Нежный

      — Главное, поглубже засовывать ей язык в рот! — громко делился Рон, гордо восседая на кровати, поджав под себя одну ногу и яростно жестикулируя.       — Да ладно! — скептично сказал Дин. — Девчонки такого не любят. Им надо нежнее, и слюны поменьше, — со знанием дела сказал он. Симус кивнул.       — Лав-лав любит с языком, и когда я ей сиськи сжимаю покрепче, — продолжал разливаться Рон. Он весь раскраснелся, лоб вспотел.       Невилла передёрнуло. Он лежал на кровати с книгой, и в дискуссии участия не принимал, как и Поттер. Тот вообще за полог спрятался. У Поттера хватало своих демонов. Он всё чаще читал учебник Принца-полукровки, что-то записывал, и страдал по Джинни. Кажется, только Рон, охваченный похотью, да Дин, парень Джинни, этого не видели. Криви, перенявшие эстафету у близнецов Уизли, уже ставки делали, когда же МКВ и Седьмая наконец будут вместе. Невилл, зная, что Поттер ещё больший мямля чем он сам, поставил против Поттера. На самые поздние сроки. Сделав ставку, что Джин сделает первый шаг. Возможно, ставить на друзей подло, но в закрытой школе не так много развлечений.       Чтобы не слушать дальше откровений Рыжего, Невилл ушёл в душ. У него была своя проблема, гигантская. Над которой стоило думать в одиночестве. Сегодня он впервые не написал письма Гермионе. Словно потерял музу. Пока она не знала, кто автор посланий, было проще. Теперь же всё усложнилось. Как с ней говорить? Продолжать соблюдать дистанцию или встретиться?       Он разделся, включил горячую воду и ушёл в самую дальнюю кабинку. Пар наполнил душевую. Он стал под горячие струи, которые сначала обожгли кожу. Подставил голову под воду и стоял, ожидая, пока сознание прочистится. Думал о Гермионе. В своей страдательной реальности, полной неразделённой платонической любви он никогда и не позволял себе заходить дальше грёз и розовых плотских мечтаний. Он никогда не думал о том, что она может ответить взаимностью. Как это было бы, повести её в Хогсмид? Держать за руку, обнимать?       Невилл был трусом, и мог себе в этом признаться. Он очень боялся, что реальность окажется хуже, чем его представления о ней. Что если он своей вечной неуклюжестью всё испортит? Обидит её? Ведь вне посланий он максимально косноязычен. Он умеет излагать свои мысли исключительно в письменном виде. Она ведь точно ждёт, что в реальности Невилл окажется тем же романтическим героем, который посвящал ей романтические строки. Он опустил голову вниз, смотря на свои огромные ноги, покрытые мелким курчавым чёрным волосом. На всё ещё чуть выпуклый живот. Несмотря на то, что он похудел, вытянулся и стал много работать в теплицах, что положительно повлияло на его фигуру, детская припухлость ещё не сошла с его тела, что неимоверно бесило. Горячая вода стекала по его длинному непропорциональному телу.       Он намылил голову и тоскливо выдохнул, смывая пену. Вспомнил слова из её письма: «Я вообще не люблю своё тело. Оно несуразное. Я испытываю стыд и неловкость, когда думаю о чём-то подобном». Мерлин! Она испытывает стыд! За её идеальное тело. Что же тогда ему остаётся? Стыд… А он ей такое писал! Неиспорченной, чистой Гермионе! Что же она о нём подумала?! Что же ему делать?!       Кто-то вошел в ванну, насвистывая. Прошлёпал в одну из первых кабинок и включил воду. Невилл понял, что его уединению пришёл конец, и пора закругляться. Он достал мыло и стал быстро намыливаться. Пока смывал пену, услышал из соседней кабинки странные ритмичные звуки и постанывания, и чертыхнулся. Урод Уизли наяривал себе под душем. Видимо, разогрелся рассказами о том, как лапал свою девушку, и пришёл снять стресс. Это было мерзко.       Хотя дрочили все, Невилл предпочитал, чтобы о таких интимных вещах никто не знал. В комнате его понимал только Поттер. Остальные легко шутили и трепались на тему того, на кого у них стоит и не стоит, и в каких позах кого из однокурсниц они бы поимели. Ах да, ещё о том, как долго и как сильно они кончают.       