Гермионы. Едва ощутимые нотки мяты, цитрусовых, запах розового масла, которое она добавляла в состав для смывания чернил. Так делали многие девочки, но лишь от Гермионы запах был особенно слышен. И аромат самой Гермионы. Его невозможно было передать. Смесь её шампуня, мыла, мяты, цитрусовых ноток, розы и чего-то ещё неуловимого. Он позволил себе полностью расслабиться и раствориться в этом мгновении.       Сегодня Гарри и Рон на тренировке, Лаванда и Джин там же. Одна гоняет на метле, другая визжит на трибунах. В гостиной мало народу, Гермиона и Парвати оккупировали диван с книгами и чаем. Между ними умостился огромный котяра. А он сам сидит у ног самой прекрасной девушки на свете. И его никто не гонит. Невиллу казалось, что он мог бы так просидеть всю свою жизнь. Он не был бы против проводить так все вечера.       Если чуть отпустить фантазию, то легко представить, как, чуть смещаясь вправо, он опускает голову на колени к своему совершенству, и она, не отрываясь от книги, перебирает непослушные густые кудри. В отличие от Гарри, его волосы не топорщились, но если их гладко не зачёсывать по моде, они вились крупными кудрями. Возможно, стоило их отрастить, но тогда его вытянувшееся с годами, но всё такое же щекастое лицо выглядело бы особенно глупо.       Он тихо пустился в размышления о том, что будь они мужем и женой, то сидели бы так в его доме. И он слушал бы шуршание страниц и ждал, когда за окнами окончательно стемнеет. А потом спустил бы с ноги Гермионы чулок и поцеловал колено, скользнув рукой по икре, целовал бы выше, пробираясь под край юбки и лаская пальцами след от чулка. Что было бы дальше, он мог лишь фантазировать. И хотя фантазии зажигали в нём огонь, в картинках он не мог представить, как бы это было — с ней.       О женской физиологии у него были весьма смутные представления, которые складывались лишь из сальных историй в спальне, рассказов старшекурсников и нескольких журналов с колдофото, которые в своё время продавали из-под полы близнецы Уизли. На них практически обнажённые ведьмы, лишь в белье и чулках, игриво изгибались в разных позах. На одной из них Ведьма была полностью голой, и меж её ног располагался островок густых тёмных кудрей. При мысли о том, что у Гермионы там так же, у него на миг остановилось сердце, чтобы забиться с утроенной быстротой. Хорошо, что на коленях лежит тяжеленный фолиант.       А что толку думать, если у него с ней точно такого никогда не будет! Такие, как Гермиона, не для таких как он.       В это же время Гермиона периодически бросала осторожные взгляды поверх книги на гостиную. Кут и Пэкс отпадают. Они на тренировке и бредят квиддичем, никогда особенно не проявляя к ней, Гермионе, никакого внимания. Остаются Кормак, Юан, Найджел, Симус, Дин и Невилл. Кормака можно смело вычеркивать, вместе с Симусом и, пожалуй, Дином. Первый двух слов связать не может, и не способен восхищаться никем, кроме себя. Симус и Дин не испытывают проблем с девушками, и оба сейчас не свободны. Они точно предложили бы встречаться вживую, а не стали бы писать тревожащие душу послания. Остаются Юан, он малый скромный и на курс младше, вполне может испытывать робость и не рисковать, Найджел, про которого она не знает практически ничего, кроме его участия в ОД, и Невилл.       Она опустила взгляд влево. Невилл дремал, вытянув ноги к камину и пристроив голову на диване. Он казался безмятежным и каким-то беззащитным в этот момент.       Гермиона вдруг заметила, как он вырос за этот год. Наверное, практически сравнялся с Роном. Огромные ступни и широкие ладони с длинными пальцами. Одна лежит поверх книги, практически закрывая обложку. Он резко вытянулся и его полнота практически сошла. Через пару лет, когда этот костяк обрастёт мышцами, Невилл станет настоящим богатырём. Это сейчас он кажется неуклюжим увальнем. А ещё, у него невероятно белая кожа, словно фарфор, и густые ресницы.       Она замечталась и почувствовала легкий тычок в бок. Парвати заметила её пристальное внимание к Невиллу и зашептала:       — А он ничего, правда? — и подмигнула.       Гермиона чуть покраснела и повела плечами.       — Да ладно тебе, он всё равно спит, — легкомысленно продолжила она вполголоса, перекидывая косу на грудь, — не в моём вкусе, но очень даже хорош. Посмотри, какие у него губы пухлые. Наверное, с таким приятно целоваться, — закатила она мечтательно глаза.       Гермиона вспыхнула и невольно прикипела взглядом к вышеупомянутым губам. Они и вправду были такими. Полными, пухлыми, манящими. Она захлопнула книгу, негодующе фыркнула в сторону Парвати и резко поднялась с дивана. Невилл открыл глаза и недоумевающе посмотрел на неё, стряхивая дрёму, а Парвати расхохоталась.       А вечером, на подушке в спальне её снова ждало письмо с вложенным в него засушенным цветком розы. «Дражайшая моя Гермиона! Бесценная моя!       Я решил подарить цветок, который так напоминает о тебе. Пускай сравнение дамы с розой — банальнейшая из банальностей, но он не теряет своей актуальности. Красивое — красивей во стократ, Когда красу венчает благородство. Так роза восхитит не только глаз: Есть в нежном аромате превосходство.       