Когда любимый отец заболел

— Ты сам же сделал себе хуже. Голос Феанаро нес оттенок не высокомерного презрения, к счастью. Скорее, искренней принципиальности и праведного смирения. не спрашивать же у родного сына: "И почему ты меня не остановил, если знал, что я сделаю себе хуже?" — кто из них двоих должен быть старше, мудрее, кто должен подавать пример? Так что Финвэ только и осталось, что коротко простонать и уткнуться лицом в постель. — Прости, что воспользовался твоим гостеприимством, и, пожалуй, покину, мне и без того неловко перед тобой, — он сделал попытку подняться — нечего и говорить, что от боли захотелось согнуться пополам. — Куда? Феанаро шире приоткрыл глаза, буквально пронзив его насквозь снова. — Куда? В подобном состоянии, атар, я не отпущу тебя. Ты не сможешь вскочить на лошадь. — Ах да. Будь добр, позови слуг — вели им взять повозку. — Я, кажется, ясно сказал, что ты никуда не поедешь. Не ты ли просил меня написать, что проведешь у меня две недели, скорбя по аммэ? В какое положение ты меня ставишь? В самом деле, столь поспешный отъезд вызовет вопросы и пересуды — решат, чего доброго, что он вновь повздорил со старшим сыном. Неловко... — Но Нельо с Кано! Я не хочу, чтобы они видели меня в подобном состоянии. — Ничего страшного не случится, они должны знать, что болезнь может привязаться к каждому, и народ эльдар также не сотворен неуязвимым. Финвэ вздохнул тихонько. — Больно, — он еле смел пожаловаться сыну. Два пальца Феанаро вторглись ему меж ягодиц вполне уверенно дотрагиваясь больного места. Впрочем, это было не больнее, чем касаться себя самому, и рука у Феанаро была горячей. Мазь распространяла терпкий травяной запах: она облегчала зуд, но не избавляла от него насовсем, и Финвэ нетерпеливо ерзал. В очередной раз сын надавил на поясницу одной рукой, второй вторгся в его задний проход — слишком глубоко и бесцеремонно, по мнению Феанаро. К тому же распирающее ощущение невозможно было забыть, и Финвэ издал жалобный протестующий возглас: — Ты заходишь чересчур далеко. — В самом деле? Феанаро рассмеялся, и Финвэ впервые показалось, что смех у него ехидный и не слишком добрый. Ему мигом стало стыдно: в самом деле, мало того, что он который уже день позволяет себе лишнего, так еще и корит сына, что принужден его лечить. — Прости. Это ужасно, — снова простонал Финвэ, чтобы показать, как он скорбит по тому, что пришлось предстать перед сыном в столь неприглядном свете, но потом решил сдерживаться. — Ощущения... Мне не нравятся. Он скорее оправдывался перед собой, чем перед Феанаро. Сын, невзирая на любые жалобы, продолжал свои уверенные действия. Под его сильными руками попеременно хотелось то вскрикивать, то стонать. Еще бы, как отцу четверых сыновей, ему требовалось выдерживать твердый характер. — Мне нужно убедиться, что нет более глубоко расположенных узлов. Нечего драматизировать. Ничего ужасного не случилось. Пару дней нельзя будет подняться, но я буду лишь рад о тебе позаботиться. — Правда? — Да. Ты до сих пор предмет обожания и зависти многих дев из эльдар, так что мы должны все сохранить в секрете, — Феанаро лукаво глянул на отца. Финвэ глянул на сына с любовью. Разве не истинно, что Феанаро давно превзошел его во всем? Его наполняли одновременно и гордость, и счастье за то, что валар благословили его столь прекрасным сыном. Нет, если поразмышлять... — Жаль, конечно, что ты променял память аммэ на деву из ваниар, но я обещал себе уважать твой выбор. Финвэ впервые глянул обиженно: — В конце концов, я мог бы бросить тебе тот же упрек! Ты променял меня на деву, когда связал себя узами брака, да еще так рано. Оставил отца ради путешествий, — да, я понимаю, что ты искал знаний, но истина — не самоцель, Феанаро. Сын глянул уязвленно. — По крайней мере, теперь мы есть друг у друга, и в ком еще мне искать опоры? Он вовлек его в объятия. В детстве и в ранней юности Феанаро обычно вырывался, желая показать, что выше этих нежностей, но в этот раз долго не выпускал его. Днем, конечно, пришлось бороться с последствиями выпитого накануне: голова казалась тяжелой, все кругом раздражало, включая непривычную постель и незнакомые громкие звуки, но травяной отвар, поднесенный сыном, помог забыться сном надолго. Но когда он очнулся, свет Лаурелин сменял сияние Тельпериона, а сам нолдоран ощутил себя куда бодрее. Феанаро оказался рядом и, невзирая на все замечания о том, что Финвэ неловко, помог подняться и омыться, ради чего принес таз и