***
Арс уживался с этой, язык не поворачивался назвать тварью, скорей, тваринкой, уже четыре года. К юбилею шли, а если считать по свадебному календарю — это примерно деревянная свадьба. Как раз летом пятихатка стукнет. А сейчас всего лишь конец февраля. Вообще, само по себе то лето хорошим выдалось — он ведь тогда только свою первую летнюю сессию сдал, сначала в родном городе «отмечал» около месяца, потом на несколько недель к бабушке в деревню поехал. Вот после этой-то самой поездки «на деревню к бабушке» началась в его жизни полоса говна. Черная такая, вязкая, которая теперь еще и по венам течет. Арсению часто хочется пошутить, что произошло всё это подобным образом — шел, гроза ударила, упал, проснулся, (г̶и̶п̶с̶) а в тебе уже какая-то ебалумпа живет. Шутка не то чтобы с долей правды — полностью основана на реальных событиях. Деревня та, где приспичило жить его любимой бабуле, частенько славилась своими аномальными грозами. И название ее оттуда же пошло — Молниеборка — за одно лето там убийственных гроз с молниями насчитывалось столько же, сколько сосен в сосновом бору. Естественно, то лето тоже не стало исключением. Арсений никогда от гроз и грома не шарахался, как от кучи стриженного конского лишая, и не забивался в дальний угол кровати где-то совсем рядом с обосравшимся котом — вообще ни разу. А лучше хотя бы немного проявил уважения к дядьке Зевсу, тот старался-старался, а ему до лампочки. Может, и образину бы тогда ту не подцепил себе. Но, по сути, во всем виноват дед. Да, именно дед — сосед бабушкин — Палыч. Это же он тогда Арсения надоумил в грозу к внуку его сходить, чтобы очки забрать, которые он со своим-то склерозом «забыл чутка» на другом конце деревни. На вопрос, почему этого не мог сделать сам внук, который, выяснилось, еще и ровесник его (Арсения, а не дедули), Палыч лишь неопределенно пожал плечами. Ну, Арсению что оставалось делать? Он и жрец, и жнец, и... по совместительству доброй души человек — взял жопу в руки и пошел. В то время как на небе, если судить по детским байкам, то ли у ангелов было несварение желудка, то ли демонов пучило, то ли тот же Зевс-Боженька съел чебупели из Пятерочки, потому что всё наверху бушевало — гром гремел, земля тряслась, а Арсений несся спасать очки. Через полчаса, пока он наконец-таки припылил ко двору внучка, гроза разыгралась просто до невозможных оборотов. Если в нескольких словах — она нависла прямо над деревней, явно намереваясь сделать какое-нибудь деревце своей горящей мишенью. Арсений, вроде бы, всегда отличался своей пластичностью, танцевал очень даже неплохо — бальными танцами раньше занимался, как-никак, значит, вполне себе не деревянный, но этим самым «деревцем» стал он сам... Не успели ноги его и десятка шагов дойти до двери чужого дома, когда, запнувшись о какие-то самим дьяволом разбросанные провода, он с грохотом влетел в бочку с водой. Если бы не такая прекрасная наука, как физика, Арсению бы мир казался одним сплошным калейдоскопом чудес и магии, как, собственно, и произошедшее в тот грозовой денек. Но благодаря прогрессу в этой области по всему миру уже давно известно, почему молнии приспичило шарахнуть именно в ту ссаную бочку с водой, возле которой он распластался в позе «я честно не пил, на меня надышали». Вода притягивает электричество — всё просто, аки белый день. И произошло всё это с афористическим каламбуром — как вспышка молнии. Вот он спотыкается, в полете слышит, как распахиваются двери, по деревянному крыльцу сбегают чьи-то размашистые шаги, собственные руки в жалких попытках пытаются за что-либо уцепиться — в итоге цепляются за синюю бочку с водой, в которую и долбит молния. Кинг бы слюнями истек, услыхав сюжет, честное слово. Только вот у Арсения это не по задумке и сценарию вышло — наяву. Очнулся он, кажется, и пяти минут не прошло. А пришел в себя только через никогда минут. Потому