Ты ведь знаешь автора этих строк?       Для меня роза — неотъемлемая часть тебя. Так пахнут твои руки. Лимон и масло розы. Чудесный, чарующий аромат, который навсегда проник в мои ноздри, и там остался.       Мне кажется, даже когда тебя нет рядом, я закрываю глаза и насыщаюсь ароматом роз, представляя, что смогу однажды насытиться тобой. Скажи, трепещет ли твоё сердце, когда ты читаешь мои письма? Трогают ли они тебя?       Мои мысли уходят от целомудрия всё чаще. Я начинаю задаваться вопросами, оскорбительными для любой девушки. Но анонимность развращает. И я могу позволить себе спросить, прикасаешься ли ты к себе? Так никогда и не узнав ответа. Твоё тело прекрасно, как греческие статуи, которых я немало видел в музеях. Кожа бледна, как драгоценный мрамор, линии плавны и совершенны. Я бы хотел увидеть тебя лишь в плаще твоих непокорных кудрей. Или представить, как ты сама предстанешь такой пред собой.       Позволь сегодня стать твоими глазами. Возможно, а скорее всего, точно, я никогда не смогу даже приблизиться к тебе, но я бы хотел, чтобы ты видела себя такой. Невероятной. Прекрасной. Колдовской. Чтобы ты ощутила всю мощь и страсть скрытую в твоём хрупком теле. Моя Богиня. Прекрасная Диана.       Но прекраснее твоего тела лишь твоя душа. Огромная, щедрая, богатая. Твои милые привычки. Как ты заправляешь волосы за ухо, грызёшь кончик пера и ешь на завтрак только тосты. Ты гибкая, как виноградная лоза, из которой сделана твоя палочка, и не менее мощная, как колдунья. У меня перехватывает дыхание от того, как ты колдуешь. Как дышишь. Для тебя волшебство не то, что для остальных, для тех, кто привык к колдовству с детства. Ты не воспринимаешь его как данность, но пользуешься повсеместно. Моя Колдунья. Твои чары никак не спадут с моего сердца».       Гермиона трижды перечитала послание. Сначала восторгаясь слогом, сравнениями, познаниями. Затем краснея от предположения, что она может вот так запросто голой стоять перед зеркалом или… трогать себя. Да она даже в душе пытается скорее вымыться и побыстрей одеться. Ей кажется, что она состоит из одних углов и костей, какая уж тут Богиня! А потом, вдруг, в её аналитическом уме всё сошлось. Невилл.       Кто ещё мог прислать засушенный цветок? Не свежий, а именно бережно хранимый меж книжных листов цветок. Кто ещё вырос в волшебной семье и мог обратить внимание на её отношение к волшебству? Кто ещё любил астрономию и маггловскую литературу? Только он.       И это внезапно пришедшее ей на ум откровение поразило её. Она, прикрыв глаза, вспоминала сегодняшний эпизод у камина. Его красивые руки и пухлые губы, при мысли о которых она прикоснулась к своим губам. В её идеальной памяти тут же всплыли все его фразы, о том, чтобы испить её, вдохнуть, прикоснуться к ней.       Неужели увалень Невилл, скромный и рассеянный мальчик, скрывал в себе такую страсть? Такую бурю? Неужели он мог быть столь поэтичным? Гермиона достала все письма, которых набралось уже более двадцати, и перечитала. Её Сирано был душевным и страстным. Его откровения наполнены отчаянием и страданием, он выворачивал душу наизнанку. И чем больше она читала, тем больше понимала, что не ошиблась. Это Невилл.       И что же теперь делать с этим знанием? Она лежала в постели обложившись листами и думала. А затем встала и решительно подошла к зеркалу. Девочки сегодня будут лишь к ночи. Лаванда, дождавшись Бон-Бона с тренировки, будет до полуночи сосаться с ним в гостиной или зажиматься в одном из пустых классов, а Парвати убежала на свиданку со старостой воронов.       Гермиона решительно посмотрела в глаза своему отражению. Из зеркала на неё смотрела чуть худоватая, но вполне симпатичная девушка, с вороньим гнездом на голове. Она потянула за одну из прядей, распрямляя ту, но стоило ей отпустить руку, как волос вновь скрутился в пружинку и подпрыгнул. Она вытащила из копны две тяжеленные заколки, которыми всегда стягивала пряди на затылке, пытаясь придать себе хоть капельку респектабельности, и они рассыпались до лопаток. Наверное, если их выпрямить, волосы достигнут поясницы.       Она решительно разделась, сняла даже белье, закрыла двери запирающим заклятием, и стала перед зеркалом вновь, решительно подняв подбородок. Гермиона никогда не пасовала перед трудностями, и сейчас была настроена увидеть себя его глазами. Она где-то читала, что красота в глазах смотрящего. Она старалась увидеть себя такой, какой видел он. Мраморную кожу, изящность линий. Прикоснулась пальцем к губам и решительно провела по своему телу. Пальцы были холодными и вызывали дрожь.       Нет, она решительно не понимала, что он в ней нашёл и как можно так страстно её желать, как он писал в своих письмах. Но отчаянно хотела быть любимой. Вот так. Как в книгах. Как в его письмах. Она оделась и села на подоконник, на котором они с девочками давным-давно постелили плед и набросали подушек. Взяла в руки пергамент и вывела: «Дорогой Сирано…