Никогда не заканчивающаяся история

***

Ближе к обеду я зашел в покои господина опять. Перед отправкой я настоял на том, чтобы проверить рану. Тонкий, ровный порез простилался наискось где-то между кистью и локтем наружной стороны руки. Прошло только два дня и это, конечно же, рано для каких-либо существенных улучшений и она не выглядела лучше. Но и не хуже. И это уже хорошо. Когда я успокоился — мы вышли за ворота и начали спускаться к лесу Тиндзю. Здесь было спокойно и не было порывов холодного ветра и тяжелых туч над головой. Только обещания ночных цветов, как-будто скучая от отсутствия жизни и времени в лесу, замерев в своем никогда не отцветающем облике, едва-ли колыхались, не обращая никакого внимания на путников. Чего нельзя было сказать о погоде на самом острове. Не доходя до равнины Бякко, мы свернули на дорогу, что вела к горе Его. Сначала нужно было пройти заброшенное святилище, перейти реку, миновав водопад, к которому привел нас Муси и только тогда можно было выйти на нужную тропинку. Дорога ставала уже по мере нашего приближения к горе и уже не столь ее напоминала. Хрупкий камень ступенек мог рухнуть под твоим неосторожным шагом, а колючий чертополох то и дела цеплял подолы одежд. Начало священного пути к храму обозначали Тории. Дерева вокруг яростно расшатывались и тянули к нам свои ветви, как будто желая поведать о чем-то. Жаль, только, их шум и скрипение для ушей человека так и останутся просто звуками. Камисато Аято шел довольно быстро и уверенно, минуя опасные участки. Места на ступеньках было только для одного. Я старался не отставать. Говорить о чем-либо не было смысла, так как из-за ревения деревьев все-равно ничего не услышать. Мне только и приходилось прятать глаза от пыли и земли, прикрываясь рукой. И хотя мы поднимались без каких-либо остановок на отдых и не делали перерывов, кроме как на пару минут, чтобы перекусить — дорога наверх заняла у нас остаток дня и когда мы подошли к красному тоннелю из Торий на самом верху — солнце уже село. По обе стороны на ступеньках, словно тысячи огромных светлячков, выстроившихся в ряд, стояли маленькие фонарики, освещая путь и отбрасывая темные, искаженные, мерцающие от сильного ветра тени на камень. Все же, ранения, нанесенные руинными стражами дались в знаки. Я устал в несколько раз больше обычного и голова немного кружилась, но я пытался не сбавлять темп, заданный Камисато Аято. И вот, последние врата перед Великим Храмом Наруками. Из-за тори, тетин, и всех возможных видов фонарей: от маленьких, висящих под крышами, до огромных, напольных, бумажных, тканьевых, каменных — в храме как будто не было ночи. В центре был пруд на котором и стоял сам храм. Весной он бы утопал в цвету сакур, окутывающих хондэн. Но сейчас, только голые деревья над крышей здания яростно расшатывали черными, темнее ночи и ночного неба ветвями. Время было позднее, да и погода не та, и на территории никого не было видно. Мы миновали несколько алтарей и Камисато Аято подошел к тэмидзуе — я пошел следом. Сняв черные перчатки, он взял хисяку правой рукой, ополоскав левую, потом поменял руку и повторил ритуал. Затем он немного наклонился и легким движением омыл рот. Как только он сделал шаг назад я подошел к павильону и повторил за главой клана. После мы начали подниматься вдоль каменных фонарей, по ступеньках к главному входу. Ветер что есть силы расшатывал бомбори, висящие под крышей, создавая очень громкий шорох бумаги, что доносился отовсюду и смешивался с хаотичным звоном омамори, превращая обычно услащающий уши звук во что-то из ряда вон выходящее, не принадлежащее этому месту, а беспрестанное мерцание света фонарей завершало картину непрестанного