Припылённое родство

Так как отсутствие Карениных на рауте означало бы окончательный разрыв, которого Елена Константиновна вовсе не хотела, ей пришлось совершить насилие над своей волей и послать им приглашение. Ани была счастлива, изучив лист бумаги, исполосованный воздушным почерком Дёмовской, и, пожалуй, впервые за последние недели загорелась желанием посетить какое-либо мероприятие, ведь там она должна обязательно встретить свою подругу. Элиза была дорога ей тем, что она имела представление о её душевном складе, в то время как ни одному новому светскому знакомцу она не могла дать более глубокую характеристику, чем оценка его в качестве собеседника. Остроумна, любезен, вежлива, галантен, говорлив, молчалив, начитана, образован ― ничего, кроме этих пустых определений не выделялось из любого облика, раз или два она сама додумывала недостающие качества, но они не подтверждались при следующей встрече, и она испытывала то же недоумении, что испытывает человек попробовавший содержимое солонки и ощутивший, что туда засыпали сахар. У Дёмовских Ани первым делом стала разыскивать свою подругу, но её нигде не было, пока Елена Константиновна не объявила о том, что Элиза сейчас появится для исполнения романса. После того, как дочь хозяев поусердствовала своим достаточно слабым, но благозвучным голосом, она была поймана своей приятельницей, досадовавшей на то, что им нельзя провести этот вечер вместе. Элиза, приняв рассудительно-высокомерную позу, которой она научилась у матери, объяснила Аннет, почему это невозможно, но быстро смягчилась и незаметно увела её в свою комнату, где показала подруге свои не доведенные до ума платья и серию ботанических рисунков. Через почти час после похищение Ани, младшая Дёмовская, позабывшая о равновесии между утешением себя какой-то компанией и спокойствием своей маменьки, так же украдкой проводила беглянку обратно. ― Не скучай без меня, Аннет, тут, конечно, нет танцев, но сядь в рифмы поиграй, пасьянс разложи, ― посоветовала Элиза, когда они остановилась в коридоре перед открытой дверью, ― а мы с тобой ещё послезавтра поболтаем, ― на прощание напомнила она об их уговоре посекретничать через два дня в маленьком зимнем саду Дёмовских. За приятными и полезными разговорами Серёжа не хватился сестры и нашёл её уже проворно мешавшей колоду для складывания «Герцогини» рядом с Анастасией Цвилиной, которая в растерянной горечи тасовала свои карты. Он начал длинную беседу с Михаилом насчёт таинственного самоубийства наследника кронпринца Австро-Венгрии, о чьей политике Каренин говорил с хозяином дома и Романом Львовичем до того, как неожиданно для себя отсоединился от них ради Маева. ― Без сомнений, очень жаль императорскую чету и его супругу, хотя, учитывая то, как он кончил, можно предположить, что его смерть для неё облегчение. Моя Ани до сих пор пророчит и желает принцессе Стефании повторный брак по любви, ― сказал Серёжа, вспоминая, как несколько раз обсуждал эту тему с сестрой и отцом. Михаил повернул голову к Ани, тщетно пытавшейся оживить свою соседку, тихо улыбнулся и, опустив глаза на ботинки стоявшего неподалёку Романа Львовича, серьёзно спросил: ― Сергей, у меня есть шанс? Вы не могли не понять, какие чувства... словом, что я отчаянно люблю вашу сестру, ― он впился пристальным взглядом в слегка обескураженного Каренина, ― не молчите, просто ответьте, могу я жить надеждой на то, что однажды назову её своей женой? — Серёжа, конечно, ждал этих слов, ради этого он и вывел Анну в свет, но он не рассчитывал на такую молниеносную победу и удивился, как охотник, на которого из-за первой же сосны, знаменующей собой опушку леса, выбегает роскошный олень, не дав потренироваться на чём-то помельче. ― Я изумлюсь, если будет иначе, мне кажется, ничем другим, кроме свадьбы, это знакомство закончиться не могло, ― проговорил Сергей Алексеевич и без прежней степенности, с