Припылённое родство

Каренин понятия не имел, сколько часов занимает у барышни нарядиться на бал, а тем более на такой ответственный, поэтому посоветовал дочери начать готовиться часа в четыре, чтобы не опоздать. К удивлению отца и Серёжи, Ани послушалась и через сорок минут была полностью одета. Она вышла в парадную к огромному зеркалу, стала кружиться перед ним в великолепном платье цвета зимних туч и перекладывала то в одну, то в другую сторону свои чёрные кудри, которые горничная отказалась пока собирать, чтобы они не растрепались. Налюбовавшись собой, она побежала красоваться перед домашними и слушать комплименты. — Папа, мне кажется, что мне очень хорошо и без причёски, — сказала Ани, запуская пальцы в длинные волосы и как бы протягивая их отцу, чтобы он получше рассмотрел их и согласился с ней. — Определённо, но надеюсь, ты не намекаешь на то, что собираешься вовсе их не собирать, — усмехнулся Алексей Александрович её уловке, хотя чрезмерная непосредственность дочери его гложила. — Нет, но всё же так было бы гораздо лучше, — спокойно заметила Ани, медленно кружась вокруг дивана, и причудливые облачка из тюля на её юбке и левом плече закружились вместе с ней. Платье абсолютно точно ей очень нравилось, и она млела от того, как оно ей к лицу. Отец даже изумлялся, что оно получилось столь удачным, ведь в их доме никто не разбирался в женской моде, а копировать что-то из журнала Ани отказалась. Ах, если бы он мог во всём положиться лишь на её врождённое чувство меры, насколько бы ему стало легче. Одно радовало его: дочка лучилась умиротворением и не переживала, будто всё волнение, причитавшееся дебютантке, забрал себе он. В первый раз Ани надлежало сопровождать Алексею Александровичу, на этом настаивал Сергей, и хотя их отец не скучал по светским мероприятиям, он всё же согласился, не только потому что так будет правильней, но и отчасти из-за туманного недоверия к сыну, природу которого он не мог постичь — он отгонял его от себя, задавался вопросом, откуда исходит эта подозрительность, обличал собственную неправоту и продолжал ждать подвоха, так можно ставить на ровную поверхность предмет, который вопреки всем законам физики будет заваливаться именно на нужном месте. Когда пришла пора выезжать, Каренин обнаружил удобно устроившуюся на кушетке дочь с книжкой в руках, которую она взяла перечитать, насладившись своим отражением во всех зеркалах в доме. — Идём вниз, экипаж уже подан, — позвал её отец, после чего она чуть разочаровано переспросила, в самом ли деле уже подошло время отправления. Но где трепет перед большим праздником, где страх не понравиться? Их нет, она будто уточняла, нельзя ли ей дочитать главу перед сном, несмотря на поздний час. — Ани, не слишком ли много чести господину Тургеневу читать его произведения, так-то разрядившись? — услышав этот насмешливый тон, она глянула в конец страницы, запоминая её номер, и закрыла свою любимую «Асю» с явной неохотой. Никого из присутствующих на балу Ани не знала, известна ей была только чета Дёмовских, но Елена Константиновна так разобиделась на Карениных, что они посмели вывести Анну в свет раньше, чем она сама Элизу, которая, между прочим, была на полгода старше своей подруги, что не собиралась оказывать протекцию Ани или хотя бы подходить к ней не только для того, чтобы поздороваться. Алексей Александрович по очереди представлял дочь знакомым, те называли свои имена в ответ, но она хорошо запомнила только хозяев дома и ещё пару семейств, остальные же сливались в её сознании кривым пазлом, кое-кого ей будто отрекомендовали по второму разу, генеральша превращалась в дальнюю родственницу хозяина, старый князь был уже неделим с сослуживцем отца, а все голоса, отчества и титулы молодых людей бродили между ними и принадлежали то всем им сразу, то никому. Приятель Серёжи с трещащей фамилией позвал Ани на открывающий танец, сам Серёжа тоже пригласил одну графиню, и Алексей Александрович остался стоять один, напоминая скрипучее дерево, с которого упала вся