что в себя он не пришел до сих пор. Он теперь может приходить только в множественное число. Спокойно встав, как ни в чем не бывало, точно он просто прилег немного отдохнуть от всей этой бренности бытия, Арс небрежно отряхнулся и развернулся в противоположную от дома сторону, будто бы просто проходил мимо. Он намеревался уже пойти домой, как вдруг почувствовал, что что-то не так — ну, блин, каждый день же в тело молнии лупят, неужели у других не бывало такого? Странно. Под «не так» он понимал неопределенное ощущение внутри — точно потяжелел, но при этом и стал сильнее в несколько раз. Не мог же он за пять минут в отключке поправиться до размеров огромного хера, который он, не успев даже перейти на второй курс, уже положил на учебу? Поразительно, с каким железобетонным, даже скорей, обсидиановым равнодушием он дошел до дома и первым делом направился к Палычу, чтобы сказать, что два очка не спасены, зато он спас одно — свое. На удивление, Палыч вытаращился на него, словно Арсений к нему с жопой вместо лица пришел; пролепетал в ответ что-то несвязное, перекрестил, да выпроводил поскорее, совсем забыв про очки. «Крыша едет, дом стоит», — Арс в ответ лишь пожал плечами. Кто знает, что он — склерозник, так еще и без очков, подумал там про него. Но когда он сам пришел домой, то понял, что если у деда Палыча хотя бы одна крыша едет, а дом стоит, то у него, очевидно, дом едет, пока крыша висит где-то в пространстве, а лучше бы над его головой, чтобы под бликами лучей солнца не плавились мозги, о существовании которых, он, подойдя к зеркалу, вообще позабыл. Что-то между «твою мать...» и «пиздец...» застыло в горле острым криком. Воздух заледенел, даже не достигнув легких, а все внутренние системы жизнеобеспечения выдали синий экран смерти. Он смотрел на себя — действительно на себя: его тело, ноги, руки, темные волосы, спадающая из-за того, что отросла за лето, челка... Только одного не узнавал. Глаза... Его голубые глаза... Пропали... Совсем. В том, что теперь плескалось в его радужках не было даже намека на что-то голубовато-прозрачное. Просто. Черное. Полотно. Полностью черные зрачки, радужки, белки. Он такую срань только в фильмах ужасов видел, честно, и то у самых мерзких тварей, что сидят на потолке и точат зубы, облизываясь, пока их жертва в виде какой-нибудь девчушки ходит по дому, заглядывая в темные углы. — Пиздарики на воздушном шарике... — в тот же момент где-то совсем рядом с ним, точно кто-то шепнул это на ухо, стоя прямо за спиной, прокатился рычащий голос. Только вот Арсений продолжал смотреть в зеркало, и в отражении сзади стояло целое и абсолютное ни-че-го. Арс как ошпаренный отшатнулся от зеркала, моргая настолько часто, будто веки залагали в матричном мире. — Кто здесь? — то ли выдохнул, то ли шепнул, то ли просто свистнул ртом он в пустоту, часто дергая головой, в попытках найти источник звука. Даже на пол посмотрел — вдруг из самой преисподней к нему обратились? — Н-ни-никто. Я? — снова отозвалось «что-то». Арсений понял, что голос доносится изнутри. Где-то в ушных перепонках. А еще Арсений понял, что в свои девятнадцать лет определенно поседеет не то чтобы на несколько прядей — на всю макушку. Или вообще облысеет, как Станислав Владимирович — их препод по философии. Глубоко втянув воздух в легкие, он в тот момент снова на негнущихся ногах доковылял до зеркала.***