ковшик. — Это лишнее, клянусь, я вполне способен дойти до купальни. — Кано и Нельо могут увидеть пару капель крови на плитке, и что они тогда подумают? Финвэ горестно скривился, признавая правоту сына и давая себя обмыть. Вода была прохладной, но отлично сгоняла остатки сна, после чего извлечена была на свет Лаурелин все та же склянка с мазью. И никакие доводы, гласящие, что уж сегодня-то это точно лишнее, и ему, Финвэ, намного легче, во внимание не принимались. — Атто, — голос Феанаро был полон недоумения, будто он искренне поражался тому, что ему достался столь неразумный отец, — фэар и хроа еще не исцелились, нельзя бросать едва начатое! — Ммм... — Стыдиться болезни странно, но втройне неразумно стыдиться ее лечения! Что ни говори, Феанаро умел бывать совершенно бескомпромиссным и обжигающе правдивым. Нолдоран со вдохом лег, открывая бедра и ягодицы. Честное слово, иногда действия сына казались бесцеремонными, особенно когда он подсунул руку ему под живот, приподнимая и подпихивая небольшую подушку; иногда он искренне желал их прервать — особенно когда последовали настойчивые нажатия на самые интимные места, где нельзя было без боли дотронуться. Вдобавок Феанаро втирал мазь уверенными движениями, и помня его крепкую хватку и опасность оцарапаться, Финвэ вырываться больше не решился. И все же временами ему казалось, что вовсе не обязательно вводить пальцы так глубоко, так что приходилось принуждать себя не вырываться и сдерживать стон. Ощущение было отвратительным, но Финвэ решился на мысленную уловку: хоть он и лежал лицом вниз, уткнувшись в одеяло, но он принялся убеждать себя, что это лишь Феанаро, его обожаемый первенец, его прекрасный мальчик, которым можно лишь гордиться, и становилось немного легче. Разве не его сын наречен прекраснейшим из эльдар? Вот Финвэ и вспоминал его широкую улыбку, яркие глаза, иссиня-черные рассыпавшиеся по плечам пряди волос, широкие плечи и узкую талию. В конце концов, он отдает себя не безвестному целителю, а родному драгоценному сыну, которого любит всей душой... И увещевания помогли: боль если не исчезла, то стала терпимой, а после к ней примешалось определенное болезненное удовольствие — вроде того, когда доставляешь себе боль осознанно. Он тихо простонал и тут же испуганно замолк, когда понял, что слишком расслабился под ладонями сына. — Тебе больно, атар? Я буду мягче, — Феанаро почтительно склонился над ним. Видя, как сперва морщится отец от слишком резких движений, Куруфинвэ понял, что это не процесс огранки и не вытягивание полосы металла на тигле: лишняя сила тут ни к чему (признаться, атто все же приходилось удерживать на одном месте, чтобы он не повредил сам себе). Он постарался гладить отца более плавными и размеренными касаниями, так что последующая расслабленность Финвэ показала ему, что он на правильном пути, и он старался превзойти самого себя в этой несложной ласке. Финвэ меж тем не находил места. Возбуждение зашло слишком далеко и напоминало о себе, говоря проще — хроа требовало разрядки, но не прикасаться же к себе руками на глазах сына! С другой стороны, оставляя процесс на самотек, Финвэ опасался, что разрядка наступит и без его помощи — и что он будет говорить тогда? Что помимо этой хвори заболел еще и половой слабостью? Он уткнулся лицом в подушку и прикрыл глаза, делая вид, что погружен в сон: открыто прогонять сына от постели было неловко. Что там, одна чать нолдорана была готова умолять Феанаро, чтоб он не останавливался, а вторая (возможно, чуть более умная часть) помнила о соблюдении приличий, о том, что он достойный отец большого семейства, который властвует над своими страстями, а не какой-то несдержанный юнец, и прочее. К его радости, идея изобразить спящего оправдалась, и Феанаро, заботливо укрыв его, вышел. Финвэ же, дождавшись, пока поступь сына не затихнет вдалеке, перевернулся и накрыл причинное место ладонью, а потом снова прикрыл глаза, силясь представить себе что-либо, приличествующее моменту — к примеру, нынешнюю супругу в откровенных одеяниях, а то и вовсе без них... Но попытки эти должного действия не возымели. Финвэ перебрал в уме все образы и прежней супруги, и нынешней — бесполезно, и тогда только с замиранием стыда вернулся к тому, который воображал ранее — к Феанаро. Предположим, он склонился бы над ним вновь, в этот раз обнаженный, спросил бы его, как положено послушному сыну, чего его атто хочет... В этот момент простыни оросились каплями выплеснувшегося желания.