листва. К нему подошёл Дёмовский, который теперь занимал в министерстве его место, но относился к предшественнику с уважением и боялся потерять его дружбу. Антон Максимович заговорил о ситуации на Поволжье и предпринятых мерах по её устранению. — В любом случае всё это делается слишком медленно, и что гораздо хуже — халатно, — суммировал Каренин рассказ Дёмовского, — такие моменты очень огорчительны, когда вспоминаешь, сколько сам приложил сил, дабы подобного не случалось или случалось хотя бы реже. — Ну уж у нас такого отъявленного головотяпства, Алексей Александрович, нет, — подбодрил прежнего сослуживца Антон Максимович, не желая, чтобы ушедшие в отставку государственные мужи падали духом. Каренин взглянул на дочь, и голодающее крестьяне вместе с недобросовестными чиновниками померкли перед толкнувшим его в грудь ужасом. Она улыбнулась Трощеву или его воодушевлению, или раздолью для своего тщеславия, неважно, чему, главное, что одно мучительное мгновение она была так ясно похожа на Вронского, когда между губ показались крепкие белые зубы, а щёки самодовольно сузили снизу глаза, что её отец — отец ли? — в эту секунду прослушал всё, что добавил вслед их беседе Дёмовский и только растерянно смотрел на танцующих и ждал, чтобы новая фигура потребовала у Ани развернуться к нему лицом. — Благодаря Анне Алексеевне мы, надеюсь, будем чаще вас встречать в свете, — постановил Дёмовский, проследив, на кого отвлёкся Каренин. — Нет, Ани будет сопровождать Сергей, боюсь, такая обязанность для меня слишком утомительна, — машинально опроверг его предположение Каренин. — Жаль, но вам бы не пришлось изводить себя дольше одного сезона, — ручался Антон Максимович, решив, что, пожалуй, спешка, настолько уязвившая его супругу, единственный понятный шаг Каренина в отношении подросшей девочки. Намёк, вырывающийся из этой фразы, Алексей Александрович снова упустил, хотя всегда слушал собеседников, находя непозволительным не вдумываться в смысл сказанного. Ани снова шла по левую руку от партнёра, и он наконец опять увидел её лицо: оно было прежним, у неё были те же черты от обоих родителей, но они больше не сплетались, не ласкали друг друга в насмешку над ним. "Нельзя же ревновать её к призраку, сколько лет его не было в стране, я даже не знаю жив он или мёртв", — уговаривал себя Алексей Александрович. После мазурки Серёжа подвёл сестру к Маевым, они снисходительно, даже ещё более снисходительно, чем если бы перед ним стоял ребёнок, поприветствовали её, но любезности сильно упали в цене за сегодняшний вечер, и Ани досадовала, что все они адресованы не конкретно ей, а просто пришедшей на бал девице. Михаил обронил комплимент, менее утончённый и пышный, чем тот, который вертелся в его мыслях, но он пока приберёг его, и будто снимал с обоих Карениных мерки с чуть проступившей заносчивостью, которая, впрочем, никого не трогала, а сам он слишком смутился, чтобы заметить её. Невидимое течение то и дело подносило Ани к отцу, где бы она не находилась, с кем бы она не беседовала — её смывало к нему. Он видел, что дочь всё ищет повод для восхищения, но не находит, будто она вот-вот добродушно воскликнет, неужели все от этого в восторге. Ещё задолго до полуночи она скромно пожаловалась, что устала, и пропустила четыре танца подряд, передышка растянулась бы на дольше, если бы Ани не вразумил брат. Алексей Александрович почти гордился её рассеянной отстранённостью, хотя корил себя за то что, вероятно, сам внушил её дочери, всегда отзываясь об обществе не слишком лестно. Домой они вернулись всё же рано, даже слишком поспешив, так как Ани снова выглядела достаточно бодро и не торопилась переодеваться, пока ей не предложила помочь служанка. Когда к ней в спальню осторожно заглянул отец, то застал её дочитывающей "Асю". — Ты ещё не спишь? — невинно осведомилась она, опёршись подбородком на кулачок. —Нет,— ответил он, выуживая из своих мыслей, зачем он пришёл и что хотел сказать. — Ани, улыбнись мне, — ни с того ни с сего проговорил Каренин. Её губы без