— Ужас какой-то, а не воскресенье, — стягивая обувь, начал привычный «разговор с самим собой» Арсений. — Согласен. Жопошное говно. — поддакивало внутренне «я». — Сам ты «жопошное говно». Я к тебе, конечно, привык уже — люблю, целую в десна, но иногда ты просто невыносим. Зачем ты так со старушкой той? — аккуратно поставив ботинки на полку, Арс двинулся на кухню — попить водички. — Я? Это, по сути, не я, а ты. — Ага, это «Арсентий» у нас перед женщиной «шоу бесплатного телекинеза» устроил, а я просто рядом стоял. Молодец, умочка просто, — бубнил Арс себе под нос, как ворчливый и донельзя проперженный дед. — В точку. — не замечая толстого, как палка докторской колбасы, намека на собственную неправоту, отозвался голосок в ушах. — Если у нее потом случился разрыв сердца — это осталось бы на твоей совести, если она у тебя есть, конечно, в чем я сильно сомневаюсь, — схватив ноутбук под мышку, Арсений пошел в зал. — Да какой там разрыв сердца? Максимум инсульт бородавки на левой лопатке. Она там при Сталине и не такое видала. — безапелляционный тон этого чуда в перьях заставил брови Арсения подскочить к макушке. — Тю, а у них там при Сталине часто, когда люди проходили, фонари под ними взрывались от злобы или да? — упав в диван, он раскрыл крышку ноутбука. — Отчет нужно делать по практике. — Не, не думаю. Ну, сама виновата, нечего на тебя бурчать. Гомик, наркоман, пидор — чуть ли не весь реп Оксимирона зачитала, чтоб тебя оскорбить поискусней, хуле. А ты взял и лопнул эту лампочку. Всё по чесноку да по луку с петрушкой. — Давай как-нибудь все-таки аккуратнее со вспышками гнева, а? Я на нее особо-то злиться и не хотел. Это ты тут у нас святой, прямо Архангел Рафаил на пегасе, защитничек всея Вселенной. Живешь по принципу: «о, приключеньями запахло, спускаю жопу с поводка», — Арсений хоть и язвил, а всё равно в тоне проскальзывала теплота и нежная усмешка, как к собаке, которая аж из трусов выпрыгивает от того, насколько сильно рвать глотки готова, просто потому человек рядом с хозяином подышал не так. — Я не буду в твои отчеты втыкать. Где пульт? — спустя несколько настолько скучных, что хотелось не просто скрипнуть зубами, а сжать их до посинения и сточить в пыль, которую Арсений в квартире протирал каждую свободную секунду, как Мистер Пропер; существо вдруг начало подавать знаки присутствия. Арсений вскинул голову, заметив, что пульт валяется в другом конце комнаты — вообще на подоконнике. Шмыгнув, как бы тем самым выразив, что вставать он не собирался, Арс выставил ладонь вперед и одним жестом притянул пульт к себе — хорошая функция и конкурсы интересные. — Слушай, сколько влезет, или смотри — не знаю, как ты там устроен, — любезно отозвался он, снова погружаясь в кучу, далеко не шоколада, а бесконечного множества документов.***
Первый год вместе с этой «заразой» Арсений вообще не вывозил. Если в нескольких словах — он был куском соплей, смешанных с какашками, которые потом намотали на кулак, и этим же кулаком ударили его под дых. Пару раз в течение последующего года он даже срывался на истерику с морем слез, отчаяния и дикого непонимания. Но время — эдакая штука — лечит, черт подери. Спустя год, только следующим летом, он принял решение начать потихоньку смиряться с этим «безобразием». Вспоминая сейчас то время, Арсений может тяжело вздохнуть и посмеяться. Нервным смехом. Он до сих пор не помнит, или тупо не хочет вспоминать, как пережил те времена. Какой стресс испытала не только нервная система, которая удивительным образом не превратилась в прах прабабушки по отцовской линии, но и что вообще пережило тело. Буквально за полгода его вены стали чернее обмазанного углем шахтера. Сначала он банально не замечал, но, видимо, образина внутри крепла, осваивалась, адаптировалась, и, окончательно приспособившись, окрасила узелки его вен в чернильный цвет. Физической боли или неудобств не было, а вот моральных — полна говна лопата. Или даже вагон — потому что Арсений просто обожал носить футболки, майки, шорты и уж тем более оголять щиколотки, а теперь он всё это мог делать только в присутствии компании из целого, огромного и единственного себя. Ну, и чудовища, что засело внутри. Колени хотя бы пощадил — там вен нет, и на том спасибо. И еще одна благодарочка за кисти рук, к которым почему-то черная субстанция тоже не притронулась. Перспектива ходить в перчатках