подскоками в первых слогах прибавил: ― Что до моей сестры, вы видите в ней холодность, на самом же деле она не в меру стеснительна. ― Но она говорила вам что-то обо мне? Уверен, она доверяет вам такие вещи, ― сбил его к прямому ответу Михаил, догадавшись, что его деликатно ведут окольными тропами. ― Ани сама часто не знает, чего хочет, но, ― ах, всё равно, рано или поздно придётся соврать, так лучше сейчас, до двояких туманных рассуждений, пока это прозвучит убедительно, ― она уже умеет любить вас, ― он чуть взял под локоть своего собеседника и оглянулся на карточный стол, уповая на то, что сейчас на него снизойдёт вдохновение и красноречие благодарю созерцанию будущей невесты, так как последняя фраза показалась ему уж совсем увечной. — Никем другим она не увлечена, она признаёт в вас многие достоинства, не свойственные большинству ваших ровесников, да и вообще молодым людям. Я не дамский угодник, но, по-моему, то, что она вас смущается, не повод падать духом. Благословение родни едва ли добавляет роману поэтичности, а Михаила только распаляли рекомендации матери отказаться от ухаживаний за маленькой мадмуазель Карениной, но поддержка Серёжи окрылила его, хотя он не признавался себе, что нуждался и жаждал получить союзника. Вдвоём они подошли к столу, за которым Ани играла с печальной княжной. Маев обрушил на Сергея тяжёлым потоком все родившиеся в его душе чаянья, все восторги и мечты, с обожанием следя за тем, как его возлюбленная убирает выпавшие парами карты; а сам Каренин решил, что вот всё и устроилось, собирая вместе внезапно озябшие руки. О том, что судьба её определена, Ани, как и Алексей Александрович, не знала, поэтому у Дёмовских в четверг она появилась в самом легкомысленном настроении. Елене Константиновне опостыло обижаться на Карениных: во-первых, дебют Ани виделся ей не очень удачным, а её поведение ребячьим, хоть и достойным, впрочем, она считала, что если за благовоспитанностью не спряталось кокетства, если скромность не оправа для лукавства, то девица ещё не готова выходить в свет; во-вторых, никто не спешил воспользоваться очевидной симпатией такого завидного жениха, как младший Маев; а в-третьих, последние двадцать часов она не выносила совсем другую особу. Элиза, как и обещала, принимала подругу в зимнем саду, который стараниями её маменьки с позапрошлой весны напоминал тропики, как если бы какой-нибудь маг отрезал кусок от владений индийского раджи с пальмами, лианами, пёстрыми цветами, перенёс всё это в Петербург, и наполнил бывший будуар тёплой влагой, будто пар от серебряных чашек с чаем разбавили, и он расползся до самого потолка. Наперсница была сегодня очень кстати: мадмуазель Дёмовской чрезвычайно хотелось посплетничать с кем-нибудь, кто сможет похихикать над этой новостью, в отличие от её родителей, страшившихся, что действие всего анекдота частично разворачивалось у них в доме. ― Мама′ и папа′ не в духе, я со вчерашнего вечера, как мышка, лишнего звука не издам и всё подальше от них. Я-то не виновата, но знаешь, боязно под руку попасться, ― пожаловалось она на то, что ей и впрямь приходилось уносить свой смех от обеспокоенных отца и матери. ― Помнишь у нас на рауте княжну Нину, дочь Цвилина? Она уже третий сезон выезжает, такая плечистая, грузноватая, ― хотя в другой ситуации Элиза упомянула бы её как статную девушку и густые золотисто-каштановые косы, ― она за столом с картами сидела в жёлто-зелёном, как молодые листочки, платье. Ани кивнула, припомнив свою соседку, у которой без её помощи не вышло ни одного пасьянса. Тогда чуть не умирающая от распиравшего её разум секрета Элиза перешла к главному: ― Так вот, она больше не будет выходить, потому что, ― она нагнулась к подруге, которую охватил тот же азарт, и, щекоча её щёки своими буклями, произнесла, ― она беременна! ― Как так? ― изумлённо прошептала Ани. ― А откуда ты знаешь? ― От маменьки, а