смеха потянулись вверх скорее не по, а из-за его просьбы, которая показалась ей очень милой. Отец хранил сосредоточенное молчание, словно в церкви или в зале суда, тревоги уже не было, но осталась её дымка, как остаётся вздыбленная дорожная пыль после промчавшегося всадника. Он попрощался с ней до утра с твёрдым осознанием того, что ему, как всем старикам мерещится прошлое, что Ани не может быть похожа на любовника матери, что такое славное нежное дитя не может иметь что-то общее со своим беспутным родителем, на которого он не злился много лет до сегодняшнего дня, тем более они не могут одинаково улыбаться, а пусть бы и так — она всё равно только его. Сергей никогда не посещал так много балов, раутов и обедов, как в этом сезоне, казалось, им с сестрой негде жить, и поэтому они пользуются каждой возможностью погреться у кого-нибудь в гостях. Любой их выход сопровождался кратким наставлением Ани, которая вела себя почти безукоризненно, хотя они оба понимали, что роль воспитанной скромницы она так хорошо играет только для него и давно бы позабыла это амплуа, не напоминай ей брат, какую часть характера ей следует демонстрировать на людях. К тому же ей не хотелось уронить образ брата в обществе какой-нибудь глупостью — наоборот, она почитала за честь соответствовать ему и сиять той же утончённой естественностью, что и он. Ещё не кончилась осень, а младшие Каренины уже сбились со счёта и не могли вспомнить, который вечер они проводят вне дома. Бал в этот вечер, как они уже оба разбирались, был ничем не примечательным, и отличался от вереницы себе подобных только роскошным сладким буфетом, с чьей помощью планировалось задобрить одного важного человека, который прославился как большой сластёна. Стол у запотевшего окна, усыпанный десятками сортов десертов, приманивал гостей попробовать всё за раз: и белоснежный мусс в таких же белоснежных креманках, и небольшие конфеты, походящие на дорогие пуговицы, и слоённый торт с сахарной малиной, и пирожные с марципаном и всё то, что расставили позади уже перечисленного. Половину корзиночек с горой заварного крема, перебитого вместе со сливками, съела Ани, радовавшаяся обилию сладостей больше, чем царедворец, ради которого всё и затевалось, она бы и продолжила изничтожать их, если бы брат не велел ей прекратить обжорствовать. Когда он сам захотел что-нибудь попробовать, то оставил сестру в другой зале, чтобы она своим жалостливым видом не выпросила добавки. — Сергей, я смею просить вас представить меня вашей сестре вновь, — раздался сбоку голос Михаила, пока Каренин выбирал себе миндальную трубочку. Сын его начальника слыл экзальтированным чудаком, но Серёжа, зная его шапочно, не брался судить, хотя его впечатления не противоречили общему мнению, как и эта просьба. — Но, Михаил, вы ведь уже представлены, — удивился Сергей, непонимающе вглядываясь в худое нервное лицо младшего Маева, на котором было будто больше мышц, чем у других, и эта особенность дарила ему самую яркую мимику без гримасничанья. — Да, я этого не забыл, — быстро ответил тот, пряча за скоростью что-то ещё, — но, пожалуйста, не отказывайте мне, — настаивал Михаил, не теряя силы на смущение и пояснение, так как главный бой был ещё впереди. — Извольте, — повёл его следом за собой Серёжа. Между соображениями о том, что его спутник, очевидно, в благоверную Владимира Александровича, у него пронеслась мысль, что его сестра не просто миловидна, как многие девицы, а красива, и встреть он незнакомку с такой внешностью, то обязательно ангажировал бы её и с нетерпением ждал своей очереди покружиться с ней по зале. — Ани, ты ведь помнишь Михаила Владимировича Маева? — обратился к девушке Серёжа, всё же посчитав слишком абсурдным наново знакомить представленных людей. — Да, естественно. Здравствуйте, Михаил, — безразлично подтвердила сидевшая на небольшой софе вместе со своим треном Ани, немного задрав голову к подошедшим мужчинам. — Добрый вечер, мадмуазель, — якобы непринуждённо поздоровался с ней Маев. Упустив вступление, он