везде, конечно, заманчива — а-ля загадочность, но его, скорее всего, за местного умалишенного дядю Гришу примут, потому что он тоже в перчатках ходит и в плаще, распахивая который прохожим свой «вертолетик» демонстрирует. Арсений, привыкший романтизировать всё и вся, уже после находил и эту свою «новую особенность» очень даже интересной. Быть единственным в мире обладателем черных вен и черных зрачков, которые, оказывается, заполоняют радужку только при вспышках каких-либо самых ярких эмоций, и быть обладателем телекинеза — сейчас это для него уже кажется малюсеньким, но раем. А вот первый год вся эта «примудоблядская пиздохуебина» — как он сам называл эту шушеру, при том, что был не сильно падок на маты, слишком его вымораживала, аж до красных полумесяцев от ногтей в ладонях. Он, естественно, тогда попросту не мог смириться с тем, что в его башке совершенно без какого-либо предупреждения поселился второй комментатор, который к тому же вставлял свои пять копеек после всего, что не происходило — будь то навалившая ровным калачиком дворовая собака или размашистыми буквами написанное на стене «хуй». Арсений на такого слишком активного диктора мыслей не подписывался. На самом деле, из всего списка приобретенных нюансов, он не подписывался вообще ни на один.***
Арс нехотя разлепил глаза. Лениво повертев головой в разные стороны, он взором зацепился за циферблат: 2:22. В груди завис не то вздох, не то стон. Ему чертовски сильно хотелось спать. В добавок к этому вставать на учебу уже через три с лишним часа. — Арс? Арс... Ты спишь? — позвал в тишине знакомый голос, пытаясь привлечь внимание хозяина. — ...Нет... — устало выдохнул Арсений в ответ. — Я не буду включать телевизор, и мы не будем половину ночи смотреть «Секс в большом городе», — тело его перевернулось на другой бок. — Да нет... Хотя было бы неплохо, но... нет, — чужой голос стал каким-то почти виноватым. — А что тогда хочешь? — еле-еле продолжая держать глаза открытыми, снова спросил Арсений. После недолгой паузы, голос проскулил: — Пельмени... — О-о-о боже-е-е, дай мне сил всë это пережить. Мы по твоей воле пили молоко с печеньем перед сном. У тебя там чтó? Яма, вместо желудка? Пожалуйста, давай поспим хотя бы до утра. Я не хочу вставать и полчаса варить эти летающие тарелки из теста, — сонно бормотал Арс себе под нос, зная, что существо и без того поймет. — Ладно, ничего, мы переживем. — Кто мы? У тебя там, что ли, еще один сожитель есть, а я не догадываюсь? Знай, я не переживу подобного дважды... — в темноте голубые глаза открылись. — Мы — это я и мое разбитое сердце. Арсений лишь хмыкнул, обнимая подушку покрепче. Какой же дурак с ним живет. В нём живет, если точнее.***
Удивительно, но факт. Арс с приходом данной сущности в его жизнь не начал впахивать как загнанная лошадь, чтобы заработать несколько грошей на еду бедному студенту. Стыдно было признаться, он, наоборот, даже позволял себе расслабиться иногда. Есть он стал определенно чаще, но определенно не больше. Тваринке достаточно было просто знать, что его накормят именно тем, что он хочет в данный момент. А когда Арсений беспрекословно шел и реально ел то, что было заказано «внутренним голосом», аппетит пропадал после второго же кусочка. Глаза завидущие, руки загребущие, а есть потом и не хочется, получается. «Парадокс голодного внутреннего мира» — именовал он сам эти выкрутасы. Слава всему святому, что «оно» хотя бы не кошек да собак заглатывало. Потому что, посмотрев на первой же неделе после всего случившегося в тот грозовой денек «Венома», Арсений настроил себя на худшее. Кстати, на сам фильм он наткнулся после того, как начал перерывать сайты в попытках найти что-нибудь про симбиотов. Ага, майл.