Невилл ненавидел такой трёп. Та же Боунс на первую же попытку подобного подката прокляла бы любого так, что он неделю смог только через трубочку питаться. Он выключил воду, быстро наколдовал осушающие чары, плевать, что волосы после них вьются, превращая его аккуратную причёску Мерлин-знает-во-что. Впрыгнул в одежду и быстро вышел из душевых. Напоследок услышав из кабинки Уизли что-то вроде:       — Ыыыы…       Ему стало противно. В спальне он оставаться не хотел, потому заскочил лишь для того, чтобы подхватить сумку и умчаться в библиотеку. Дин крикнул ему вслед:       — Скоро отбой, не попадись Филчу!       — Спасибо, — обернулся он, — постараюсь.       И быстро направился в библиотеку. Та, перед выходными, пустовала. Небольшие лампы горели, освящая лишь круг на столе под абажуром. Всё что за ними тонуло в полумраке. Он направился к стеллажу с редкими книгами по травологии. Они всегда успокаивали его. Он и сейчас надеялся найти умиротворение среди своих единственных друзей — цветов и трав. Невилл уже подошёл к полке, когда услышал шорох за спиной. За одним из столиков в углу кто-то был. В круг света попали тонкие руки и длинные кудрявые волосы. Ну конечно! Кто ещё мог проводить время в библиотеке за час до отбоя перед выходными? Только она. В любой другой день он бы невероятно обрадовался и нашёл повод составить ей компанию. И делал бы вид, что читает, при этом лишь переворачивая для вида страницы и, из-под ресниц, изучая её — свою запретную, неутолённую любовь. А что делать сейчас? Он замер в нерешительности. И вдруг его осенила идея.       Он тихо поставил книгу и обошёл стеллаж так, чтобы оказаться за спиной у Гермионы. Она была так поглощена чем-то, что ничего не заметила. Он набрал воздуха в грудь и шагнул в пропасть:       — Не знаю я, что излучает свет. Возможно ли, что я ослеп, и мне во тьме явилась ты? Моя прелестная Богиня?       Он увидел, как вздрогнула её спина. Она подняла голову и оглянулась. Но он знал, что даже если она что-то и заметит — лишь силуэт. Когда сидишь на свету, люди кажутся тенями во мгле. Он увидела, как она достала палочку, чтобы засветить Люмос.       — Прошу тебя, не стоит, не спеши! Не разрушай очарование момента. Боюсь, что если ты его разрушишь, не хватит смелости моей, с тобою говорить, — выдал он практически в стихотворном ритме. Мерлин, что он несёт?! Он похож на героя какой-то театральной пьесы. Актёр погорелого театра!       Но она опустила палочку.       — Продолжай.       Её голос в тишине библиотеки казался особенно звонким, хотя она говорила тихо. У него в животе словно узел завязался. Но он продолжил:       — Весь день я думал о тебе. О том, как выразить чувства, одолевающие меня. Как отблагодарить за твою сердечную щедрость. Не знал, что делать. Мне кажется, я видел твой свет всегда.       Её спина напряглась.       — Ты всегда была ко мне добра, но чем старше мы становились, тем прекраснее ты была в моих глазах. Я не знаю никого нежнее, волшебнее и умнее, чем ты. Меня терзает лишь один вопрос: почему? Почему ты дала мне шанс? — его сердце стучало настолько громко, что его стук отдавался в ушах барабанной дробью. Он едва слышал себя за этим грохотом.       Меж ними упала гулкая напряженная тишина.       — Я не знаю, — тихо начала Гермиона, — но раньше никто и никогда не говорил мне таких слов. Я никогда и не думала о себе в таком ключе. Ну, что я могу быть для кого-то привлекательна.       Он увидел, как она заламывает руки под лампой. Крутит тоненькое серебряное колечко на пальце. Она всегда так делает, когда нервничает.       — Ты настолько поэтично меня превозносил, что я чувствовала себя героиней книги, а не живой девушкой. И мне хотелось это продолжать, хотя, — она сделал паузу, — многие твои слова меня смущали.       — Какие же? — хрипло спросил он.       Он не даст ей уйти от ответов, не сейчас, когда в груди разгорелся пожар. Руки подрагивают от нервов. Он не мог поверить, что всё это происходит взаправду. И пускай он стоит в темноте, а она на свету, и между ними несколько метров, такой близости с Гермионой он не ощущал ещё никогда.       — Про сладость моих губ, — сказала она с решительностью, граничившей с отчаянием, — про тонкость стана и жажду пить меня, как родник. Про то письмо, в котором ты желал бы засыпать со мною рядом, — её руки сжались в кулачки.       