тут же выпалил: — Не занят ли у вас следующий вальс? Если нет, окажите милость танцевать его со мной. — Благодарю, я свободна, вальс за вами, — почти мгновенно согласилась она. Михаил зачем-то умчался подальше от Карениных и так же быстро вернулся, ведь оркестр уже готовил новую партитуру. Они двинулись с Ани под центр богатой люстры, похожей на огромного хрустального спрута, опутанного гирляндами изо льда или брызг, в которых слишком однородно замер свет. Музыканты играли уже с минуту, Маев ничего не говорил, а Ани не отваживалась поменять это положение. — Не подумайте, что я не приглашал вас эти две недели из-за того, что вы мне не понравились, — начал Маев, намереваясь описать все те душевные перемены, которые он пережил за последнее время. — Простите, но я об этом не думала. Чем я могла не понравится? — перебила Ани с пронизывающем голос возмущением, искренне считая, что с такого дальнего расстояния в ней ничего не может оттолкнуть. — Поверьте, — с горькой улыбкой, подразумевавшей печальный опыт и глубочайшие выводы из него, сказал он, — таких, как вы, в свете не любят как раз за те качества, за которые, как вам кажется, вас должны боготворить. — Вот как, — гордо буркнула она вместо тысячи возражений и замечаний или хотя бы вопроса о том, пригласил ли он её, потому что наконец нашёл в ней какой-нибудь недостаток. — Не обижайтесь, я не успел договорить, вы прервали меня, я понял за эти две недели, что у вас очень живой характер. Вы умопомрачительны, но это заставляет людей вокруг вас ревновать, завидовать, а эти чувства причиняют страдания, — докончил Маев, и выражение его глаз и бровей должно было сообщить Ани, что он тоже страдал, пока наблюдал за ней издали, но ей не хотелось ворошить эту тему, как не хочется подыматься на чердак из-за догадки, что там обязательно найдётся что-нибудь трухлявое, сырое и противное, поэтому она не погналась за остроумием и никак не уколола его, прикидывая, сколько ещё будет длиться бесконечный вальс. — С кем вы танцуете дальше? — мягко поинтересовался Михаил, явно задавшись целью снова быть её партнёром. — С Серёженькой, — соврала мадмуазель Каренина, и сама поразилась тому, насколько эта ложь удачна: она отделается от этого странного господина и потанцует с братом, с которым они почему-то до сих пор не делали этого на публике. — С Серёженькой?— повторил за ней умилённый Маев. Нет, его тон становится невыносимым, как можно терпеть, когда любое слово осматривают будто под лупой, вращая так и эдак, как какого-нибудь заморского жука, а каждую наклонность ощупывают, как на приёме у хирурга, который увлечённо выбирает, с какой стороны добраться до требухи пациента. — Как славно вы его называете, я прежде не слыхал, чтобы к братьям так обращались. Ани принялась в немой злобе выгибать свои пальцы на его плече и особенно в его ладони, будто протестуя против того, чтобы он вовсе касался их; тогда он чуть иначе взял её кисть, проклиная сиреневые перчатки, подобранные в тон к чуть устаревшего по фасону платью, за то, что они отделяли от него вертлявую маленькую ручку его партнёрши. Когда музыка смолкла, Маев с большим почтением поклонился своей насупившейся даме и повёл её к брату, который нарочно пропустил этот вальс. — Уступаю вам вашу сестру, Сергей, — торжественно провозгласил Маев и, не сдаваясь, уточнил у Анны: — Мадмуазель, все ли танцы у вас расписаны? — Да, уже давно, — тихо ответила она, даже не проверив для правдоподобности карне, хотя вид у неё был такой скорбно-сосредоточенный, что тяжело было заподозрить в ней легкомысленность или забывчивость. — Что ж, мне стоило быть порасторопней, — поругал он себя и удалился, убеждённый, что начало положено. Как только грациозная фигура Михаила скрылась в соседней зале, Ани зашептала, как будто он всё ещё мог подслушать: — Пожалуйста, пригласи меня на второй вальс, я солгала Михаила Владимировичу, что я пообещала его тебе. — Положение уже безвыходное, хотя балы посещают не для того, чтобы плясать с роднёй, я приглашаю тебя, — Серёжа увидел, как страх отхлынул от её губ. — Только что за прихоть танцевать с родным братом, когда вокруг полно кавалеров? — Это не прихоть, просто мне нужна была веская причина, чтобы отказать ему. Представь, он внушал мне, что я настолько хороша, что меня все ненавидят, и признался, что следил за мной. — Ну и? — вскинул бровь Каренин, хотя сам находил подобную тему не слишком привычной.