Припылённое родство

Опасения Алексея Александровича насчёт сына не сбылись: Серёжа вёл себя немного вяло и безучастно, но никакой бурной скорби за ним не замечали, можно было посчитать, что он просто-напросто не выспался. Учиться он начал даже чуть лучше, Василий Лукич часто открыто хвалил его, хотя прежде боялся, что его воспитанник может загордиться, но теперь, зная о гибели Анны Аркадьевны, старался не лишать Серёжу приятных мгновений даже в ущерб педагогике. Школьные учителя описывали его как усидчивого и вежливого ученика. Стойкости ему придавало то, что мальчику всё казалось, будто его грусть как-то ограничена в сроках, что страдать ему нужно только определённое время, а дальше всё будет по-старому. Отец ещё никогда не был так доволен Серёжей. Изредка он мог поговорить с сыном, как со взрослым, или прочить ему блестящую карьеру. И Серёжа мог бы решить, что Алексей Александрович полюбил его, но он робко догадывался, что вся родительская склонность — это только награда за его успехи, тем более он видел вопиющую разницу между тем, как отец относится к нему и к Ани. До девочки Каренин был почти жаден, ни о каких пансионах, удачной партии, выходе в свет, приданном и даже компаньонке никогда не шло речи. Ани называла его папенькой, хотя её брат, слыша такое обращение, часто принимался с раздражением рассматривать узор на обоях. О матери она никогда не спрашивала и считала себя дочерью одного Алексея Александровича, который и сам чувствовал, что этот ребёнок принадлежит только ему, что она не дитя Анны, не дитя её любовника, а только его. Он осознал, что после измены жены какая-то ниша в его душе пустовала, пока её не заняла Ани. Если бы снова пришлось говорить с Вронским, с кем она будет жить, то Каренин даже мог просить оставить девочку ему, каким бы унижением это ни было. Домоседство его теперь подкреплялось не нелюбовью к светской жизни, оно каждый день вскармливалось присутствием Ани в особняке, и в нём словно появилась какая-то невыразимая прелесть, как могла бы появится в городском парке, поселись там леший, или в фонтане, обоснуйся в нём русалка. Обида на Вронского тоже затихла, ведь он был лишён собственного ребёнка в пользу бывшего соперника, и Каренин считал, что его месть оказалась даже жестокой. К своему обожанию отец Серёжу не пытался приобщить и привык, что его дети почти не разговаривают. Да и какой мальчишка, почти юноша, интересуется младшей сестрой? Если случалось им втроём совпасть в одной комнате, то Алексей Александрович спрашивал у Ани: — Я не рассказывал тебе, что Серёжа лучший в математике среди своих приятелей? — Ани, я не упоминал, что Серёжа выучил больше строф, чем ему было велено? — Я говорил, что Серёжа теперь умеет пускать лошадь галопом? Серёжа стеснялся этих странных спектаклей, хотя кратко благодарил отца, но этого звонкого тона, когда его описывали, как какое-то невиданное и восхитительное явление, он не терпел. А ещё меньше ему нравилось, как реагировала на такие замечания сестра: её будто заполняло благоговение перед ним, что она даже не смела что-то сказать, только ещё несколько минут её лицо переливалось уважением, восторгом и лилейностью. Со временем он заметил, что она почти следит за ним из окна, из коридора, из комнаты. — Что, Ани? — нетерпеливо спрашивал мальчик, опять заметив рядом с собой шпионку. — Нет-нет, ничего, Серёженька, — отвечала она, выходя из укрытия с невинным видом. Откуда она взяла это сентиментальное, приторное имя? Даже до гадкого тонкослёзая Лидия Ивановна, которую он не видел в доме с тех пор, как вернулся с моря и услышал о матери, не называла его так, хотя была щедра на другие проявления чувствительности. Следом пошли подношения: любой рисунок, любое рукоделие