беспокойства в, казалось-бы, последнем оплоте покоя. Волосы Камисато Аято совсем растрепались и потеряли свою аккуратность — ветер запутывал их, развевая во все стороны. Это приносило чувство беспорядка в такой идеальный образ и у меня то и дело возникало навязчивое желание заправить пряди обратно. Но сам мужчина, в отличие от всегда, сейчас не обращал на это никакого внимания. Когда мы преодолевали последние ступеньки — на встречу к нам вышла достаточно высокая женщина со стройной осанкой, в кимоно под цвет цветения сакуры с пышными, белыми рукавами. У нее были долгие, густые волосы, увешанные блестящими омамори, гармонично вплетенными в пряди на самой макушке и по боках. На ее бледном лице контрастировали ярко-накрашенные тонкие губы и взгляд нежно-пурпурных, но лисьих глаз. Без сомнений это была верховная жрица, о мудрости и красоте которой целые легенды ходят. — Ну и ну… Какие же важные гости сегодня к нам пожаловали, — выстукивая каблуками своих гэта, она пошла нам на встречу, — Камисато Аято, я тебя уже целый день жду. У нее был тихий, бархатный голос, как раз под стать ее хитрого взгляда блестящих глаз, которыми она то и дело улыбалась из-под густых ресниц, потому что уста ее оставались невозмутимыми. — Госпожа Гудзи. Простите за столь поздний визит, — глава клана склонил голову. — Итак, я предполагаю, вы пришли спросить меня о Цукими, — она, прищурив глаза, повернулась и зашагала ступеньками вниз. Мы молча последовали за ней. Когда мы спустились и вышли на одну из тропинок, что простилалась возле пруда, Камисато Аято нарушил тишину: — Это же не была случайность. Чьих это рук дело? — Ничьих, — отозвалась она, — но это не случайность. Тут Вы правы, глава комиссии Ясиро, — и потом, после некоторой паузы, додала, — это ничто. — Не совсем понимаю. — Мне не впервые видеть такое, — она посмотрела вверх, как будто смотря сквозь, на что-то, за непроглядной стеной черных туч, а потом продолжила, — это бездна, а она и есть ничто. Людям свойственно делить все в этом мира на хорошее и плохое, но оно есть ничто, ибо любое прикосновение к нему опустошит каждую вещь, лишит жизни и какого-либо определения хорошего-плохого. Смотрите на небо, — она взмахнула своим офуда вверх, — какие тяжелые тучи нависли над нами. Это тоже не просто так. Его притягивают большие скопления энергии, такие как празднества. А оно в свою очередь — притягивает катаклизмы. Чем больше энергии — тем сильнее результат, — сверкнула глазами она, — поэтому на Цукими и штормило. — Но я никогда об этом не слышал… — Ты и не мог о нем слышать. Никто о нем ничего не знает, Камисато Аято, — жрица перевела взгляд от неба к главе клана, — ты знаешь, что очень давно, наши и ваши предки, и все живые существа боролись за свою жизнь и право существовать. Тогда мир был погружен в сплошной хаос. Но не против тьмы боролись тогда все. А против бездны. Я не знаю, почему оно появилось сейчас. Это ничтожная часть оттого, что было. Но она есть и она опасна. Может, убежала и спряталась когда-то, может, где-то барьер ослаб. В канун Цукими это более, чем возможно. — И как его победить? — Никак. Грядет буря и она неизменна, словно грядущий день, а ты — Камисато Аято — оказался в самом ее эпицентре. *** Ветер изо всех сил рвал одежду в разные стороны, безжалостно завевал пыль с дороги в глаза, а деревья все ниже клонились к нам, протягивая свои длинные, как-будто обеспокоенные тяжелыми тучами над ними, ветви, все пытаясь что-то рассказать. Если бы мы их понимали, рассказали они об грядущей беде заранее? И если их все равно никто не слышит, почему они так упорно продолжают шуршать? Я все боялся заговорить, как и посмотреть на Камисато Аято. Я