она от крёстной младшего сына Цвилиных. Только я тебе не скажу имя её обольстителя ― это лицейский друг твоего Серёжа, а ты ему разболтаешь. Но кто он, только мы знаем, просто они у нас и встретились, Агафон даже видел, как они прямо здесь целовались в октябре, ― возбуждённо продолжала Элиза, всё также перегнувшись через острый штык чайника и остальной сервиз, ― он сказал папеньке, но тот только отмахнулся, а сейчас маменька опасается, что если Нина уже не смогла скрывать от семьи, то октябрь как раз и выйдет! ― Никогда бы не подумала, что Григорий на такое способен, да и Анастасия не могла не быть в курсе, что он женат! ― сердито отметила Ани, пока Элиза задорно качала белокурой головой, пододвигая свой стул к ней, оценив нелепость твоей позы. ― Причём тут Григорий? Он на свою Полину не надышится, хотя он с ней тоже после подобной истории к алтарю и пошёл. Я про Николая, ― протянула Дёмовская, почти не шевеля губами, будто таким образом она не нарушала тайну. ― Тогда здесь нет никакой трагедии, они обвенчаются, ― не уверенно заявила Ани, понимая, что будь ситуация так элементарно поправима, Анастасия не погрузилась бы на рауте в непроницаемый туман, с которым она без толку пыталась бороться, и приятельница сейчас ей возразит. ― Обвенчаются? Его уже и след простыл, ― отхлебнув немного остывшего чая, исключила пристойную развязку Элиза. ― Но что с ней теперь будет? ― Цвилины люди консервативное, особенно, княгиня. Ушлют, если вовсе не прогонят, ― предположила маленькая хозяйка, сделав ещё один глоток. За последние сутки ей впервые взгрустнулось, и смех увял на её румяном лице, она попробовала весело хмыкнуть, но это получилось у неё фальшиво из-за подкравшегося неуместного сочувствия к главной героини этого водевиля. Они обсуждали что-то ещё, но мысли Ани то и дело будто поскальзывались и падали к дальнейшей судьбе княжны Анастасии. Почему уехал Николай? Если дело дошло до беременности, она не может быть ему так противна, что он даже не представляет себя женатым на ней, или он собирается выбирать супругу по другому принципу? Неужели он брезгует ею из-за того, что он сам с ней сделал и однажды станет искать целомудренную девицу, радуясь, что избежал брака к Анастасией, и отзываясь о ней чуть ли не как о падшей женщине. Но он производил на неё совсем другое впечатление, возможно, его отъезд недоразумение ― хотя нет, есть такие ситуации, в которых доступен только один выход, а любой другой шаг ― уклонение от этого выхода. Ей остается положиться только на семью, но вдруг и они отвернуться от неё, что же будет тогда? Элиза говорит, ушлют, но куда ушлют? И надолго ли? К какой-нибудь полоумной родственнице, но в любой глухомани есть общество немилосердней столичного. Неужто она никогда не вернётся в Петербург? В свете её в ближайшие годы не примут, но родня-то должна её простить, с другой стороны, они уважаемая фамилия, а им предстоит перенести столько стыда из-за неё, что, скорее, они будут гнать её ещё рьяней, чем чужие, и она останется одна, всеми покинутая и презираемая. Утром следующего дня участь Нины уже не так занимала Ани, а всё потому что она примерила её на себя и уже мучилась вопросом, как бы с ней поступили отец и брат. Серёжа интересовал её гораздо больше, ведь в любви Алексея Александровича она была уверена, и эта любовь ясно предсказывала ей и его огорчение, и сочувствие, и их совместный отъезд, но стоит ли ждать того же от брата? У Серёжи выдался свободный от служебных дел и светских развлечений день. После завтрака он разместился в гостиной с газетой. От камина у него болела голова, так что огонь потушили, а ему самому пришлось надеть поверх костюма халат, который, как эмблему полной праздности, он носил очень редко. Тем не менее стужа в комнате не уберегла его уединения, и к нему зашла сестра, ещё сутра напряжённо его рассматривающая: ― Как здесь холодно, ты не