сначала демонстрировались брату, если же по какой-то причине Серёжа не мог оценить её творение немедленно, его прятали в ящик, ведь первым должен был посмотреть именно он. И чем старше была Ани, тем её почитание становилось очевидней. В тринадцать лет Серёжа узнал от отца, чья она дочь, хотя правильный ответ уже давно тлел в его мыслях, а в четырнадцать знал всю историю и жалел об этом оттого, что его хрустальную скорбь замутнили досада и стыд. С сестрой он не переменился, хотя ждал, что хотя бы тень той ненависти, которую он испытывал к Вронскому, ляжет и на неё, но он почему-то безотчётно жалел эту девочку. Но что стало ему не по силам, так это показываться с ней в обществе. Он не сразу понял, в чём дело, но каждая совместная прогулка была для него мучением. Каждый взгляд казался ему язвительным, каждая улыбка — ухмылкой. Ани превратилась в достаточно красивого ребёнка, чтобы обращать на себя внимание: маменьки любили разглядывать её богато отделанные платьица, тётки отмечали в ней не то достоинство, не то изнеженность, не то высокомерие. Знакомые отца церемонно наклоняли голову, в конце кивка скользя глазами по его маленькой спутнице. Серёжа замечал в любом прохожем, вплоть до извозчиков, презрение к их семье, над отцом все потешались, как над юродивым. Нет, в самом деле, он ведь не мог не понимать, что такое обожание внебрачной дочери неверной жены выставляет его на посмешище? Но он был даже горд, неуклюже вышагивая с чужим ребёнком по парадным улицам, и его сын принимал и переживал весь позор один. Утро было очень сырым, будто у туч была невидимая часть, свисавшая до земли, но Каренины не отменили свой променад. Ани, одетую в немного старомодное платье бледно-жёлтого цвета, которое делало её похожей на пирожное или марципановую фигурку, всю дорогу сносило непонятным течением под ноги брата, так что несколько раз ему приходилось обходить её. Май выдался дождливым и холодным, но зябнущие цветочницы уже торговали чахлыми ландышами. — Какие красивые, — сказала Ани, подняв лицо к Алексею Александровичу. — Хочешь, купим? — угадав её желание, спросил Каренин. В ответ она кивнула и скромно улыбнулась. Серёже вручили рубль, и он побрёл к радостной продавщице. Пока он расплачивался, сзади подошёл его приятель из гимназии. — Юноша, купите цветы, — садившимся от холода и любезности голосом предложила девушка, указывая на свой товар. — Мне не надо, — отрезал худощавый мальчик. — Кому цветы, Серёжа, себе на веночек? — со смешком обратился он уже к другу. — Нет, — буркнул младший Каренин и повёл подбородком в сторону отца и Ани. — А я и забыл, что у тебя сестра есть! — немудрено, Серёжа никогда не заговаривал о семье, товарищи могли бахвалиться, жаловаться, раздражаться, но он хранил молчание даже с самыми близкими друзьями, подозревая, что может оцарапаться этой болтовнёй. — Маменька о ней говорила, — легкомысленно добавил Гриша. Боже, он всё знает, мать ему пересказала весь скандал с рождением Ани! Кровь сначала хлынула Серёже в лицо, а потом куда-то сползла по его жилам. Он смотрел на беззаботное лицо Гриши и не понимал, смеётся он над ним или, будучи не слишком расторопным, не ведает, что творит со своим приятелем. Наверное, все в курсе, конечно, у каждого есть родители, и стоит вспомнить имя Серёжи при них, как тут же выслушиваешь, что Анна Аркадьевна была дурной и порочной женщиной, а её кончина соответствовала её проступкам. А если гимназисты позлее, с которыми он не водил дружбы, пока не выяснили этого? Они-то придумают, как насмешничать над ним, а как им возразить? Он бы снёс клевету, он бы гордо опроверг ложь, но как стерпеть правду? А его друзья знают, но молчат, щадя его, хотя в глубине души уже составили мнение о его