не знаю, о чем он думал, что он должен был чувствовать. Мне было страшно до мороза по коже, но это не из-за холодного ветра. Что будет правильным сейчас? Каково это — знать о чем-то очень плохом и не быть в состоянии это предотвратить? Плохая погода — вот что я помню из дороги назад. Почему она испортилась столь быстро, только перед самим чествованием? Или это мы не умели читать знаки, которые то и дело были вокруг нас ранее? *** Мы вернулись домой поздно ночью. Камисато Аято все время шел впереди меня и я автоматически шел за ним следом прямо к его покоям. После бушующей погоды на улице я не почувствовал обычной прохлады комнаты и она мне показалась отчего-то теплой, но мне начало не хватать воздуха. Аято прошелся к дзабутону у окна и сел. Я плохо видел его лицо. Ночь была темная. Я подошел и засветил маленький фонарик из клена на столике и молча сел рядом. В комнате снова стало тихо. Глава клана смотрел куда-то в пол, полностью погруженный в свои мысли. Я не видел никаких особых изменений на его лице — оно по-прежнему было одето в привычную маску безразличия. Вот так, в свете фонарика мы и сидели. Время шло, а я все еще тяжело, прерывисто дышал, пытаясь все вдохнуть нужное количество воздуха, для того, чтобы перестать чувствовать его нехватку у себя в легких. Даже при первом нашем знакомстве не было столь угнетающей тишины. Она тяжело повисла между нами, то и дело сжимая грудь. Не знаю, сколько времени мы просидели вот так, но с каждой следующей секундой тишина ставала все невыносимей. Было слышно только бушующий ветер за окном. И ничего более. — Господин… стоит отменить Мицуги, — я говорил тихо, но в этой кромешной тишине мой голос звучал чуждо и слишком громко. — Нельзя. Процесс уже запущен. Слишком мало времени осталось. Можно только надеяться, что люди никуда не пойдут в такую непогоду, — только и ответил он и комнату опять поглотил шум ветра, бьющегося об шибки. Однако, что же думали люди об этом всем? Может, они действительно увидят здесь еще одно плохое предзнаменование? Ведь Мицуги и есть то большое скопление энергии, которое притягивает бездну… Ведь мы сами дали толчок необратимому процессу, сея надежду и желания в сердцах людей, которые, они, напуганные чем-то совсем неизвестным и неподвластным слабым им, лелеяли внутри себя все это время, тем самым только сгущая тучи над собой. Сейчас было около трех часов ночи. Весь мир спокойно спал, под звук обеспокоенного ветра, и только в одной комнате, при тусклом, размеренном свете маленького фонарика, мы продолжали молча сидеть, подавлены неизбежностью катастрофы, что повисла в воздухе бременем безысходности. Чем больше мы сидели, тем больше лицо Камисато Аято казалось мне окаменелым, словно статуя. Чем дольше я смотрел на него в этой давящей тишине, тем более ком подкатывал к горлу. Шторм приближался. — Господин, Вам нужно отдохнуть, — я встал, подошел к кровати и начал ее расправлять. Еще сегодня рано я поменял простыни, поэтому можно было почувствовать запах свежести от сине-белых, прохладных тканей. Камисато Аято молча подошел к стойке с одеждами: я слышал шаги, тихий звук его таби, что касались пола. Он взял темное-синее, свободное кимоно для сна, и пока я заканчивал с кроватью, начал переодеваться. Я не оборачивал головы, только слышал еле уловимый шорох ткани, что терялся в завивании ветра. — Тома. В комиссии Ясиро будет творится много нехорошего, — вдруг начал он, когда подошел ко мне. Я положил футон на кровать и замер, внимательно слушая. Он стоял спиной к свету, поэтому на его лицо падали длинные, черные тени, но я все еще отчетливо видел его холодные, сверкающие глаза. — Ты и сам прекрасно видишь, к чему все идет. Поэтому