Она повернулась так, что он мог видеть лишь копну волос и руки, что оставались на свету лампы. И тогда он сделал то, на что не решился бы ещё час назад. Он сделал шаг. Один, второй и оказался прямо у неё за спиной. Положил руки ей на плечи и провёл кончиками пальцев вниз, прямо до изящных кистей, накрыв тыльную сторону рук своими крупными ладонями. Она чуть вздрогнула, её спина напряглась. А он сказал ей тихо-тихо прямо в волосы:       — Про то, то я хочу касаться твоих волос и целовать каждый сантиметр кожи? Потому, что ты вся прекрасна?       Он сам не верил в свою смелость. Словно это не он вовсе, а кто-то другой. Кто-то из писем. Даже если она сейчас обернётся и влепит пощёчину, или проклянёт, пусть! Оно того стоит. Он практически обнимает Гермиону Грейнджер, держит её за руки. Его голос хрипит и стал ниже и глубже. Ничего лучше с ним просто не могло произойти. Он купался в эйфории.       — Да, — практически прошептала она, — и что мои глаза, как горячий шоколад, и ты хотел бы пробовать, каков мой вкус…       Последние слова были едва различимы. Но Невилл услышал. Он опустил руки ниже, берясь за подлокотники кресла и разворачивая его к себе. Опустился на корточки, и посмотрел в эти глаза, цвета шоколада. Точнее, постарался посмотреть. Но они были закрыты. Гермиона зажмурилась и тяжело дышала, чуть приоткрыв губы, волнуясь не меньше чем он. Тогда Невилл сделал то, о чём всегда мечтал. Он прикоснулся невесомым поцелуем сначала к одному глазу, затем к другому, целуя девушку в закрытые веки. Затем, не имея сил остановиться, продолжил касаться губами её бровей, кончик носа, осыпал поцелуями щеки и прильнул к губам.       Это невозможно было описать. Не было похоже на удар молнии, или вспышку. Нет. Иное. Словно он умер и воскрес. Её губы были мягкими и сладкими. Гораздо лучше, чем он мог даже представить. Он коснулся их вновь, ловя губами её изумлённый выдох, чувствуя жар. Чуть втянул в себя её нижнюю губу и услышал полустон-полувздох. Не смог сдержаться и прижался сильнее, беря её лицо в ладони. Он покрывал поцелуями её губы, от уголков, втягивал их в себя и в какой-то момент, когда она стала отвечать, чуть не сошёл с ума. Её губы подались ему навстречу, и язычок неловко скользнул по его нижней губе.       Невилл возбудился моментально. Такого мощного разряда током вдоль позвоночника он не испытывал ещё никогда. Он не дал ей уйти, и углубил поцелуй, чуть проскальзывая языком ей в рот и касаясь её язычка, который тут же спрятался, словно испугавшись. Гермиона попыталась отстраниться, но он не дал. Стал поглаживать по плечам и рукам, словно успокаивая. Целовал нежно, лишь губами. Пил её, и не мог остановиться.       А потом всё изменилось. В Гермионе словно что-то переключилось, и она стала целовать его сама. Сама скользнула языком к нему рот и лизнула его язык. У него подкосились ноги, и он опустился на колени, а она подалась ему навстречу и запустила руки в волосы. Он потерялся в этих ощущениях, уже не понимая где верх, а где низ. Остались только губы Гермионы, как единственная точка равновесия в этом сошедшем с ума мире.       Он не знал, как смог оторваться от неё. Они оба тяжело дышали и были взъерошены. Гермиона смотрела ему в глаза. Потом подняла руку и, едва касаясь, провела по скуле, коснулась нижней губы и замерла, положив ладонь ему на щеку. Он не смог удержаться, прикрыл глаза и положил щеку ей на руку, растворяясь в этом чувстве, настолько сильном и желанном, что казалось, он не сможет выдержать. Затем Гермиона отстранилась, коснулась его губ легчайшим, словно крыло бабочки, поцелуем, и встала, отодвинув стул. Схватила сумку и выбежала из библиотеки, прижимая ладонь к губам.       А он остался стоять на коленях ошеломлённый и поверженный. Но счастливый настолько, насколько это вообще возможно.

***

      «Ты целовалась с Невиллом…. Ты целовалась с Невиллом» — билось у Гермионы в висках, пока она летела к факультетской башне, пробегала через гостиную, скрывалась за пологом кровати. Лишь там она приложила руки к пылающим щекам и смогла выдохнуть и тихо сказать вслух:       — Ты целовалась с Невиллом. И тебе это понравилось. Очень понравилось, Гермиона Грейнджер. Ты сошла с ума.       А коварный внутренний голос, меж тем, шептал, что никто не был против.