родительнице, совсем нелестное мнение. Как бы ему хотелось сейчас разубедить Гришу, а завтра на перемене Николя и Юру в чём-то, объяснить, как всё было; но он и сам не мог доказать себе, что его любимая мама и эта незнакомая развратная женщина — одно лицо, ведь существовать могла только одна из них. Он пару раз видел, как падают в обморок, и сейчас чувствовал, что вот-вот сам рухнет куда-то на корзину слабых ландышей или на улыбающегося дурака Гришу. — Что, что она говорила? — выдавил из себя Серёжа. — Да ничего, — отмахнулся его собеседник. — Скажи, прошу, — похоронно настаивал Серёжа. — Какой ты скучный сегодня! — возмутился Гриша, но всё-таки продолжил: — Что видела твою сестру, когда выбирала в лавке кружево, что той понравилась какая-то тёмная ткань, ей не по возрасту, а она обиделась на гувернантку. — И всё? — Ну а что же ещё? Он верил Грише, но голова у него ещё кружилась, а дорога до дома ему представлялась очень длинной и тяжелой, словно она лежала через кровожадные скалы и перевалы. — Купите матушке букетик, если вам не нужно, — посоветовала цветочница Грише. — Ладно уже, только какой-нибудь попышнее, — примирительно ответил мальчик, доставая деньги. Ветер с набережной дул на обманутых горожан, мокрый, гадкий, но положенного прилива бодрости и недовольства Серёжа не ощутил. Бледный, он вручил Ани ландыши и попросил вернуться домой. — Спасибо тебе, Серёженька, — ласково сказала девочка, держа длинноватый нос в белых бусинках цветов. — Это папа купил, я только сходил, — гулко отвечал мальчик сестре. — Мне надобно встретиться с отцом твоего друга на будущей неделе, я могу пригласить его с сыном к нам, — предложил ему отец, подметив сонную растерянность Серёжи после разговора с его приятелем. — Благодарю, не стоит, — чтобы Гриша снова увидел Ани и спросил о ней? Ах, если бы она всегда жила на даче! Если бы в Петербурге их не ассоциировали как родственников! Как отец не сознавал, пока она живёт с ними, в обществе будут раз за разом вздымать, как осадок в воде, грехи Анны и их позор? После обеда Каренин передал дочь гувернантке и остался наедине с Серёжей, который никак не мог позабыть свои сегодняшние умозаключение, но и озвучить их тоже не осмеливался. — Отец, — он попытался говорить твёрдо, но в бешенстве его голос будто носился по всем октавам в одном слове, — вы никогда не думали отправить Анну в институт благородных девиц? — Нет, я собирался через несколько лет найти ей учителей, — ровно отозвался Алексей Александрович. — Речь не о её образовании, — удивился своему дерзкому тону Серёжа. — А о чём же? Ты не хочешь, чтобы она жила с нами? — спросил у него отец, как ему послышалось, с иронией. — Я привык к ней, но разве она… подумайте о нашей репутации! — в негодовании воскликнул Серёжа. — В том, что я воспитываю несчастную сироту, есть что-то предосудительное? Или прощение и доброта стали чем-то неприглядным? Я разочарован, Серёжа. В первую очередь она твоя сестра, и ради памяти матери ты обязан относиться к ней с великодушием, — отчеканил Каренин, впервые за много месяцев ругая сына. — Я хочу матери другой памяти! — вскрикнул Серёжа, хотя должен был промолчать, но, наверное, он бы всё же лишился сегодня чувств, если бы поступил иначе. В понедельник в гимназию отправили весточку, что Серёжа болен и ближайшие несколько дней не появится на занятиях. Простуду можно было бы пережить на ногах, если бы от небольшого жара так не гудела голова. Мальчик был бы рад провести в таком состоянии много дней, лишь бы не показываться из особняка подольше. К вечеру он бы мог забыть злиться на вчерашние события, но по просьбе сёстры ему принесли чуть распустившиеся в тепле ландыши в гранённом стакане и поставили рядом с его кроватью.