замёрз? ― поёжилась она, немного не дойдя до его кресла. ― Нет-нет, ― пробормотал Серёжа, перевернув страницу. Ани не уходила, а только приблизилась к нему, нежно положив ладонь на его спину, словно под слоями ткани распласталась большая ссадина. ― Серёженька, ― позвала она, гладя пальцами его рукав. Он обернулся к ней и заметил всё то же пытливое оживление её в широко распахнутых глазах, ― а чтобы ты делал, если бы я была беременна? ― Что? ― он вскочил на ноги, едва не наступив на свой халат. Когда же она успела, он ведь практически не отпускал её от себя. Кто вообще мог посметь? Он пролетел мимо ошеломлённой сестры к окну, обошёл комнату, и остановился рядом с ней, взяв её за плечи, не пытаясь удержать перед собой, а просто опираясь на что-нибудь, чтобы более-менее ровно стоять. ― Кто он? ― тяжело вымолвил Серёжа, упираясь взглядом в стену. ― Милый, о ком ты? ― недоумевала она, наблюдая, как вздувается синяя жилка у его виска. ― Я спрашиваю о том, кто соблазнил тебя? Чей это ребёнок? ― чуть-чуть придя в себя, без гнева произнёс он. Как мужчина может желать её? Наверное, он из той гадкой породы ловеласов, которые выбирают себе в жертвы самых чистых и порядочных девушек, чтобы потом только утверждать, что в мире нет чистоты и порядочности. Он представил, как большие суетливые руки наминают её стан, нащупывают застёжки на её платье и копошатся в её юбках перед тем, как грубо схватиться за её белоснежные ноги повыше колена, где уже осталась пара липких поцелуев, а затем ― нет, мерзко даже воображать такое. ― Нет никакого ребёнка, я только теоретически спросила, ― выскользнув из некрепкого подобия объятий, ответила ему сестра. ― Ани, скажи правду, ― сурово прозвучала его просьба. Такой мрачный и поникший в своём комично длинном одеянии он напоминал скорбящую и осуждающую всех тех, кто не разделяет этой скорби, каменную фигуру в богатой усыпальница. Нужно было утешить его и попросить прощения, хотя такое преувеличенное упадничество и непонимание условности её вопроса немного рассмешили её, как что-то славное, но нелепое, вроде рычащего медвежонка. ― Это и есть правда, я не беременна, ― умиротворяюще повторила Ани, но её брат так и стоял без движения. ― Ты боишься, что я разозлюсь, и идёшь на попятную, ― горько заключил Серёжа, ― ладно подожди меня здесь, ― прибавил он, покидая гостиную с почему-то прижатыми к бакенбардами руками. Ани попробовала догнать его, но не поспела да и не знала, какими словами его успокоить. Через пять минут Серёжа вывел наспех набросившую на себя тёплую накидку сестру на крыльцо, у которого уже ждала карета. Они забрались внутрь, на мутные окна были надвинута занавески, либо чтобы прохожие не различили пронёсшихся пассажиров, либо чтобы удерживать надвигающийся от стекла холод. ― Куда мы едем? ― снова стала выспрашивать Ани, когда пыльный нарядный ящик тронулся. При слугах брат отказался ей что-либо объяснять. ― Узнать кое-какие детали насчёт твоего положения, ― отчеканил смирившийся со своей ролью Каренин. ― Ну Серёжа! ― с мольбой простонала она, резко качнул головой вперёд. ― Хватит. Я клянусь, что... ― Ани, пожалуйста, ― оборвал её брат, страдальчески медленно моргая. Он обратил взгляд к окну, как будто оно не было наглухо зашторено, и за ним менялся пейзаж. Естественно, она так противится, потому что что надеется скрыть от него результаты его слепоты. Дурочка, она считает его злость и порицание худшим, что может с ней произойти. Лошади свернули в незнакомую Ани часть города с плохой брусчаткой и грязноватыми фасадами, которые она разглядела, сунув пальцы за занавеску. На одной из узких улочек они остановились, Серёжа выскочил из их тёмного экипажа и принялся осматривать вздыбившиеся с разных сторон дороги дома , чьи крыши, казалось, вот-вот боднут друг друга. Очевидно, обнаружив то, что надо, Каренин извлёк из кареты сестру и быстро потащил её к словно так же