— Он ведь не шпионил за тобой, когда ты была одна дома или гуляла в компании мадам Лафрамбуаз. Вы совпали в одном кругу, почему бы месье Маеву не обращать на тебя больше внимания, чем на остальных — это его право. Что до высказывания, дескать, тебя все ненавидят, оно немного странное, но и я предупреждал тебя, что даже высшая степень добродетельности не гарантирует успеха в свете и не защищает от интриг. Михаил был открыт с тобой — это редкость, а досужие сплетни или грядущую премьеру можно обсудить с кем угодно, — уверял Сергей сестру, подавая ей руку. — Не знаю, но стоит мне сказать слово, как он бросается на него, точно голодное животное. Я, — вздохнула она, набираясь храбрости и позабыв своё намеренье говорить тише, — я не хочу с ним знаться. — Ты ещё не общалась с людьми, с которыми не стоит знаться. Михаил не замечен ни в чём недостойном, — доказывал сестре её неправоту Серёжа , приобняв для танца, — он ничем не хуже остальных, а избегая его, ты показываешь, что он обидел или оскорбил тебя, а это не так. Не будь букой, я же знаю, что когда тебе нужно, вернее, когда у тебя появляется блажь прийтись кому-то по душе, ты словно ангел. — У всех сегодня глупая забава описывать мне меня же, хотя ты ближе к истине, чем Михаил Владимирович, — с порицанием похвалила его Ани, сильно заваливая шею назад, — но я буду вежлива с ним, раз ты просишь, — страдальческий ореол вокруг неё и слишком резкий картинный наклон туловища не притянули его недовольства, он был слишком доволен тем, что сестра не перечила и не пеняла ему на дофантазированное ею же чинопочитание. Ани держала своё слово, и месье Маев не мог пожаловаться на нелюбезность или грубость с её стороны, а что до того, что она никогда не стремилась первой завязать с ним беседу, так это только добавляло прекрасной недотроге чар. До святок оставалось ещё две недели, но спиритические сеансы никак не привязаны к календарю, а поэтому Лукреция Павловна Маева, которую ради поэтичности из Гликерии переименовали не то под поруганную римскую матрону, не то под распутную дочь главы всех католиков, немедленно созывала союзников для общения с духами. Её сын, упорно осаждавший мадмуазель Каренину, предложил прийти и ей с братом, прельщая их разговором с французской королевой. Владимир Александрович не разделял страсти жены, а потому назначил заседание в министерстве именно на день визита покойной монаршей особы, избавив Серёжу от надобности изображать углублённость в метафизику. Ани всё же получила разрешение от отца посетить сеанс без брата после заверений последнего в том, что Маева лично приглашает её как самую почётную гостью; Алексей Александрович хотел было сначала не одобрить этот мракобесный, по его мнению, поход, но вспомнил свои пальцы в потной руке Landau и промолчал, видя, что Ани интригует не столько само гадание, сколько то, чей призрак будет прислужить в этот вечер любопытству присутствующих, сама она ставила на Марию или Екатерину Медичи. В специально отведённой для мистических увеселений комнате находилось около двух десятков людей. Вокруг большого круглого стола, расчерченного латиницей и цифрами, расставили восемь стульев, предназначенных для гостей посмелее, остальные могли лишь опасливо наблюдать. Лукреция Павловна уже усвоила, что даже французские королевы, которых всю жизнь окружала свита, за век-другой становятся нелюдимыми и не любят толпы, но сегодняшнее действо было лишь спектаклем, в то время как по-настоящему советоваться со ставшим ей родным за двадцать лет знакомства духом одного композитора она планировала завтра, тем более, перед обсуждением чего-либо нужно