ру ему показал один огромный, толстый, почти жирный... фильм с похожей тематикой. После просмотра Арс уже смирился с тем, что эта тварь тоже начнет бросаться на людей, питаться кровью, сырым мясом, кишками и глазными яблоками. Но нет. Из всего этого ряда существо максимум согласилось бы на яблоко. И даже не глазное, а самое обыкновенное — зелененькое такое. Хотя... и то не факт. В последние годы рацион питания Арсения сдвинулся на сто восемьдесят градусов в сторону сладкого. Хотя до этого он питался по привычке — молочные каши, супы, салаты из зелени, фрукты, кисломолочные продукты, запеканки, и т.д. и т.п. При этом Арсений не страдал «пп головного мозга», или, как это называют ученые — орторексией. Просто он действительно недолюбливал половину продуктов из того же мака, либо же ему не нравился сам способ приготовления продуктов, которые он ел — например, когда обычный кусочек сыра жарился в трех тысячах видов масла, так что потом выжимать можно и еще картошку на всю Беларусь нажарить. И вообще ему действительно вкусно есть то, что он ест — кажется, так и устроено здоровое пищевое поведение человека: ешь то, что хочешь, и то, что для лично тебя вкусно, а не то, что невкусно, но от чего-то считается полезным. Сейчас же он уже старался идти на компромиссы и со своей совестью, и с темной стороной, чтобы уметь совмещать продукты категории «соленая и сладкая, а всё равно хуйня из-под коня» и «сметанка с овсянкой — всему голова!». Концепт этого существа заключался в том, что он настолько сильно любил сладкое и даже смог бы, в приступе сильного желания и голода, сожрать печенье с предсказанием полностью, не вынимая самого предсказания. Слава богу, что у него тупо не было этой возможности. Теперь рацион у Арсения был таков — будние дни он ел по своим правилам, в субботу — по чужим. В воскресенье снова по своим, потому что его после таких застолий для души, но смерти для кишечника, могло так прыщами с головы до ног обсыпать, будто на лице высадилась Красная Армия, решившая наступать прямо на всë лицо. Еще всë могло обернуться какой-нибудь нежданной-негаданной диареей. Хотя... Когда диарея вообще может быть «жданной и гаданной»? Тем не менее в понедельник он такое переживать не хотел. Он превращал свой организм в ядерный полигон для испытания оружий фаст-фудового поражения только по субботам. В этом мире он определенно стал читером, хакером, взломщиком анальных отверстий (жопы, если простым языком), что с какой-то стороны заставляло щеки краснеть то ли от стыда, то ли от гордости. Арсений, более-менее освоив телекинез, мог спокойно выбить себе хавчик из любого автомата с едой, стоящего в его поле зрения. Мама говорила, «воровать — это плохо», но Арсений утешал себя тем, что, когда он очень давно ездил в детский лагерь, стоящий на территории его корпуса автомат ни разу не отдал ему купленное. Только деньги жрал, а в ответ — фигульку под ноздрюльку. Вот Арсений теперь и отыгрывается на этих автоматах — детская травма творит с людьми ужасные вещи. Но то, что было до вполне себе адекватного освоения способности телекинеза... Вспомнить страшно и местами даже стыдно. Скольких невинных людей он случайно заставил споткнуться о воздух одним неровным взмахом руки... Не сосчитать. А еще и этот, над ухом жужжащий, в груди сидящий, лишь угорал как подыхающий крот. А как «оно» взрывалось от хохота, да так, что сама Чернобыльская АЭС позавидовала бы, когда Арс случайно (а может, и не совсем случайно) надавал их физику пиздюлей форточкой за то, что он корпел над конспектами всю ночь, а этот пердун старый даже ухом не повел, молча начертив ему в зачетке тройку. А когда мужчине стало на следующей паре душно, и он решился подплыть к окошку, чтоб проветрить помещение, Арсений просто поднял свой «немного недобрый» взгляд, и физику как-то само собой (честно!) прилетело по лбу открытой рамой. Тогда Арсений, заткнув хохочущее внутри недоразумение, списал всë произошедшее на обыкновенный сквозняк. Сквозняк, с ударной силой как у бойца ММА, только что сошедшего с ринга.