случайно попавшей сюда, как и они, гладко выкрашенной белой двери. Слишком ухоженную дверь отворила удивительно худая, узловатая женщина неопределяемого возраста, и хотя она прекрасно знала, что коль скоро в их краях объявляется пара, состоящая из всклокоченного молодого человека, жующего свою губу, и перепуганной барышни под игриво загнутой вверх шляпке, то это её клиенты, она всё же угодливо осведомилась, чем может служить, после чего подтвердила, что акушерка принимает здесь, и пригласила их пройти за собой. ― Только осмотр? Знаете примерный срок? ― буднично обратилась она к Серёже, пока игнорируя его спутницу. Он слегка кивнул. ― Тридцать пять рублей, ― кротко огласила женщина и сразу спрятала протянутые ей деньги в лакированный комод. ― Прошу, мадмуазель, ― показала на небольшую комнату рядом со своей сокровищницей хозяйка с промелькнувшей добротой в тоне. ― Никуда я не пойду! ― с капризным надрывом крикнула Ани и отпрянула от потянувшейся к ней женщины. ― Анна, немедленно, ― процедил Серёжа, вставая с шаткой оттоманки, чтобы приобрести более внушительный вид. ― Месье, не бушуйте, мы быстро с мадмуазель подружимся, ― умело затянув упирающуюся девчонку за локоть в коморку, пропела акушерка. Ани не могла винить во всех бедах брата, поэтому воплощением зла была назначена эта костлявая госпожа, аккуратно завязывающая на бант передник. Подобострастность на её лице сменилась усталостью и намёком на сердечность, которую мадмуазель Каренина не желала увидеть. ― Деточка, у каждой сюда свой путь, у каждой своя история, у кого-то она кончается хорошо, у кого-то плохо, не меняется только Софья Гавриловна, которая никому не хочет навредить, ― отрекомендовалось исчадье ада и, мыля руки, приказало: ― Раздевайся, птичка. ― Никакая я вам не птичка, зовите меня Анна Алексеевна, ― чинно потребовала Ани. ― Как изволите, ― такая редкая чванливость среди пациенток, которые в основном предпочитали откликаться на фамильярную птичку, лишь бы не выдавать своё инкогнито, позабавила повитуху, и она не смогла сдержать ухмылки: ― Разоблачайтесь, Анна Алексеевна. После осмотра настроения Софьи Гавриловны и Ани были совершенно различны, будто одна старинным колдовским заговором отобрала у другой всю жизнерадостность. Ани поправляла рюши на панталонах и громко всхлипывала, втирая запястьями слёзы в зудевшую от соли кожу, вся процедура показалась ей ужасно унизительной, а деловитые уточнения повитухи донельзя вульгарными, и она разрыдалась ещё сильнее, когда та стала хохотать: ― Двадцать три года я принимаю, но чтобы мне нужно было определить на каком сроке девица, ― засмеялась она. ― Чего он вообще тебя сюда привёл? Кто он вам, надеюсь, не кавалер? ― Это мой брат, ― между тяжёлыми от плача вздохами пролепетала Ани. ― Какой бдительный брат, ― снова зашлась Софья Гавриловна, снимая фартук. ― Честное слово, это самый смешной случай за всё время, что я зарабатываю себе на хлеб этим ремеслом. Анну Алексеевну оскорбляли прикосновения этой особы, как и вся обстановка в этом чуланчике, поэтому она отказалась от её помощи и сама возилась с одеждой, что стоило Серёже ещё одного стакана крови. Четверть часа принесла ему целый взвод лицемерных врагов: мадам Лафрамбуаз превратилась в алчную сводню, горничные предали, лакеев подкупили, а все знакомые их круга, от юнцов до перезревших холостяков и отцов семейств, погубили его несчастную сестру. Но только он до сих пор не мог выбрать, в ком он ошибся и где не досмотрел. Странно, ему тошно от одной мысли о том, что у неё была связь с мужчиной, а ведь это непременная часть брака, который он так стремился организовать для неё. Впрочем, о Маеве и свадьбе стоит забыть, теперь обо всё стоит забыть. Из-за дверцы вышла акушерка, проталкивая вперёд себя Ани, заматывавшую красное искривлённое лицо носовым платком. ― Когда ей рожать? ― траурно попросил огласить приговор Серёжа, так