сначала составить своё мнение об этом предмете. В восемь часов Лукреция Павловна, исполнявшая роль медиума, велела зашторить окна, которые пропускали внутрь разве что тени с улицы, и приоткрыть дверь в коридор. Безмолвствующая публика занимала свои места, Ани усадили между двумя подругами хозяйки, а за сидевшими выстроились в кольцо зрители, робко ожидая команд Маевой. — Господа, — разбудила она тишину, — этой ночью мы будем призывать дух королевы Франции Марии-Антуанетты, у неё очень лёгкий нрав, но шутить с ней не стоит, — просто объяснила хозяйка, будто бы речь шла о её смешной старой тётушке, — поэтому не паясничайте, задавайте вопросы по существу и с почтением, только сначала стоит проверить, расположено ли Её Величество говорить с нами, каким-то вопросом с очевидным или всем известным ответом. Одна дама, возвышавшаяся напротив Маевой, почти порекомендовала попросить явившееся существо назвать улицу, на которой она живёт, или столицу Испании, но её подсёк стоявший рядом молодой человек. — А давайте спросим, какая у мадмуазель Аннет фамилия, — произнёс он, опоясав соседей лукавым взглядом человека, ушедшего от заслуженного наказания с помощью своего ловкачества, — ведь все мы знаем правильный ответ. Он артистично опёрся о высокую спинку стула Ани, убедившись, что эффект был достигнут: гости ехидно смутились, припоминая, кто по памяти, кто по рассказам, скандал семнадцатилетней давности. Жертва его выходки обернулась к нему с сухими весёлыми глазами и, не вычленяя, откуда в её соседе такая триумфальная наглость, дала добро на то, чтобы таким образом испытать привидение, как всем теперь казалось, на тактичность, а не на правдивость. — Лучше давайте спросим, есть ли у вас сердце. Это ещё очевидней, ведь оно есть даже у рыбы, не может быть, чтобы оно отмерло у человека, иначе что пригнало вам в щёки кровь? — строго изрёк сидящий перед Ани нестарый, но уже седой мужчина, чья борода как бы выступала вместе с широким носом и плоским лбом из дрожащей полутьмы. Когда мадмуазель Каренина стала защищать своего обидчика, не сознавая, почему все так ощетинились на эту ерунду, красавец-остряк и впрямь покраснел и даже не обратил внимания на то, как к нему на заплетающихся ногах крался Михаил, у которого уже горели руки от воображаемых пощёчин. Лукреция Павловна взяла всё в свои руки и заявила, что они попросят обезглавленную королеву подсказать, у кого из здесь присутствующих будут ближайшие именины, а затем значительно расширила свод правил общения с венценосной покойницей; сеанс вышел очень коротким, не то из-за неразговорчивости потусторонней гостьи, не то из-за безнадёжно повреждённого настроения хозяйки, которая ненавидела ссоры, особенно в своём доме, особенно, если в них желал вмешаться её Миша, которого ей ещё предстояло убедить в том, что, воинственно оберегая от насмешек девочку Алексея Александровича, он навредит ей гораздо больше, чем любой зубоскал. Приглашённые, все в нарядных чёрных одеждах, как для похорон никем не оплакиваемого, но очень знатного человека, прощались с Маевыми и торопились к своим каретам. Ани заворачивали в толстую шубку, подбивая воротник ближе к шее, пока сама она размышляла над тем, успеет ли она развеселить отца рассказом о взбалмошности Марии-Антуанетты или придётся подождать до утра. — Анна, слово чести, прикажите мне, и я убью любого, кто осмелился вас оскорбить, — вскричал подбежавший к ней Михаил, опередив свою мать, которая собиралась проводить Ани до коляски. Очевидно, он боролся с собой, чтобы не пообещать этого раньше при всех и теперь требовал у неё благословления на своё заступничество, хотя вид у него был такой, будто он вот-вот растерзает её, а не гонителя, на которого она укажет. — Что за дикие идеи? Я не так кровожадна, чтобы желать смерти каждому, кто вздумал меня немного подразнить, — ответила Ани, пряча руки в муфту и отдаляясь к Лукреции Павловне. Как только Серёжа может просить у неё более держаться сдержанней, когда у него в друзьях человек с такими-то повадками?