тебе лучше уйти еще перед началом, — закончил он. Коротко и ясно. Он всегда говорил только по делу. — Но как я могу уйти? Тогда, когда нашел человека, за которым пойду хоть на край света? Может, я только в комиссии чуть больше полгода. Пускай, с Вами лично знаком только от осени. Но даже слепой, пускай не увидит, но почувствует все то, что смог почувствовать и увидеть за это время я. Я не ищу славы громких деяний и высоких чинов. Еще с раннего детства отец рассказывал мне о понятии верности, давая мне представление о том, что такое служить и быть преданным. И всю свою жизнь я искал человека, за которым я безотказно последую и вера моя в него будет непоколебима. Как же я могу уйти теперь, когда я его только нашел? Позвольте же мне разделить и облегчить Ваше бремя настолько, насколько я смогу. Как я могу уйти? Трусливо сбежать — означает предать Вас и самого себя в придачу. Что за жизнь меня будет ждать? Нет, господин. Позвольте мне быть возле Вас до конца и делать все, что в моих силах, чтобы помочь. Камисато Аято незыблемо смотрел на меня под вой ветра за окном, но я был непоколебим в том, что считал верным и правильным. И это чувство уверенностью растекалось по всему моему телу — от головы вплоть до пальцев на ногах. Я твёрдо знал — иначе быть не может. — Тома, смотри, — вдруг отозвался он, глядя куда-то мне за спину. Я обернулся. На тумбочке, возле кровати, ясно-красным пламенем светился глаз бога. — Пиро стихия… тебе идет, — тихо добавил он. Я подошел и взял его в руки. Ярко-красный камень неизвестного происхождения был обрамленный золотом причудливых узоров. Глаз бога… говорят, этот магический артефакт — подарок богов смертному, что отчаянно стремятся к своей цели, невзирая на все суровости судьбы. Неужели мое желание служить Камисато Аято столь велико? Еще немного посмотрев, я спрятал амулет во внутренний карман и пошел, чтобы загасить фонарь. И хотя стихия, бушующая внутри камня была огонь — на кончиках пальцев еще чувствовалась прохлада от предмета. Камисато Аято прошел к кровати и забрался под футон. Как только я затушил свечку комната мгновенно исчезла и я немного постоял, чтобы глаза привыкли к темноте. Со временем я смог увидеть окно, столик и кровать, на которой виднелись очертания ровной осанки сидящего главы клана. Тусклый свет сочился из окна, скудно освещая рукава его кимоно и бледные руки, контрастирующие с темнотой одежд и комнаты. — Тома, подойди сюда, — послышался тихий голос Камисато Аято. Я развернулся и подошел к кровати. Послышался скрип юмэмиру под моими таби. Очень громко. — Побудь сегодня рядом, — только и сказал он, и я услышал шорох одеяла: он лег и положил голову на подушки. — Что Вы имеете в виду, господин? Но мне никто не ответил. Камисато Аято закрыл глаза и молча, неподвижно лежал. Руки его были сложенные поверх одеяла, где-то в районе груди. Худые, вечно бледные пальцы. Даже не касаясь, можно было представить их холод. Я стоял в полном недоумении, но просьба была очевидна, поэтому, в смятении я аккуратно сел на край кровати. Глаза уже совсем привыкли к темноте и теперь я мог увидеть еще и очертания его лица. Расслабленный вид, далекий от мирских тревог, густые ресницы, прямой долгий нос, ярко выраженные скулы, родинка под губой. Мне не выпадало еще возможности так близко рассматривать Камисато Аято и так безнаказанно. В круговороте тревожных мыслей, шуму бури за окном и темноты, окутывающих меня, я потерял чувство времени и все упивался взглядом в лицо возле. И только когда за окном появились первые проблески рассвета, я погрузился в неспокойный сон. Где-то справа, поглощенный ревом ветра снаружи, беззвучно упал на пол белый цветок камелии.