удушив своё восприятие действительности торжественной покорностью судьбе, что ирония в лице Софьи Гавриловны обминула его. ― Месье, тут вам пригодится гадалка, я не могу хоть приблизительно угадать, когда невинная девушка станет матерью, ― учтиво сказала повитуха, закапывая в себе поглубже шутливость, которая всё же вырвалось, когда месье Каренин непроизвольно чмокнул губами, будто не существовало ни слова, ни возгласа, чтобы выразить его состояние. Как человеку, который тащил в гору мешок, тяжело разогнуться без него, так и он с трудом выбирался из безотрадной пасмурности и сознавал, что никакой бури в жизни их семьи не грядёт. ― Так ты пошутила? ― в похмелье от игрушечного потрясения произнёс Серёжа. ― Я не шутила, я сразу сказала всё как есть, я не виновата, что ты мне не поверил! ― возмутилась Ани, отняв промокший комок ткани от носа. Так и не отрезвев окончательно, он дал ещё пятнадцать рублей довольной Софье Гавриловне, повесил на себя пальто и вышел с сестрой на улицу, которая тотчас запрыгнула в экипаж. Кучер заботливо отряхивал коней от нарастающих на них сугробов и мотнул подбородком в знак того, что помнит, как они условились с Сергеем Алексеевичем, взгромождаясь на козлы. Хотя Ани устроилась в углу кареты и отвернулась от брата, но частые и прерывистые содрогания выдавали, что она никак не успокоится. ― Почему ты плачешь? ― назидательно поинтересовался Серёжа и, боясь слушать только то, как она хлюпает носом, продолжил: ― Я прошу прощения за то, что тебе пришлось вытерпеть. ― Я плачу из-за того, что мой родной брат считает меня какой-то гризеткой, ― хотя такой неудержимый водопад слёз всё же вызвала куда более приземленное причина, чем ей самой хотелось бы. ― Отчего гризеткой? Такое гораздо чаще случается как раз с наивными барышнями и не всегда с их поощрения, ― он ощутил в себе искру раздражения и принялся раздувать её, так как не придумал, что, кроме гнева, не будет выглядеть глупым. ― А что я должен был подумать? С чего ты вообще решила об этом спрашивать? ― Мне было любопытно, как бы ты поступил, ― лучше было бы упомянуть княжну Анастасию, но для такого длительного повествования у неё слишком пережало горло. ― Любопытно? Ты меня в могилу сведёшь своим любопытством. С отцом только, пожалуйста, не надо такого повторять, его удар хватит, ― пригрозил Серёжа. ― Не буду, ― согласилась Ани, уже почти не хныча. Сквозь упрямый снегопад виднелись привычные взору атланты и кариатиды, ютившиеся под парадными балконами на толстых стенах ясных цветов. ― Нет, всё-таки чтобы ты делал? ― терпеть такие издевательства и ничего не прояснить было немыслимо. ― Господи, ― устало охнул Серёжа, поняв, что ему не под силу бороться с её лихорадочной назойливостью. ― А условный возлюбленный оставил поле боя и теперь его не сыскать? ― Он умер, он женат, он уехал, ― воодушевленно перечислила Ани, добившись своего, ― нету его! ― Его из ревности убила жена, к которой он сбежал, ― досочинил он, даже внезапно улыбнувшись. ― Пожалуй, я бы взял отпуск, и мы бы уехали через пару месяцев заграницу. Куда, сама дофантазируй. ― К морю, в Италию, ― предложила оживлённая Ани, пододвигаясь к брату, ― а дальше? ― Вернулись бы в Петербург и что-то солгали о том, что нам подбросили под дверь твоего ребёнка, или что мы забрали сироту без родителей, или что, в конце концов, это мой байстрюк, ― допустил он, но сестра с таким искренним благоговением посмотрела на него, будто он уже всё это сделал и взял на себя её грех. ― Правда? Ты бы, правда, сказал, что это твой внебрачный ребёнок, и он бы жил с нами? ― просияла она, и эта светящаяся радость показалась ему особенно трогательный от того, она была заплаканной. ― Детям плохо без матери, их нельзя разлучать с ней, ― задумчиво объяснил свою жертву в этих мнимых обстоятельствах Серёжа и получил поцелуй от обвившей его руками Ани в висок, как ему казалось, уже седой.